"Медный всадник" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

Глава пятая НАТАША ПРИЛЕТАЕТ И УЛЕТАЕТ, А ДОМОВОЙ ОПЯТЬ ВЛЮБЛЯЕТСЯ

Домовой занимался ремонтом. Квартиру Иволгиных давно пора было привести в порядок, тем более, что Верочка осенью пойдет в первый класс. Было самое начало августа – времени еще навалом.

Несмотря на обычную напряженку с деньгами, выкроили нужную сумму на покупку обоев, клея и краски. Вместе с дочкой Вадим ходил по магазинам – малышке это доставляло настоящее удовольствие, хотя она и до прилавка еле могла достать, приходилось становиться на цыпочки.

Во имя экономии ремонт делался собственными силами. Сначала гостиная – мебель оттуда сдвинули в коридор, где теперь без труда могла протиснуться только Верочка. Домовой, забравшись на стремянку, несколько вечеров подряд размазывал по потолку водоэмульсионную краску. Отец приходил посидеть, поговорить, шуршал газетами, которые были вытащены по такому случаю из шкафа Гертруды Яковлевны. Последняя, в отличие от практичной Альбины, была намерена сохранить всю демократическую прессу, которая попадала в ее руки. Супруг ухмылялся и стращал реанимацией режима, который пошлет в лагеря всех, кто не только писал, но и читал контрреволюционную пропаганду. Вадим поддакивал – ему нужны были газеты для оклейки стен.

Гертруда Яковлевна гордо вскидывала голову, словно уже находилась перед судом инквизиции. Честное слово, забавно было видеть мать в роли провозвестника демократических реформ. Гертруда Яковлевна не забыла ничего из того, что ей пришлось пережить после побега Наташи. То, что случилось потом, свою ссору с сыном и уход из дома, предпочитала не вспоминать, а если и вспоминала, то опять-таки обвиняла систему, лишившую ее разума.

Со стороны могло показаться, что жизнь в семье, несмотря на все потрясения в стране, течет тихо и плавно. Этакая идиллия в духе старого советского кино. На самом деле в этом маленьком домашнем мирке бушевали нешуточные страсти. Инициатором обычно выступала мать, которая и после примирения с Вадимом не отказалась от руководящей роли.

– Долго ты будешь просиживать штаны в своей шарашкиной конторе?! – интересовалась она. – Так и собираешься всю жизнь работать за гроши?

Она, кажется, нарочно выбирала время с утра, чтобы испортить ему настроение на весь день. Вечером мучить усталого Вадима совесть не позволяла. Зато утром пощады ждать не стоило.

Вадим мрачнел. К работе он, несмотря ни на что, относился с любовью, и мать не понимала, что своими упреками унижает его. Ей казалось, что она подталкивает сына к решительным действиям. Впрочем, если бы речь шла только о работе, Вадим бы не слишком переживал.

– Ты же уже не ребенок! Ты взрослый человек! – По первым словам можно было догадаться, о чем сейчас пойдет речь. – У тебя дочь на руках… А ты живешь, словно старик на пенсии. Ничто тебя не интересует. Нет, старики и то активнее – они хотя бы на митинги ходят и голосуют. Почему ты не пошел голосовать?!

Вадим вздыхал, пил крепкий чай.

– Другой бы на твоем месте давно воспользовался моментом! – продолжала она, помолчав.

– Чтобы проголосовать? – уточнял Вадим.

– Ты знаешь, о чем я говорю!

Да, он знал, какую мечту уже давно лелеет его мать. Наташа Забуга, видите ли, перестала числиться в предателях родины. Наташа Забуга теперь была славной девушкой, которую ненавистный режим заставил оставить эту самую родину, ребенка и мужа.

– Сам знаешь, какие тогда здесь были условия! – вздыхала Гертруда Яковлевна. – Так что же странного в том, что человек захотел вырваться на свободу из этого кошмара?!

– Я думаю, что с этим, мама, все кончено, – говорил он, стараясь сохранять спокойствие. – Окончательно и бесповоротно.

– У тебя пораженческое мышление! – она начинала сердиться. – Прав Геннадий Сергеевич – был бы ты настоящим мужчиной, не упустил бы Наташу. Она, может быть, именно этого и ждала – что задержишь, не отпустишь! Ты об этом не думал? За счастье свое иногда приходится воевать, оно просто так редко кому в руки падает!

– Я не Суворов, – пытался неуклюже отшутиться Вадим.

Тесть, кстати, почти не звонил с тех пор, как Домовой стал жить с родителями – беседовать теперь ему приходилось с Гертрудой Яковлевной, которая своими «тонкими политическими рассуждениями» могла на кого угодно нагнать тоску.

– Мам, ну что ты придумала? – Вадим хотел позавтракать спокойно. – Это же просто нелепо.

– Убежать хочешь! От себя-то не убежишь! – Она заметила взгляд, который он бросил на часы.

– А что ты предлагаешь? – спрашивал он в ответ. – Ехать в Англию и похитить ее?

– Похищать никого не надо, а вот найти ее, поговорить по телефону можно. С этого нужно начать… Да что говорить, ты же ничего не сделаешь! Тебе надо, чтобы все прямо в руки дали, а не дают – проживем и так!

Вадим молчал. Все, что говорила мать, представлялось ему нелепым бредом. Наташа была теперь вне его мира, он уже давно перестал вспоминать ее лицо, ее тело. Он ведь давно отпустил ее в душе, так зачем пытаться склеить то, что уже склеить нельзя.

Жалко было Гертруду Яковлевну, она была еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм. Однако самый очевидный довод – тот, что Наташа замужем за Курбатовым, и если бы хотела все бросить и вернуться к дочери, то так бы и сделала, – почему-то на нее не действовал.

– Будешь мужчиной, сможешь отбить… У вас дочь, нужно только пригласить – повидать Верочку. Она тогда молодая была, глупая. Может, сердце заговорит! Мать все же… Я о тебе, – в ее глазах появились слезы, – каждый день вспоминала, пока мы врозь жили!

Шантажировать Наташу дочерью Вадим не собирался.

– Мама, я тебя прекрасно понимаю, только ты напрасно тратишь силы. Знаешь, как это называется – Сизифов труд! Труд, потраченный впустую!

Гертруда Яковлевна поджимала губы, на лице у нее была написана необычайная решимость, всегда пугавшая тех, кто ее хорошо знал.

– Не надо разъяснять мне общеизвестные метафоры! – потребовала она. – Я понимаю, что для вашего поколения мы все выглядим отсталыми…

Бедная Гертруда Яковлевна приписывала своему сыну какие-то бунтарские качества, которых у Домового и в помине не было. Ей хотелось, чтобы сын был одним из тех, кто выходит на площадь, протестуя против старой жизни, кто слушает Шевчука и Талькова. А Иволгин думал только о том, что нужно купить Верочке новое пальтишко, потому что старое ей уже коротковато.

И улыбался снисходительно, глядя на мать, на ее упрямое лицо. Любимое лицо.

– Тебе смешно?! А что в доме нет женской руки – тоже смешно?! – нарочито громко звенела она тарелками в кухонной раковине. – У меня сил на все уже не хватает!

– Я тебе помогу, бабушка! – Верочка прибежала на кухню, подпрыгивала, держась за край раковины. – Я на табуретку встану и помою тарелки!

– Ну вот, – сказал Домовой. – Вот оно – решение проблемы! Что нам еще нужно?

Иногда ему казалось, что мать права. Разве тебе не тоскливо вечерами, разве не случалось провожать взглядом девушек на улице? «Особенно тех, – встревал внутренний голос с интонациями Гертруды Яковлевны, – что похожи на Наташу Забугу!»

Он даже решился однажды завести роман. С секретаршей Никой из «Ленинца», с которой познакомил его Корнеев. Но все это было не то, не было настоящего чувства… А без чувства любой роман обречен. Во всяком случае, для Домового. Кроме того, речь шла не только о нем, но и о Верочке. Доверить ее он мог только любимому человеку, в котором будет уверен, как в самом себе. Плюшевый медвежонок вырос и превратился в колючего ежа.

А что касается работы……Он гоняется за химерами, придумал себе тайну, а тайны, может, и нет. Спрашивал себя: «что будешь делать, когда узнаешь, что никакой загадки нет, и там, за запечатанными дверями, всего лишь старые пробирки, микроскопы и прочий лабораторный реквизит?»

Продолжал размышлять над тем, что однажды довелось ему услышать в курилке. Над тем, что сообщил ему Козин – странный старичок, собиратель газетных вырезок. Параноик, по мнению гэбиста Колесникова. А что если нет? К старику он больше не ходил – не хотел дразнить гусей. Интересно, неужели гэ-бэ действительно за ним наблюдает? Но почему? Если все это миф, если он просто городской сумасшедший? Правда, Вадим помнил, что интересы Ипполита Козина простирались гораздо дальше здания на Московском проспекте… Так или иначе, сумасшедший старик или нет, а в подвалах что-то есть.

Но без нужного допуска, без продвижения по служебной лестнице можно и не мечтать о том, чтобы заглянуть за эти двери.

А предложений перейти на другую работу хватало – предложений интересных и денежных. Известное дело – не было ни гроша, и вдруг алтын. Даже кое-кто из новых коллег сообщал о вакансиях – слухами земля полнится, перспективный специалист, вынужденный прозябать на незавидной должности в оборонном предприятии, интересовал многих.

– Смотри, старик, – рассудительно говорил Корнеев, который за последнее время значительно продвинулся по служебной лестнице, – я не хочу терять такого как ты собеседника, хотя ты и молчишь все время, но это тоже плюс – слушателя где сейчас найдешь, все только языком трепать горазды… Но если ты тут так и состаришься, дожидаясь своего третьего допуска, то какая-то донельзя грустная картина получается…

Вадим был согласен – картина выходила грустная, но продолжал жить надеждами. И слово, которое все чаще мелькало на экране телевизора и газетных страницах, слово, которое станет символом целой эпохи – для кого-то перемен, для кого-то катастрофы – слово «перестройка» станет для Вадима волшебным заклинанием, отпирающим двери. Сим-сим, откройся!

А пока приходилось терпеть ворчание матери. Впрочем, когда на семью Иволгиных обрушилось несчастье, о разногласиях пришлось забыть.

Осмотр перед школой, обычный осмотр, который прошла Верочка, выявил какие-то шумы в серд-це. Направление на обследование. Гертруда Яковлевна приписывала все испорченной экологии. Вполне в духе времени она озаботилась экологическими проблемами, уровнем холестерина, нитратами и нитритами.

Вадим же до последнего не хотел верить в худшее. Детская больница, лица малышей… Верочка, конечно, не понимает, что с ней случилось и насколько это может быть серьезно. «И слава богу», – думал Вадим, который всеми силами старался не показывать в ее присутствии, насколько он обеспокоен. Не хотел ее пугать.

Молодой, но очень серьезный врач прослушивает Верочку, не переставая шутить. На его столе в кабинете сидит оранжевый пластиковый мишка. Верочка считает, что в больнице нужно вести себя «по-взрослому», поэтому шутки и мишку игнорирует. Без свитера и рубашки она кажется совсем малюткой – кожа у нее белая, дочка совсем не загорела за лето. Это его малышка, вот какие у нее ручки – маленькие, просто произведение искусства, а не ручки. Нет, никакому художнику не под силу создать такие ручки. Правда, приходилось неизбежно вспоминать и о той, благодаря которой Верочка появилась на свет. Наташа… Кто бы мог подумать, Забуга была такой здоровой девушкой, как и полагается спортсменке-чемпионке. И ребенок у нее должен был быть здоровым.

Вадим смотрит, как врач слушает ее сердце. Дочь смотрит на него. Домовой заставил себя улыбнуться и подмигнуть ей. «Ничего не бойся, милая. Если с тобой что-нибудь случится, – думает он как-то отрешенно, – то папа долго тянуть не будет, а сразу… Головой в воду! В воду…» Почему-то только так он себе представлял смерть – утопиться.

Врач одобряюще улыбается Верочке – мол, все хорошо. А потом, оставшись наедине с Вадимом, улыбаться перестает и объясняет, что девочке необходима операция. Это очевидно и без зондирования сердца. И чем скорее, тем лучше. Говорит с нажимом, словно убеждает Вадима.

Иволгин не собирается с ним спорить. Ему кажется, что собственное сердце проваливается куда-то в пустоту, он ничего не мог понять…

У Верочки оказался порок сердца. Вадим ничего не понимал – как у такой малышки может быть больное сердце?! Почему он до сих пор ничего не заметил сам? Да было время, когда она часто простужалась. ОРЗ, грипп… Но все дети болеют, разве не так?! Да, у нее бывала одышка, когда она бежала по лестнице, но почему же он сразу ничего не понял? И зачем он только штудировал все эти книги: «Мать и дитя», медицинскую энциклопедию, если все равно не смог ничего заранее угадать? А почему никто раньше ничего не заметил в роддоме, в больнице, где она лежала с простудой?.. Может быть, он что-то делал неправильно? Нет, врач уверял, что никто не виноват. Но нужно срочно решаться на операцию, если он не хочет потерять дочь.

– Люди живут и с пороком сердца, – добавил он, – но это все равно, что жить на бочке с порохом. Ни за что не угадаете, когда она рванет, а когда это случится – будет уже поздно! Операции у нас делают. Правда, за рубежом это пока получается значительно лучше, а о реабилитационном курсе после операции и говорить нечего.

Денег на лечение у Домового, разумеется, не было. Ставка в «Ленинце» позволяла еле-еле свести концы с концами. Оставалось только надеяться на помощь старых друзей.

В «Ленинце» говорун Корнеев без лишних слов собрал для него некоторую сумму. Иволгин был растроган и расстроен этим. Растроган, потому что не рассчитывал на помощь коллег – знал, что те сами тянут от зарплаты до зарплаты. Расстроен, потому что все усилия друзей и сослуживцев были тщетны – до заветной суммы было ох как далеко.

Он старался сконцентрироваться на работе, дабы совсем уж не подрывать оборонный потенциал родины. С оборонным потенциалом тоже все было до конца не ясно. Кое-кто утверждал, что ракеты теперь пустят на переплавку. Правда, «Ленинец» занимался космосом.

Опять-таки говорили, что и на космос страна больше не будет тратить деньги лет пятьдесят, как минимум, потому что их не хватает на самое нужное. «На медицину, – думал про себя Вадим. – Кто о чем, а вшивый о бане, так это называется». Если вчера он готов был грудью отстаивать необходимость космических исследований, то теперь, когда он узнал, что дочь больна, все поменялось. В самом деле, думалось ему, какой сейчас может быть космос?

Какие к черту могут быть ракеты и лазеры?!

Нужно было что-то срочно делать. Вадиму казалось, что он теряет драгоценное время. Казалось, что у него самого болит сердце. Это что-то нервное – симптоматическое. Мысленно переносит на себя болезнь Верочки. Если бы это было действительно возможно. Если бы он мог взять на себя болезнь дочери. Сколько родителей в истории человечества молили об этом небеса. Но, кажется, те ни разу не откликнулись.

Вадим без раздумий отверг предложение одного из коллег обратиться к известной «народной» целительнице, которая бралась за самые безнадежные случаи. Он был обеими руками за новые веяния в стране и обществе, но ставить эксперименты на своей дочери не собирался. Нужно было срочно искать деньги, он надеялся на помощь Маркова. Костя Сагиров и Серега Красин тоже обещали помочь. А потом…

Потом позвонила Наташа.

Накануне Вадим попытался разыскать Кирилла, который в очередной раз сменил место дислокации. Эти его разъезды по Европе, которые вызывали до сих пор у домоседа Вадима восхищение, теперь казались ему безумием. Сейчас, когда ему так нужна была его помощь, Марков куда-то запропастился. К счастью, Кирилл, словно почувствовав, что нужен старому товарищу, сам позвонил ему из какого-то заштатного немецкого городишки, куда они с Джейн заехали осмотреть достопримечательности.

Вадим сообщил ему о болезни дочери. Кирилл замолчал, чувствовалось, что он потрясен.

– Слушай, старик! – Кирилл подбирал слова. – Держись! – сказал он, наконец, словно все зависело от Домового. – Я что-нибудь тут придумаю…

– Нет, ты не понимаешь! – Иволгин слишком устал и на мгновение потерял над собой контроль. – Это не какая-нибудь ерунда!

Он давно не видел Кирилла, но почему-то был уверен, что тот теперь постоянно витает в эмпиреях, не спускаясь на грешную землю. Тем более, что и Джейн теперь с ним! Джейн – реалистка, она наверняка взяла на себя все бремя домашних дел. Домовой хорошо помнил, как подтрунивал над ним Марков, когда Верочке случалось хотя бы легко простудиться. Вадим в таких случаях начинал бегать в панике, рвать на себе волосы и биться головой о стену. Да, наверное, имел тогда место некоторого рода психоз, вполне простительный отцу-одиночке. Но сейчас-то все было более, чем серьезно.

– Я все понимаю. Успокойся, я скоро перезвоню… – пообещал Марков. – Подожди и не психуй!

Домовому стало стыдно. Он по пальцам мог пересчитать, сколько раз за свою жизнь выходил из себя. И вот, пожалуйста, сорвался на лучшем друге, который сейчас за тридевять земель, друге, каждого звонка которого ждал, как манны небесной. «Что ты за дурак? – горестно вопрошал он собственное отражение в зеркале. – Вот взять бы тебя, дурака, и надавать щелчков»…

Марков, должно быть, хорошо понимал, что сейчас творится на душе у Домового, потому что перезвонил тем же вечером. Иволгин принялся рассыпаться в извинениях.

– Старик, я уже все забыл! – сказал Кирилл так просто, что Вадим сразу понял, что друг и не думал на него сердиться.

И потому окончательно почувствовал себя негодяем.

– Я что-нибудь придумаю! – пообещал Марков. – Мы достанем денег…

Он не решился сказать сразу, что Джейн уже взяла ситуацию в свои руки и позвонила Наташе. Он боялся, что Домовой опять вспылит – нервы у Иволгина были, безусловно, на пределе. А ведь большая часть денег, которые Кирилл как бы от себя переслал за последние годы в помощь Домовому, были на самом деле деньгами Наташи. Просто по обоюдному с ней согласию, чтобы избежать проблем, было решено не говорить об этом Вадиму. Теперь Кирилл оказался в несколько щекотливой ситуации из-за этого невинного обмана. Домовой пребывал в уверенности, что старый друг располагает гораздо большими финансовыми возможностями, чем это было в действительности.

Так что, во избежание недоразумения, решено было обратиться к Наташе, но на этот раз ее участие не могло быть анонимным. Марков все еще не был до конца уверен, что это хорошая идея. Однако Джейн не желала слышать возражений.

– Во-первых, она должна знать – это ведь и ее дочь. И если она не захочет ничего предпринять, я не стану с ней больше никогда в жизни разговаривать… – бормотала она, дозваниваясь в Лондон. – А если Вадим станет упрямиться, сама поеду в Ленинград и вытрясу из него душу! Сейчас не время выяснять отношения!

Первый разговор Вадима с Наташей вышел коротким. На линии были помехи. Наташа сказала, что приедет. У Домового не хватило духу ей отказать, он вообще жутко растерялся, услышав ее голос в трубке. Голос показался чужим – с легким акцентом. Сначала подумалось, что это какая-то ошибка или глупая шутка.

– На тебе лица нет! – заметила мать, она решила, что звонили из больницы, что с Верочкой еще что-то случилось. – Кто это был?!

Вадим успокоил ее. О предстоящем визите Наташи решил пока не говорить. Успеется. Все равно мать узнает в свое время. Чувствовал себя неуютно – не привык лгать. Правда, сокрытая правда не есть ложь, но все равно неудобно. С другой стороны, утешал он себя, будет сюрприз. Сюр-прайз, как говорил Корнеев.

– Так, – ответил он матери, – один старый знакомый…

И пошел, как ни в чем не бывало, делать ремонт. Ремонт позволял ненадолго отвлечься от тревожных мыслей. Хорошо дзен-буддистам, считающим, что жизнь это сон – что-то там в этом роде они утверждают. Вадим намазал клеем полосу обоев, поднялся к потолку. Наклеил верх обоев, спустился вниз, разгладил нижнюю часть полосы, отошел и только тогда обнаружил, что обои не те, что куплены для гостиной – с цветочками, а другие, приготовленные для коридора – с ромбиками. К тому же приклеены вверх тормашками.

– Ну и что ты наделал?! – Гертруда Яковлевна всплеснула руками. – Снимай, пока не присохло!

Этой ночью он не мог заснуть. Ворочался в постели, думал обо всех сразу – о дочери, о Наташе и о том, почему судьба уготовила ему столько испытаний. Несмотря на его осторожность, мать о предстоящем визите невестки все-таки узнала – Наташа перезвонила на следующий день, когда Вадим был на работе. Перезвонила, чтобы назвать дату своего приезда.

Гертруда Яковлевна сразу же догадалась, кто был «старый знакомый», с которым сын говорил накануне. Догадалась и обиделась. Но ненадолго – как и ожидал Домовой, мама взялась обрабатывать его с удвоенной энергией – ей казалось, что это отличный шанс снова наладить отношения с Наташей. И напрасно Вадим пытался ее в этом разуверить.

– Она наверняка остановится в гостинице! – объяснял он матери, которая поторапливала его с ремонтом. – Сама видишь, у меня сейчас ничего не выходит путного, какие тут могут быть «темпы»! И зачем, скажи на милость?!

Смешно было представить себе, что замужняя миссис Курбатова позволит себе провести ночь в квартире бывшего мужа. Да и предоставить ей подходящие условия они не могли. Она там, в Лондоне, наверняка привыкла к комфорту, который Иволгины могли видеть только в кино.

– Глупости! – Гертруда Яковлевна решительно отметала сомнения Домового. – Все зависит от тебя самого!

Словно полководец перед генеральным сражением, она продумывала мельчайшие детали. Настояла, чтобы он оделся как можно лучше. Нельзя было ударить в грязь лицом перед преуспевающей женой, пусть даже бывшей.

– Мама, тебе надо было идти в свадебные распорядители! – сказал Вадим, которому происходящее совсем не казалось забавным.

Мать поджала губы.

– Смейся, смейся! – сказала она. – Ты мне еще спасибо скажешь!

Аэропорт Хитроу. «Хитров», как называла его про себя Наташа. Ей нравилось перекраивать английские названия на русский лад, как это сделала бы ее мать, окажись она здесь. Курбатова это злило – тем лучше. В аэропорту она долго разглядывала пару близнецов – девочек, гадая при этом, как выглядит ее собственная дочь. Они были так забавны, эти дети, которые старались подражать взрослым и явно впервые отправлялись в путешествие. Наташа вспомнила свои детские восторги. Все казалось прекрасным и удивительным… Странно, она так давно не вспоминала себя ребенком.

Почему люди так редко вспоминают, какими они были в детстве?!

Может быть, боятся, что тогда будет стыдно за себя нынешних? Наташе иногда было стыдно.

Самолет вырулил на взлетную полосу. Комфортабельный авиалайнер, салон класса «люкс», конечно. Странно, ей всегда казалось, что в Россию она уже не вернется. До сих пор не верилось, что это не сон. Слишком хорошо помнила все, что произошло после ее отъезда. Курбатов ведь показывал ей тогда советские газеты, где ее клеймили как предательницу. Не верилось, что с тех пор все могло настолько измениться!

– Ты полагаешь, у меня там не будет проблем? – спрашивала она Курбатова еще перед самым вылетом.

Сердцем рвалась к больной дочери, но вряд ли Верочке будет лучше, если ее мать арестуют.

– Неужели ты думаешь, я послал бы тебя туда, существуй хотя бы малейшая опасность? – спрашивал Курбатов. – А ты, может, душенька, решила, что я хочу от тебя таким вот манером избавиться?.. Нет, радость моя, ты мне дорога! Теперь там все по-другому, я бы и сам с тобой поехал, нужно повидаться кое с кем, но нет, к несчастью, времени!

Кажется, он забыл, как еще недавно стращал ее ужасными кэгэбистами c отравленными зонтиками.

Наташа украдкой вздохнула с облегчением. Она была рада, что он не едет с ней в Россию. Курбатов слишком занят своей «Чистой Балтикой». Было похоже, что эта затея действительно очень много для него значит. Так много, что она не видела его неделями.

С точки зрения Наташи, все его планы выглядели фантастикой. Чего стоил только объем предполагаемых работ – от углубления фарватера Финского залива до реставрации памятников старины. На ее скептические замечания и улыбки Курбатов нисколько не обижался, говорил, что она ничего не понимает в современных российских реалиях, и что все, им задуманное, вполне возможно воплотить в жизнь. Более того, это будет началом кардинальной перестройки северной российской столицы.

Наташа ясно видела, что он уже воображает себя кем-то вроде Петра Великого. Курбатов Великий, которому предстоит стать спасителем города. Глядишь, и благодарное потомство поставит господину Курбатову памятник! Бронзовый Курбатов на коне. Бронзовый Курбатов расчищает лопатой нев-ский фарватер. Курбатов – Медный всадник.

– Что будешь делать в мое отсутствие? – спросила она без всякой задней мысли, но Курбатов опять рассмеялся:

– Боишься, что я пущусь во все тяжкие, воспользовавшись свободой?

Наташа не сомневалась, что у него были какие-то связи на стороне, и нисколько по этому поводу не сокрушалась. Чем меньше он уделял ей времени, тем лучше.

Но так же не сомневалась, что время без нее он проведет не в поисках амурных развлечений – именно потому, что вполне мог позволить их и в ее присутствии.

Стюард показал, как разложить кресло. Все это Наташа знала, она хотела, чтобы ее оставили в покое – наедине с ее мыслями, но решила оставаться вежливой. С собой взяла немного вещей, в основном подарки Верочке. В России она не задержится надолго, так зачем обременять себя багажом. Курбатов позволил ей тратить все заработанные деньги как ей заблагорассудится. Дела его в последнее время шли прекрасно. Так или иначе, они были в одной упряжке, так что его успех имел для нее значение. Хотя бы в плане финансовом.

В салон взяла только сумочку, в которой лежал один из романов Джеки Коллинз – авторши скандальных эпопей из жизни звезд Голливуда. Наташа держала такие книжки в укромных местах, как будто это было крайне непристойное чтиво. И верно, откровенных сцен там хватало. Но дело было не в них, просто Наташа ощущала, что это не та литература, которой ей следует интересоваться. Это для плебеев. Потом она увидела такую же книжку у одной из своих новых английских знакомых – вполне респектабельной дамы. Так что, наверное, не так уж она, Наташа, безнадежна.

Книгу она взяла, чтобы хотя бы немного отвлечься от мыслей о дочери. «Нужно беречь себя», – то и дело напоминала она себе. Никому не станет лучше, если Наташа превратится в нервозную задерганную истеричку. Попыталась погрузиться в мир секса, наркотиков и голливудских страстей, со знанием дела изображенных госпожой Коллинз. Не получалось, мысли возвращались, наткнувшись на какую-нибудь фразу в книге, к ее собственным проблемам.

«Интересно, – думала она – с кем сейчас Вадим? Нашел ли он свою вторую половинку?» Джейн ничего не сообщала на этот счет, но она могла просто не знать. Наташа очень хотела надеяться, что в личной жизни у него все хорошо.

Желаем счастья в личной жизни… У кого оно, это счастье?! Только не у нее. Ее родители считали, что их брак был удачным, но она и сейчас не променяла бы свою судьбу на жизнь матери. Впрочем, Кирилл и Джейн, кажется, действительно счастливы, но как они долго шли к этому счастью, и все было против них… Может быть, настоящее счастье нужно заслужить, выстрадать? Выцарапать у судьбы?!

Дети, которых она видела в аэропорту, летели не в салоне «люкс». «И слава богу», – подумала Наташа, она не хотела их видеть, хоть они и такие миленькие. Не хотела лишний раз расстраиваться. Ничего, скоро она увидит свою дочь……Нужно быть сильной, нужно брать судьбу в свои руки! Она постарается быть сильной. За иллюминатором, на горизонте, плыло облако, похожее на медведя…

– Извините, вы ведь русская? – раздался голос рядом.

Наташа не сразу поняла, что спрашивают ее, она была слишком занята своими мыслями.

– Простите, вы ко мне обращаетесь? – ее улыбка была извиняющейся.

– Да, да! – человечек, плотный и лысоватый, смотрел на нее так радостно, словно давно искал ее и уже отчаялся найти.

Наташа подумала, что это какой-нибудь псих из числа тех, что преследуют знаменитостей. Оказалось, что человек понятия не имел, кто она такая. Он видел ее фотографию в каком-то журнале, но, видимо, не читал подписи, потому что был уверен, что она балерина. Видимо, для него все русские девушки, оказавшиеся на Западе, были балеринами. Впрочем, это было даже мило.

– Я лечу в Ленинград! – сказал он, старательно выговаривая слова. – Вы не могли бы сказать мне, как будет по-русски…

Список русских слов, которые хотел узнать странный попутчик, был довольно пространным. Видимо, он решил с наскока, за те часы, что длился перелет, изучить язык, но Наташа не собиралась заниматься бесплатным преподаванием. Некоторое время, из вежливости, старалась поддерживать беседу, но потом сослалась на усталость и устроилась поудобнее в кресле, закрыв глаза. Голова немного кружилась.

– Это от высоты! – сказал попутчик, он по-прежнему не спускал с нее глаз – на редкость настырный господин для класса «люкс». – Вам дали леденцы? Я не ем сладкого, у меня диабет.

«Когда же он замолчит?» – думала Наташа. Наконец, это случилось, но она успела узнать, что он холост и занимается биологией, а точнее, ее разделом, изучающим различные мутации.

По его словам, в Ленинграде как раз сейчас появился на свет ребенок с удивительным случаем атавизма. Ребенок родился со сросшимися конечностями, похожими на ласты. Англичанин торопился посмотреть на русского уродца, пока тот не отдал концы, поскольку подобные мутанты долго не живут. Наташа брезгливо поморщилась. В компании этого типа ей предстояло провести весь путь до Ленинграда.

Визит Наташи Забуги на родину некоторые «прогрессивные» СМИ обставили, как возвращение диссидентки. Репортеры, встретившие Наташу в Пулковском аэропорту, были настроены в высшей степени благожелательно. Она не пыталась угадать, откуда пресса прознала об ее приезде. Может быть, Курбатов расстарался? Это было на него похоже. Он всегда считал полезным лишний раз напомнить Наташе о мировой общественности. А Наташа прислушивалась к собственному сердцу. Думала, что оно должно радостно забиться, стоит ей ступить на русскую землю. Но нет, не ощущала она никакой радости. Так всегда бывает – праздник в ожидании празд-ника. И ностальгия, которая иногда посещала ее в Англии, теперь казалась просто капризом. «Наверное, я совсем бессердечная», – подумала Наташа.

Она разочаровала журналиста, спросившего – не собирается ли она остаться в России.

– Я прилетела, чтобы увидеть свою дочь. Это неофициальный визит, после которого я вернусь в Англию. Там теперь мой дом, моя работа. Может быть, когда-нибудь… – она вздохнула.

Вадим не приехал встречать ее в аэропорт. Наташа высматривала его и боялась, боялась увидеть… Что он может сказать ей, что она скажет ему? Нет, не приехал, оставалось еще время, чтобы морально подготовиться к встрече, время, пока она будет добираться к нему домой.

Взяла такси и отправилась по старому адресу. Адрес пришлось уточнить по телефону заранее – не помнила Наташа точный адрес. Но когда машина въехала во двор, вот она где ее настигла-то, ностальгия… Ностальгия по прошлому, которое не вернуть. Вадим сам открыл дверь и сразу отступил, пропуская ее. А сам не сводил взгляда с ее лица.

– Здравствуй! – вышло не так твердо, как хотелось Наташе.

Голос у нее немного изменился. Лицо стало жестче. Может быть, Вадиму так показалось, он давно не видел ее, а все фотографии были спрятаны в самый дальний ящик. Вадим сразу после Наташиного отъезда хотел их выбросить, все до одной, чтобы и памяти не оставалось. Но потом передумал. Ради Верочки – тогда он еще не знал, что ей, к счастью, суждено увидеть свою мать не только на старой фотокарточке.

Он боялся до последней минуты, пока не увидел ее, что опять влюбится. Но нет, и правда, перегорело. Так что напрасно Гертруда Яковлевна возлагала большие надежды на эту встречу. Совершенно напрасно. Он ощущал только легкую грусть.

Похоже, то же самое чувствовала и Наташа. Она смотрела ему в глаза несколько секунд, потом не выдержала и отвела взгляд.

– Мы же не будем играть в гляделки, – пробормотала она смущенно. – Все-таки не дети.

– Конечно, – сказал он. – Конечно, не дети…

– Где она?! – спросила Наташа. – В больнице?

– Да, – Вадим подобрался. – На повторном обследовании.

На обследование ушла часть средств, которые удалось собрать. Вадим хотел сделать все, что от него зависело, прежде чем Верочку увезут в Германию.

Еще в Лондоне Наташа наметила план спасения, как она его назвала. Первым и главным пунктом была операция в одной из ведущих немецких клиник. Вадим вздохнул, но немедленно согласился. Вздохнул, потому что операция означала, что он будет на время разлучен с дочерью – выехать за ней он не мог, даже если бы располагал средствами.

Думал он только об одном – как отреагирует Верочка, когда увидит мать. До сих пор дочь была уверена, что мама где-то далеко. Иволгин очень боялся, что дочку однажды просветят добрые соседи или, скорее всего, их дети. Дети часто бывают жестоки. Но к тому времени, когда дочь начала общаться со сверстниками, история с Наташей уже поистерлась из памяти людской – слишком многое произошло за эти годы, да и приоритеты общества менялись.

К его величайшему облегчению, встреча в больнице прошла легко. Дочь не сразу поверила, что эта красивая женщина, похожая на кинозвезду – ее мать. А потом, поверив, широко открыла глаза, и Вадим вдруг понял (в эти дни открытия следовали одно за другим), что она все время ждала ее…

Ждала с тех самых пор, как стала понимать, что у нее должна быть мать, не может не быть. И еще он понял, что у Верочки его сердце – оно умело прощать… Если бы это сердце было еще и здорово!

Наташа склонилась над ней, в ее глазах блеснули слезы.

Верочка смотрела на нее молча. Все еще немножко не верила.

Наташа стала вытаскивать какие-то подарки, чтобы скрыть свое волнение. Вадим понял, что должен отойти.

О чем они говорили, он не слышал. Вышел, чтобы не мешать. Верочка бросила на него недоуменный взгляд, но так было нужно. И как назло именно сейчас, когда Вадиму хотелось остаться одному, это оказалось невозможным. В больнице, где обычно было малолюдно и тихо, он везде натыкался на посетителей или персонал.

Даже на лестнице. Там стоял человек в больничном халате, с чрезмерно отросшими усами, делавшими его похожим на какой-то опереточный персонаж.

Человек держал в руке газету – судя по всему, один из тех бульварных листков, которые теперь во множестве продавались на лотках возле метро. Вадим хотел было спуститься ниже, но и там стояли и курили двое санитаров, что-то обсуждали, матерясь. Лучше постоять с этим незнакомым человеком, даже если у него такие странные усы. Почти как у Сальвадора Дали.

Человек с усами тоже расположен поболтать.

– Вы слышали, что творится? – спросил он Иволгина, словно старого знакомого, с которым они тут на этой лестнице каждый день встречаются, чтобы обсудить новости бульварной прессы. – В городе родился мутант с ластами вместо ног! Пишут, что он прекрасно плавает… Здорово, а?! Что коммунисты с экологией сделали!

Вадим кивнул, не вслушиваясь. Он простоял не больше двух минут, потом не выдержал, извинился перед усачом и вернулся в палату.

Ласковый и, пожалуй, даже подобострастный прием, оказанный Гертрудой Яковлевной, Наташу слегка удивил. После всего, что случилось, она ожидала совсем иного. Тем более, что в памяти остался тот вечер, когда она застукала ее прощающейся с Курбатовым.

«Что все это значит?!» – этот вопрос читался на лице Наташи всякий раз, когда в поле ее зрения появлялась празднично улыбающаяся Гертруда Яковлевна.

Вадим усмехнулся.

Стол в гостиной был заставлен блюдцами с вареньем, которое мать наварила, полагая, что в Англии такого варенья Наташе нипочем не найти. Полагала, в общем-то, справедливо – насчет варенья. Зато в отношении всего остального ошиблась кардинально. Хотя никакой вражды между бывшими супругами действительно не наблюдалось.

Вадим припоминал кое-какие смешные истории с дочерью, Наташа внимательно слушала и смеялась. Совсем как тогда, когда они были вместе. Вадим замолчал ненадолго, но потом стряхнул наваждение.

Вспоминал первые визиты к врачу, когда Верочка начала кое-что соображать. Сложнее всего было заставить ее пойти к хирургу, потому что дочка была совершенно убеждена: хирург делает операции, хирург режет людей. Откуда она это узнала, Вадим не мог понять – возможно, он и сам что-то такое рассказал в свое время, не подозревая, что потом придется унимать в клинике плачущую дочь на глазах у сочувствующих родителей.

Хирург стоил ему плюшевой панды. Верочка никогда не шантажировала отца, но сейчас договориться с ней было просто невозможно. А вот к зубному она пошла совершенно спокойно. Правда, потом сообщила, что никогда больше не будет лечить зубы – пусть они лучше повыпадают все.

Наташа смеялась.

– Своим будешь звонить? – спросил он потом.

– Я письмо написала! – сказала Наташа. – Матери. А встречаться – нет, не буду… Ты ведь отца хорошо помнишь. Я, может быть, сделала много ошибок, Вадим, но я за них сама плачу.

Вадим кивнул. Не знал, что на это ответить. О своей работе особенно не распространялся – не потому что боялся, что Наташа Забуга немедленно перешлет всю полученную информацию в английскую разведку. Просто был уверен: ей это неинтересно.

Вообще личной жизни в разговоре не касались, следуя молчаливому соглашению. Речь шла в основном о старых знакомых или о вещах, к которым они не имели прямого отношения. О лондонской погоде и о том, насколько представления россиян, никогда не бывавших на берегах туманного Альбиона, соответствуют действительности. Опять смеялись, но Вадим хорошо чувствовал пропасть, разделившую их навсегда. И дело было не в Англии и времени, проведенном вдали друг от друга. Они всегда были слишком разными, они не могли бы быть всегда вместе. Рано или поздно, это случилось бы в любом случае, – если не Курбатов, то кто-нибудь другой отобрал бы ее у него. Странно, но именно теперь он понял это окончательно. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

И все планы Гертруды Яковлевны насчет воссо-единения семьи были так же наивны и беспочвенны, как надежды ненавидимых ею коммунистов на построение светлого будущего в отдельно взятой стране.

Наташа, конечно, остановилась в гостинице, и какие бы ужасные глаза ни делала Гертруда Яковлевна, Вадим не собирался убеждать бывшую жену остаться у них в квартире. Ни к чему это было… Он боялся, что Наташа заметит эти ее подмигивания. Вот будет стыдно! Она решит, что у них тут какой-то заговор.

Проводил Наташу до вызванного по телефону такси. На прощание помахал рукой. И все. До завтра.

Губы вспоминал этой ночью… Ее губы.

В дорогу Верочку собирали вместе. Дочка спрашивала насчет школы. Видела, что взрослые не знают, что ей ответить, и надулась. Пришлось спешно успокаивать. Наташа не стала забрасывать дочку грудой подарков – предстоял перелет, и нетрудно догадаться, что оставить новые игрушки здесь будет для нее нешуточным испытанием, а везти их с собой – нелепо, но кое-что они все-таки купили. Огромную белую плюшевую крысу в костюмчике, которую Верочка, как оказалось, давно присмотрела в «Детском мире», но стеснялась просить у отца, зная, что никаких праздников в ближайшее время не предвидится.

– Почему крыса? – Вадим как всегда серьезно рассматривал новую игрушку. – Впрочем, мордочка дружелюбная!

Верочка переживала из-за того, что не сможет показать крысу всем своим соседкам-подружкам, Наташа успокоила ее, сказав, что они смогут послать им фотографию с крысой из Германии. Иволгин потом вспоминал этот серьезный разговор и думал о том, что Наташа умеет быть ласковой с теми, кого любит. Умеет.

И еще думал, что должен был спросить ее о чем-то важном, но забыл. Что же он хотел спросить?

Потом он понял, что забыл спросить – счастлива ли она?

Отбытие Наташи Забуги обратно за рубеж повергло Гертруду Яковлевну в уныние.

– Если ты так к ней относишься, то зачем принял ее помощь? – спросила она.

– Ниже пояса, – сказал Вадим.

– Что? – Гертруда Яковлевна напряглась.

– Удар ниже пояса! – пояснил Иволгин.

– Оставь эту боксерскую терминологию… – она сбилась с мысли, как бывало всегда, когда Вадиму случалось в разговоре вставить иносказание. – Почему ты ничего не сделал?! Разве можно быть таким?..

Не договорив, она затрясла рукой, выражая крайнюю степень презрения. Вадим иногда удивлялся – как отец уживался с ней столь долгие годы. Может быть, благодаря своей безропотности? Сын же уна-следовал гены обоих. Сначала отцовская миролюбивая составляющая позволяла ему спокойно выслушивать проповеди, но стоило Гертруде Яковлевне перегнуть палку, как в Домовом начинало говорить ее собственное упрямство. Как это все происходит на генетическом уровне, Вадим представлял себе смутно – биология никогда не была его коньком.

Но, так или иначе, а в этот вечер он вспылил. Верочки больше дома не было, а значит, никто не мог разрядить атмосферу. Вадим решил пройтись. Собирался недолго, набросил пальто, сунул ноги в ботинки и, намотав наскоро шарф, выбежал на улицу. Прошел несколько кварталов, пока не заметил собственное отражение в стеклянной витрине нового модного магазина. За стеклом выстроились в ряд манекены, щеголявшие в новых костюмах. Вадим, однако, смотрел не на них.

Волосы взлохмачены, глаза как у безумца. Будь ты, Домовой, поэтом, еще куда бы ни шло! Это, можно сказать, было бы тебе даже к лицу, а представителю технической интеллигенции такой имидж ну никак не подходит. Побрел дальше, чувствуя, как мерзнут ноги – носки следовало надеть потолще, потеплее. Был конец октября, и уже один раз шел снег, зеленая трава и кусты под снегом выглядели странно. Вокруг были люди, но Иволгину казалось, что он один на белом свете. Кто там кричал – человека ищу, и бродил днем с фонарем? Диоген, кажется? Вадим нашел своего человека в блинной, которая появилась на месте бывшей булочной. Теперь подобные перемены уже не удивляли. Например, на месте часовой мастерской, в которую едва в свое время не устроился Иволгин, теперь расположился табачный магазин. Трубки, сигары, кальяны… Иволгин заходил туда просто посмотреть на всю эту экзотику. Ну, а в булочной теперь торговали блинами. Костя Сагиров сидел в одиночестве за столиком у окна и ел блины с брусничным джемом. Он недавно вернулся из какой-то поездки. А вообще виделись редко – у всех свои дела.

– Здорово! – было видно, что он рад видеть Иволгина. – Старый друг лучше новых двух. И это, Димыч, не метафора, а самая что ни на есть правда жизни.

Вадим согласился.

– Видел Красина! – сообщил Костя. – Весь в коже и с голдой. Как тебе, а?!

Вадим попытался представить себе Красина в коже и с золотой цепью.

– Так он у нас стал крутым?

– Ага, прямо как яйцо! Такое, что полчаса варилось… Нет, на самом деле, цепь есть, а крутости пока не хватает. Так сказать, акции, не подкрепленные дивидендами! Он у нас пока только охранник одного крутого товарища. Ездит с шефом на «мерине»…

– На чем?!

– На «Мерседесе»!

– Ясно.

– Но собирается…

Музыка в блинной звучала оглушительно. Приходилось ее перекрикивать.

– Собирается завести свое дело!

– А его шеф на это как, интересно, смотрит? – поинтересовался Вадим.

– Он его и спонсирует. Ты не думай, там не сплошь друг другу глотки грызут, хотя, конечно, и такое бывает, – сказал Сагиров. – Красин, во всяком случае, доволен – говорит, что вот-вот поднимется на сияющие высоты.

Вадим рассказал о приезде Наташи.

Сагиров помолчал, пытаясь сообразить, как реагировать.

– Ну… Ясно… – сказал он наконец, хотя по его лицу этого не было видно. – Хорошо!

«Хорошо» прозвучало скорее вопросительно, поэтому Вадим на всякий случай кивнул – конечно, хорошо. Еще было бы лучше, если бы с Верочкой все утряслось, но это дополнительных разъяснений не требовало.

В день операции Вадим не находил себе места. Взял отпуск за свой счет – в «Ленинце», учитывая обстоятельства, отказать не могли. Только сам он уже не знал – стоило ли брать этот отпуск? От ожидания ведь с ума можно сойти. Жалко, не было прямой телефонной линии с Германией. Никогда до сих пор Вадим не мог себе представить, что будет так жалеть о том, что стал невыездным. Но сейчас он проклинал «Ленинец» вместе со всем военно-промышленным комплексом и его секретно-стью. К черту все! И подвалы тоже. Он должен быть там, в Германии. Наташа предлагала оплатить его поездку туда, чтобы он находился с дочерью, но он вынужден был отказаться. Успокаивал себя только тем, что даже если бы и мог выехать, все равно – на сбор всех необходимых документов ушла бы куча времени.

Он опять обложился книгами по медицине, какие сумел достать. Даже к сестрице сбегал за литературой. Зря. Во-первых, пришлось, как обычно, наслушаться глупостей – став счастливой матерью Ленка, казалось, значительно поглупела, словно все серое вещество по наследству перешло от нее к ребенку, а ей самой ничегошеньки не осталось. Он позаимствовал из ее библиотеки нужные тома, пожурил привычно за набор легкомысленной литературы, всяких там Чейзов и Фантомасов. Ленка обиженно засопела и назвала его снобом.

А во-вторых, книги только усугубили его тревогу. Продравшись через лес специальных терминов (гемодинамика, легочная гипертензия, артериальная гипоксемия), Вадим прочитал, что хирургическое вмешательство не всегда бывает эффективным……К счастью, дальше шло пояснение, что это касается особенно запущенных случаев. И все равно, оставалось беспокойство. Значит, операция – еще не все! Сколько же пройдет времени, прежде чем станет ясно окончательно, что угроза миновала?

Надо молиться, нужно сжать кулаки и верить в лучшее. Вадим наглотался седуксена, чувствуя, что иначе просто сойдет с ума. Это помогло, он прикорнул на диване. В мыслях был полный разброд. К беспокойству из-за дочери примешались проклятые подвалы, казалось теперь, что они как-то связаны – Верочка и подвалы. А как не понять! «Может быть, Козин знает», – подумал он сонно. И почувствовал, сквозь тяжелую дрему, как Гертруда Яковлевна укрывает его пледом.

– Наташа, – пробормотал он.

Он спал и не видел, как на лице матери появилась довольная улыбка.

Наташа позвонила сразу после операции.

Сказала, что все хорошо. Вера еще не проснулась. Вадим радовался ровно одну минуту. Потом он снова начал волноваться – когда она проснется?! А вдруг что-нибудь не так! Боялся сглазить. Отходить от наркоза Верочка будет долго. Вадим знал это, но все равно просидел на кухне, не смыкая глаз, пока за окнами не забрезжило утро. Сколько там времени в Германии, интересно?

В пепельнице росла груда окурков. Отец присоединился к нему после полуночи, пришел в пижаме и сел рядом на диванчике. Так и сидели. Курили. Гертруда Яковлевна не осмелилась возражать. Напомнила мужчинам, что утро вечера мудренее и ушла спать.

– Железная леди! – подмигнул отец Вадиму.

Тот улыбнулся. Сидели и курили. Ждали.

Вадим хорошо представлял себе Верочкино пробуждение. Вот она открывает глаза. Рядом ее мама. И крыса в костюмчике. С удивлением отметил про себя, что никакой ревности к Наташе не испытывает. Главное, что дочка – их дочка будет снова здорова. А все остальное – неважно.

Сагиров позвонил ему уже поздно вечером. Вадим забыл обо всем, волнуясь из-за дочери, но, услышав голос друга, удивился оттого, что тот не побеспокоился раньше – знал ведь, что у Верочки операция…

– Да, я рад за тебя… – сказал Костя, но вот голос у него был совсем не радостным.

Вадим понял: что-то произошло. Что-то очень плохое. Костя долго вздыхал, манера Сагирова подготавливать таким образом к неприятным сообщениям всегда раздражала Домового. Кроме того, он понял уже по первым словам, что Костя мертвецки пьян. Вусмерть, как тот сам любил выражаться.

– Да что же там случилось?! – спросил Домовой. – Что ты вздыхаешь, скажи по-человечески!

Сагиров еще раз вздохнул и сказал, что Сереги Красина больше нет в живых. Вадим замолчал, пытаясь переварить новость.

– Как это случилось?! – спросил он, наконец.

– Застрелили на стрелке! – ответил Сагиров.

– На стрелке Васильевского?

– Нет, – сказал Костя.

«Стрелка», как узнал неподкованный Вадим, означала встречу серьезных людей. Таких серьезных, что свои серьезные дела они решали с помощью оружия. Шеф Красина был крутой. Ему, кстати, на этой самой стрелке здорово повезло. А вот Сереге – нет. Серега умер, не приходя в сознание, в больнице. Пуля попала в сердце… В сердце. Было что-то жуткое в этом совпадении, хотя Сагиров не обратил на него совершенно никакого внимания. А вот Вадиму показалось почему-то, что Красин таким образом заплатил за исцеление его дочери. «Нет, это бред какой-то, – сказал он себе. – Что за нелепый мистицизм»… А Сагиров продолжал что-то бормотать про Кису, бедную Кису, которой он вынужден был сообщить все сам, потому что ее не было в городе, она куда-то ездила по делам. И как Киса плакала… Похоже было, что и Сагиров сам плачет. Вадим сжал зубы. Что же это такое творится? Пытался вспомнить, когда последний раз видел Серегу Красина. Тот был всегда полон жизни и словно посмеивался над самим собой. А теперь его больше нет. Нет, не верилось… Позвонить надо кому-нибудь! А кому?! Все и так уже знают. Он узнает обо всем последним. Помолчал, потом попросил передать соболезнования Кисе.

– Хорошо, но лучше сам ей все скажешь!

Да, верно, подумал Домовой. Должны же быть поминки. Нужно пойти. Бедная, бедная Киса.

Поминки по Красину были нешумными. Иволгин пришел попозже и решил, что не задержится надолго, посидит, выпьет и пойдет. Тем более, что люди, вероятно, все будут незнакомые. Но остался до конца вечера. Контингент, вопреки ожиданиям, был свой, за исключением двух неизвестных ему субъектов, которые задержались ненадолго, выпили за упокой души и удалились. Как пояснила Киса, это были коллеги Красина.

– Интересно, где они были, когда Серегу убили? – спросил Сагиров у Вадима. – Друг за другом прятались?

Иволгин помотал головой – произошедшее в голове не укладывалось. Больше о гибели Сереги ничего не говорили. Нечего было говорить. Вспоминали хорошее.

Киса выглядела измученной, улыбалась устало, говорила мало. На стене в гостиной висела фотография Сереги в траурной рамке – он улыбался и обнимал Кису. У него было лицо человека, уверенного в своем будущем.

Вадим старался не смотреть на эту фотографию, чувствуя неловкость оттого, что в последнее время совсем не встречался со старыми друзьями. И дело было не только в дочери и ее болезни – контакты нарушились еще раньше. Показалось ему тогда, что они становятся чужими. Слишком разная у них жизнь… Сагиров, одержимый своим боксом, Красин в коже и золоте… Напрасно, напрасно он так думал, каялся перед собой Вадим. А теперь вот Красина больше нет, и никогда они не поговорят по душам, как когда-то.

А Киса в черном платье выглядела привлекательно… «Что с тобой, старик? – спросил он сам себя. – Никак влюбился? Нет, нет, нет! Просто траур, как кто-то подметил уже давно, весьма эротично смотрится. Стыдно должно быть!..» Отчего-то стыдно не было. И жалко было красивую Кису, она казалась совершенно растерянной. И жалко было до слез Серегу Красина. Домовой действительно прослезился, когда налили по третьей.

– Ты, старик, закусывай! – сказал ему Сагиров, подвигая салат. – Иначе мне тебя на закорках придется тащить!

– Оставь! – сказала Киса. – Можете заночевать, если хотите!

Домовой помотал головой.

Были какие-то салаты, конечно, оливье непременный, и эта чертова кутья, которой он съел совсем немного.

– Вы знаете, что кутью в древности подавали и на свадьбах? – спросил Костя. – Это ритуальное блюдо.

Разговор не очень клеился, все были подавлены. Немного погодя, когда было все сказано и много выпито, беседа потекла оживленнее. Вспоминали кое-какие забавные случаи… И опять спрашивали у Вадима, что он делает в своем «Ленинце», с его-то золотой головой и столь же золотыми руками! Домовой разводил своими золотыми руками, качал золотой головой. Мол, сам не понимаю.

– У человека дело! – сердито сказала Киса. – Дело всей его жизни! Вот у тебя, Костя, какое дело?!

– Наше дело правое… – неумело пошутил Сагиров. – А остальное, Кис, не так уж и важно.

Кису обнимали на прощание. Костя тоже заплакал. А Домовой запутался в рукавах собственного пальто. Понял, что выпил лишнего. Костя вызвался его проводить. Потому как времена нынче смутные, а безопасность Родины на таких вот Домовых и держится. Примерно так и выразился.

Киса поблагодарила их за то, что пришли.

В ее глазах была усталость. И Вадим почему-то почувствовал себя усталым и старым. Словно она поделилась с ним своей болью.

– Как я мог не прийти… – Домовой совсем смутился.

Он еще не раз в последующие дни вспоминал Кису. Бедную Кису, растерянную, потерянную. Хотелось позвонить. Теперь, когда его собственная проблема была решена, Вадим почувствовал в себе новые силы. Марков из Германии сообщал самые утешительные новости. Обещал вернуть дочь в целости и сохранности, как только пройдут условленные полгода. А Домовому эти полгода уже начинали казаться вечностью. Впрочем, жалеть было не о чем – за это время Верочка должна была прийти в себя после операции. Наташа собиралась отвезти ее затем в Испанию, куда планировал перебазироваться и Кирилл Марков.

Да, Вадим снова обрел уверенность, но отчего-то не решался набрать Кисин номер. Во-первых, не хотел докучать ей сейчас. Ей должно быть не до него. А во-вторых, – испугался. «А почему испугался?» – спрашивал он отражение в зеркале. И нервно водил по щекам новенькой электробритвой, подарком, кстати, Наташиным.

«Да-с, у Наташи есть возможность делать подарки даже бывшему нелюбимому мужу, а у тебя какие возможности?! Будем смотреть правде в глаза, товарищ Иволгин! А правда такова: ты человек с ребенком и множеством разных пунктиков! Что ты можешь предложить женщине?»

Однако судьба, наперекор его страхам, снова свела их и очень скоро. Встретиться с Кисой было необходимо. Вместе с Сагировым решили сопровождать ее на девятый день на кладбище – не хотели отпускать одну. Однако, как назло, Сагиров подхватил воспаление легких. На кладбище ему делать было нечего в таком состоянии. Костя хрипел в трубку, просил его извинить. Впрочем, совесть его была чиста – благодаря стараниям Сагирова, все было сделано в срок – бригадир участка оказался старым знакомым Кости, сменившим боксерские перчатки на заступ и лопату. Ехали вдвоем, Вадим и Киса. Она выглядела гораздо лучше, чем на поминках.

– Я вообще-то уходить от него думала! – сказала Киса уже на могиле. Вадим положил цветы. Скромная такая могилка. На самом краю кладбища.

– Да, у него последнее время все хорошо было… – объяснила она, хотя Домовой не спрашивал ни о чем. – Раньше мне казалось, это будет предательством – нужно было его поддерживать. А мне давно все надоело – думать, вернется ли он живым или нет. Если задерживался, начинала названивать, он сердился. Я истеричка, наверное, а может, просто чувствовала, что однажды все так и случится… Но, знаешь, так привыкла к своим страхам, что когда все случилось на самом деле – ничегошеньки не почувствовала!

Вадим обнял ее за плечи. Так они стояли и смотрели на фотографию на памятнике – лицо в выпуклом старомодном овале. Сергей Красин.

– Мы бы все равно не смогли навсегда остаться вместе, – сказала она.

– Почему? – искренне удивился Домовой.

Удивился вдвойне – не так давно он думал точно так же про них с Наташей, но ему всегда казалось, что Киса и Красин друг другу подходят просто идеально.

– Все потому же! – усмехнулась она грустно. – Детей нет и быть не может в принципе. Нет, он говорил, что это все неважно, что можно взять из детского дома, но я-то знала уже, что он хочет своего!

И поникла головой.

Потом пошли обратно. Вид многочисленных крестов и надгробий, теснившихся по сторонам от узкой дороги, действовал на обоих угнетающе. К тому же на обратном пути они решили сократить дорогу и попали на детский участок. Фотографии на могилах здесь были иногда странно большими. Словно кричали эти детские лица о преждевременно исчезнувшей жизни. Киса озиралась с мрачным видом.

– Знаешь, когда я умру, – сказала она вдруг, – я хочу, чтобы мой прах развеяли по ветру. Раз, и нету Кисы, только пыль одна! Dust in the wind!

– Это как-то неправильно, – сказал Вадим.

– А что тогда правильно?! – резко спросила она. – Вот это правильно?!

И показала на детские могилы.

Вадим промолчал. Что он мог сказать? Что на все воля божья? Слабое утешение.

– Прости! – она схватила его за локоть. – Я так рада, что ты пришел! Только давай уйдем отсюда поскорее, а то у меня в глазах уже темнеет от могил. Я и не думала, что это кладбище такое большое!

И они ускорили шаг.

Прошло три дня, и Киса позвонила сама. Жаловалась на одиночество. После этих похорон она неожиданно оказалась в изоляции. Люди словно избегали ее, вероятно, как и Вадим, думали, что ей следует побыть одной, что она устала от соболезнований… А ей нужно было совсем другое. Так было тоскливо в одиночестве, что хотелось на стенку лезть. Иволгин представил, как она сидит в своей пустой квартире, смотрит на Сережину фотографию и, может быть – плачет.

– Я к тебе приеду, – сказал он. – Прямо сейчас. Только соберусь.

Он посмотрел на часы. Был вечер пятницы, он был свободен. Если не он, то кто?! Если не сейчас, то когда?

За спиной немым призраком встала мать, глаза Гертруды Яковлевны были печальны. Она поняла, что сын отправляется на свидание, и дело не в том, что он надел лучшее из имевшегося в его гардеробе – почти все, кстати, было куплено под ее нажимом к приезду Наташи.

– Ну что такое, мама? – Вадим поймал ее взгляд в зеркале и обернулся. – Что-нибудь случилось?

– Могу я хотя бы узнать, кто она такая?!

– Очень хорошая девушка! – сказал Вадим спокойно.

В конце концов она не сможет ему помешать. Он это знал. И она это знала тоже. Поэтому стояла, смотрела на него, держа руки перед собой, и словно собиралась молиться.

– Мама! – Вадим подошел и чмокнул ее в щеку.

– Я ничего не понимаю! – Гертруда Яковлевна не любила «сантиментов» и шуток, когда речь шла о серьезных вещах. – Я думала, ты принципиально не хочешь ни с кем связывать свою жизнь. Это я могла бы понять, хотя и не одобряю! Но если тебе нужна женщина, а тебе она нужна, то почему было не отвоевать Наташу? Ты ведь ее любишь, признайся! Я слишком хорошо тебя знаю…

Она пошла за ним к двери и говорила, говорила, быстро, стараясь, пока это возможно, остановить его.

– Нет, не люблю, – сказал Вадим сердито. – И почему ты думаешь, что знаешь это лучше меня?!

– Я не сомневалась, что все этим и закончится! – она не ответила на его вопрос… – Твое затворничество! Так всегда и бывает с теми, кто отказывается от личной жизни. Рано или поздно они бросаются на первого попавшегося человека…

– Давай будем считать, что я этого не слышал! – сказал Вадим.

Он внезапно понял, что все, что может ему сказать сейчас мать, не имеет ни малейшего значения.

– Киса не первый попавшийся человек, – добавил он все же. – Я давно ее знаю.

– Киса! – фыркнула мать. – Почему же тогда я ее не знаю?!

«Потому что, мама, ты вообще очень мало знаешь о моей жизни, и это совершенно нормально», – мог бы сказать Иволгин, но не сказал. Он решил подождать, когда мать успокоится. Потом он их непременно познакомит, и она все со временем поймет и смирится. Он очень на это надеялся.

Домовой вышел, вдохнул морозный воздух улицы. Сердце кольнула жалость – он хорошо представлял себе, какой удар нанес матери.

– Первый блин комом! – сказала она, когда Наташа уехала. Она, очевидно, надеялась, что уж второй-то блин получится таким, каким надо. Наташа обмолвилась о проекте Курбатова, и Гертруда Яковлевна теперь жила в ожидании повторного визита невестки.

Вадим не сомневался, что даже приведи он в дом королеву красоты с двумя университетскими дипломами – мама все равно будет недовольна.

Он объяснил ситуацию Кисе, которая поинтересовалась, отчего это он так наморщил лоб, словно решает невесть какую сложную задачу. Вместе посмеялись над честолюбивыми планами Гертруды Яковлевны.

Киса была в какой-то смешной рыжей шубке, которая делала ее похожей на лису. Вадим ей так и сказал:

– Ты теперь не Киса, ты теперь лиса Алиса!

Киса взяла его под руку.

– Пошли, Базилио, найдем какого-нибудь Буратинку, которого можно кинуть на пять золотых.

– Ах, что за слог! – возмутился он. – Неужели ты думаешь, что я, как кавалер, не захватил с собой немного наличности?!

– Лучше просто погуляем, – сказала она. – Я как-то устала от людей.

Киса курила «Винстон», жаловалась на то, что никак не может отвыкнуть от этой марки, пора переходить на что-нибудь более демократичное. Вадим нарочно привел ее в тот самый магазинчик с кальянами и трубками, чтобы купить «Винстон». Кое-что у него было отложено на черный день, а поскольку Верочка была далеко, можно было и на себя потратиться немного.

– Мерси, мерси!

Потом все-таки зашли в блинную, где Вадим недавно повстречался с Сагировым. Киса, несмотря на приличные красинские доходы, сохранила неприхотливый вкус и, глядя на нее сейчас, Вадим вспоминал давние деньки, когда они вот так же с Марковым, Сагировым и Красиным забегали в какое-нибудь кафе, и Марков, который сорил своими нетрудовыми, как он сам выражался, дискотечными доходами, угощал всех.

А сейчас было приятно просто сидеть рядом и смотреть на нее – Вадим удивлялся, что раньше не замечал, насколько Киса красива. Почему не замечал?! Потому что любил Наташу. Только немного грустно было оттого, что за ними стоит тень погибшего Красина.

И еще Маркова, который когда-то давным-давно делал Кисе предложение. А еще был Акентьев – знатный ди-джей, о судьбе которого Киса не имела теперь никакого представления.

– Знаешь, это он помог мне с работой! – сказал Вадим. – Альбинка хлопотала.

– Ты доволен?

Он кивнул. Насчет подвалов распространяться не стал. Это была его личная тайна.

– Расскажи что-нибудь, – попросил он.

– О Красине?

– Если хочешь.

– Знаешь, не о чем особенно рассказывать… Любила, только мы с ним мало говорили.

– И что будешь делать?

– Еще не решила… Я же, в сущности, никто, Вадим. Домохозяйка. Кое-какие средства (она поставила ударение в конце) есть, а дальше буду подыскивать себе работу по плечу.

У Кисы оставались деньги, накопленные за время совместной жизни с Красиным. Кроме того, у нее была старая Серегина машина и мотоцикл.

– Стоит в спальне, в смазке, и упакован! – сказала она и пояснила: – С этой инфляцией лучше вкладывать деньги в вещи, вот мы и купили мотоцикл – на черный день!

– Но почему в спальне?! – смеялся Домовой. – У Сереги же вроде гараж был?

– Был. Только гараж могут взломать. У его соседей взломали. Вот он и решил подстраховаться, чтобы все яйца в одну корзинку не класть. Хотел переставить в прихожую, начал шкафы сдвигать, да не успел…

Домовой покачал головой.

– Я тебя прокачу! – сказала она. – На мотоцикле. Я его хорошо умею водить!

– Киса… – Вадим замялся, не хотелось отказываться: совместная поездка с Кисой – это было то, что нужно, но он с предубеждением домоседа относился к мотоциклам.

В голове мгновенно промелькнула страшная картинка – они вместе с Кисой в каком-нибудь кювете – сцена из программы «600 секунд». Должно быть, все было написано на его лице, потому что Киса рассмеялась.

– Не волнуйся, не останется твоя дочка сиротой, – я буду тихо. Тебе понравится.

И он согласился, взяв с нее слово не превышать скорости, – какая там самая медленная из возможных?

– Не испортим товарный вид?

– Я уже нашла покупателя – один Серегин кореш, на поминках договорились, еще до того, как ты пришел. Видишь, какая я нехорошая! – сказала она, печально улыбнувшись. – Он не будет против, если мы разок прокатимся, нормальный мужик.

– Ты хорошая, – сказал он серьезно.

Возвращался домой с легким сердцем. Напрашиваться в гости к Кисе было еще преждевременно. Вадим был старомоден в таких вопросах. Боже мой, а ведь еще сорок дней не закончились. К черту, не думать!

Тем не менее, задумался. И думал, наверное, не меньше пяти минут, остановившись возле винного магазина, так что, в конце концов, один из представителей пролетариата, разжалованного новой властью из гегемонов и заливавшего горе привычным способом, обратился со стандартным вопросом:

– Будете? – он кивнул на магазин.

Все, в конце концов, может быть. И этот неплохо одетый гражданин не откажется раздавить на двоих маленькую – третьего, видимо, в эту погоду было не сыскать.

– Простите? – не понял Иволгин – голова у него была занята другим.

Пролетарий вздохнул разочарованно, махнул рукой и отошел, оставив Иволгина наедине с его мыслями. Тот двинулся через улицу и едва не угодил под несущийся на полной скорости большой черный джип. Машины эти еще не стали обыкновенным делом, и один их вид внушал трепет обывателям, ассоциируясь с бритоголовыми бандитами с автоматами наперевес. Вадим в число этих паникеров не входил, но подумал, что нужно сосредоточиться, иначе он, и правда, попадет под машину, а это сейчас особенно некстати.

Это, впрочем, всегда некстати, хотя Домовой хорошо помнил, что как-то раз таким образом встретился с Альбиной Вихоревой.

Машина притормозила у него за спиной и водитель засигналил, привлекая внимание. Иволгин обернулся, за рулем сидела эффектная брюнетка. И показала эта брюнетка ему фирменный заграничный жест, выставив в окно кулак с вытянутым вверх средним пальцем.

Вадим усмехнулся и проводил ее добродушным взглядом. Он побрел дальше, по тротуару. Спустя еще минуту рядом остановилась длинная черная машина.

– Господин Иволгин?

А вот это было уже странно. – Вадим не мог припомнить человека, который дружелюбно улыбался ему в окно.

– Вадим Иволгин?

– Да… – ответил он нерешительно, словно сомневаясь в том, что действительно является Вадимом Иволгиным.

– Как я рад, что вас встретил! – Мужчина, проворно выбравшийся из машины, говорил с акцентом.

Домовой ничего пока не понимал, а тот уже тряс ему руку. Пожатие было крепким.

– Я здесь по делам, задержался ненадолго, позволили обстоятельства. Моя фамилия Эймс! Кирилл мне многое рассказывал о вас. Кирилл Марков.

Теперь кое-что становилось понятным. Домовой закивал.

– Вы позволите, я вас немного провожу……

Машина тронулась с места, не дожидаясь господина Эймса. Вероятно, водитель заранее получил четкие инструкции.

Вадим подумал, что Эймс может сообщить какие-нибудь новости о Верочке.

– О, с ней полный порядок. Очаровательная малышка – просто прелесть. Такое счастье, что все закончилось благополучно. Европейская медицина движется, как это у вас говорят – семимильными шагами! И это большое благо, что вы смогли воспользоваться ее услугами… Сами не планируете переехать?

Вадим вздохнул, он уже устал от объяснений, но элементарная вежливость требовала ответить.

– Кому я там нужен? – спросил он прямо. – Да и не выпустят меня, я ведь работаю на оборонном предприятии. Кстати, еще несколько лет назад наш разговор мог бы обернуться неприятными последствиями. Я и сейчас не уверен, что за нами не следят!

– Поверьте мне, не следят! – сказал англичанин, и было видно, что он это знает наверняка. – Впрочем, теперь все будет по-другому. Я как профессионал ценю вашу преданность делу и уверен, что очень скоро она будет вознаграждена.

Вадим мягко улыбнулся, однако приятно было слышать это, пусть Эймс и иностранец, который, как убежден был Домовой, ни черта не понимает в его положении. Другие тоже не понимали, однако всегда старались уговорить его бросить «Ленинец».

– Очень скоро! – сказал Эймс. – Такие люди, как вы – истинное сокровище. Я думаю, если Россия и сможет выбраться из кризиса, то только благодаря таким как вы…

Домовой подумал – жаль, что этого не слышит его мать. И Сагиров что-то подобное на поминках говорил. Пожалуй, чересчур большая ответственность для сотрудника с четвертой формой допуска.

– Боюсь, вы слишком высокого мнения о моем положении… – сказал он с улыбкой.

– Нет, Кирилл мне объяснил, – возразил Эймс. – Сказано ведь «и не у разумных богатство и не искусным благорасположение… Но время и случай для всех их!..» – продолжил он, словно обращаясь уже к самому себе.

– «Ибо человек не знает своего времени»? – закончил за него Вадим.

– Да, но иногда другие знают за него! – сказал Эймс. – Например, я могу определенно сказать, что ваше время скоро придет! Непременно придет. Вот, для вас… – он протянул Маркову небольшой конверт, в котором находились фотографии.

Верочка в парке при больнице. С Наташей, с Кириллом… Лучшего подарка в этот вечер Иволгин не мог получить. Эймс, видя, что Домовой всецело занят рассматриванием снимков, поспешил откланяться. Распрощались душевно. Вероятно, виной тому было вино, которое они пили с Кисой – по-студенчески, в парке, из горлышка, но Домовой проникся симпатией к этому незнакомому, в общем-то, человеку. Слова его были именно такими, какие должен был говорить восторженный иностранец в России, но что-то в облике Эймса не вязалось с пустопорожней болтовней о перестройке и гласности.

Вадим, впрочем, не стал тогда над этим задумываться, а вскоре и вовсе забыл об их разговоре.

Наташа и раньше частенько думала о том, как ей повезло с друзьями. И сейчас был повод об этом вспомнить. Пока она ездила в Россию за дочерью, Джейн нашла для нее роскошную квартиру недалеко от клиники, избавив от лишних хлопот. Все счета оплачивал Курбатов. Наташа редко просила у него деньги – ей хватало собственных заработков. При всех своих недостатках, Курбатов обладал чувством справедливости и сейчас не спорил. Квартира была роскошной, а значит, вполне соответствовала ее нынешнему статусу. Хозяин-немец перебрался в Америку, как он признавался Джейн, по двум причинам – бизнес и усталость от этого шума и гама с объединением страны.

Кардиологическая клиника находилась на окраине западного Берлина, в живописном месте, где совсем рядом, в лесу, жили самые настоящие дикие кабаны. Верочка, узнав об этом, всерьез забеспокоилась – вдруг они придут сюда, в больницу. Пришлось показать ей крепкие ворота, а охранник поклялся, правда, по-немецки, что никаких кабанов не пропустит.

Верочка была удовлетворена. При больнице был чудесный сад, как только малышка смогла совершать прогулки, они с Наташей целыми днями бродили по аллеям. Вера, несмотря на незнание языка, успела быстро познакомиться с несколькими пациентами. Она оказалась очень коммуникабельной, и быстро выучила несколько нужных фраз – Danke schоn и Guten Tag.

Каждый день она спрашивала у матери, почему не может приехать папа. Это было, пожалуй, единственным неприятным моментом. Непросто объяснить маленькой девочке, что означает «невыездной». Так же непросто, как объяснить, почему мама и папа не живут вместе. Впрочем, Верочка пока не углублялась в эти вопросы – слишком много на нее свалилось новых впечатлений.

Она с серьезным видом рассматривала светлый след от шрама. След должен скоро почти совсем исчезнуть. Девочка была еще слишком мала, чтобы беспокоиться из-за этого, но Наташа уже думала о ее будущем.

– А правда, что мне вынули старое сердце и вставили железное? – спросила как-то дочка.

– Господи, кто тебе такую чепуху сказал?

– Один мальчик, он тоже тут лечится! Он тоже русский, – объяснила малышка.

– Никакое у тебя сердце не железное! – Наташа обняла ее и поцеловала в лоб. – Самое лучшее на свете сердечко!

Верочка нахмурилась – похоже, вариант с железным сердцем ей нравился больше. Она уже не жалела о том, что пришлось перенести школу на следующий год. Дядя Марков, которого она смутно помнила, теперь регулярно навещал ее в больнице вместе с Джейн.

В театральной деятельности Маркова как раз наступил перерыв, и это было очень кстати – Кирилл близко принял к сердцу случившееся с Верочкой. Едва ли не столь же сильно, как и ее отец. В голосе друга звучало такое страдание, что Кириллу стало страшно. Он слишком хорошо знал Вадима. И понимал, что тот не переживет потерю дочери, даже если у него хватит воли не наложить на себя руки…

Люди иногда перестают жить, не умирая.

В день операции Марков пошел в церковь и поставил свечку. Церковь была протестантской, но Кирилл подумал, что если отец небесный и правда существует, и если он снисходит хотя бы иногда до просьб своих детей, то вряд ли станет вникать в конфессиональные различия.

В Германии Кирилл смог дать Наташе несколько советов уже в качестве старожила. В частности, рекомендовал не афишировать свою национальность. В то время русские еще не ассоциировались у западного обывателя с беспощадной мафией и тотальной коррупцией, напротив – русское было в моде, и ему самому до чертиков надоели политические дебаты, в которые его пытался втравить каждый второй из встреченных немцев. Нет, не хотел Кирилл Марков выступать в роли представителя России на Западе – чересчур большая ответственность. Политическими настроениями немцев интересовался мало. К тому же он едва сумел выучить несколько слов по-немецки. Это казалось странным – там, на другой стороне, ему случалось говорить на этом языке. Видимо, навыки отключались при возвращении. Работал какой-то защитный механизм, спасавший его от перегрузки. Тем не менее, совсем не касаться политики было невозможно.

– Недавно один из этих господ весь вечер не давал мне проходу! – пожаловался он со смехом. – А повторял одно и то же – «Москва», «перестройка», «Горбачев»… Ничего больше не знал!

– Но против хорошеньких поклонниц ты не протестуешь! – сказала Джейн.

– Она ревнует, значит, любит! – улыбнулся Марков.

– Глупости! – возразила Джейн. – То есть, конечно, я тебя люблю. Иначе как, скажи, я могла бы быть с тобой столь долгое время? Только вот ревность и любовь это совершенно разные вещи…

– Она меня постоянно наставляет и ведет по жизни! – Кирилл обнял ее за плечо. – Я становлюсь сторонником матриархата!

В Германии Джейн сменила прическу на мальчишескую – короткую. Ей шло.

– Скучаешь по работе? – спросила Наташа.

Известие, что Джейн оставляет карьеру разведчицы, в свое время ее несказанно удивило. Ей казалось, что эта профессия из тех, что на всю жизнь.

– Мне тоже так казалось, – признался Кирилл. – До сих пор не верится, что все закончилось. Связи, Наташа, связи!

Джейн состроила гримасу.

– Если честно, то да, – призналась она. – Скучаю! Но у меня не было выбора.

– Не сочтите меня мужским шовинистом, – сказал Кирилл, – но я рад, что Джейн больше не бегает с маузером по странам, спасая демократию!

– Не припомню ничего похожего в своей карьере! – заметила Джейн. – И все-таки в тебе говорит этот русский патриархальный уклад. Как это у вас называется – «Домострой»?

– О чем ты, милая?! – спросил Кирилл. – В Советской стране все равны. Женщины на скаку останавливают лошадей, кладут рельсы…

Наташа смотрела, как они шутливо спорят о разных пустяках, и вздыхала про себя. Никогда, наверное, у нее уже не будет нормальной личной жизни, как у Кирилла и Джейн. Во время своего визита в Ленинград она поняла, что и Вадим одинок. А кто виноват? Она и виновата. Она все испортила… Эгоистка! Но, может быть, то, что удалось спасти дочь, будет ей зачтено на небесах.

О Курбатове вспоминала редко. Судя по тому, что она узнала из телефонных переговоров, «Чистая Балтика» уже начинала переходить из стадии проекта к осуществлению. Наташа посплетничала немного с Джейн на эту тему.

– Он словно одержимый, – сказала она. – Я боюсь, что придется снова ехать в Россию, если его планы станут реальностью. Уверена, что он захочет все проконтролировать на месте – я его слишком хорошо знаю!

– Тебе не хочется возвращаться?

– Кто-то сказал, что не надо возвращаться на старое пепелище, – заметила Наташа. – Но почему-то непременно возвращаешься. Мне трудно теперь в Ленинграде.…Там все и чужое и родное. Легче в местах, где никогда не бывала раньше.

– Сколько еще продлится реабилитация? – поинтересовалась Джейн.

– Три месяца, – сказала Наташа, – потом поедем, наверное, на Ривьеру, если у меня будет свободное время.

Она не хотела признаваться даже друзьям, как ей на самом деле не хочется возвращаться в Британию. А точнее – к Курбатову. Только сейчас Наташа почувствовала, каким бременем для нее стала жизнь рядом с этим человеком. Пусть ненадолго, но она покинула золотую клетку, и этим временем следовало воспользоваться на всю катушку.