"В ночь полной луны" - читать интересную книгу автора (Суслин Дмитрий, Орлов Сергей)

I

Было это, дай бог памяти, в начале второй четверти нашего века, когда лошадь была в таком же почете, как совсем недавно председатель колхоза. Герой наш, звали его Силантий, только что приехал в эти места на заработки. Был он еще моложав, собою хорош, телом крепок и считался первым кавалером на всех свадьбах и праздниках, будь то церковные или советские. А работал он так, что любой бригадир рад был заполучить Силантия в свою бригаду, хотя бы на сезон. Вот и в тот раз бригадир Ефим Кузьмич уломал Силантия наняться в его артель возчиком на перевозку леса от места рубки до пристани. Путь был недалек, верст двадцать пять или около того. И Силантий, соблазнившись высоким заработком, дал свое согласие…

Когда наступил полдень, Кузьмич велел собираться. Бригада, однако, встретила его слова без энтузиазма. Возчики, наевшиеся накануне селедки с луком и мучимые жаждой, решали проблему её утоления. Проблема решилась неожиданно быстро — Ефим Кузьмич, не зная настроения мужиков, выдал им аванс. Очень скоро прибрежный поселок наполнился перегаром, 'песнями, махорочным дымом и запахом потных тел, разгоряченных в пляске.

Особенно веселился Сёмка, по прозвищу Иуда, до войны работавший звонарем в Альгешевской церкви и потерявший это место, будучи заподозренным в постыдной связи с попадьей. Отец Пахом предал его анафеме, попутно вышибив ему правый глаз (отчего и не взяли кривого Сёмку в армию), и окрестил Сёмку той позорной кличкой, которую я уже назвал. Сёмка же, однако, не унывал и даже без одного глаза был грозой всех окрестных девок, вдов, солдаток, да и замужних женщин он тоже не оставлял без своего внимания. Даже грозный начальник лесоповальной конторы Лаврентий Андреевич Косолапов и тот тревожно кряхтел, завидев Сёмку у ворот своего дома.

Именно к Сёмке и попал Силантий напарником, так как тот был единственным, кто работал без пары. Сёмка начал свое знакомство с того, что затеял спор на предмет выпивки и клялся своим единственным глазом, что перепьет Силантия зараз. Но Силантий предложил отложить этот спор, так как не хотел начинать первый день с пьянства, что сильно разочаровало Сёмку в своем новом напарнике.

Веселье продолжалось до вечера, и бригадир матюгался, пытаясь собрать всех работников вместе. Наконец все одиннадцать подвод готовы были отправиться в дорогу. И, хотя солнце скрылось за деревьями, решили ехать.

Лениво лаяли собаки, а женщины криками, а то и шлепками загоняли ребятишек по домам, когда первая телега, скрипя колесами, выехала на дорогу, ведущую к лесоповалу…

Прекрасные места у нас в Поволжье! Путешественник, посетивший эти края, не может не оценить всю прелесть и первозданность дремучих лесов, раскинувшихся по обе стороны великой и могучей реки, Если на правом берегу царствуют мощные кроны дубов, покрывающие землю бесконечным зеленым одеялом, то на левом её берегу гордой царицей возвышается сосна-красавица, взметнувшая мачты своих подданных в небесную высь. А слуг у нее такое великое множество, что кажется, будто зеленый океан раскинулся до горизонта. И Волга, приютившая у своих берегов бесчисленное количество разных народов, от века к веку не устает снабжать бездонными богатствами своих квартирантов. Люди, птицы, звери находят здесь всё необходимое для полноценной жизни. Не бывает пустой сумка охотника, и вздуваются мускулы рыбака, тянущего сеть, что трещит от обилия в ней пойманной рыбы, которая серебрится и сверкает на солнце, словно тысяча острых мечей невиданного войска. Если все слуги Большого Осетра и его супруги, Хитрой Стерлядки, поднимутся к поверхности вод, то можно будет перейти с одного берега на другой, даже не замочив ног. А если все птицы соберутся в единую стаю, то ковер из них закроет от нас небесное светило и наступит непроглядная тьма, и все охотники мира не в состоянии будут пробить в ней брешь.

Благословен этот край, освещенный жарким полуденным солнцем, и голубое небо со стадами белых нежно-рунных облаков отражается в зеркальной неприкосновенности озер, которые подобны серебряным монетам, потерянным подгулявшим великаном. И просторные пойменные луга скрывают всадника вместе с конем высокими сочными травами, в которых тучные стада животных, уставших от бесконечной еды, разбредаются пестрыми лоскутками. Бескрайние поля с волнами тяжелых золотых колосьев перемежаются густыми зарослями хмеля, издали кажущимися волшебными зелеными дворцами, И радуется душа человека, взглянувшего на этот дивный край с высоких прибрежных утесов, белой птицей хочет взмыть она к небесам, но вериги немощного тела крепкими путами удерживают её при хозяине до наступления назначенного судьбой срока. И только по ночам, когда человек крепко спит после тяжелого трудового дня, удается ей на время улететь в прекрасную страну снов, которую старики по праву считают предвестницей Рая. Всю ночь порхает она, словно ночной мотылек, не признавая пределов самой буйной фантазии, удивляя нас своими причудами и красками. Нагулявшись вволю, возвращается она к человеку с его реальным и несовершенным миром.

Но легкомысленно было бы думать, что только душа человеческая посещает прохладные объятия ночи. Лишь опустится солнце в свою мягкую колыбель и призывно пропоет последний петух, загоняя своих кур на пыльный насест, а на небесном престоле воцарится месяц, окруженный таинственными и далекими звездами, как бестелесные тени начинают расти до гигантских размеров, превращаясь постепенно в одну сплошную пелену. И если неожиданно какая-нибудь нужда выгонит человека из его жилища, то, может быть, ничего страшного не случится, но горе тому, кто решится сделать это в ночь полной луны, когда князь тьмы и нечисти собирает своих подданных и силы добра уступают первенство силам зла. Человек становится подобным опавшему листу, гонимому безжалостными ноябрьскими ветрами. Он забывает, что еще несколько часов назад называл себя царем природы, и эти тщеславные чувства сменяются низким первобытным страхом, который заполняет всё его существо. Хорошо, если темные силы поиграют с ним, как с игрушкой, и бросят к утру, убелив ранней сединой и наградив его чувством, что за одну ночь прожит не один десяток лет. Но если несчастный попадет в полный круговорот дьявольских чар, душа его не выдерживает такого тяжкого испытания и расстается с телом, оставляя его на растерзание и съедение слугам дьявола, для которых свежепролитая человеческая кровь становится наградой и верхом их мерзких устремлений.

Однако мы забыли про обоз, и давно пора вернуться к герою нашего повествования. Было восемь часов осеннего вечера, и, хотя сентябрь подходил к концу, еще стояло бабье лето, и ночь ожидалась теплая и спокойная, о чем свидетельствовали первые звезды, редко разбросанные по фиолетовому, с багряной полосой на западе небу.

Подводы, растянувшиеся на довольно большое расстояние друг от друга, мирно и неторопливо двигались по песчаной, засыпанной сосновыми шишками и иголками дороге. Лошади, понукаемые хриплыми криками трезвеющих возчиков, совершенно не обращали на последних никакого внимания, и шли тем неторопливым и спокойным шагом, который присущ всем российским битюгам.

Первой парой правил сам Ефим Кузьмич, сгорбившись от усталости и с озабоченным выражением лица, на котором были написаны все тревоги и трудности дня, В левой руке у него свободно лежали вожжи, коими он изредка напоминал лошадям об их обязанностях. А правая рука была занята более важным занятием — её мозолистая пятерня сжимала крупную, величиной с молодой огурец, самокрутку. Время от времени Кузьмич глубоко, с крестьянским наслаждением затягивался густым сизым, выедающим глаза дымом, облако которого окутывало затем дремавшего сзади Петровича, самого старого члена бригады. Петрович кашлял и отворачивался, по-детски натягивал фуфайку на голову и нещадно скреб пальцами щетинистый подбородок. Телеги и лошади, тащившиеся следом, ничем не отличались от той, которой правил Кузьмич. Возчики кое-где дремали, а кое-где и спали вповалку по двое. Усталость прошедшего дня, количество выпитого спиртного и спетых песен брали свое, и вскоре этот своеобразный караван почти весь погрузился в глубокий сон. Во сне кто-то матерился и стонал, телеги нервно скрипели, и казалось, что по лесу, нарушая тишину и покой его обитателей, идет какое-то невиданное животное.

И только в последнем экипаже никто не спал. Сёмка, страдая похмельем, держал трясущимися руками вожжи. Он надоедал Силантию бесконечными рассказами о былых похождениях и победах над женским полом, сверкая от возбуждения единственным глазом, вылупленным настолько, что белок, казалось, светился в темноте.

Постепенно дорога становилась шире, деревья расступались, и обоз выехал на освещенное луной открытое место, в центре которого лежало небольшое озерцо, оживляемое редкими криками лягушек. Кузьмич решил напоить лошадей. На это ушло часа полтора. Время приближалось к полуночи, когда наконец снова тронулись в путь. Возчики, проснувшись, тихо беседовали между собой, разгоняя темноту огоньками цигарок. Вскоре перед ними встала новая стена дубового леса. Кузьмич стеганул лошадей и направил их на едва заметную среди ветвей дорогу. Неожиданно для него лошади заупрямились. Бригадир выругался и огрел животных покрепче. Но это не дало нужного результата, лошади упирались, пытались подать назад и наконец тревожно заржали.

— Что за черт! — удивился Петрович.

Задние подводы стали напирать и вскоре смешались в кучу. Послышались возмущенные голоса. Растерянный Ефим Кузьмич еще пытался заставить лошадей слушаться, но безуспешно. Из глубины леса раздался тревожный крик филина. Одинокое облачко закрыло луну, как ребенок закрывает лампу своей маленькой прозрачной ладошкой, и стало так темно, что одноглазый Сёмка, воспользовавшись ситуацией, не преминул стащить из холщового мешка запасливого Петровича початую бутылку первача. Петрович ничего не заметил, поскольку в это время убеждал Кузьмича и остальных ехать в обход, другой дорогой, что вела краем леса.

— Скотина, она понятие имеет, — веско заявил Петрович. — Коль куда идти не хочет, так тому и быть. Она али ямку чует каку, али зверя дикого.

Остальные возчики, хотя и посмеивались над осторожным Петровичем, однако спорить не стали, так как сами не хотели ехать в такую темень через незнакомый лес. Бригадир для виду поломался, но быстро согласился с народом и повел подводу другим путем. Порядок шествия восстановился, и телеги снова заскрипели в темноте. Однако последняя подвода, достигнув лесной дороги, забракованной Петровичем, остановилась, и Сёмка, правивший лошадьми, обернулся:

— Слышь, приятель, что у меня есть, — сказал он Силантию, торжественно доставая украденную добычу. — Почто мы за ними будем лишние километры мотать? Давай напрямую рванем и на месте вперед всех будем.

— Как же так? — удивился Силантий. — Зачем?

— Как зачем? — в свою очередь удивился Сёмка. — Тут всего три версты будет, а там все семь наберется.

— Что ж ты раньше молчал?

— Разве этих олухов убедишь? — засокрушался, хитро мигая одним глазом, Сёмка.

Силантий, не захотев быть олухом, согласился с Иудой и, будучи от природы немного ленивым, даже рад был сократить путь. Схватив за уздцы упиравшихся лошадей, он силой завел их в лес.

— Наверное, змеюку чуют, — философски заметил Сёмка и, хлопнув пробкой, моментально избавил бутылку от её содержимого. Решив тем самым для себя все проблемы, он откинулся на охапку соломы и захрапел.

Силантий залез на телегу и, увидев спящего товарища, со злостью подумал: «Сволота, хоть бы глоток оставил» И стал смотреть на заросшую сорной травой, едва заметную в темноте дорогу. Кони послушно бежали вперед, и ветки деревьев хлестали их дрожащие бока, заставляя бежать еще быстрее. В холодной мгле ветви казались длинными, извивающимися руками неведомых существ, способными схватить или дотронуться до лица своими ледяными пальцами. Они шуршали в темноте, словно крылья отвратительных птиц. Силантий никогда не был пугливым, но когда с пронзительным писком, переходящим в крик, мимо пронеслась летучая мышь, задев его по лицу, тут даже этому смелому парню стало не по себе, и он хлестнул лошадей, которые и без того бежали довольно быстро. Сзади беззаботно храпел Сёмка-Иуда. Где-то среди заскрипевших деревьев родился ветер и объявил о своем появлении шуршанием крон. На Силантия пахнуло холодом. По разумению Силантия, дорога уже должна была закончиться. «Давно пора выехать», — думал он. Но лесу, казалось, не будет конца.

Жутко запищала в смертельных судорогах мышь, уносимая когтями совы к верхушкам деревьев, над которыми всплыла луна необычного, недоброго цвета. Под ноги лошади бросился серебристый в лучах луны заяц и, затоптанный подковами коней, остался позади, и заплакал тоненько, как дитя, разрывая тишину леса. Силантий, услышав эти звуки, уже стоя хлестнул лошадей, Внезапно они остановились так резко, что правивший ими упал на колени. Животные захрапели, оскалив морды, на которых выступила пена, и мелко задрожали. На Силантия опустилась прозрачным колпаком гнетущая тишина. Даже не было слышно храпа Иуды-Сёмки. Не вставая с колен, редко посещавший церковь Силантий начал торопливо креститься, пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Но память как отшибло. Над головой загудел сырой и тяжелый ветер, и с затрещавших дубов камнями посыпались желуди, дополняя вой ветра глухими ударами о землю, которые звенели в ушах и, как барабанный бой, отдавались в сердце, бившееся в судорогах где-то внизу. Среди града падающих желудей Силантий начал различать какие-то новые звуки. Наконец он узнал в них топот скачущей галопом лошади и с криком полоснул по дрожащим спинам своих лошадок. Те, наконец, поняли, что спасение в бегстве, и понесли подводу. Силантий слегка успокоился, леденящий душу страх схлынул и уступил место какому-то лихорадочному состоянию, в котором нужно что-то делать — то ли бежать, то ли подхлестывать лошадей, но только не стоять!

Топот затих, но вскоре вновь появился и с каждой минутой стал приближаться. Кровь стучала в висках тяжелым молотом. Ужасный грохот копыт ближе, ближе… И мнится Силантию лязг лошадиных зубов, и ледяное дыхание в самую шею…

Боясь оглянуться, Силантий пытался уйти от этой странной погони, но дорога словно издевалась над ним, не собираясь кончаться. Лошади уже устали и начали замедлять бег; телега, на которой, словно мешок с яблоками, переваливался чудом не выпавший и так и не проснувшийся Сёмка, готова была развалиться, когда лес неожиданно кончился, и Силантий, выехав на открытое место, уперся в последнюю подводу неторопливо бредущего обоза. Вытерев рукавом холодный пот, он медленно стал приходить в себя, ослабил поводья, давая лошадям отдых после бешеной скачки. Успокоившись немного, Силантий начал размышлять про себя о том, что с ним произошло. Бывшие страхи уже казались не такими грозными. Луна хитро смотрела на него с высоты, и Силантию вдруг показалось, будто на него смотрит единственный глаз Иуды. Обоз продолжал свой путь, но никто даже не заметил исчезновения и внезапного появления последней подводы.

Забрезжил долгожданный рассвет; одна за другой стали гаснуть звезды. Когда наконец появились признаки человеческого обитания и обоз въехал в поселок лесорубов, Ефим Кузьмич направил лошадей через прогон и вывел обоз к старой, покосившейся от времени избенке.

— Ну, стало быть, здесь и остановимся, — сказал Кузьмич, заворачивая во двор.

Двор был большой, и все одиннадцать подвод вскоре были распряжены, а кони отведены в сарай, где им был задан корм. Возчики развели костер и улеглись вокруг него. Петрович тем временем занялся приготовлением похлебки. Насытившись, возчики задремали. Лишь один Силантий не спал, осмысливал происшедшее с ним. И чем больше думал, тем более склонялся к мысли, что он просто-напросто струсил. Сомнения грызли его душу, потому что никто еще не говорил про него, что он трус. «Да не трус я, — думал Силантий, — а вот так вышло…». Одолеваемый тяжелыми думами, не спавший всю ночь, он стал искать место, где прикорнуть. Вокруг костра всё было занято, и, весь продрогший, он решил зайти в избу: правда, там тесновато, но хоть на полу посплю, зато в тепле.

Едва не стукнувшись о косяк двери, Силантий вошел в небольшую комнатушку с пыльными, грязными окнами, отчего свет почти не проникал в нее. Около печи копошилась опрятная проворная старушка.

— Бог в помощь! — обратился Силантий к бабке.

— Спасибо, сынок, — добрым, слегка певучим голосом ответила та.

— Местечко не найдется у вас? Продрог я малость.

— Чего ж не найдется? Для доброго человека всегда найдется. Проходи да ложись.

Силантий поблагодарил старуху, и, пройдя мимо спавшего на сундуке бригадира, улегся на стоявшей за печью лавке, и укрылся большой, мягкой овчиной. Разморенный теплотой и похлебкой Петровича, герой наш забылся в глубоком сне.

Когда Силантий проснулся, добрая старушка сидела за столом и что-то ела. Приглядевшись, Силантий с ужасом увидел рядом с миской, из которой она хлебала большой деревянной ложкой свое варево, оскаленную голову Ефима Кузьмича. Старуха обернулась к Силантию и дико захохотала. Он закричал и проснулся в этот раз уже по-настоящему. Проспал он, по-видимому, долго, так как в избе был такой же полумрак, какой был, когда он заснул. Бесшумно открылась дверь, и в нее мышкой проскользнула старуха.

— Проснулся, милок? — приветливо улыбнулась она Силантию.

Тот смотрел на нее с нескрываемым удивлением и наконец вспомнил всё случившееся с ним накануне.

— Не в себе я, бабка, — сказал он.

— Оно и видно, весь день метался как в горячке, бормотал что-то, словно бежал от кого…

Силантий угрюмо молчал.

— Затаил ты что-то в себе, — продолжала старуха, — не гоже так-то одному беду прожить, ты возьми и расскажи бабушке Лукерье, может, я тебе советом помогу, успокою.

Услышав такое проникновение в его мысли, Силантий, уставший хранить в себе свои тревоги, сомнения и страхи, неожиданно для себя всё ей рассказал. Внимательно выслушав его рассказ, Лукерья задумчиво покачала головой.

— В плохую историю попал ты, сынок, — сказала она. — Теперь послушай то, что я тебе расскажу. В лес тот и днем-то никто не ходит, не только ночью. Место там недоброе всегда было. А лет семь назад и вовсе история случилась: повадилась тут девушка молодая по этим лесам на лошадке скакать, недалеко, видать, жила отсель, и каждый день люди видели её.. Несется на своем скакуне, ну прям как мальчонка лихой, а конь-то у нее белый-белый, как снег, и сама такая красавица, что все местные ребята с ума по по ней посходили. А она словно дразнит их, вперегонки с ними, да никто догнать её и не мог. И случись так, что в один день нашли её вместе с конем в том самом лесочке. А искать её начали с вечера. Видно, убилась она, слишком быстро любила ездить, хоть и увезли её сродственники и схоронили, но только с энтих самых пор стала появляться в том лесу по ночам всадница в белом на белом же, как облако, скакуне и пугать путников. Вот и тебя, видно, она напугала…

Силантий задумчиво следил за мухой, которая сонно жужжала у окошка. Его мысли были заняты только что услышанным рассказом. Наконец он отбросил тяжелые думы и вышел на воздух. Было далеко за полдень, солнце нежно разливало свет, и холодный сентябрьский ветер трепал безлистные кроны деревьев. Силантий достал заначенную вчера папироску и с удовольствием закурил её. Тут он увидел шагавшего к нему Петровича, беззаботный вид которого рассеял мрачные мысли Силантия.

— А и крепок ты спать! — с ходу, не здороваясь и весело щурясь старческими, немного слезящимися глазами, начал Петрович. — Кто хорошо спит, тот и ест по-доброму, за троих. А вот посмотрим завтра, каков ты в деле.

— Посмотрим, дед, — ответил Силантий и крепкими, широкими шагами направился к ржавому умывальнику, висевшему на столбике.

Умывшись и утерев лицо висевшим тут же чистым рядном, Силантий вовсе повеселел. Рядом на тонких ножках ковылял Петрович и всё пытался завязать разговор.

— А что, — спрашивал он, — ты и в самом деле через мертвый лес ездил нонче?

— Кто тебе это сказал, старик? — насторожился Силантий.

— Дак ить Сёмушка, бес его, прости меня, Господи, задери, и рассказал.

— Так вот, правда это иль нет, пусть он тебе и скажет, — отрезал Силантий.

— Не сердись на меня, Силантий, — обиделся самый старый работник бригады. — От Сёмки разве правду узнаешь? Он ведь соврет, недорого возьмет.

— Не соврал он тебе, дед, — усмехнулся Силантий, — только спал он всю дорогу, напился в стельку и заснул, как ребенок в люльке.

— Так правильно и поступил, Сёмка-то, — сказал Петрович и оглянулся на возчиков, — чтоб через этот лес ехать, надо хоть чарочку, а пригубить, в том смысле, помянуть, значит…

— Это кого же помянуть? — Силантий впился в старика строгим, вдруг ставшим стальным взглядом.

— Ну, Топорков, ты даешь! — зашумели столпившиеся вокруг возчики.

Силантий, фамилия которого и была Топорков, оглянулся и, сплюнув под ноги, произнес:

— Что за проблема, мужики?

— Спор между нами вышел, — сказал один, — тут Иудушка нам натрепал, что ты через тот Черный лес тверезый ехал, а нас что-то сомнение берет.

— Скажи нам, придумывает Сёмка или впрямь так было?

— Эх, мужики, да прав Семён, прав! — И Силантий всё им рассказал.

До вечера только об этом и говорили. Больше всех сокрушался Петрович:

— Выпить надо было, выпить, — причитал он, — кто, помянувши в лес-то въедет, того барышня и не трогает.

— Кабы знать, — угрюмо ухмыльнулся. Силантий, — Сёмка-то выпил всё один, ни капли не дал.

— Постой-ка, — сказал Петрович, — а где он взял выпивку?

Этот вопрос возбудил особое внимание окружающих. Так как Силантий Топорков лишь неопределенно пожал плечами, вокруг сразу же стали возникать разные домыслы, откуда пропивший всё до последнего Иуда сумел среди ночи в глухом лесу достать магарыч? Постепенно спор стал переходить в шумный мужицкий балаган, который, как известно, к истине привести не мог. Как назло, сам виновник спора куда-то делся, и никто не мог точно сказать, куда именно. Да и вряд ли такой человек, каким был Сёмка по прозвищу Иуда, сказал бы товарищам правду, набрехал бы с три короба. Поэтому возчикам пришлось самим решать эту сложную задачу. Были сделаны самые различные и нелепые предположения, вплоть до того, что у Сёмки в подводе спрятан личный, быстродействующий самогонный аппарат. Один из возчиков даже клялся, что собственными глазами видел, как Сёмка однажды ночью делал чистый, будто слеза, жизненно необходимый напиток, каким являлся для всей мужицкой России самогон. Однако все знали, что этот возчик был порядочный врун, и потому никто ему не поверил, тем более что Силантий клятвенно заверил присутствующих, что тщательно осмотрел всё вверенное ему с Сёмкой обозное хозяйство, состоявшее из двух лошадей и одной старой телеги: ничего подобного он там не нашел.

За всё время спора Петрович, к всеобщему удивлению, почему-то почти не сказал ни слова, а больше молчал и задумчиво смотрел на небо маленькими глазками, которые, словно изюминки во французской булке, блестели на его морщинистом, как хромовый сапог, лице. Внезапно взгляд его осветился какой-то догадкой, и он, сорвавшись с места, вприпрыжку, как молодой воробей, поскакал к своей подводе. Через некоторое время он вернулся, яростно вращая глазами и держа в руках сидор, накануне так подло опустошенный Сёмкой-Иудой.

— Это что ж делается, мужики?! — с обидой и со слезой в голосе завопил он. — Как это, своих грабить?!

Мужики возмущенно загалдели. Вернулся Никита Птицын и сообщил, что одноглазого нигде, даже в конторе, нету. Возмущенные мужики решили выместить зло на ни в чем не повинном Силантии.

— Небось, и сам хлебал! — яростно наступали они на него.

— Да вы что, мужики? — заступился за Силантия Петрович. — Сёмка — вор, ему и ответ держать.

Мужики пошумели и согласились. Все стали ждать одноглазого, который вскоре появился. Он гордо восседал на гнедой кобыле и, потряхивая десятилитровой бутылью, радостно орал:

— Виноват, ребята, ставлю выпивку! — И, уже подъехав к Петровичу, сказал:— Прости, деда.

— Ну, ин ладно, — растроганно сказал Петрович, — это им, а мне чего ж?!

Тут Сёмка, широко скалясь, вытащил из-за пазухи две запечатанные бутылки водки и протянул их Петровичу. Тот взял одну, а другую предложил выпить вместе, замириться, что и было незамедлительно проделано.

Наступил вечер. Вокруг большого костра сидела хмельная компания, распевая грустные песни о бродяге, который бежал с Сахалина, об удалом Хазбулате и замерзшем в степи ямщике. Гигантская бутыль, привезенная Сёмкой, валялась пустая и одинокая в стороне, отражая на своем боку отблески костра. Когда были спеты все песни и съедена вся незамысловатая закуска, мужики, свернув толстенные самокрутки, завели долгий и жаркий спор о лошадях. Махорочный дым, смешиваясь с дымом костра, плавно поднимался к луне, которая добродушно глядела своим серебряным оком на спорящих.

— А что, — вдруг сказал Сёмка, обратившись к Силантию, — слабо тебе справиться с моей кобылой?

Мужики посторонились, прекрасно зная, что никого, кроме своего хозяина, Сёмкина лошадь к себе не подпускает.

— Кишка у него тонка! — захихикал Микитка Птицын.

— А ты цыц, титька тараканья~ — хлопнул его по плечу сурово взглянувший Петрович.

Он не хотел новой ссоры. Но Сёмка не успокаивался и всё подталкивал Силантия на спор. Наконец тот не выдержал и сказал, что готов спорить на что угодно, что проедет на этой чертовой кобыле хоть десять верст. Приятели уговорились, что проигравший ставит три ведра самогона. Затем они направились к ничего плохого не ожидавшей лошади, которая мирно жевала сено, сонно чмокая мокрыми губами. Конечно же, ей не понравилось, что её выводят среди ночи неведомо для чего, и она стала слегка взбрыкивать. Силантий, схватив лошадь за узду, мигом запрыгнул ей на спину. Не ожидавшая такого коварства, лошадь встала на дыбы, пытаясь сбросить столь наглого седока. Но Силантий крепко сдавил коленями бока и чудом удержался на непокорном животном. Победа, однако, длилась недолго; кобыла, взбрыкивая задом, понеслась в темноту и пропала в ней, поразив своей быстротой оторопевших наблюдателей.

Уже полчаса, как Силантий скакал на взмыленной кобыле, безуспешно пытаясь остановить её, но та, словно влекомая какой-то неведомой силой, неслась и неслась вперед, пока не оказалась перед тем самым лесом, где за сутки до этого Силантий пережил несколько страшных мгновений. При виде столь зловеще знакомых мест всадник мигом протрезвел. Он попытался остановить лошадь или повернуть её вспять, но та, не обращая на наездника никакого внимания, вломилась в лес по старой заброшенной дороге.

Ветки хлестали Силантия по лицу, и тьма леса приняла его в свои объятия. Силантий давно пожалел, что опять связался с этим дьяволом Сёмкой и дал ввязать ему себя в этот идиотский спор. Вдруг лошадь, уже несколько минут мчавшаяся среди темных деревьев, так резко встала на дыбы, что Силантий, потерявший бдительность, вылетел из седла в самую густую часть колючего кустарника. Кобыла Сёмки озлобленно посмотрела на своего поверженного седока, затем, словно в насмешку оскалившись в громком и торжественном ржании, махнула на прощание хвостом и понеслась прочь, гулко стуча копытами по осенней земле.

Силантий, уставший от всех передряг, прислонился к старому дубу. Его окружала плотной тканью ничем не нарушаемая тишина ночного леса, кусочек звездного неба выглядывал из-за густых верхушек. Посидев и отдохнув на корнях гостеприимного дуба, он вышел на едва видневшуюся во тьме дорогу. Трезво рассудив, что взбалмошная кобыла сама прибежит к своему хозяину, Силантий отказался от всяких поисков и пошел туда, где, по его предположениям, было местонахождение его собутыльников. По дороге Силантий немного повеселел и даже стал насвистывать какой-то незатейливый мотивчик, наподобие «Чижика-Пыжика». Вскоре тяжелые тучи поглотили звезды, и между ними очутился одинокий пятак луны, Полная луна почему-то сгущала, а не рассеивала наступивший непроглядный мрак. Наоборот, ночная игра света и тени прекратилась.

Силантию стало не по себе, и он ускорил шаг. Деревья перестали отбрасывать тень, хотя и казалось, что они потеряли свойство жизни, окаменев в суровой не подвижности: даже листочек не смел шелохнуться или прикоснуться к соседу. И в этой жуткой тишине Силантий услышал далекие и неясные звуки. По мере приближения он распознал в них топот конских копыт. Невидимое животное скакало неторопливой рысью, и Силантию на миг подумалось: уж не его ли это кобыла бежит по дороге? Он пошел назад, навстречу этому топоту, надеясь перехватить хитрую лошадь, и даже прибавил шаг, но звуки копыт стали удаляться от него.

Силантий почувствовал в душе странную робость. Он повернулся и зашагал обратно, подумав: «Черт с ней, с этой кобылой». И вдруг опять услышал те же звуки, но уже впереди себя. «Экая холера!» — подумал Силантий и снова ускорил шаг, думая догнать строптивую лошадь. Звуки снова стали к нему приближаться, и, когда по всем признакам Силантий уже должен был увидеть лошадь, они вдруг резко прекратились, и в лесу опять воцарилась мертвая тишина. Силантий снова пошел вперед, отнюдь не чувствуя себя уверенно. И опять дьявольские звуки послышались уже слева от перешедшего на бег Силантия. Спустя мгновение они прекратились, но затем возобновились уже с правой стороны дороги, по которой бежал во всю силу легких Силантий Егорович Топорков. Вдруг всё затихло. Силантий, не веря своим ушам, продолжал бег. Споткнувшись обо что-то, обессиленный, он упал и, не сумев подняться, так и остался лежать на дороге. Зловещая тишина давила на Силантия, который даже не смел глубоко дышать. Ему стало казаться, что деревья вокруг расступились, образовав поляну, освещенную голубым светом луны. То ли кожей, то ли еще каким-то шестым чувством он угадал чье-то ощутимое присутствие совсем рядом. Силантий поднял голову. За спиной кто-то захрапел; он оглянулся и с ужасом увидел перед глазами белую конскую морду!.. Силантий хотел перекреститься, но рука не слушалась его и висела плетью. Тогда он встал на ноги и почувствовал на себе грустный взгляд женских глаз. Перед ним на белом коне сидела прелестная девушка в изящном белом платье. Она смотрела на Силантия пристальным и нежным взглядом. В темноте казалось, что от нее исходило сияние — так ясно и так отчетливо вырисовывались черты её прекрасного лица.

— Зачем ты пришел в мой лес, человек? — спросила девушка.

Силантий молчал, не зная, что ответить.

— А ведь я давно ждала тебя…

— На что я тебе нужен? — с трудом, еле ворочая языком, спросил Силантий.

— Уже семь лет, как жду тебя, Силантий…

— Откуда ты знаешь имя моё?

— Ветер принес. Слушай, что я тебе скажу. Раз пришел ты без приглашения во владения мои и если хочешь уйти отсюда невредимым, то должен сослужить мне службу. Согласен или нет?

Силантий угрюмо почесал переносицу.

— Не знаю, что и сказать, — ответил он, — что за служба такая?

Девушка спешилась, и белый конь растворился в воздухе. Силантий потер глаза. Не обращая внимания на его удивление, девушка продолжала:

— Первой красавицей была я в этих местах, пока не сгубила меня злоба людская. С раннего младенчества лишилась я родителей, воспитывал меня мой брат старший, любимый, заменив мне отца и мать. Ничего не жалел он для меня, самые дорогие подарки дарил. А самым. счастливым для меня стал день, когда он подарил мне белого, как пасхальный кулич, жеребца. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, брата окрутила вдова Дарья из соседней деревни. Сколько я ни уговаривала его не жениться на этой женщине, не послушал он меня, и Дарья хозяйкой вошла в наш дом. Невзлюбила она меня лютой ненавистью, казалось ей, что я лишний кусок в доме съедаю, да и брат стал вскоре меня сторониться и подарков уже не дарил. Только и осталось у меня, что конь, седло да вольный ветер. Целыми днями носилась я по лугам и лесам, скакала наперегонки с деревенскими парнями, разгоняла грусть-тоску. Прознала про то Дарья-злодейка. И вот как-то напоила она моего Сивку колдовским зельем, и, когда я, как всегда, мчалась на нем во весь опор, ноги его подогнулись, и он упал. Тело мое и моего коня на следующий день нашли и увезли, а душа моя обретается здесь вместе с конем навеки. И брожу я теперь без покоя, пока кто-нибудь не согласится привести сюда эту Дарью-злодейку, чтобы душа моя наконец обрела покой.

Скупая слеза прочертила светлую дорожку на пыльном лице Силантия.

— Что ж, — сказал он, — согласен я привести сюда Дарью, а всё ж скажи, зачем ты меня напугала?

— Не пугала я тебя, Силантий, а хотела только, чтоб ты исполнил мою просьбу.

Она объяснила, как добраться Силантию до брата, вернее, до его жены, и, взяв с него слово выполнить её наказ, исчезла.

Силантий остался один в этом удивительном лесу, тишину которого теперь нарушали только крики козодоя.

Вряд ли стоит описывать тот путь, который проделал наш герой, так как это удлинило бы и без того долгий наш рассказ, потому что при желании и наличии некоторой доли трудолюбия об этом можно было бы написать отдельную повесть, полную опасностей и приключений, но поскольку они не имеют прямого отношения к этой истории, то мы опустим их.

К вечеру следующего дня Силантий достиг цели своего путешествия и оказался перед одиноким хутором, который, словно гриб, спрятался на окраине леса. Погода неожиданно испортилась, лил холодный, до костей пронизывающий дождь. Вымокший Силантий, не обращая внимания на большую собаку с лоснящейся шерстью, выбежавшую из теплой конуры, поднялся на крыльцо и, взявшись за большое медное, ярко начищенное кольцо, постучал в дверь три раза. Дверь открыла ему женщина с приятным лицом и пригласила войти. Силантий понял, что это и есть Дарья и почувствовал себя несколько неуютно. Он вошел в просторную светлую горницу, перекрестился на икону и, пожелав здоровья хозяевам, попросился на ночлег.

— В этом доме гостям всегда рады, — сказал хозяин.

Он сидел за большим столом, покрытым чистой искусно вышитой скатертью. Перед ним лежала толстая, дорогая, в черном кожаном переплете книга. На коленях он держал мальчика лет четырех, с большими блестящими глазами. Мальчуган постарше сидел рядом, ласково прильнув к отцовскому плечу. Еще один младенец мирно дремал в плетеной люльке, украшенной цветами и свисавшей с потолка,

— А ну-ка ребятки, дайте гостя встретить, — ласково сказал хозяин, прогоняя детвору легкими шлепками.

Хозяйка засуетилась над булькавшим горшком, только что вытащенным из жаркой русской печи.

К счастью Силантия, у хозяев оказалась натопленной баня. Когда чистый и напарившийся Силантий вернулся с хозяином в дом, стол уже был накрыт, и в центре его красовался небольшой запотевший графинчик с чистым, как слеза, содержимым. Хозяин отправил жену с детьми в баньку, после чего им предстояло провести некоторое время в задушевном мужском разговоре о жизни.

0 чем они говорили, нам неведомо, но зато, когда захмелевший хозяин помог Силантию дойти до кровати, тот прослезился и даже благодарно чмокнул его в щеку и поклялся про себя не приносить никакого вреда этой счастливой семье.

Поздним вечером следующего дня Силантий шел по заколдованному лесу, с легкой грустью вспоминая вечер, проведенный на хуторе. На душе у него было спокойно и радостно, и он ничего не боялся. Он твердо отказался от выполнения просьбы лесной девушки, поскольку сильно усомнился в правдивости её рассказа. Не мог он поверить, что такие душевные люди, как хозяева хутора, могли принести кому-нибудь зло и несчастье. И сам Силантий не мог взять на душу такой грех — привести женщину, не сделавшую ему ничего, кроме добра, на погибель в это место, где сам он, мужественный человек, натерпелся столько страху. Силантий уже зашел довольно далеко, но таинственное привидение не спешило показываться на глаза. Он присел отдохнуть под густой елью и закурил. Тьма вокруг сгустилась.Частые, крупные капли дождя падали на землю, оставаясь по пути в желтой листве осеннего леса. Дождь не причинял ему беспокойства, и Силантий, устроившись на сухом месте под деревом, задремал, убаюканный шумом дождя.

Было далеко за полночь, когда Силантий проснулся. Дождь усилился. Силантий, проклиная всё на свете, выбрался из своего укрытия и пошел по лесу, не разбирая дороги. Неизвестно, сколько времени он шел, поливаемый беспощадным небом, но постепенно деревья начали расступаться, лес заканчивался. Где-то в стороне сверкнула фиолетовая молния, окрасив всё вокруг ярким светом. Послышался знакомый конский топот, и в сиянии множества лучей к Силантию приблизилась всадница на белом коне. Дождевые капли, не задерживаясь, проходили сквозь девушку и её коня, отчего очертания обеих фигур казались пронизанными десятками нитей. Вероятно, всё здесь было по законам неземного бытия.

— Где она? — громко спросила девушка, приблизившись к Силантию на расстояние нескольких шагов.

Она вся дрожала, видимо, от возбуждения, и глаза её блестели недоброй страстью. Она уже не казалась Силантию такой красивой и нежной, как при первой встрече, несколько дней назад.

— Где она? — переспросила грозная обитательница леса, окидывая гневным взглядом Силантия.

Силантий, перепугавшись, решил прикинуться дурачком. Так очень часто делают в наших школах мальчишки, когда не знают урок или когда их на месте шалостей ловит какое-нибудь важное лицо почтенного возраста.

— Так она, это… — промямлил он, — не хотит…

Услышав такой ответ, хозяйка переменилась в лице, на нем появилось выражение такой ненависти и злобы, что до неузнаваемости исказило черты, Пот прошиб Силантия. Всадница, уже не белая, а какая-то синяя, с гневом гарцевала вокруг оторопевшего мужика. Но, видимо, притворство Силантия оказалось не таким уж плохим средством от привидения, потому что при следующей вспышке молнии она пропала. Всё произошло в считанные секунды: вспыхнувшая молния так осветила резким фосфорическим светом всё вокруг, что блеклая фигура всадницы, так хорошо видимая во тьме, совершенно растворилась. Так перестают быть видимыми звезды, когда на небосклон выезжает на своем золотом тарантасе круглолицый купец Солнце. И лишь в гуле грома послышался Силантию то ли стон, то ли вой, то ли дьявольский смех, в этих звуках он различил слова, смысл которых тотчас дошел до его ошарашенного мозга: «Жди и найден будешь в свой срок!»

Дождь давно кончился, и наползавший из-за деревьев туман окутал всё вокруг. Силантий оказался в состоянии беспомощного слепца, оставшегося без мальчика-поводыря, за чье плечо держался. И всё же он шел и через некоторое время споткнулся о корни невидимого в тумане дерева и ухнул куда-то вниз. Сознание покинуло его…

Когда Силантий пришел в себя и открыл глаза, ярко сияло солнце. Вокруг не было ни леса и ничего подобного, что напоминало бы о нем. Он лежал посреди убранного поля и не мог понять, как оказался здесь. Вспомнив всё, что с ним произошло в последние дни, Силантий поднялся, отряхнул с себя остатки соломы и пошел к дороге, что шла у поля по направлению к какой-то деревне, находившейся километрах в двух отсюда. Воздух был прозрачен и свеж. Стаи птиц, паря в небесах, отправлялись на юг, гортанными криками они прощались с землей, которая приютила их летом, помогла вырастить потомство и дала силы для дальнего перелета. Их крикам вторили домашние утки и гуси, которые с тоской смотрели вслед свободным дикарям из своих мутных деревенских прудов. Лягушки, злорадно торжествуя, устроили дневной концерт, искренне желая путешественникам не возвращаться из теплых стран. У самой деревни сонный пастушок-подросток щелкал гигантским кнутом, погоняя и без того послушное стадо коров и овец. Белый щенок, повизгивая, крутился на месте, стараясь поймать свой куцый хвостик. Глупые овцы заинтересовались его занятием и столпились вокруг, пока их не разогнал щелчок пастушьего кнута. Осень вступила в свои права, начав сбор золотой дани с кустов и деревьев.