"У Терека два берега…" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)ПрологЕвропе показывали катастрофы. Казалось, все события последнего времени так пли иначе сводились к катаклизмам, природным и рукотворным. Сейчас, на исходе тысячелетия, само словосочетание «последнее время» приобретало для многих звучание апокалипсическое. Вот затопило Чехию и Германию… И солдаты бундесвера, плавая на надувных лодках, снимают с крыш терпящих бедствие… Вот в Италии поезд врезался в грузовик, и из двух лежащих на боку вагонов санитары вытаскивают на насыпь мертвых… Вот опять трупы, прикрытые одеялами, но теперь среди груд камня и развороченной щебенки. Это землетрясение в Турции. А вот взрыв в Иерусалиме. Вздыбленная крыша автобуса. Кровь на асфальте, кровь на россыпях битого стекла… В перерывах показывали отмороженных экстремалов — мотоциклистов, прыгающих через десяток поставленных в ряд автомобилей, или сноубордистов, мчащихся вниз с самой высокой и самой крутой горы… И снова катастрофы. Сытую, истосковавшуюся по ужасам публику пугали катастрофами. Нагромождение страхов действовало, как правило, успокаивающе: лениво пережевывая чипсы с ароматом бекона, европейский обыватель смотрел в экран, все более и более эмоционально защищаясь — «хорошо, что не в нас, хорошо, что не нас, хорошо, что не мы»… Хорошо, что не мы горим, хорошо, что не мы тонем… Хорошо, что не мы разбиваемся в самолетах. Астрид поставила репортаж в эфир. Его перегнали по спутнику в европейскую редакцию, и уже через час сюжет попал в блок новостей. Подмосковный Подольск. Взрыв в пригородной электричке. Вот полунаклонившийся, уткнувшийся в придорожные кусты зеленый вагон с выбитыми стеклами. Вот военные, оцепившие поляну. Вот человеческие останки на белых простынях… Вертолет с министром чрезвычайных ситуаций… Белые микроавтобусы с мигалками и надписями «AMBULANCE» в зеркальном отражении… Московский корреспондент Си-би-эн-ньюс пытается взять интервью у родителей юноши, погибшего в пригородном поезде… Сын жителей Москвы Василия и Антонины Мухиных Алексей ехал в этой электричке… Корреспондент сует микрофон отцу. Тот что-то бормочет. Что-то злое и несвязное… Мать плачет, закрывая лицо руками. Корреспондент подносит микрофон милиционеру с большими звездами на погонах. Толстое лицо милиционера устало-озабочено и говорит он, придавая голосу интонации уверенной беспощадности к виновникам… Увы, почти всегда Айсет приходилось заниматься не тем, чем бы она хотела. Так в школе Сен-Мари дю Пре ей нравилось рисовать и раскрашивать узоры на отлитых из застывшего гипса фигурках покемонов, но метресса тащила ее в ненавистный бассейн на урок физического развития или — чего еще хуже! — на уроки этой мерзкой латыни… А когда, после окончании частной Вот и теперь ей так хотелось провести уик-энд в Портсмуте. Побродить по узким каменистым пляжам под белыми меловыми стенами, держа Джона за руку. Помолчать, прислушиваясь к шуму волн и крикам чаек. Снять недорогой номер в отеле…И весь длинный уик-энд ни с кем не делить его, своего Джона… Но Джон хотел смотреть игру своего любимого «Арсенала» с «Манчестер-Юнайтед». Ах, Айсет не понимала и не желала понимать, почему нельзя было бы набрать того же самого пива в номер портсмутской гостиницы и болеть за «Арсенал», лежа в номере, лежа рядом с Айсет? Или, на худой конец, почему нельзя было бы пойти в паб с таким же телевизором, но не в тот паб, что и Лондоне на Доул-стрит, а в Портсмуте? Разве в Портсмуте нет пабов? Нет! Джону надо было непременно провести субботний вечер в его любимом пабе на Доул-стрит. Потому что туда придут его друзья — Мик, Тэш, Доззи и Дэйв. Потому что там, в пабе на Доул-стрит, он всегда смотрит все матчи своего «Арсенала». И потому что в их пабе все болеют только за «Арсенал»… И если — не приведи Господь! — туда ввалятся болельщики «Челси» или «Манчестер-Юнайтед», то будет хорошенькая драчка… И потому, что если в первом тайме «Арсенал» забьет, бармен Дикки обязательно угостит всех кружечкой лагера за счет заведения, а если забьет и во втором, то всем завсегдатаям будет по пинте черного ирландского гиннеса… Это его традиция. И ради Айсет он не намерен ломать своих привычек. Ее Джон. Ее английский мужчина. Поэтому Айсет пришлось подчинить свои желания и мечты желаниям Джона. Портсмут останется в Портсмуте, а она — девочка Айсет — пойдет в этот субботний вечер в паб на Доул-стрит. Может для того, чтобы позлить Джона, она специально вырядилась с показной ортодоксальностью. Поверх блю-джинсов напялила какую-то бесформенную юбку. Специально за этой юбкой она ездила на Портобелло-роуд и рылась на развалах секонд хэнда, где делают покупки не только жаждущие экзотики туристы, но и бедные пакистанские мусульманочки… Айсет подобрала еще соответствующий головной платок и подыскала темный крем, имитирующий загар. Нарядившись и накрасившись, она поглядела на себя в зеркало и обмерла. Зеркало отражало не европейскую девушку Айсет, что, закончив дорогой частный лицей в Фонтенбло, теперь второй год училась в не менее дорогой Лондонской экономической школе, но какую-то индо-пакистанскую беженку, готовую здесь, в Лондоне, на любую работу ради еды и крова над головой… Айсет посмеялась, предвкушая, какое сильное впечатление она произведет на Джона и на его друзей — на Мика, Тэша, Доззи и Дэйва… А Джон даже и не обратил на нее никакого внимания. Первый тайм начался, и «Манчестер» уже вел в счете один-ноль. «Арсенал» проигрывал. Джон сидел как всегда, за стойкой, под самым телевизором. В руке он держал полпинты лагера. И весь паб пялился на экран. И бармен Дикки, и официантка Роз, что стояла тут же за стойкой, машинально протирая стаканы. — Этот лысый лягушатник Бартез совсем обнаглел! — кричал Джон, перекрикивая рев трибун, доносившийся из телевизора. — За такие штуки ему желтую карту, и пендель под зад, чтоб катился в свою Лягушатию… Джон даже не обернулся и не расслышал, как Айсет сказала ему свое «bonjour»… Она подошла сзади и обняла его за шею, прижавшись к его спине своей упругой грудью, стыдиться которой у нее не было никаких оснований. А он и не обратил внимания, продолжая кричать: — Да бей же, фак твою, да бей же, кретин недоделанный! Ее приход заметили, только когда пошла реклама. — Ты что, из мечети, что ли? — спросил Мик, кивнув на ее юбку и на зеленый платок. — Мы, женщины Востока, полагаем, что ваш футбол от сатаны. Проводя вечера за пивом, англичане выродятся, не заметив, что в Англии уже живут не они — англичане, а люди, носящие сари и хиджабы, — ответила Айсет, прихлебывая поданного Дикки лагера. — А рыло чего намазала? — спросил Джон, краем глаза поглядывая на экран, чтобы не пропустить момент, когда кончится реклама «найка» и снова начнут показывать футбольное поле. — В знак траура по уик-энду и краха мечты о поездке в Портсмут, — ответила Айсет. Джон не ответил, реклама кончилась, и все снова принялись орать. Айсет ничего не оставалось, как молиться, чтобы «Арсенал» хотя бы свел вничью. Вот оно, женское сочувствие, в чем заключается! Желать выигрыша любимой команды своего мужчины не потому, что любишь футбол, а потому, что у мужчины тогда, быть может, будет хорошее настроение. Айсет ничего не понимала, игроки в белом, на первый взгляд, ничуть не отличались от игроков в красном, но, тем не менее, голы залетали только в ворота белых… И к концу первого тайма их залетело аж три штуки. А лысый француз, что стоял в воротах красных, только нагло жевал свой чуингам. Настроение в пабе было плохое. — Вы все будете мне должны по три кружки лагера, джентльмены, — мрачно пошутил бармен Дикки. А официантка Роз, махнув рукой, попросту удалилась на кухню, так и не досмотрев первый тайм до конца. В перерыве показывали новости. Фермеры графства Норфолк требовали от правительства повышения компенсаций за уничтоженный в компании против коровьего бешенства крупнорогатый скот… — Опять коровье бешенство! Роз! Уничтожь на кухне все стейки! — дуэтом заорали записные остряки Мик и Доззи. — Треску нам вместо говядины! — подхватили Тэш и Дэйв. — Она вам сейчас зажарит бешеную треску, — мрачно пошутил Дикки. — Ты занимаешься антирекламой собственного заведения, — сказала Айсет с упреком. — Это не запрещено в Англии, — возразил Дикки, — тем более, что ребята сейчас готовы хоть котлетки из мышьяка с цианистой подливкой слопать, чтобы помереть и не видеть этого позорища. — Ты о футболе или об этом? — Тэш ткнул пальцем в направлении экрана. Новости сменили сюжет. Актриса Ванесса Бедгрейв приютила у себя в доме чеченского министра в изгнании Мусаева, которого русское правительство затребовало выдать Москве по процедуре экстрадиции.. — На хрена ей сдался этот дикарь в бараньей шапке? — спросил Мик. — Ей надо делать паблисити. Помнишь, Бриджит Бардо защищала пушных зверей? А эта выступает в защиту зверей бородатых, в бараньих шапках, — ответил Дикки. — Джентльмены, поосторожней, с нами чеченская женщина, — вдруг вспомнил Доззи. И Айсет стало слегка обидно, что об этом напомнил Доззи, а не Джон… И она отстранилась от Джона, разомкнув кольцо своих объятий и больше не прижималась грудью к его спине. — А кто вспомнит хоть один фильм, в котором эта старая калоша снималась? — спросил Тэш. — Во-во! Зато все теперь будут знать, что она защитница всякой падали, — подтвердил Дикки. — Вы поглядите на морду этого министра в изгнании, это вылитый бандит с большой дороги, и если мы судим Милошевича с Шешелем, то этот-то чем нам милей, что мы его не отдаем? — воскликнул Мик, хлопнув ладонью по полированной стойке. — Чтоб Москве дерьма на грудь навалить, — с улыбкой знающего человека пояснил Дикки, — наши в Вестминстере последнее отдадут, но не откажут себе в удовольствии еще раз русского медведя граблями по морде… — И этой Ванессе, помимо секса с дикарем, еще и удовольствие — к властям подмазаться, — заметила вышедшая из кухни Роз. — Теперь с Виндзоров станется, они ей за это баронессу дадут, — пробурчал Тэш. — Это теперь модно, — закивал Дикки, — при короле Артуре и рыцарях Круглого Стола давали за воинские подвиги, а теперь Элтону Джону, Полу Маккартни и Мику Джаггеру за тиражи пластинок… — Педикам, — вставил Тэш. — Маккартни не педик, — обиделась Роз за любимого битла, — и Джаггер тоже. — Джаггер бисексуал, — хмыкнул Дикки. — Педикам, бисексуалам и приверженкам саважефилии, — подытожил Доззи. — Что это ты загнул насчет саважефилии? — спросил Дикки. — Это когда не с овечками, как валлийцы, а с дикарями, как эта Ванесса, — ответил Доззи, отхлебывая лагера. — Так тогда и наш Джон тоже баронета получит, он же тоже чеченочку пригрел, — хохотнул Тэш. — И я что, этот… саважефил? — спросил Джон. — А то! — почти хором пропели все. Айсет и не знала — обижаться или нет? Юмор у них такой… Жесткий. Они тут со всеми так. И по правилам их английской игры просто надо было быстро реагировать и, отбивая, перебрасывать мяч на сторону партнера. — Вы забываете, что в обоюдном процессе не вы имеете дикарей, а дикари имеют вас, — сказала Айсет. — Ай да Ай-сет! — воскликнул Дикки, — настоящая Ай-сет-даун!.[1] — Скорее, Ай-сет-ап,[2] — гордо сказала Айсет. Новости и реклама кончились. Футболисты в белом снова бросились в свои бесполезные атаки. Лысый француз с наглым высокомерием легко брал мяч и длинными, гибкими, словно плети, руками, выбрасывал его аж на центр поля прямо в ноги своим полузащитникам. Стадион ревел. Через пять минут манкуриане забили еще один гол. — Дикки, выключай телевизор, это позор смотреть такую игру, это соучастие в кровавой бойне, это избиение младенцев, я не хочу этого видеть, — заорал Джон. — Джентльмены, но случаю надвигающегося траура по одной выпивке за счет заведения, — сказал Дикки, беря с полки бутылку «Джонни Уокера». — Хитрый Дикки, — ехидно заметил Тэш, — бармен понимает, что надвигается пьянка, и провоцирует ее начало крепким алкоголем. — А я и не скрываю, — простодушно согласился Дикки, двигая стаканчики по полированной поверхности стойки. Тэш был прав. Все напились. И когда в одиннадцать Дикки по древнему закону королевства объявил, что именем Ее Величества паб закрывается, Джон и иные его приятели уже успели по два-три раза сходить в туалет поблевать. Пиво с виски… Какая дрянь! А еще говорят о дикарях. Кто из них большие дикари? Это она, Айсет, саважефилией страдает, а не Джон. Это она английского дикаря полюбила, а не он — чеченскую дикарку. Мусаев, хоть и бандит с большой дороги, в этом она согласна с ребятами, но он до тошноты не напивается… Айсет усмехнулась своим невеселым мыслям и потащила… Буквально потащила Джона домой. Кэбмэн сочувственно цокнул языком: — Что, «канониры» опять продули, мисс? До угла Оулд Кент-роуд и Пэйдж-уок, где у Джона квартира, доехали за десять минут. Час поздний, пробок уже нет — рассосались, да их наверняка и не было — все футбол смотрели по пабам и по домам. Джон заснул. Вот свинья! Кэбмэн сочувственно хмыкнул. Айсет дала ему десять фунтов вместо пяти по счетчику. Водитель вылез со своего переднею сиденья и помог вытащить Джона. — Веселых выходных, мэм, — сказал он на прощанье, прикладывая ладонь к козырьку. — Да и ты сам так же нажрешься завтра вечером, когда тебе не надо будет крутить баранку, — прошипела Айсет, когда такси уже отъехало. Надо было тащить Джона мимо консьержа на третий этаж. Лифта в трехэтажном доме не было. Да и лестницы у англичан крутые и узкие, две худые селедки встретятся — не разойдутся. Вот несчастье! Кончилось тем, что Джон упал. Упал и проехался спиной по всем ступенькам. И хоть бы хны! Даже глаз не открыл, только хрюкал и пускал пузыри. Вот она, раса господ! Англосаксы… Так кто же из нас дикарь?.. Дотащила Джона до кровати. Бросила его ничком — мордой вниз. Чтоб от асфиксии не помер. У этой расы господ все их рок- и поп-звезды, через одного, блевотиной во сне захлебываются. И Хендрикс, и Кит Мун, и Бон Скотт, и Бонза… Они же не дикари! Они нация культурная! Айсет стянула с Джона ботинки, выпростала его безвольные руки из рукавов пиджака, после, перекатив на спину, расстегнула брючный ремень, и опять перевернула на брюхо… Пусть подрыхнет, пьяница! Пошла на кухню, включила радио, достала из холодильника молоко и яйца, вбила три штуки в миксер… Есть хочется! И еще чего-то хочется! Girls they wanna have fun…[3] Так! Где-то здесь у Джона было спрятано… В прошлом году вместе с Джоном ездили в Амстердам, там и покупали… Айсет пошарила рукой на самом верху за жестянками с рисом… Ага… Есть! Вот он, заветный сверточек! Потом достала из ящика голландскую бумагу для самокруток. Скрутила тонкую сигаретку. Марихуана — это не грех. По крайней мере, в Коране про нее ничего конкретного не написано… Включила погромче свою любимую музыку — торой диск «Ниагары». Все-таки все школьное детство во Франции… Джон смеется — лягушатники… Дурак он! Чтоб он понимал! Лягушатники так не напиваются. Хотя… Голова слегка поплыла. Что еще остается бедным девочкам в субботний вечер? Портсмут накрылся медным тазом. Субботний секс, по всей видимости, тоже отменяется… А я живая? Я молодая и живая девушка… Девочка, желающая праздника. Что ей, бедняжке, еще остается? Айсет затянулась, медленно выпустила дым… |
||
|