"Медный всадник" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

Глава третья О НОСТАЛЬГИИ И КОСМОПОЛИТАХ

Спустя два дня он закончил здесь все свои дела. Осталось попрощаться с Ленинградом. Ненадолго, так ему обещали. Бродил, как волк, по полупустой квартире, где все вещи, напоминавшие о Дине и ребенке, он вынес на помойку с каким-то особенным сладострастным чувством. Вендетта! И первым делом был ликвидирован ненавист-ный Акентьеву портрет тестя. Переплет никогда не забывал о том, что согласие на брак вырвали у него под угрозой отправки в Афганистан, как и о том, что Дина просто надула его и Орлова со своей беременностью.

Но, может быть, так и должно было случиться? Все, что происходило до сих пор в жизни Переплета, было звеньями одной цепочки.

«Дело в принципе», – объяснял портрету Акентьев, снимая его со стены.

Выбрасывать тестя на помойку было все же как-то неудобно. Страх, который таится, видимо, у каждого советского человека где-то в подкорке, не давал это сделать. А вдруг портрет найдет кто-нибудь, пойдет слушок, дойдет окольными путями – как именно, трудно представить, да и не нужно – дойдет до исполкома, и получится нехорошая история. Может, облить картину кислотой, как несчастную «Данаю», или разрезать на клочки, на кусочки, на тряпочки? Вопрос этот всерьез занимал Переплета, который чувствовал, что от свалившегося нежданно-негаданно счастья у него едет крыша, но ничего с этим не мог поделать.

Теперь был ясен смысл его коротких странных видений с пылающей яхтой. Они говорили о грядущем избавлении. Он ясно представлял тело Дины, вытащенное из воды спасателями – ужасные обгорелые останки. Лучше бы она исчезла без следа, вслед за дочерью, меньше было бы хлопот. Александр уже вычеркнул эту страницу из своей жизни, и его раздражала необходимость встречи тела, похорон, раздражали все те неизбежные хлопоты, которые возникают, когда советский гражданин умирает за пределами родины.

Он отпраздновал – именно так, иначе слова не подобрать, – кончину жены бутылкой превосходного коньяка. Вечер был просто великолепен. Только Дрюня его подпортил – пришел с искренними соболезнованиями, а соболезнования в таких случаях всегда подчеркнуто искренние, словно приносящий их признает, что способен и на другие. Переплет попытался объяснить это Григорьеву, но тот ничего не понял. Как обычно.

Акентьев был рад, что коньяку осталась немного. Поить Дрюню таким изысканным напитком было все равно, что кормить свинью апельсинами. Кроме того, комсомолец и так принес с собой все, что было нужно для пьянки. В ответ Переплет презентовал ему портрет маршала Орлова, извиняясь за отсутствие соответствующей упаковки и голубой ленточки.

– Ух, ты, – восхитился Дрюня, не вникая в суть подарка и не обращая внимания на то, кто изображен на портрете. – Это по-царски, Сашок! Постер в нехилой рамке!

Портрет поставили пока в прихожую, а его новый владелец осматривал квартиру Акентьевых.

– Брезгуете нами, барин! – юродствовал комсомольский вожак. – В хоромах живете, с золота едите, простых людей к себе на порог не пускаете!

Сам Дрюня вложил всю имевшуюся наличность в какое-то сомнительное предприятие и теперь ждал у моря погоды. «Дураки, кругом одни дураки, – думал Акентьев, выслушивая его бесхитростную исповедь. – Взять бы вас всех и отправить к чертям, в преисподнюю, вслед за Диной». Впрочем, как раз Дрюня вместе со своей шальной компанией останется здесь, а вот Переплету предстоит отправиться в путь, так что эта попойка была одновременно и проводами.

В сейфе, вмонтированном еще при въезде в стену акентьевского кабинета, лежали все необходимые документы, включая авиабилет в сибирскую тайгу. Дрюня не верил в серьезность его намерений, пришлось открывать сейф и доставать этот самый билет.

– Сейчас напьемся до нудной… нужной кондиции! – засмеялся Дрюня. – И в Москву, то бишь в Сибирь, полечу я! Как в той кине!

– Этого еще не хватало! – Акентьев запер сейф на ключ.

Серые волны лизали гранитные берега. Туман полз волнистыми тигриными полосами. Темза утром выглядела очень мрачно. Глядя на нее, Наташа вспоминала Неву – тот же бесконечный бег волн через мегаполис. Эти два города были неуловимо похожи, но ни тот, ни другой не стали для нее своими.

Но она привыкла к Лондону, к его ритму, к его людям. Привыкла к Англии. Так приобретается новая родина, постепенно въедается в кровь и в душу, несмотря на первоначальный антагонизм. Жизнь в Англии в чем-то оказалась сложнее, чем она думала, в чем-то проще. С отъездом Джейн, внезапным и суетливым, Наташа снова оказалась в одиночестве. Других друзей – настоящих друзей – у нее здесь не было. Знакомствами Наташа обзаводилась медленно и, как сказал бы Марков – «со скрипом». Английский знала неплохо, и языковой барьер был, пожалуй, меньшим из препятствий, с которыми ей пришлось столкнуться.

Гуляла по Лондону и даже позволяла себе время от времени полакомиться мороженым. Мороженое было здесь другим – она с трудом отыскала среди многочисленных сортов тот, что был ближе всего к отечественному пломбиру, тому, что по двадцать копеек за бумажный стаканчик. Впрочем, ко всему привыкаешь.

Наконец-то британские власти перестали подозревать в ней коммунистического агента, подосланного могущественным кей-джи-би. Теперь Наташа хорошо знала, с чем столкнулась в свое время Джейн Болтон в России. Но для Джейн все это являлось частью ее работы, она была готова ко всему, а вот Наташа чувствовала себя униженной.

Обязательную туристическую программу она выполнила полностью – Британский музей и Национальная галерея, Вестминстерское аббатство, собор Святого Петра с его Галереей Шепота – Наташа, по-советски недоверчивая, проверила лично этот фокус с шепотом. Работает! Ну и Музей мадам Тюссо, и еще Бейкер-стрит – в общем-то, аттракцион для туристов, но сделано с любовью и чертовски тщательно. В конце концов, разве квартиры-музеи Пушкина, Тургенева и иже с ними не представляют собой такие же мистификации? Вот только отсутствие среди фотографий актеров, игравших Холмса, снимка Ливанова Наташу покоробило. Оказалось, что фотографии в музей присылают либо поклонники, либо киностудии. «Ну и черт с вами», – подумала Наташа, не простившая англичанам такой постановки вопроса.

Иногда ее узнавали на улице, но редко. Реже, чем она думала, после всех этих крикливых публикаций в английской прессе. Просто историю ее побега быстро затмил какой-то скандал в мире шоу-бизнеса. Один раз у нее попросили автограф два охламона хиппового вида, причем даже не британцы – она уловила французскую речь.

Наташа расписалась на протянутой ей книжке. Книжка, как она успела заметить, не имела никакого отношения ни к ней, ни к России, ни к спорту. Это было издание Шекспира – «Гамлет». Наташа никогда особенно не интересовалась великим классиком – период, когда она усердно штудировала литературу, чтобы не казаться белой вороной среди нового питерского окружения, остался далеко в прошлом. Времени не хватало на литературу.

А может, сказывалось воспитание – плебейское, как однажды в сердцах сказал ей Курбатов. Наташа ничего не ответила на это, но запомнила. Можно было подумать, что сам он родом из князей! Впрочем, препираться по этому поводу не имело никакого смысла.

Может, и была в этих словах сермяжная правда? Хотя бы книги – Иволгин всегда находил время, а у нее не было никакого желания браться за чтение. Потом как-нибудь. Когда потом, лучше не задумываться. Так или иначе, она расписалась на «Гамлете» – еще один абсурдный на ее взгляд штришок к общей картине.

Ей очень хотелось выбраться за пределы Лондона. Но времени не было – Курбатов, неплохо, надо отдать ему должное, ориентировавшийся в реалиях «буржуйской» жизни, заявил, что нужно ковать железо пока горячо. Наташа соглашалась – у нее было впечатление, будто она, в самом деле, находится между молотом и наковальней.

На первых порах он пытался внедрить ее в среду русских эмигрантов – как она догадывалась, не потому, что он беспокоился о ее досуге. Просто не хотел «нянчиться» с ней в Лондоне. Это «нянчиться», оброненное в момент раздражения, показалось ей оскорбительным, но жаловаться на это Курбатову было просто смешно. Да и «внедрить» Наташу в эмигрантскую среду оказалось не так-то просто.

С теми эмигрантами, что когда-то, в двадцатые годы, спешно садились на пароходы, спасаясь от приближавшейся Красной Армии, Наташе Забуге не суждено было даже пообщаться. В их узкий круг ей и Егору Курбатову ходу не было. Впрочем, Курбатова они и не интересовали. Как человек деятельный, он искал тех, кто поможет ему как можно скорее адаптироваться в Соединенном Королевстве. Тем более, что его прибытие сюда было омрачено всяческими подозрениями.

Добропорядочные английские чиновники считали Курбатова едва ли не мафиози. Ах, если бы Егор был мафиози, разве покинул бы он Совет-ский Союз? Нет, вольготно бы жилось мафиози Курбатову в Советском Союзе эпохи застоя! Цивилизованное британское общество, однако, этого не понимало и открывать объятия новоиспеченному «мистеру» Курбатову не торопилось. Впрочем, Курбатов не был бы Курбатовым, если бы опустил руки, и его неиссякаемый оптимизм, деньги и упрямство, наконец, начали приносить плоды.

С началом же перестройки в нем неожиданно оказались заинтересованы очень многие люди и здесь, в Англии, и там, в далекой России. И те, и другие нуждались в надежном посреднике, имеющем связи в обеих странах. Именно таким редким человеком и был теперь Егор!

Новые апартаменты Курбатов снял такие огромные, что можно было провести день, не сталкиваясь с ним. Впрочем, дома его чаще всего теперь не было. Все-то ты в делах, великий государь! – кривилась Наташа перед зеркалом. Фу, какая мерзкая гримаска! Старалась не злиться лишний раз, от злости морщины появляются. Ее уже беспокоят морщины! Курсы терапии, солярии, массаж – все это призвано было отодвинуть процесс старения. Она не хотела, боялась думать о старости.

И диета. Никаких бифштексов, никаких котлет.

Странно, но пресловутая ностальгия, которая как ей казалось, никогда не будет мучить ее, здоровую и не предрасположенную к рефлексиям, давала о себе знать все сильнее. Ностальгия сплеталась с воспоминаниями о дочери, и эти мысли рождали дикую, почти звериную тоску, прятать которую было все труднее и труднее.

Она должна быть всегда веселой. Должна улыбаться. Она спаслась из лап ужасного русского медведя, а значит, по определению должна быть счастлива. А она тосковала и вспоминала родной дом. Не свои победы в Союзе, и не Ленинград, а таежный поселок с локаторами и солдатами, лес с его почти мифическим амурским тигром… Не осталось волшебства. Все двери открыты, все ответы получены.

Мир по-прежнему был далеко, где-то там, за стенами, и хоть близко, да от нее далеко. И доступен он только свободным людям, а она по-прежнему несвободна. И еще с недавних пор появилось дурное предчувствие. Что-то должно произойти.

Ее рацион был тщательно сбалансирован, но это не избавляло ее от периодически накатывающей депрессии. Возможно, просто не хватало каких-нибудь проклятых витаминов. А Курбатов эти депрессии считал блажью и капризом. Полагал, что все уже пережито. Откупался подарками. Предложил обратиться к психоаналитику. Наташа испугалась психоаналитика так, словно Курбатов собирался отправить ее в психушку.

Тот злился – пора бы понять, что здесь психоанализ обычное и даже модное дело еще со времен Фрейда. Тем не менее, Наташа изливать душу перед каким-то неизвестным ей доктором не собиралась. Не верила в психоанализ и Фрейда.

– Natalie,…– напевал Егор этим утром.

Но не стоило думать, будто Наташа занимала в этот момент его мысли. Кроме того, он не помнил больше ни слова и потому повторял это «Натали» бесконечно, добавляя к нему винни-пуховское «трам-пам-пампарам».

– Этот стон у нас песней зовется! – реагировала Наташа, вспоминая бородатый анекдот про Паваротти и Рабиновича.

Она сидела на постели, скрестив ноги по-турецки, и рассматривала журнал со своей последней фотосессией.

Интерес в Англии к русским всегда был неподдельным, несмотря на вечное противостояние двух держав. Наташа слышала, что еще во времена Отечественной войны двенадцатого года достаточно было атаману Платову сообщить, что отдаст он руку и сердце дочери тому, кто пленит Наполеона, и в Лондоне сразу же появился рисунок, изображавший «мисс Платов» в казачьем мундире.

Теперь же на внимание лондонцев претендовала госпожа Иволгина. В спортивной форме. Наташа вспоминала со смехом, как серьезно объясняла в свое время Курбатову, что не собирается позировать обнаженной.

Он тогда даже оскорбился.

– О чем ты, милая? Наслушалась пропаганды про развратный Запад?! Тут моралистов не меньше, чем у нас, поверь! Так что никакой обнаженки. Даже если ты сама пожелаешь!

Да, Наташа и сама вскоре убедилась, что насчет «секса и насилия», безраздельно торжествующих в западной массовой культуре, советские идеологи слегка перегнули, пользуясь тем, что прямого доступа к этой самой культуре у публики не было.

Сразу после переезда Наташа часто и с интересом смотрела запрещенные в союзе программы и фильмы, несмотря на то, что не всегда улавливала смысл – английский ее поначалу оказался недостаточно хорош. Правда, многочисленные комедийные сериалы казались страшно глупыми, и раздражал смех за кадром. И слишком часто мелькали на телеэкране счастливые детские мордашки. В каждом ребенке Наташа видела дочь. Курбатов делал вид, что ничего не замечает. Впрочем, что он мог сказать ей?! Такта не бередить рану у него хватало.

– Такая-сякая, сбежала из дворца, такая-сякая, расстроила отца! – он сменил пластинку.

Наташа качала головой. Во дворцах она не жила, отца, вероятно, расстроила, но на этот счет ее совесть была спокойна. Будем считать, что квиты! В любом случае, шутки на эту тему ей не нравились.

С Курбатовым Наташа чувствовала себя еще более одинокой. И лишь школа гимнастики, в которой она уже больше года преподавала, помогала отвлечься от своих мыслей. Наташа никогда не думала, что когда-нибудь окажется на месте своего первого кумира – тренера из амурского поселка. Наташа подозревала, что немного разочаровывает девочек тем, что не желает рассказывать о своей родине. Молодым англичанкам, с которыми она занималась, она вероятно казалась жертвой режима. С подачи Курбатова разлука Наташи с дочерью стала выглядеть в глазах английской общественно-сти, как еще одно преступление советской власти. Власти, разлучившей мать и ребенка. Но она-то помнила, что случилось на самом деле.

Обедали вместе все реже, и Наташа была этому рада. Переодеваться к обеду в домашней обстановке Курбатов не считал нужным, а вот Наташа, хорошо помнившая уроки Джейн, не забывала сменить платье.

– Я буду скоро говорить с одним человеком – это продюсер с Би-Би-Си, – сообщил Курбатов и посмотрел на нее с таким видом, словно сделал невесть какой подарок.

– Я гимнастка, а не телезвезда! – сказала она, без аппетита ковыряясь в тарелке.

«Гимнастический» салат внушал ей сейчас отвращение, но приходилось придерживаться диеты. Вот ведь парадокс – кто бы мог подумать, что здесь, в Англии, она станет мечтать об отцовском нехитром застолье. Да еще этот пудинг. «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса!..» Она предпочла бы на десерт что-нибудь другое, но решила не капризничать.

– Бунт на корабле?! – Курбатов оставался невозмутим. – Гимнастка вполне может быть телезвездой – одно другому нисколько не мешает.

Она посмотрела на него внимательно. И поняла, что все сказанное ею будет пропущено Курбатовым мимо ушей.

– У тебя слишком много свободного времени, – продолжил он. – Знаешь, я думаю, причина всех человеческих ошибок – это избыток свободного времени. Человек принимает правильное решение в первый момент, потом начинается рефлексия, сомнения, а за ними, как правило – ошибки. Тогда, в России, ты все решила правильно, а дочку ты еще увидишь, не сомневайся.

Это был один из редких моментов, когда он упомянул о существовании Верочки. «Может, и увижу, – думала зло Наташа. – Только захочет ли она видеть меня?!»

– Пойми! – говорил он, глядя ей в глаза. – Так жить нельзя. Прошлое уже не вернуть. Тысячи людей живут прошлым – это люди, которым проще было бы умереть, чем так мучиться. Ты хочешь умереть?

Нет, умирать Наташа не хотела.

– Тогда нужно смотреть в будущее! – сказал Курбатов.

И точка!

Ох, как она завидовала ему порой. Завидовала той беспримерной холодности, с которой он мог относиться к своему собственному прошлому. Он никогда не рассказывал о нем, она толком ничего не знала о его семье. Могло создаться впечатление, что не было у него ни отца, ни матери. И не то чтобы воспитывался Курбатов в детдоме, а вот раз, и появился он на свет – Егор Курбатов. Упал с небес!

Хорошо им – Курбатовым, у которых никакого прошлого. А прошлое Наташи стояло за ней тенью, не отлипало. И ничего с этим нельзя поделать.

«Подлый Курбатов, – приговаривала она, оставшись наедине с собой и своими мыслями. – Свинтус!»

Подробностями дел Курбатов с ней и не думал делиться, но кое-что все-таки проскальзывало. Так, в то утро из его уст впервые прозвучало название «Чистая Балтика». Как он разъяснил, речь шла о каком-то баснословно дорогом проекте по спасению города Ленинграда – его исторической части, его экологии… Словом, планов – громадье.

Курбатов спасет Ленинград, это было уже забавно. Вскоре Наташа познакомилась с его партнером в этом архиважном деле. И случилось это как раз перед ее поездкой в Ленинград. Поездкой, о которой она и не мечтала, несмотря на все перемены, начинавшиеся в России. Знала, что Курбатов не отпустит – испугается. И за нее и за себя.

Скорее она станет королевой Англии, чем снова увидит Россию.

И все же это случилось.

Темно-зеленый «Лендровер», который с такой неподражаемой лихостью Джейн вела по узким берлинским улочкам, был похож на те знаменитые виллисы, что полвека назад возили по покоренной немецкой столице победителей – русских, американцев, англичан. Сейчас в машине были двое – русский и англичанка, и они действительно были победителями. И дело было не в объединенной Германии – бог с ней, с Германией и всеми прочими странами, вместе взятыми.

В кафе на Александерплатц Кирилла узнали какие-то молодые немцы, видевшие его спектакль. Немцы говорили о том же, о чем говорили сейчас молодые люди в России – о свободе и переменах. Футболки с Горби продавались на каждом углу. Русские были в моде. Один из немцев сунул Маркову визитку с адресом какого-то клуба, где собирались актеры, музыканты и прочие творческие личности.

– Теперь будем знать, куда податься в случае нужды! – сказал Кирилл.

– Оставь, – сказала Джейн, – они наивные и скучные. Я люблю искусство, но я не выношу пустых разговоров о нем. К тому же сейчас все разговоры приобретают политический оттенок.

– Но это нормально в нынешних условиях! – заметил Марков, которому происходящее в Германии казалось удивительно мирным на фоне событий российской истории и не только ее – много ему довелось повидать бунтов и революций. – Вы, товарищ Болтон, говорите крайне несознательно!

– Я хорошо знаю этих людей, – усмехнулась Джейн, – вчера они протестовали против социализма, завтра начнут протестовать против засилья капитала – они не могут жить без протеста.

Кирилл покачал головой.

– Откуда, мадам, этот неприличный в вашем возрасте цинизм?

– Это профессиональное, – улыбнулась Джейн.

Они не возвращались в разговорах к той страшной ночи в Белградской крепости. Они шутили и пили вино. Они были свободны и счастливы. Распад труппы наметился вскоре после югославской поездки. И причиной распада был не Марков и его приключения в Белграде, которые, кстати, прошли мимо внимания госбезопасности. Сначала кто-то из труппы был уличен доблестными сотрудниками гэ-бэ в краткой, но все равно порочной связи с немкой, которая к тому же оказалась гражданкой ФРГ, тогда еще отделенной от ГДР и прочего соцлагаря высокой берлинской стеной – той, чьи куски теперь продавались в качестве сувениров предприимчивыми торговцами. А потом был еще целый ряд незначительных происшествий, которые положили конец гастролям, а вместе с ними и труппе. Ветер перемен сводил с ума.

К тому времени Кирилл не без помощи Джейн познакомился с одним из западных импресарио, затевавшим грандиозный международный проект. Маркову затея показалась немного сомнительной в художественном плане, но он согласился, решив, что это все же лучше, чем возвращаться сейчас на родину, где его никто не ждет. Ну, разве что Вадим… Джейн, как и сам Марков, не сомневалась, что Домовой его поймет и простит.

«Дезертирство» Кирилла за рубеж прошло без последствий. Советская пресса уже начала перестраиваться, и теперь побег выглядел не как измена родине, а лишнее свидетельство неспособности этой родины удержать лучшие свои – передовые, так сказать, кадры.

Имя Маркова на афишах соседствовало с именами французских, немецких и еще бог знает каких актеров. Труппа была интернациональной. Ее успех оказался неожиданным даже для самого Маркова, которого модные европейские концепции шокировали не меньше, чем совсем недавно советских критиков-ортодоксов шокировал его модернистский «Гамлет». В Берлине же они застряли, судя по всему, надолго – обстановка была самая благоприятная, и в спектакль были внесены кое-какие изменения на злобу дня. Кирилл успел уже получить несколько новых предложений, в том числе, от одного из французских кинопродюсеров, однако решил коней на переправе не менять.

– Нет. Принцем Датским мне, увы, не быть! – строка Элиота, подвернувшаяся случайно, но так к месту, вертелась у него постоянно в голове.

Призраку Гамлета суждено было исчезнуть из его репертуара надолго. Может быть, это было и к лучшему. Марков и так вынужден был существовать одновременно в двух ипостасях. Кроме того, в нем проснулось тщеславие, без которого, как уверял коллега Юрий, и актер – не актер. Хотелось дальнейшего развития, других ролей.

– Хотя, если подумать, мне жутко повезло, – объяснял он Джейн. – Для стольких актеров сыграть Гамлета – недостижимая мечта! А я получил ее с ходу, как подарок.

– Или как компенсацию! – сказала Джейн.

Ей был приятен успех любимого. И очень хотелось привезти его в Британию. Русский актер! Русский диссидент – это, конечно, звучит гордо, но сейчас их много расплодится – диссидентов. А вот русский актер – совсем другое дело. Это как титул – на все времена. Только титулы бывают покупные, как у Ротшильда, в то время как актерское звание не продается и не покупается ни за какие деньги.

Как и настоящая любовь.

К вечеру они возвращались в маленькую уютную гостиницу на окраине западного Берлина. Хорошо побыть хотя бы вечером на своей планете – где только двое и за дверями не слышно ничьих шагов, потому что здесь ложатся чертовски рано. Он наслаждался этим отдыхом, даже Невский перестал его тревожить, словно тоже решил дать другу небольшой отпуск. Что там с ним сейчас?! Марков беспокоился тем сильнее, чем дольше длилось их расставание. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало обветренное возмужалое лицо Евгения.

А еще британские просторы. Как он мог сказать Джейн, что его тянет, неудержимо тянет на ее родину, что она уже стала для него вторым домом, как стала домом для Невского. Но та, «его», Британия для нее недосягаема, потому что лежит по ту сторону времени. Он столько раз думал об этом и не находил решения.

– Ты помнишь Николаса Никльби? В какой-то момент он становится актером, совершенно случайно. Я похож на него – жизнь бросает меня то в одну сторону, то в другую и конца края этому не видно.

Джейн наморщила лоб, припоминая имя.

– Чарльз Диккенс, – сказал он. – Ваш великий романист.

– Я помню! – улыбнулась она. – Однако, похоже, что в вашей стране он теперь популярнее, чем у себя на родине.

– Это из-за переводов, – объяснил Кирилл. – Просто современный перевод ближе русскому читателю, чем англичанину архаичный слог оригинала.

– Мне кажется, дело не только в этом, – сказала Джейн. – Видишь ли, нужно обладать особым менталитетом, чтобы продолжать воспринимать все эти истории всерьез, после всего, что творилось и продолжает твориться в мире. Менталитетом немного наивным…

– Да, – вздохнул Кирилл, – я сразу понял, что это не комплимент!

– Извини! – улыбнулась Джейн. – Мне очень нравятся твои соотечественники, но, вот увидишь, эти годы тотального контроля рано или поздно им аукнутся…

– Знаешь, если хотя бы половина того, что пишут в газетах – правда, – Кирилл покачал головой, – то уже аукаются!

– Не слишком верь газетам, это еще одна забавная черта у русских. Вы все еще не поняли, что написать и напечатать можно все что угодно.

– Что-то ты раскритиковалась, милая! – удивился Кирилл.

– Просто мне страшно, Кирилл! – сказала она. – Мне кажется, что мир начинает разрушаться, и если бы речь шла только о коммунистическом строе, сам понимаешь, я бы не очень переживала. Но происходит что-то гораздо более серьезное!

Да, Кирилл тоже часто вспоминал слова маршала. Пророчество, мрачнее которого, как ему казалось, он не слышал ни в одном из своих миров. Одно из тех пророчеств, которые лучше не знать, потому что как предотвратить их исполнение все равно неизвестно, и приходится мучиться в ожидании неотвратимого.

Джейн до сих пор порывалась вернуться в Югославию и выяснить все до конца. Кирилл признавал, что это логично, но не очень разумно.

– Нонсенс! – восклицала Джейн, и ее тень на стене превращалась в суетливую птицу. – Что логично, то и разумно!

– Ничего подобного! – мотал головой Кирилл. – Это совершенно разные вещи! Это было бы логично, учитывая имеющиеся у нас факты, а точнее – нехватку фактов. Но, исходя из наших возможностей, или лучше сказать, при отсутствии оных – совершенно неразумно!

– Ты меня совсем запутал! – жаловалась она. – Скажи проще, что испугался призраков!

– Я не трус! – сказал на это Кирилл, не желавший в такой вечер ни о чем на свете говорить серьезно. – Но я боюсь! Кроме того, что мы можем сделать – разрушить крепость до основания в поисках потайных ходов и залов?!

Встреча с Тито не только не принесла Джейн никаких дивидендов в плане карьеры, но и поставила на этой карьере крест. С какой бы любовью сэр Арчибальд ни относился к Джейн Болтон, поверить в то, что она рассказала, не мог, хотя самое невероятное – ночную погоню и то, что она увидела на лестнице в крепости, – в докладе не было упомянуто.

– Рациональное мышление, – говорил он, поднимая палец, – вот главное, чем должен обладать агент!

Он был склонен считать, что во всем виноват стресс, пережитый Джейн во время недолгого пленения советскими контрразведчиками. Винил себя за то, что поручил ей это дело, вместо того, чтобы отправить загорать на Бермуды, и не обращал никакого внимания на показания другого свидетеля – Кирилла Маркова.

Столкнувшись с полным непониманием начальства, Джейн предпочла оставить разведку. Арчибальд не пытался удерживать ее на службе. Это немного задело ее самолюбие, но его можно было понять. В истории с Тито он возлагал на Джейн определенные надежды, однако ее поездка их не оправдала. Больше никаких сообщений от покойного маршала не поступало, и опытный разведчик пришел к выводу, что Джейн с Марковым стали пешками в непонятной игре, в которую кто-то пытается втянуть его ведомство.

Он делился теперь с ней минимумом информации, но Джейн знала, что разведку лихорадит. После падения Берлинской стены и начала реформ в России множество специалистов оказались не у дел, империя, против которой они воевали, уже практически исчезла с карты мира, и процесс этот был необратим. Ситуация была смутной, МИ-6, как и МИ-5 – служба контрразведки были в таком состоянии, которое сэр Арчибальд охарактеризовал как кризис жанра.

– Ты, моя девочка, вовремя ушла, – сказал сэр Арчибальд в одной из приватных бесед, – очень вовремя.

Джейн с юмором рассказывала о своих спорах с начальством. Несмотря на то, что ее дороги с разведкой разошлись, шутки у них с Кириллом еще долго вертелись вокруг ее профессии.

– Отстукивала шифровку в центр? – спрашивал он, когда она возвращалась из ванной. – Смотри, не обесточь отель!

Джейн однажды поведала ему старый анекдот из истории спецслужб. Одна храбрая английская агентша едва не влипла в одной из азиатских стран, подключив приемник к сети отеля. После этого свет вырубился по всему зданию, и ей пришлось срочно передислоцироваться.

Шутки шутками, но ситуация казалась Кириллу двусмысленной.

Они сами так и не пришли к консенсусу – (еще одно модное слово!) относительно случившегося в Белграде. Марков на следующий день после их встречи с маршалом или кем-то, кто выдавал себя за маршала, посетил Белградскую крепость. Джейн не могла пойти с ним – они и так сильно рисковали накануне. Как он и думал, никаких подтверждений тому, что они увидели, в крепости не оказалось.

Кирилл спустился по лестнице к воде, прошел вдоль стены, пытаясь обнаружить следы потайного хода. Ничего!

– Думаю, они вполне могли нас одурманить! – она снова и снова возвращалась к этой теме.

– Кто?

– Те, кто вызвал меня в Белград.

Джейн злило нежелание Кирилла согласиться с ее выводами насчет подмешанных в пиво наркотиков. Это была защитная реакция. Ведь стоило лишь допустить, что все, ими увиденное, было реально…

И тогда придется признать, что она очень многого не знает об этом мире, как и большинство его обитателей. А признавать этого не хотелось. Слишком страшно!

– Одинаковых галлюцинаций не бывает! – продолжал настаивать Марков.

– Может, это была не галлюцинация, а гипноз, например. Даже в Советском Союзе признавали существование психических феноменов. А гипноз вполне может быть массовым…

Кирилл с сомнением покачал головой. Настаивать, однако, не стал.

– Не бойся! Сон это или явь, но я тебя никому не отдам.

– Я знаю, – сказала она. – Но я боюсь, Кирилл. Боюсь, что ты окажешься прав! Что мы видели Тито, что за нами гнались какие-то твари! Мы ведь даже рассказать никому не можем!

Ее рука, державшая сигарету, слегка задрожала.

– Пожалуй, это был самый крупный провал в моей карьере. Но я не жалуюсь! Тем лучше!

Кирилл понял, что последняя фраза относилась к нему, и взял ее за руку. Они уже давно научились понимать друг друга с полуслова – искусство знакомое влюбленным.

– Когда вечер торопится выйти на улицы… – пробормотал он, возвращаясь от воспоминаний о Белграде в Берлин, в день сегодняшний.

Они сидели в маленькой комнате, освещенной свечами. С электричеством в гостинице все было в порядке, но им обоим нравилась атмосфера безвременья, которая возникала, стоило выключить свет. Только иногда с улицы, из-за высокой ограды и деревьев, доносился автомобильный гудок, напоминая о том, что все это только иллюзия.

На стене за спиной Джейн темнел маленький бронзовый барельеф с задумчивым Христом. Как и Христос, Джейн была задумчива, она смотрела на Кирилла, картинно склонив голову на плечо. При свечах ее локоны казались медными.

Сумерки – нежное тихое слово. Слово для двоих, не для шумной компании. Кириллу нравилось и английское мягкое и доверительное «twilight». Сейчас он ощущал себя гражданином мира. Пожалуй, в прежние времена такой космополитизм ему бы дорого обошелся.

Однажды, сразу после того, как они перебрались в эту гостиницу, он проснулся ночью, и ему показалось… Виновата в этом была усталость и, наверное, вино, которое они хлестали со студенческим задором, празднуя приезд в Германию. Показалось, что он снова там. Обстановка комнаты, плохо различимая во мраке, могла принадлежать какому угодно времени. И главное – Джейн не было рядом. Марков вздохнул с облегчением, когда она вошла и юркнула к нему под одеяло. С облегчением и в то же время разочарованно.

Джейн задумчиво вздохнула и перевела разговор на другую тему.

– Знаешь, я видела однажды очень странный фокус, – сказала она. – Его показывал европеец, такой худой и смуглый, что его можно было принять за египтянина. Кажется, он жил там очень давно, возможно и родился. У нас не было ничего об этом человеке, да он и был никто. Просто бродяга. Экзотическая личность. Сказки тысячи и одной ночи. Так вот, он умел проделывать одну вещь, которую я до сих пор не могу себе объяснить. Я спрашивала у наших спецов, но они сказали, что это был всего лишь гипноз.

– Так что же делал этот замечательный бродяга? – поинтересовался Марков.

– В помещении горела только одна масляная лампа – для колорита, наверное, а может это была какая-то особенная лампа, – глаза Джейн вспыхнули, словно она и сейчас видела перед собой бродягу-европейца и вдыхала аромат неочищенного масла. – Тени на белой стене выходили четкие – в них было все дело. Он ловко делал фигуры из пальцев, знаешь, детская забава – уточка, верблюд, заяц. Не помню, что он показывал, да это и неважно. Главное было в конце – он сделал из пальцев фигурку чертика. Я так не умею, – она неловко покрутила пальцами. – А потом он шепнул несколько странных слов – какая-то непонятная абракадабра. И знаешь, тень на стене еще висела около минуты после того, как он убрал пальцы! Она кланялась нам – зрителям, а мы смотрели на нее, остолбенев, как будто и в самом деле увидели черта. А потом тень начала таять и, наконец, исчезла совсем.

Кирилл поднял брови.

– Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам… – сказал он, а память услужливо подсказывала современное продолжение фразы: «даже под большим кайфом!»

Такое уж время, такие люди – все высмеют, никакого почтения даже к классикам.