"Тайник Великого князя" - читать интересную книгу автора (Зевелова Елена, Сапсай Александр)

Глава четвертая НАХОДКА ШТУКАТУРА ХОДЖАЕВА

Олег получил приглашение на торжественную церемонию в Патриаршие палаты Московского Кремля недели две назад и серьезно готовился к этому важному мероприятию. Во-первых, на нем должны были присутствовать, судя по информации в печати, самые важные чиновники и даже высшее руководство государства. Во-вторых, ему самому такие события, связанные с отечественной историей и ее современным продолжением, всегда нравились. А уж это, на которое его пригласил старый приятель и друг их семьи Дмитрий Десятов, учившийся когда-то даже в аспирантуре под руководством его тестя, историк от Бога, профессионал высшей пробы, всю свою сознательную жизнь проработавший в Кремле и знавший там каждый камень, он игнорировать просто не мог ни в коем случае. К тому же, судя по списку приглашенных и регламенту церемонии, все должно было быть чрезвычайно интересно и познавательно во всех смыслах. Немало приятных неожиданностей и даже предложений он ожидал и от заключительного фуршета, на котором Десятов, которого в их доме всегда ласково звали Викторович, обещал его познакомить со многими видными историками страны – архивистами, геральдистами и представителями других достаточно редких направлений в изучении наследия Клио.

Вечером, поговорив по телефону с Десятовым и пообещав ему не опаздывать, Олег тут же, не откладывая на утро, повесил на кресло свой черный в двухцветную полоску костюм, нагладил черную фирменную рубашку и приготовил желто-черный галстук «Босс». В таком виде он выглядел современно и строго, как раз вполне подходяще для такого торжественного мероприятия.

Собрался он довольно быстро. Наспех перекусил тремя тоненькими блинчиками с красной икрой и чашкой кофе. Потом разбудил жену и, сказав ей, что сегодня будет поздно, помчался вначале на работу, а уж оттуда, к полудню, в Кремль.

– Ты только не забудь, если представится такая возможность, спросить и о Спасе. Кто знает, возможно, какие-то дополнительные данные, для нас очень важные, можно будет узнать и там? Во всяком случае, не забывай об этом и не увлекайся разговорами на фуршете, а то точно все на свете забудешь. А еще лучше посоветуйся с Десятовым, он-то уж точно что-нибудь да знает об этом, – успела сказать Ольга, протирая глаза и закрывая за Олегом входную дверь.

– Будь спок, я-то уж не забуду, – ответил скороговоркой Олег и махнул на прощание жене уже чуть ли не от лифта.

Мероприятие в Кремле организовала к этому времени ставшая довольно широко известной и популярной в стране и за рубежом Гильдия поставщиков Кремля, к которой Десятов имел некоторое отношение и в силу своей исторической специальности, и как энтузиаст, всегда с большим интересом относившийся к возрождению вековых традиций. Вместе с другими исследователями и знатоками он несколько лет назад вошел в инициативную группу патриотов из самых разных сфер деятельности, которым была небезразлична судьба Отечества. Благодаря их усилиям и начала возрождаться традиция поддержки российских производителей и поставщиков товаров и услуг – ее итогом и стало создание этой гильдии. Их стараниями она стала, по сути, правопреемницей и даже продолжательницей существовавшего когда-то в императорской России объединения «Поставщиков Двора Его Величества», брэнд которого со временем ничуть не потерял своей мировой цены. Дело в том, что входившие в объединение предприятия и фирмы не только получали в те годы уникальное право изображать на своих фирменных этикетках, упаковках, визитках, лейблах, вывесках и прочей атрибутике стилизованный государственный герб России – двуглавого орла со скипетром и державой, но и получали выгодные государственные заказы, а также поддержку в ведении всех экономических дел, в том числе и вне пределов России. Эту-то замечательную традицию и решили возродить объединившиеся в гильдию кремлевские энтузиасты, в рядах которых Десятов, хотя и отошел от этого дела в силу занимаемой им важной государственной должности, играл далеко не последнюю роль. Во всяком случае продолжал живо интересоваться их деятельностью и при случае всегда помогал товарищам, занявшимся далеко не безуспешным и даже процветающим на ниве всевозможных экономических реформ государственно-коммерческим делом. А о несомненных успехах дела и свидетельствовала торжественная нынешняя церемония в Патриарших палатах Московского Кремля, на которую пригласили Олега. Она как раз и была посвящена третьей годовщине создания гильдии.

Церемония потрясла даже видавшего виды Олега своей помпезностью и респектабельностью. Прапорщики из охраны Кремля, переодетые в парадные одежды времен императорской России, в напудренных париках и стилизованных башмаках с огромными пряжками смотрелись в таком одеянии весьма внушительно. А уж на фоне блещущего красотой и богатством интерьера кремлевских палат внушали, как и задумывал Николай Первый, построивший Большой Кремлевский дворец в качестве парадной резиденции Императора России в Первопрестольной, мощь и величие Третьего Рима.

В таком же ключе были выдержаны и высокопарные, напыщенные речи участников и организаторов торжественного мероприятия. Затем от имени Совета Федерации участникам были вручены возрожденные два века спустя почетные знаки званий гильдии. А вслед за этим стали торжественно зачитывать поздравления первым номинантам этих званий. Их прислали и Председатель Совета Федерации, и заместители Председателя Правительства РФ, и руководство Федеральной службы по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека, незадолго до этого запретившей, заботясь о здоровье россиян, продавать грузинские вина и минералку «Боржоми», и многие другие, как принято говорить, официальные лица.

Список обладателей почетного звания Олегу показался достаточно внушительным. Он внимательно слушал, пытаясь запомнить хотя бы названия тех организаций новой России, которые только за последнее время пополнили гильдию. Среди них он отметил крупнейший в России Калининградский комбинат «Союз», комбинат «Объединенные кондитеры», Императорский, в недавнем прошлом Ломоносовский фарфоровый завод, фабрика известного стране предпринимателя Коркунова, конфеты с именем которого красовались на прилавках чуть ли не всех магазинов.

Торжественная процедура длилась недолго. После нее, до того, как пойти на фуршет, он все же решил принять предложение Викторовича и зайти к нему в кабинет, чтобы выпить чашечку кофе и узнать некоторые подробности, связанные с «Поставщиками Двора Его Императорского Величества», которые уж больно заинтересовали сегодня Олега. Уж лучше аспиранта и докторанта Александра Ивановича, считал Олег, этот вопрос для него не прояснит никто. Викторович на самом деле был блестящим знатоком и крупным исследователем истории Московского Кремля и кремлевских обычаев и традиций еще задолго до того, как стал доктором исторических наук, профессором.

– Умненький, талантливый, высокопрофессиональный мальчик, – всегда говорил о нем Ольгин отец, показывая при этом с гордостью книги, подаренные его учеником, некоторые из которых стали даже государственными подарками.

Прежде чем подняться на третий этаж, в просторную резиденцию возглавляемого Десятовым управления кремлевской администрации, Олег решил прогуляться по длиннющему холлу первого этажа, чтобы взглянуть на развешанные по обеим стенам картины постоянно действующей здесь выставки известных художников. На этот раз их украшали картины талантливого художника Андрияки. Его участие в выставке явно свидетельствовало о близости к руководству страны или, по крайней мере, к кому-либо из самых высокопоставленных чиновников, что, в общем-то, нисколько не умаляло заслуг мастера, а скорее, наоборот, усиливало, как и в прошлые времена, его авторитет в художественной среде.

Выставка Олегу понравилась. Внимательно рассмотрев картины, он подошел к расположенному в самом конце холла сувенирному киоску, где с интересом обнаружил продающиеся здесь же по весьма сносным ценам некоторые стеклянные и фарфоровые изделия нынешних кремлевских поставщиков, украшенные стилизованным гербом России и вполне годящиеся, на его взгляд, для подарков на все случаи жизни. Потом, достав из кармана мобильник, решил позвонить Ольге, чтобы, как всегда, поделиться первыми впечатлениями. Она оказалась дома, и даже телефон не был, как обычно в таких случаях, занят ее разговором с подругами с кафедры.

– Ну как ты? Интересно? Знаешь, отец очень доволен, что вы подружились с Викторовичем и тем, что ты сегодня принял его предложение побывать на этом торжественном мероприятии. Я уже сама жалею, что не пошла с тобой. Не забудь, пожалуйста, о чем я тебя просила. Может, что-нибудь узнаешь? И не увлекайся разговорами за фуршетом, а то все выпустишь из головы, как часто бывает. Лучше побыстрей приходи домой. Помни, что я тебя очень жду, – не успев даже дослушать до конца его рассказ, скороговоркой проговорила она, явно расстроившись своему отсутствию на сегодняшней церемонии, приглашение на которую Викторович направил и ей.

Выслушав обычные наставления жены, к которым за долгие годы совместной жизни Олег привык, как к утреннему завтраку, он прошествовал мимо картин Андрияки в центр холла, где находились лифты, поднимающие прямо к резиденции доктора Десятова.

В довольно большой комнате, где обычно размещались все сотрудники управления, было шумно и многолюдно. Некоторые из сегодняшних номинантов, историки, экономисты, журналисты, телеведущие, участвовавшие в только что завершившейся торжественной церемонии, судя по всему, плавно перекочевали вскоре именно сюда. А большой, желтого цвета полированный рабочий стол, обычно заваленный бумагами, газетами, папками с документами, в данном случае украшали вазочки с маленькими пирожками с различными начинками, бутербродами с рыбой, икрой, колбаской, крошечными канапе на шпажках и несколькими внушительными бутылками с виски и коньяком. За столом, как и подобает, царил сам хозяин кабинета, явно чувствовавший себя сегодня в результате удачно проведенного мероприятия чуть ли не юбиляром. Он улыбался, держа в одной руке фужер, наполовину наполненный виски, в котором время от времени, неприкрыто восхищаясь ароматом напитка, мочил свои подстриженные густые усы, а в другой – тонкую длинную сигарету.

– Сейчас, видимо, мало найдется в нашей стране людей, особенно после триумфального возвращения на Родину ценностей императорской фамилии, которые бы вовсе не знали или хотя бы не слышали о таких всемирно известных российских фирмах, как «Фаберже», «Смирнов», «Шустов и сыновья», «Трехгорная мануфактура», «Феррейн», «Павел Буре», «Мозер», «Гамбс» и другие, – громко и достаточно высокопарно вещал без запинки Викторович, – которые не только принесли славу России своими высококачественными изделиями, но и, представляете, были к тому же поставщиками Двора. Многие из них, кстати, как были, так и остались, как сейчас говорят, «раскрученными брэндами» мирового уровня. На мой взгляд, также интересно, – продолжил он в установившейся после его первых слов тишине, – что произошло это несмотря на долгие годы коммунистического режима, казалось бы, напрочь истреблявшего все, связанные с прошлым, названия многих фирм. Они всегда с благоговением произносились людьми в знак особого, высочайшего даже, уважения к выпускавшейся когда-то продукции. Да и к их владельцам, пожалуй, тоже.

– Полностью согласен, – вступил в разговор Олег. – Я, например, хорошо помню, как во время одной из моих давнишних журналистских поездок по Московской области первый секретарь тогдашнего Талдомского райкома, член бюро обкома партии, настоятельно советовал мне приобрести хотя бы одно фарфоровое изделие из неизвестного мне в то время города Вербилки. «Это тебе не хухры-мухры, – говорил он, – здесь был завод самого Франца Гарднера – обосновавшегося в России английского купца и еще в восемнадцатом столетии организовавшего в подмосковном селе выпуск недорогого и высокохудожественного фарфора, получившего признанное в мире название „гарднеровский фарфор“. Понимаешь?» И этих слов было вполне достаточно, чтобы у меня в доме появился небольшой чайный сервиз на три персоны с огромным чайником в экзотических яблоках. Он и сегодня, несмотря на все многообразие таких изделий в магазинах, не потерял своей ценности и красуется в витрине стенки в моем кабинете.

– Да, – поддержал разговор один из старых и уважаемых кремлевских работников Александр Николаевич, – Франц Гарднер как раз и был одним из «Поставщиков Двора», которых мы сегодня вспоминали. Нам еще многие имена из того времени предстоит возродить, так ведь, Дмитрий Викторович? Я предлагаю поднять эти бокалы, – сказал он, завершая свою немногословную речь, – за замечательного ученого и организатора, моего нынешнего начальника, всеми нами уважаемого Викторовича. – Он поднял свой бокал с виски и, отпив из него небольшой глоток, серьезно принялся за бутерброд с семгой, украшенный веточкой то ли укропа, то ли петрушки.

– Скажите, – воспользовавшись неожиданно наступившей паузой, спросил Олег, – а что, собственно, означало, если исходить из нынешних рыночных реалий, звание «Поставщик Двора»? Что оно давало, в конце концов?

Услышав вопрос, слово немедленно взял сам Дмитрий Викторович, который в отличие от всех других присутствовавших, в общем-то, не пил и не ел, а напряженно работал – он хотел приобщить собравшихся в его офисе людей к развитию этой темы, явно показывая профессионализм специалиста по общественным связям.

– В императорской России, понимаешь ли, Олег, почетное звание «Поставщик Двора Его Величества» – это был не только всемирно известный по сей день своего рода знак качества производимой и поставляемой Россией на мировой рынок продукции. Сегодня это, дорогой мой, означало бы к тому же широко раскрученный государственный брэнд. Ведь ни для кого не секрет, я думаю, особенно из присутствующих, что торговые предприятия, получавшие право стать Поставщиками Двора Его Императорского Величества, были на самом деле самыми уважаемыми в России, высочайшее качество продукции которых ни на йоту не подвергалось в то время сомнению. И, кстати, не подвергается и сейчас.

– Судя по всему, – развил тему, задавая хозяину кабинета свой вопрос, известный телеведущий Андрей Погоржельский, – заказчиком этой продукции был, конечно, сам Двор. То есть госзаказ здесь присутствует с полной силой. А потребитель? Кто покупал такую продукцию высокого качества, ведь она, я думаю, стоила тогда немалых денег? И потом, кто в данном случае осуществлял контроль, скажем так, качества этой продукции?

– Конечно же заказчиком и одновременно потребителем всех этих товаров становился, прежде всего, сам царский Двор, – ответил, оторвавшись от очередного бутерброда с рыбкой, Александр Николаевич, который, судя по всему, был не только наставником Викторовича, но и инициатором возрождения с его помощью исторической традиции, получившей второе дыхание в новых исторических условиях. – При этом, можете себе представить, что все, изготовляемое для императорской семьи, и для протокольного церемониала, и для дипломатических приемов, естественно, проходило самый жесточайший отбор. Существовали даже специальные комиссии, куда входили как ведущие в стране специалисты различных областей знания, так и представители Двора, императорской охраны и т. д. и т. п. Тем самым подобный заказ уже, как нам видится с позиции сегодняшнего дня, был поставлен под самый что ни на есть «контроль качества», а заодно и под контроль государства. Оно в дальнейшем активно содействовало продвижению такого заказа на внутренний и внешние рынки, правильно, как видится с сугубо современной позиции, например, полагая, что качественный товар – это, прежде всего, престиж и гордость великой России, в честь которой я и предлагаю свой очередной тост.

Под аплодисменты собравшихся Александр Николаевич поднял свой хрустальный бокал и осушил его до дна. Потом поклоном поблагодарил всех за столь внимательное и признательное отношение к своей историко-познавательной речи и вновь принялся за бутерброд.

– Дмитрий, как историк, посвятивший Кремлю немало своих книг, фундаментальных трудов, научных монографий и исследований, иллюстрированных и подарочных альбомов, – обратился Олег к Викторовичу, – скажи мне, пожалуйста, а откуда, собственно, пошла такая традиция, в возрождении которой все вы сегодня активно участвуете? Что говорят об этом архивы, в частности кремлевские? Ты знаешь, я просто завидую тому, что ты делаешь. От всей души завидую белой завистью.

– Я, конечно, не Александр Николаевич, который, скажу тебе, еще при Сталине был известен своими энциклопедическими знаниями. Но все же кое-что известно и мне. Так вот, традицию, например, фирменных знаков, свидетельствующих о высоком качестве российской продукции, заложил еще сам император Петр I. Именно во времена его правления, насколько мне известно, впервые на зарубежные рынки стала поступать продукция знаменитых уральских заводов Демидовых. Будучи, как тебе известно, величайшим реформатором российской жизни, он уделял самое пристальное внимание качеству выпускаемой в стране продукции. А поставляемой Россией за рубеж – особо. Именно в этой связи железо, выпускаемое первыми российскими предприятиями – теми же уральскими заводами, к примеру, Нижнего Тагила – по велению императора заводчик Демидов стал клеймить так называемым «знаком соболя», что означало самое высокое качество мирового уровня. С этого все, собственно, и пошло. В дальнейшем, в девятнадцатом веке с подобной целью был изобретен уже специальный этикет, которым, собственно, и определялась принадлежность к «Поставщикам Двора Его Императорского Величества». А почему все-таки тебя это так заинтересовало? Насколько мне известно, ты же в последнее время не занимаешься историческими исследованиями и сюжетами. Давай колись. Ну, в чем там у тебя дело? Если что-нибудь как всегда интересное, то имей в виду, что я готов принять участие. Фильм, наверное, задумал снимать, не меньше? Что от меня требуется? Сценарий? Обзор документов? Аннотации? Синопсис? Или что-то другое? Не томи.

– У меня, дорогой мой, к тебе пока что два вопроса. Ты наверняка знаешь, что мы с Ольгой давным-давно ищем их семейную реликвию – икону четырнадцатого века Спас Нерукотворный. Так вот, нет ли у вас в архивах документов, проливающих свет на ее появление в России? Очень хотелось бы знать историю этого, по моим сведениям, еще византийского произведения. А потом, может, именно в архивах будет указание или намек на то, где эта икона могла оказаться после революции. Она же не иголка, сам понимаешь, а исчезла когда-то, будто иголка в стогу сена. И вот уже сколько лет мы не можем ее найти.

Викторович удивленно уставился на Олега.

– Так вы, что же, разве до сих пор не нашли ее? У меня на этот счет были совершенно иные данные. Не помню кто, но кто-то из наших общих знакомых мне недавно сказал, что Спаса Нерукотворного вы совсем недавно обнаружили при каких-то совершенно загадочных обстоятельствах. Я даже обиделся, что ты мне ничего об этом не сказал, толком ничего не объяснил и даже не позвал отметить такое грандиозное событие, – и он действительно при этих словах обиженно надул губы.

– Нет, понимаешь ли, так до сих пор и не нашли. Близки, конечно, были к этому очень. Думали, вот-вот и икона у нас. Ан, нет. Не тут-то было. Неужели ты думаешь, что я бы тебе ничего не сказал. Обижаешь, старина. Поэта легко обидеть, сам знаешь, – мрачновато-грустно ответил ему Олег. – Понимаешь ли, у нас и по сегодняшний день вопросов больше, чем ответов… А уж после двух убийств – жены брата Ольги Геннадия, ты его хорошо знаешь, Аллы, и некоего бандитского авторитета Вогеза, о котором я тебе рассказывал, их стало великое множество. По нашим данным, и Алла, и Вогез в какой-то мере были связаны, конечно, с тайной Спаса Нерукотворного. Ольга сейчас разные версии прорабатывает. Ты же ее раньше, чем меня, знаешь, причем хорошо знаешь. Ей же, если что в голову втемяшится, каленым железом никто не выбьет… Просто мисс Марпл и Эркюль Пуаро, я бы сказал, отдыхают по сравнению с моей женой.

Потом, кроме нас с Ольгой, этими вопросами, я имею в виду два убийства, о которых я тебе сказал, сейчас занимается официальное следствие. Есть у нас и частный детектив, человек известный в правоохранительных органах, совсем недавно работавший следователем по особо важным делам в Генпрокуратуре. Возможно, и ты его знаешь. Нам еще адвокатша наша знакомая, Людмила Романюк, помогает. Так что расследование ведем по всем направлениям.

– Ну, а второй вопрос у тебя какой? – понимающе кивнув, спросил Дмитрий, тихонько наливая при этом себе в бокал виски.

– Второй? – переспросил Олег, прервав неожиданно образовавшуюся паузу. – Второй вопрос как раз касается того, что сегодня мне здесь у тебя удалось услышать, будто к поставщикам Двора относились не только владельцы предприятий, купцы, промышленники императорской России. Среди них были художники, флористы, даже фотографы, включая вовремя оторвавшегося в Прибалтику известного Буллу. Так вот, как ты думаешь, художник Беллоли, которого двоюродный дядя последнего царя привез из Италии и который его стараниями стал даже членом Академии художеств, был ли он среди поставщиков или нет? Меня это интересует постольку, поскольку в одной из своих поездок в Узбекистан, ты же знаешь, как я любил в свое время, до крушения Союза, ездить в командировки, я соприкоснулся с его именем, окруженным многими тайнами. Тогда же впервые узнал я о высланном вначале в Оренбург, а потом в Ташкент, город, бывший когда-то самым дальним уголком Империи, Николае Константиновиче Романове, вместе с генералом Скобелевым завоевывавшим Туркестан.

– Ну что я тебе могу сказать? – задумавшись и закурив длинную тонкую сигарету, а потом снова макнув густую щеточку усов в виски и глубоко вдохнув явно приятный для него запах напитка, ответил Викторович. – Вопросы твои, конечно, интересные, но очень трудно решаемые. Особенно первый. Архивы тебе здесь, в общем-то, ничего не дадут. Хотя некоторые вопросы прояснить чисто в историческом плане могут. Я постараюсь отыскать все, что только возможно. А еще попрошу знакомого мне митрополита, которого ты не раз видел на экране телевизора, чтобы и он посодействовал вам. Когда-то от твоей жены я слышал о вашем поиске подробно, но почему-то думал, что эта тема давно закрыта и икону вы давно нашли. Оказывается, поиски тянутся по сей день.

– Понимаешь, она все время ускользает от нас. Просто феноменальное явление, да и только. Сам не пойму, в чем тут дело. Только-только найдем след, а там ее уже и нет. Просто фантастика какая-то. Тут недолго и фаталистом стать или верующим фанатиком. А сколько все это времени забирает. Работать даже некогда. Представляю, как, когда мы найдем эту икону, Ольгина родня вся обрадуется… – туманно произнес Олег, закуривая свою любимую сигарету «Кэмэл».

И еще. Если будешь разговаривать с митрополитом, я догадываюсь, кто этот человек, и действительно видел его не раз на экране телевизора, и хорошо помню его густую черную бороду и умные глаза, то можешь ему с полной определенностью сказать, что мы с Ольгой не просто хотим найти реликвию семьи, но и, согласно завещанию Ольгиных предков и неким предсказаниям, на которые она не устает ссылаться, вернуть священную икону Православной церкви. Так что, имей в виду, если найдем Спаса Нерукотворного, то обратимся к тебе вновь за помощью в поиске контактов и переговоров с первыми лицами, включая Патриарха Московского и Всея Руси или того же митрополита. Только им мы можем доверить такую ценность. Я имею в виду, понимаешь, не только материальную, но и духовную.

– Очень хорошо, что ты мне все это сказал. Буду иметь в виду и помогу, насколько в моих силах. А уж потом мы с тобой выпустим и про историю, и про ваш с Ольгой поиск, обещаю тебе, великолепную книгу, настоящий бестселлер. А какой второй вопрос? Он тоже как-то связан с первым? При чем здесь поставщики Двора Его Императорского Величества? Разве про этого итальянского художника, о котором я и не слышал, нельзя узнать и без кремлевских архивов?

– Наверное, можно. Но мне кажется, что если Беллоли входил в объединение поставщиков, некоторые вопросы, в том числе касающиеся Николая Константиновича Романова и его жизни в Узбекистане, прояснить будет гораздо легче. Тем более с твоей помощью.

– Темнишь ты что-то, старина. Скрываешь свой главный замысел. Ну да ладно. Постараюсь тебе помочь и в этом деле. Только меня потом не забудь. Тема, конечно, очень интересная и с нашим вопросом реанимации имен поставщиков связана. Так что вперед на мины, как говорит наш общий приятель. Имей в виду и то, что мы с Юрой Сигаевым не одну серию под общим названием «Кремль-9» уже выпустили. Так что эта тема нас также будет интересовать и в творческом плане.

Ну да ладно. Приходи как-нибудь на днях. Поговорим, посоветуемся, решим. А сейчас на нас уже обращают внимание. Извини, Олег, не могу больше сегодня времени тебе уделить. Если только на фуршете, и то весьма сомнительно, там ведь все мое начальство будет. Нужно работать. А тебе я советую подойти к Александру Николаевичу и задать свои вопросы. Он с огромной радостью отзовется, посоветует, да столько тебе расскажет всевозможных историй, что за уши потом тебя не оттянешь от него. Он ведь пенсионер, одинокий притом. Так что говорить ему дома не с кем. А слушателей он просто обожает. Воспользуйся моим советом и действуй. Только не подливай ему больше, а то он уснет и не расскажет тебе замечательных историй. Пользуйся моей добротой, пока я жив. – С этими словами, заливисто рассмеявшись, Викторович взял свой бокал виски и пошел обходить весь стол, обмениваясь на ходу репликами то с одним, то с другим из своих сегодняшних гостей.

Олег же, воспользовавшись советом приятеля, подошел к Александру Николаевичу, жевавшему очередной бутерброд с копченой колбаской. В этот момент отворилась мощная входная дверь, и в комнату чинно вошли несколько человек в темных костюмах и при галстуках, явно официального вида. Впереди шествовал заместитель Председателя Совета Федерации Виктор Борщов, часто мелькающий на экранах телевизоров – невысокий молодой человек в очках, в светло-сером, как будто только что выглаженном костюме и белой рубашке с ярко-красным галстуком в большой синий горох. Олег был знаком с ним еще со времен начала «горбачевской» перестройки, когда тот активно занимался в стенах Центрального Комитета партии социологическими исследованиями, связанными с происходящими в меняющейся на глазах стране процессами национального и националистического плана. За это время он, конечно, заметно возмужал, посерьезнел, приобрел даже некий официальный лоск. Но во многом остался тем же энергичным, отзывчивым, небезразличным – с ним всегда было приятно и интересно беседовать.

Следом за Борщовым в комнату вошли еще человек пять из тех, кого вместе с другими официальными лицами он поздравлял еще полчаса назад в связи с получением ими званий членов Гильдии поставщиков Кремля. Судя по тому, что все эти люди были одеты в одинаковые черные костюмы, белые рубашки и черные же галстуки, Олег мгновенно понял, что они представляли российскую глубинку.

Вся группа вместе с Борщовым бесцеремонно подошла к столу. Мигом были наполнены бокалы прозрачным коричневатым напитком, и тут же молча опорожнены.

– Как вы думаете, – спросил Борщов, закусывая выпитое маленьким пирожком с капустой, стоявшего прямо напротив него за столом молодого человека в форме генерал-лейтенанта, – нынешняя Гильдия поставщиков Кремля будет в дальнейшем стремиться возродить незаслуженно забытые традиции всех прошлых поколений своих предшественников? В том числе и высочайшее утверждение этого сугубо современного звания, что ли?

– Отнюдь нет, – неторопливо забрасывая в рот одну канапушку с красной икрой за другой, как будто поставил перед собой цель уничтожить все содержимое вазы, ответил молодцевато генерал, также имевший нескрываемый интерес к этому вопросу. – Дело совсем не в этом. В настоящее время речь идет абсолютно о другом. О том, прежде всего, что в нынешних условиях жизни страны возрождение этой забытой исторической традиции есть не что иное, как возвращение к одной из важных форм утраченной государственной поддержки лучших производителей продукции и поставщиков услуг. На мой взгляд, весьма немаловажно и то, что почти 200 лет эта традиция служила одним из мощнейших инструментов стимулирования производства высококачественной продукции. И в нынешних условиях, когда российская экономика должна получить прочный фундамент и серьезный импульс для дальнейшего роста, основанного, прежде всего, на внутреннем спросе и не зависящего от сырьевой конъюнктуры, она, как мне кажется, приобретает особую актуальность и значимость. Так ведь, Дмитрий Викторович?

– Я думаю, для сотрудничающих с нами средств массовой информации, прежде всего партнеров Федеральной службы охраны Российской Федерации, – огромное поле творческой деятельности и самого широкого освещения вопросов качества российской продукции и проверки правильности и эффективности расходования казенных средств. А уж этот вопрос, насколько мне известно, всегда успешно решал хозяин данного кабинета, за которого сейчас и предлагаю выпить.

– Хочу добавить от себя несколько слов, как говорится, алаверды, – сказал, почему-то несказанно обрадовавшись словам генерала, зампред Совета Федерации, решивший продемонстрировать окружающим свою государственническую позицию. – Прежде всего, конечно, очень хорошо, что сегодня, усилиями наших друзей, возрождается замечательная дореволюционная традиция поддержки лучших российских производителей и поставщиков товаров и услуг. На мой взгляд, это и есть именно тот случай, когда использование старых, веками испытанных традиций может на деле стать серьезным стимулятором экономического роста, на что нам всем постоянно указывает Президент нашей страны.

– Ты что на часы все время поглядываешь, спешишь, что ли? – спросил он тут же Олега. – Сейчас пора на фуршет собираться, в зале наверняка уже сейчас много людей. Поэтому предлагаю всем, что называется, на посошок, и вперед. Нехорошо опаздывать, так ведь нас учили комсомол и партия?

«Так-то это так, но поговорить мне, а тем более выяснить что-либо по нашим делам сегодня вряд ли удастся, – подумал Олег. – Придется все же приходить по своим делам отдельно. А сейчас мне не мешало бы оторваться и отчалить домой».

Он распрощался со всеми и вскоре вышел на улицу через проходную близ храма Василия Блаженного. Олег не стал ждать свою машину, а, быстро спустившись вниз вдоль Кремлевской стены по мощеному покрытию, в зазорах между камнями которого постоянно застревали острые носки башмаков, не говоря уж о каблуках женских туфель, к набережной, поймал первую остановившуюся «тачку», через полчаса домчавшую его до самого конца проспекта Вернадского к дому. Чертовски захотелось поработать. Почему-то именно на такой лад его настроила сегодняшняя встреча, а тем более – короткий разговор с Викторовичем. Олег решил сегодня же вечером посмотреть свои давнишние записи, сделанные во время его поездки на выездную сессию Академии наук в Узбекистан. Особенно касающиеся его долгой беседы с бывшим в те годы заместителем Председателя КГБ республики генералом Окунем – интереснейшим человеком, который произвел на него тогда большое впечатление быстротой реакции и поистине глубокими знаниями всех подробностей и даже деталей всего, что было, в частности, связано с Ташкентом. Писать об этом он и не писал, но сейчас вдруг показалось, что что-то такое очень важное, перелистывая дома после командировки свои блокноты, он пропустил. Какую-то страшную тайну, с которой он тогда случайно соприкоснулся, но не придал ей должного значения, и которая сейчас, на нынешнем этапе их совместного с Ольгой поиска семейной реликвии ее рода – иконы Спаса Нерукотворного, могла пролить свет на планы их дальнейшего историко-познавательного и даже почти криминального расследования. А, может быть, и помочь понять, кто и почему убил Вогеза, и, вполне вероятно, Аллу.

Подспудно сформировавшись, эта мысль не давала ему покоя с того самого момента, как он покинул Спасские ворота Кремля. Всю дорогу до дома, выкуривая одну сигарету за другой, Олег, сидя в машине, перебирал в памяти записи тех лет. До мельчайших деталей мозг воспроизвел все вплоть до цвета чернил, которыми эти записи были сделаны, не говоря уж о сценках, интонациях и картинках в кабинете генерала Окуня в громадном сером здании с колоннами в центре узбекской столицы, где их встреча и происходила. А уж место, где он сложил блокноты со своими бесчисленными записями и заметками, – тем более. Поэтому едва только «жигуль» остановился на дороге близ перехода, он, поспешно захлопнув за собой дверцу, чуть ли не бегом через тенистый скверик перед домом направился к своему подъезду. На полпути его кто-то окликнул. Олег обернулся и увидел чуть поодаль на детской площадке, метрах в пятидесяти от того места, где он проходил, скучающего на скамейке в тени яблонь своего приятеля Ковуна. Рядом стояла «батарея» любимого им пива «Козел». Судя по сугубо домашнему одеянию – Ковун был в шортах бутылочного цвета, клетчатой рубашке, белых спортивных гетрах чуть ли не до колен фирмы «Адидас», желтых сабо на толстой подошве – и умиротворенному виду, приятель находился на детской площадке уже давно. Это Олег понял, как только подсел к нему на лавочку. И хотя в его планы пивные посиделки с Ковуном сегодня явно не входили, все же решил не отказывать себе в удовольствии пообщаться с товарищем, а заодно и опорожнить пару бутылочек запотевшего «Козела».

Поговорив с Ковуном полчасика, он все же заспешил домой, решив, что все же дело есть дело. Ковун не возражал. Тем более что, судя по всему, он уже достиг за время своего сидения во дворике состояния нирваны и намеревался сам отправиться восвояси смотреть гонки «Формулы-1», репортаж с которых он не пропустил, пожалуй, ни разу в своей сознательной жизни. Пивная подготовка к зрелищу была уже в своей завершающей фазе. Так что приятели на этот раз расстались, вопреки своему обычному правилу, довольно быстро. И Олег поспешил домой с полным осознанием того, что все сделал сегодня правильно и никакое пиво не помешает ему вплотную заняться всем, намеченным на нынешний вечер.

Открыв дверь, Ольга крайне удивилась неожиданно раннему появлению мужа. А еще больше тому, что после мероприятия с фуршетом и встречей друзей, а может, и его продолжением, как это часто бывало, он явился в состоянии, что называется, «ни в одном глазу». И уж совсем была потрясена до глубины души, когда узнала, что по дороге домой муж ухитрился пообщаться еще и с Ковуном, что также не внесло видимых изменений в его состояние. Олег сегодня был в полной форме.

– Как прошла церемония? Кто был? Что это за гильдия? Насколько верно, что они собираются чуть ли не восстановить исторические брэнды поставщиков Двора, о которых ты мне не раз рассказывал? Почему так быстро все закончилось? – прямо с порога обрушила она на мужа шквал вопросов.

– Все в порядке, все было очень пристойно. Сейчас переоденусь и все расскажу.

– Знаешь, после твоего звонка я даже пожалела, что не пошла вместе с тобой. А по нашему вопросу ты что-нибудь узнал? Или опять забыл? – не унималась Ольга, явно переполненная эмоциями.

– То, что не пошла, пожалуй, верно. Кроме сотрудниц Викторовича, там собралась сугубо мужская, причем вовсе не знакомая тебе компания. Что касается нашего вопроса, то Дмитрий обещал кое-что для нас выяснить. И Александр Николаевич, старый кремлевский работник, который еще Сталина помнит живым, также окажет некоторое содействие. Но сегодня всем, как ты догадываешься, было совсем не до этого. Хорошо еще, что с Дмитрием пообщаться умудрился. Но разговор с ним надоумил меня почитать старые записи, сохранившиеся еще со времени моей давнишней ташкентской командировки. Помнишь, когда я вместе с приятелем твоего отца академиком Поляковым туда летал?

– А ты что, его там тоже встретил? Ну и дела…

– Да нет, его я не встретил, хотя мог бы. Тут дело в том, что художник Беллоли, который, я тебе много о нем рассказывал после возвращения из Узбекистана, написал по просьбе своего мецената Николая Константиновича Романова – двоюродного дяди российского императора, портрет неизвестной, чертовски привлекательной купальщицы с кувшинкой в волосах, вполне мог оказаться не только академиком Российской Академии художеств, но и поставщиком Двора Его Императорского Величества. Вот что.

– Но нам-то с тобой что это дает? При чем здесь наша семейная реликвия?

– Кто знает? Как любил повторять мой отец, не говори «гоп». У меня такое сегодня чувство, что во всем этом и для нас есть немало существенной информации.

– Ладно, дерзай. Ищи. Найдешь, расскажешь, – надув губы, произнесла она. – А пока лучше скажи, есть будешь? Я тут тебе блинчики с красной икрой приготовила. Еще рыбка вареная есть. Ну говори, что будешь? Или ты там поел, а?

– Честно говоря, там я просто перекусил, а поесть малость хочется. Давай блинчики.

Ольга накрыла на стол и ушла смотреть очередной телесериал. Олег, поужинав, заперся в своем кабинете, включил настольную лампу и открыл нижнюю дверцу стенки, где хранились все его бумаги. Разметав их по полу, он стал искать блокноты с записями, сделанными во время командировки в Узбекистан. Наконец, немного помучавшись, нашел аккуратно сложенную стопочку из трех одинаковых, размером в четверть обычного машинописного листа не совсем презентабельных тетрадок в клеточку с грубой картонной обложкой.

От находки его просто прошиб пот – не ожидал найти так быстро. Потом взял блокнот, который лежал сверху и был помечен как часть 3, положил его на стол, а остальные вместе с раскиданными по полу бумагами просто затолкал на полки, где они лежали раньше. Потом, удобно расположившись за письменным столом, стал внимательно изучать стародавние записи.

«Да, так и есть, это они, – понял он, едва открыв помятый блокнот, в котором расшифровки с диктофона перемежались с беглыми, чуть ли не стенографическими записями, восстановить которые ему не составляло труда. – Я делал эти записи тогда совсем по свежим следам, придя в гостиницу после длительной и интересной беседы с генералом. Вполне может быть, что никого из этих людей уже нет. А может быть, после развала Союза они разъехались по стране, кто куда. Хотя не исключено, что некоторые остались жить там, под жарким азиатским солнцем, не имея на переезд ни денег, ни желания заново строить свою жизнь и искать призрачного счастья на российских просторах, заведомо зная, что его там нет».

Записи, сделанные шариковой ручкой в блокноте Олега, начинались с цитаты. Отрывка из письма опального Великого князя Николая Константиновича Романова, направленного им в свое время тогдашнему главе романовского семейства. Судя по всему, эта историческая записка была сделана еще во время пребывания Николая Константиновича в Питере. В ней Великий князь, возмущаясь полицейским расследованием, предпринятым всемогущим родственником в отношении него, и даже неким «медицинским освидетельствованием», сделанным явно с его подачи, с одной стороны, по сути, признаваясь в содеянном, а с другой – негодуя по этому поводу, подчеркивал: «То, что вы делаете, – жестоко и бесчеловечно!» Заканчивалось гневное обращение внука Павла и одного из самых богатых людей Российской империи словами: «Если я преступник, судите и осудите меня. Если я безумен – то лечите меня. Но только дайте мне луч надежды на то, что я снова увижу когда-нибудь жизнь и свободу», – прочел Олег вслух, даже с выражением, пытаясь впечатлить самого себя и понимая прекрасно, что вновь, спустя годы, неожиданно прикоснулся к какой-то страшной тайне.

Остальное, как говорится, было уже до деталей известно. Он вспомнил все это в момент, стоило прочесть ему текст записки, переписанной им когда-то из оригинала.

«Хитрый Окунь не стал сразу рассказывать мне об этом все, что знал, ждал, конечно, когда я все прочитаю, – вспомнил Олег, воссоздав всю картину своей беседы с зампредом органов безопасности республики. – Однако к нашему с Ольгой поиску Спаса Нерукотворного, – еще раз мысленно для себя констатировал он, – к сожалению, это не имеет все же никакого отношения. Права, наверное, Ольга, тысячу раз права. Не стоило, видимо, в очередной раз ворошить прошлое, пусть даже и очень интересное».

Однако он все же не отбросил блокнот, а стал читать с огромным интересом свои давнишние записи дальше, по ходу детально восстанавливая в памяти события, встречи, беседы, наблюдения, картинки. Он даже, порывшись, правда, немножко, достал из ящика письменного стола один из старых еженедельников, которые чуть ли не со студенческих лет бережно хранил и беглый просмотр которых всегда позволял ему воссоздать некоторые картинки прошлых лет доподлинно, даже по дням, неделям и месяцам. Поняв, в конце концов, что это сейчас то, что нужно, стал просматривать сделанные своей рукой короткие чернильные записи и пометки.

«Да, вот это я записал тогда, ожидая в гостинице „Ташкент“ приезда нашего собкора Георгия, или просто Жорки. Готовился к этому, складывал, помню, разбросанные по комнате вещи и бумаги в свой желтого цвета широченный и объемный дорожный кейс с цифровыми замками сверху, около самой ручки. Этому кейсу, купленному, как помнится, в Ростове, завидовали многие коллеги».

«Потом, помнится, я соответственно местному климату оделся, включил телевизор, заварил кофе и, отпив глоток, закурил наконец-то свою любимую сигарету „Кэмэл“, – картинка за картинкой воссоздавал для себя Олег те дни.

…Жорка открыл дверь без стука. В руках он держал два аккуратных фанерных ящичка со специальной деревянной перекладиной сверху в качестве ручки и несколькими круглыми небольшими отверстиями в боковинах, а также наполненную доверху ранними дарами благодатной узбекской земли плетеную корзину с огромной, сделанной из тростника пуговицей-застежкой.

– Здесь все сложено так, как надо, – сказал он. – Не стоит это перекладывать… Довезти до самолета ящики и корзину, так же как и все твои вещи, я тебе сам помогу, отвечаю. А вот в Москве, как ты доберешься домой со всем своим скарбом, не знаю и даже не догадываюсь. Мне часто приходится летать к вам и с большим грузом, и каждый раз довезти его – очень сложная, поверь мне, задача. На мой взгляд, ты лучше заранее попроси кого-нибудь из вашей группы, вас же много сюда прилетело, так ведь, помогут, думаю, тебе наверняка. Не такие уж все черствые москвичи, как их рисуют провинциалы, я-то знаю. А вообще-то ужас какой-то, да и только, такая богатая страна, а поставку несчастных фруктов или овощей из региона в регион организовать не могут. Так же, как и шмоток. Безобразие, да и только. Или, может, это вообще никому не нужно. Ничего, как выясняется, никому в этой стране не нужно. Да и люди, наверное, которые носятся с поклажей и бесконечными проблемами по всему СССРу, тоже, видно, не нужны. Живем, понимаешь ли, по какому-то смердящему сталинскому принципу – «нет человека – и нет проблем», в ужас приводя все европейские, да и другие страны. Смотрят, наверное, на нас как на дикарей.

– Да ладно тебе, не ворчи, старик. Успокойся. Конечно, не переживай и не беспокойся, – ответил Олег, хлопоча с чашкой кофе для гостя. – Уж как-нибудь решим и этот вопрос. Пережили голод, как говорит небезызвестный тебе наш коллега Золотарик, переживем и изобилие. А уж с доставкой моего багажа до дома разберусь я сам. Спасибо, впрочем, за подсказку, скорей всего, я именно так и поступлю. Может, махнешь грамм пятьдесят с утра для храбрости, а, Жор? – спросил он, глядя в упор на коллегу, явно чувствуя, что после вчерашней вечеринки тот был совсем не против начать с того же свой день.

– Ты лучше вначале вещи все свои положи в одном месте, – посоветовал многоопытный Георгий. – Понимаешь, если будешь опаздывать, мой водитель и без твоего участия заедет в гостиницу, зайдет сюда, заберет все и в лучшем виде доставит в аэропорт.

– Жорка, ты гигант мысли. Я сейчас именно так и сделаю. Да и вещей-то у меня практически нет. Портфель вот этот, да то, что ты привез. Ну что, как насчет коньячка, голова не болит после вчерашнего?

– Да нет, старик, я привычный. Ты, скорей всего, даже не догадываешься, что мы здесь не столько журналистикой занимаемся, сколько бесконечными встречами, приемами и проводами гостей. Такая наша жизнь. От одного застолья плавно переходим к другому. Конца не видно. Ведь в хлебосольный Узбекистан многие сейчас стремятся съездить. А заодно и на исторические ценности поглядеть. Самарканд, Хива, Бухара… Тут много такого есть, о чем даже история умалчивает. Ну, ладно, уговорил, давай, прямо в кофе налей рюмку-другую. Чтоб запаха не чувствовалось, в музей ведь идем, не куда-нибудь, а как культурные люди, так ведь? Или я не прав?

– Прав, прав как всегда, – улыбнувшись, сказал Олег, отлив в его чашку немного коричневато-пахучей жидкости, распространявшей аромат на всю комнату, прямо из откупоренной бутылки «Ани», и не забыв при этом плеснуть немного и в свою. Затем поставил на стол еще с предыдущего дня томящиеся на тарелке заветренные кружочки казы, зачерствевшие с вечера пирожки слоеной самсы в вазочке и разорвал рукой на куски вчерашнюю лепешку. – Ну, все, считай, поехали.

– Под такую закусь, дорогой мой, можно было бы и отдельно выпить, – проговорил Георгий, пододвигая ближе к себе хрустальную рюмку.

– Ну, так за чем тогда дело стало, давай. Я лично совсем не против, – с ходу поддержал его Олег. – Кстати, Жора, скажи мне, ты не хотел бы сходить сегодня после музея со мной вместе в гости? Точнее, на званый обед. Окунь еще вчера приглашал куда-то на набережную Анхор. Знаешь, где это?

– Конечно, знаю. Это очень хорошее, старик, место. Получишь большое удовольствие. В Москве таких в помине нет. Я там бываю довольно часто с гостями нашей конторы и всех там знаю. Но, поверь мне, туда лучше тебе одному сегодня идти. А с генералом твоим я хоть и знаком, но особой тяги, пойми меня правильно, к встрече с ним, прямо тебе скажу, не испытываю. Это мероприятие, уверен, займет у тебя не так много времени. А я, пока ты будешь там отдыхать, лучше съезжу домой, выходной все-таки, с детьми пообщаюсь и, вполне может быть, посплю часик-другой, а то я, честно сказать, замудохался с вашей замечательной конференцией или сессией. Отдохнуть хочу. А ты, как только завершишь светский раут, позвони. Мы лучше сами с тобой встретимся, по городу поездим, покажу тебе Ташкент. Было бы время, на дачу бы сгоняли. Многое бы посмотрели. Ну ладно, в следующий раз. Вставай, пошли.

Выходя из гостиницы, Олег встретил водителя Сергея, которого Окунь на время пребывания его в столице солнечного Узбекистана прикрепил к нему. Поэтому они с Жоркой, подумав, решили ехать в музей на двух машинах, чтобы потом Георгий спокойно отправился, как и хотел, отдохнуть домой. А Олег поехал бы на набережную Анхор, где намечалась его сегодняшняя встреча с генералом и его друзьями. Так и поступили.

В музее их, по всей вероятности, давно ждали дежурившие в воскресенье работники. Вместе с ними Олег с Георгием неторопливым шагом обошли все здание. Внимательно осмотрели, само собой разумеется, полотна современных узбекских художников, восхищались и многими работами старых мастеров республики, затаив дыхание, слушали «для проформы» всевозможные истории и байки местного экскурсовода. А уж потом попросили директора предоставить им возможность самим походить по музею и спешно направились к увиденной в самом начале просмотра «Купальщице» работы, как сообщила им руководившая экскурсией кандидат искусствоведения Инесса Бертина, известного итальянского художника, уроженца Рима Андрея Беллоли.

По словам искусствоведа Инессы Бертиной, Андрей Беллоли приехал в Россию в конце пятидесятых годов девятнадцатого века и не только прославился своими работами по декоративной живописи, портретами, писанными пастелью и маслом, а также женскими и детскими головками, исполненными цветными карандашами, но и стал в результате действительным членом Академии художеств России. Таких «Купальщиц» его кисти, писанных маслом в стиле старых мастеров, было несколько, но самую большую известность приобрела «Купальщица после ванны». Все эти полотна, сообщила главный экскурсовод, на которых изображен образ одной и той же женщины, к сожалению, были рождены лишь в воображении художника и не имели, по данным искусствоведов, реального прототипа в жизни. Своими модными в те годы пышными формами они напоминали героинь полотен Рубенса. Скорее всего, по ее словам, картины были приобретены еще в Риме в конце сороковых – начале пятидесятых годов девятнадцатого века каким-то неизвестным российским меценатом, высоко оценившим художественный дар живописца.

– Имя мецената, – сказала Бертина, – так и осталось не известным истории, а одна из его выдающихся картин этой серии, на которую засматриваются практически все посетители музея и которую вы сейчас видите перед собой в специально изготовленной для нее золоченой уникальной раме, – подлинник, причем прекрасно сохранившийся. В первые годы Советской власти ее преподнес в дар только что созданному тогда республиканскому музею искусств местный коллекционер, по словам очевидцев, потомок того мецената. К сожалению, как рассказывают, вместе с эмигрантами первой волны он уехал за границу и больше о себе не напоминал. Возможно, это был чуть ли не дальний родственник крупных российских богачей-староверов типа Мамонтова или Морозова, занимавшийся преобразованиями в Средней Азии и связанный со стремившимися захватить в неразберихе революции хлопковую монополию англичанами, пытаясь сделать процветающую ныне советскую республику сырьевым придатком метрополии. Пока все это, к сожалению, не установлено. Известно другое, усилиями местных чекистов все попытки англичан во главе с резидентом полковником Бейли, бежавшим из-под ареста, переодевшись женщиной и скрывшись под паранджой, и их приспешников из местной интеллигенции и феодально-байских кругов были в корне пресечены. В своей книге, изданной в Англии в шестидесятых годах, полковник Бейли рассказал об этом. Что же касается картины, то благодаря стечению целого ряда обстоятельств, она, как вы видите, прекрасно сохранилась и не потеряла своей прелести и художественной ценности за эти годы, прежде всего, благодаря заботе и стараниям талантливых узбекских реставраторов. Сейчас, обратите внимание, – это одна из главных ценностей музея искусств.

К великому сожалению, этот замечательный мастер рано ушел из жизни, покончив самоубийством в Санкт-Петербурге в 1881 году, – добавила искусствовед. – После себя художник – я занималась этим вопросом специально – оставил большое, по достоинству пока неоцененное художественное наследие, которое по сей день ждет своих исследователей, а также ряд запоминающихся скульптурных изображений, в основном женщин. Они во многом копируют известные произведения прошлого, хранящиеся в музеях Рима и Парижа. В этом вы можете легко убедиться, побывав там или почитав мои книги, одну из которых я вам сегодня подарю. – С этими словами искусствовед удалилась, оставив Олега с Георгием по их просьбе на некоторое время вдвоем.

Теперь, когда чрезмерно говорливой Инессы рядом с ними не было и у них появилась возможность самим внимательно рассмотреть полотно, сомнений больше не возникало. Как будто испугавшись чего-то или кого-то, повернув слегка в сторону головку с пышной прической сложенных в пучок черных волос с вплетенным в них небольшим цветком лотоса и придерживая правой рукой прозрачно-белую накидку или покрывало, а левой – опираясь на застеленное такой же тканью ложе – место отдыха у воды, перед ними предстала Фанни Лир. Вплетенный в волосы цветок лотоса или кувшинки свидетельствовал, по всем канонам того времени, о том, что в тот период, когда Беллоли запечатлел ее на своем выдающемся полотне, она была женщиной незамужней. Своими пышными формами она, конечно, сильно отличалась от современных фотомоделей с ногами «от ушей» и популярных «кишочек в джинсах». Была она хороша и красива, но по взгляду холодна и надменна и прекрасно знала себе цену. Да, это была та самая Фанни, которая еще сегодня утром смотрела на Олега в номере его гостиницы, с чудом сохранившейся полустертой старинной фотографии, найденной где-то на архивных полках. Только в отличие от исторического фото, на картине она была обнаженной, осторожно дотягивающейся маленькими пухлыми пальчиками своей полненькой изящной ножки до, видимо, холодной воды купальни, скорей всего, судя по распустившейся в воде кувшинке, где-нибудь в центре России – в Подмосковье или близ Питера. Такие места вряд ли где еще найдешь.

Картина знакомой незнакомки Фанни впечатляла, конечно, даже людей, совсем далеких от искусства. К тому же, несмотря на изображенные художником пышные формы и, скорее всего, небольшой рост и аккуратно выступающий животик, натурщица была, как принято сейчас говорить, сексуально привлекательна.

– Одно непонятно, – подумал Олег вслух, – как эта женщина, скажи мне, могла быть танцовщицей кабаре? Ты думаешь, можно плясать канкан с такими формами? Я, например, не уверен. Хотя кто его знает. Может, раньше именно такие женщины и плясали. Уму непостижимо. Знаешь, я был в Париже, ужинал с женой в ночном кабаре, но там сейчас всех местных танцовщиц здоровые девки с Украины да из Белоруссии вытеснили. Их выгодно нанимать. Без особых претензий, да и жалованье им скорей всего платят во много раз меньше. Хотя тот же канкан танцуют – просто загляденье. А ты что по этому поводу думаешь, а, Георгий?

– Кто тебе сказал, дружище, что эта женщина, которая смотрит на нас с картины, была танцовщицей в кабаре? Вообще откуда твои сведения? Всю жизнь здесь живу, а вот то, о чем ты сейчас рассказал, слышу, старик, впервые.

– Ладно, Жора, не удивляйся. Ты же специально не занимался этим вопросом. Нет. Ну и чего ж ты тогда хочешь? А я вчера специально занимался. И до того я кое-что выяснял, как ты догадываешься. Многое мне Окунь рассказал во время нашей встречи в его кабинете, а он, я думаю, всегда знает, о чем говорит, и напрасно слов не тратит. Я ему верю. Пойдем теперь дальше, по намеченному нами плану, – сказал Олег, при этом энергично направившись прямо к выходу. Однако так быстро покинуть музей им не удалось. У самых дверей их ждала Инесса Бертина, от имени руководства вручившая на память журналистам изданный под ее редакцией красочный альбом собраний полотен республиканского музея. Потом от себя лично – обещанную книгу о музеях Лувра с дарственной надписью. Отдельно – от директора, не дождавшегося субботним днем приезжих журналистов – уникальное академическое издание миниатюр к произведениям Алишера Навои пятнадцатого – шестнадцатого веков на узбекском, русском и английском языках. А уж потом, после этой торжественной церемонии и обмена московскими телефонами и адресами, простилась с ними окончательно.

Через десять минут они уже были у здания бывшего Дворца пионеров, ставшего в новых исторических условиях Дворцом приемов республиканского МИДа, где их, как и предполагал Георгий, давно ждали. Приветливая, одетая в серый брючный костюм в полоску, красивая светловолосая женщина, назвавшая себя Холимой Улукбековной, давно, как выяснилось, дежурила возле ворот. Она провела друзей в здание, не забыв упомянуть при этом, что когда-то оно принадлежало самому туркестанскому генерал-губернатору, руководившему завоеванием Средней Азии Константину Кауфману. А после революции и триумфального шествия Советской власти по Средней Азии дворец был передан большевиками в дар детям – пионерам солнечного Узбекистана. В нынешние времена детям и молодежи выделили новый современный дворец, а этот стал достоянием МИДа.

Холима Улугбековна, довольная тем, что произвела на столичных журналистов должное впечатление, провела их по всему зданию, попутно рассказывая все, что знала о его истории. Олег с Георгием вместе с ней осмотрели даже подвалы дворца, где, по рассказам их спутницы, после революции были якобы обнаружены тайные камеры пыток, использовавшиеся генерал-губернаторской администрацией для усмирения непокорных рабочих, дехкан и представителей творческой интеллигенции. Сюда, сообщила с негодованием Холима, людей заключали даже за малые провинности. «Некоторые из них, – почему-то шепотом добавила она, – затем бесследно исчезали». Говорят даже, что в здешних подвалах нередко держали женщин, не соглашавшихся вступать в интимные отношения с распоясавшимися чиновниками местной администрации, да и, скорей всего, бюрократической верхушки, о разнузданном поведении которой не подозревали тогда даже в Питере. Особенно, по словам Холимы, местные чиновники предпочитали для своих постоянных оргий красивых узбечек, мужей которых намеренно ссылали или наказывали. Для солдат же, отметила Улугбековна, были предусмотрены карцеры в крепости, развалины некогда мощных глинобитных стен которой и сейчас при желании вы можете увидеть чуть ли не в самом центре города. Здесь же, подчеркнула она, происходили события, описанные замечательным писателем Дмитрием Фурмановым в его произведении «Мятеж» и связанные с расстрелянным по приказу Сталина главкомом войсками Туркестанской республики командармом Иваном Беловым. Его честное имя удалось восстановить, по словам Холимы, благодаря огромной работе историков республики, в частности, когда-то работавшего здесь доктора исторических наук, профессора Александра Ивановича Усольцева, в настоящее время живущего и работающего в Москве. Сыграло важную роль в посмертной реабелитации командарма и ходатайство руководства компартии и коммунистов республики.

В конце своего путешествия они спустились в просторный холл, ярко освещенный солнцем через огромные стеклянные окна и массивную, от пола до потолка, прозрачную парадную дверь. В центре холла находился мраморный фонтанчик, несколько ленивых струй которого ласкали небольшую полную фигурку прелестной танцующей девушки. Ее полуразвернутая вправо аккуратная головка со сложенными пучком мраморными волосами с прелестным нежным личиком как две капли воды копировала незабываемые черты той самой купальщицы, которую они только что видели в музее. От такого внезапного открытия, мигом осенившего коллег, у Олега с Георгием даже перехватило дыхание. Однако они не выдали словами своих эмоций, а только многозначительно, как по команде, посмотрели друг на друга.

«Так вот оно что, – подумал Олег, вспомнив рассказ генерала Окуня о том, что эту статую, в свое время в знак так и несостоявшегося примирения с опальным Николаем Константиновичем Романовым отправила с сопровождающим железной дорогой в Ташкент из Петербурга его родная мать. – Это же и есть творение того же Беллоли, выкупленное специально по такому поводу императорской родней для сосланного сюда представителя династии».

При виде фигурки в его памяти мгновенно сложились в систему многие, только сейчас ставшие понятными события и факты того времени, доставшиеся Олегу нежданно-негаданно. В частности, вложенная в посылку и оставшаяся лишь в местном историческом архиве ее беглая записка сыну, содержание которой, прочтенное Олегом еще утром в его гостиничном номере и до сей поры не связанное в его воображении ни с какими другими материалами подаренной вчера Окунем желтой папки с копиями интересовавших его документов той поры. Тут же перебрав в памяти все, что ему удалось прочесть, он мгновенно восстановил ее для себя практически дословно, задумав поделиться с Георгием после экскурсии по дворцу.

«Любуйся вдоволь на бесстыдные черты прелестницы, расчетливо сведшей тебя с ума и толкнувшей на бесчестье!» – писала в записке сосланному в Среднюю Азию Романову Великая княгиня Александра Иосифовна. Как теперь догадался Олег, все с одной стороны тогда поняла, разглядев в высокохудожественном мраморном произведении придворного живописца и скульптора черты той самой порочной, на ее взгляд, женщины, которая стала причиной страшного грехопадения ее горячо любимого, но одновременно несчастного блудного сына.

«С другой стороны, – думал Олег, проецируя события старины глубокой на нынешние дни, – самого Николая Константиновича его родная мать так и не сумела понять до конца своих дней. Но, судя по всему, она никогда и не знала, что такое любовь. А может быть, честь императорской семьи, которую из-за безумной, сжигавшей его страсти к танцовщице-купальщице Фанни, он презрел и даже не хотел внешне уберечь в глазах мирового общественного мнения, была для его матери намного выше, чем даже любовь и страдания ее сына, которые он в результате конфликта с великодержавной родней перенес. Кто знает?»

С такими мыслями Олег, вслед за Георгием, вышел на улицу в небольшой тенистый парк перед дворцом. Там, постояв и покурив, они на время попрощались, договорившись созвониться и встретиться, как и планировали, в условленное время. Георгий отправился домой отдохнуть. А Олег на ожидавшей его «Волге» отбыл в направлении набережной Анхор, в знаменитый элитный кабачок у водопада, где через полчаса ожидалась их встреча с семьей Окуня и его друзьями.

Ехали они не торопясь. По дороге водитель рассказывал все, что знал о местных достопримечательностях, обычаях и традициях, воспринятых русскоязычным населением с незапамятных времен. Проехав мимо высоких чугунных ворот стадиона «Пахтакор», водитель Сергей притормозил, видимо, точно зная о времени назначенной на сегодня встречи и предложил Олегу пройтись по тенистой аллее, вытянувшейся вдоль набережной быстрой горной реки Бозсу. Несмотря на еще не жаркое по местным масштабам время года, ее глинистые, поросшие уже пожухлой травой берега были, как пляж где-нибудь в Сочи или Ялте, усеяны отдыхающими людьми. Мимо них сновала, бегая среди расстеленных газет с провиантом, шумная ребятня. Некоторые девчонки в цветастых плавках и дрожащие от холода мальчишки в длиннющих черных сатиновых трусах, по всей вероятности, без удержу купались в течение всего дня. Их вид и цыпки на теле явно свидетельствовали о том, что желто-глиняная вода быстрой горной реки была холодной. Но здешние пацаны, не обращая на это практически никакого внимания, ныряли в ледяную речку с перил невысокого моста, прыгали, долетая чуть ли не до середины, с так называемых «тарзанок» – своего рода самодельных качелей, привязанных к нависавшим над водой веткам деревьев. Некоторые же, достаточно вольготно развалясь внутри накачанных автомобильных камер разного размера и предназначения, путешествовали по Бозсу, катясь по ее течению куда-то вдаль. Откуда брал начало этот нескончаемый детский караван продрогшей ребятни, мерно выплывавший из-под нависавшего прямо над водой моста, Олегу видно не было. Но, судя по тому, что время от времени прямо на аллее их с Сергеем обгонял кто-либо из покрытых крупными мурашками купальщиков, катя перед собой огромный надутый черный круг, иногда несусветных размеров, можно было предположить, что место спуска на воду располагалось где-то поблизости.

Пройдясь так несколько минут, выкурив как всегда сигарету на свежем воздухе и посмотрев издалека на ботанический сад, экзотические заросли деревьев которого подступили и даже наклонились над самой водой, они вновь сели в раскалившуюся на солнце машину и уже минут через пять были в нужном месте.

– Хорошо, что ты приехал пораньше, – сказал, издалека увидев его, Окунь, по всей вероятности давно хлопотавший здесь и по-военному четко отдававший приказания беспрекословно подчинявшимся его командам, как батраки баю, вышколенным официантам. Один за другим, они несли и бережно ставили на застеленный белой крахмальной скатертью широкий низкий стол у самой воды бесчисленные тарелки и блюда с самой разнообразной едой.

– Я, знаешь ли, пока все наши сюда дойдут своей неторопливой походкой, а живем мы все здесь совсем рядом, считай в десяти – пятнадцати минутах ходьбы, постараюсь ответить заодно и на некоторые твои вопросы. Потом, если будет что-то неясно, расскажу тебе при следующей встрече. Тем более что в Москве я бываю довольно часто. Так что увидимся обязательно. А сегодня не очень хочется грузить всех присутствующих нашими историко-политическими проблемами. Так ведь? Я думаю, что и ты не слишком расположен слушать все время о событиях старины глубокой. Пора и современными проблемами заняться. Не одной же работой заполнять свое время. Она может и подождать. Работа, как говорят здесь, не мужской орган, может и подольше постоять. Потом учти, у нас – не Россия и не Москва. Местные жители, наверно, в силу географических условий, ленивы, все делают не спеша, пытаясь получить при этом от каждого дня, предоставленного им Богом или Аллахом, удовольствие. Потом, что, на мой взгляд, совсем неплохо, основная масса проживающих в Азии людей – неважно, узбеков, русских, татар, армян, евреев – это, считай, гедонисты и даже чревоугодники, если хочешь. Едят у нас постоянно, куда бы ты ни пришел и в какой дом хоть на минуту бы ни заглянул, тебя в любом случае пригласят поесть, как следует угостят, а чаем уж напоят всегда. Оглянись вокруг и увидишь, что здесь много полных, даже толстых людей. Почему? Да потому, что едят очень много мучной пищи: манты, самса, лагман, чучвара… Все очень вкусно, но жирно и вредно. Один плов только, если задуматься, чего стоит, а особенно если его есть ежедневно. А если к плову добавить еще шашлык, армянский хаш, хашламу и т. д., то можно легко догадаться, почему столько выходцев из республики предпочитают проводить отпуск на водах. Кисловодск, Железноводск, Пятигорск – любимые места отдыха ташкентцев, особенно зажиточных. Желудок, печень, почки – у большинства от такой жирной и тяжелой пищи после сорока лет ни к черту. Потом еще воды пьют люди мало. Жарко все время, дискомфортно. Но и спиртного здесь употребляют, в отличие от России, совсем немного. Не принято, да и климат не располагает. В основном поэтому лучше всего идет чай, чаще зеленый. Впрочем, я что-то разговорился. Пора вернуться к нашим баранам, пока есть немножко времени, – дав очередные указания официантам, оборвал свой рассказ, который он мог продолжать бесконечно, Окунь.

– Да, кстати, ты видел в нашем музее, как я тебе посоветовал, «Купальщицу»? – резко остановившись на полпути на кухню, вдруг спросил он.

– Ну, естественно, видел, как я мог проигнорировать такой замечательный совет, – ответил ему Олег, не ожидавший такого внезапного перехода к другой теме. – Совсем недавно видел. Буквально пару часов назад. Меня при этом откровенно удивило, что, в отличие от вас, проводившая нашу экскурсию в музее симпатичная искусствоведша, оказывается, вообще не знает историю этой картины, которую вы мне рассказали. Хотя, откровенно, я и не спрашивал ее об этом. Но удивлен, что ее рассказ был, что называется, совсем не в ту степь. Какие-то идеологически выдержанные, как в «Большой советской энциклопедии», сведения о заботе руководства республики и партийных лидеров о музейных ценностях и тому подобная демагогия.

– Да ни хрена они вообще не знают. Ни в жизни, ни в искусстве. Заучили по паре цитат классиков, а так в основном эта публика только своими делами занималась всегда, причем исключительно денежными. А все остальное – от лукавого. Да это не только в искусстве, оглянитесь и увидите, что подобное кругом, сплошь и рядом.

Понимаете, – немного задумавшись и почесав седой затылок, добавил Окунь, глядя своими жесткими, пронзительными глазами в лицо Олега, – я давно убедился, еще когда совсем молодым человеком у генерал-лейтенанта НКВД Павла Судоплатова, выдающегося советского разведчика, главного организатора ликвидации за рубежом Льва Давидовича Троцкого, пятнадцать лет находившегося, вплоть до последнего времени, чуть ли не в камере смертников в заключении, что жизнь у каждого человека такова, каков он сам. И она абсолютно не зависит от того места и того положения, которые он занимает по разным на то причинам в нашем замечательном обществе. Как часто повторяет мой приятель Илья Крючков, тоже наш работник, у нас в стране, чтобы добиться успеха, не нужно казаться шлангом, нужно им быть. Вот в этом-то все дело. Интересный человек – интересная у него жизнь. Пустой – пустая, как кувшин. Мерзавец – мерзкая, ужасная. Трус – страшная. И так далее, и тому подобное.

А этим горе-интеллигентам, вы уж извините, лишь бы гонорар свой за все про все покруче сорвать, да еще обскакать в должностях тех, кто поближе, а все остальное побоку, пропади оно пропадом. Ничего больше не интересует, кроме денег. Тоже мне, творческая интеллигенция называется. Не ведают в основном, что творят. В том-то и беда, что у нас настоящей интеллигенции нет или почти нет. А может, и впрямь, как сейчас многие говорят, ее до основания выбили после революции. А нынешние сплошь и рядом одни конъюнктурщики, приспособленцы, особенно прославленные идеологи-гуманитарии, только щеки и умеют надувать. Еще и космополиты настоящие, как их Сталин называл. Да и ваш брат журналист совсем измельчал. С серьезным публицистом нынче в обществе напряг пошел. В данном случае, Олег, я тебя не имею в виду. Судя по публикациям, ты глубоко копаешь, серьезно к своему делу относишься, поэтому, видно, и нет у тебя хором каменных и дачи в ближайшем Подмосковье.

Эх, не везет нашей стране. Совсем не везет. Появился было на ее политическом Олимпе один приличный, интеллигентный, грамотный человек, который много знал и многое мог бы поправить в нашей жизни. Я имею в виду Юрия Владимировича Андропова. Да и тому не довелось прожить в качестве нашего кормчего хотя бы самую малость. Он уж наверняка не хуже любого Дэна китайского вырулил бы. Ан, нет. Не суждено было.

Ну да ладно, – скомандовал он вновь сам себе, прервав свои размышления о жизни и повторив свое любимое высказывание еще раз, – вернемся, наконец, все же к нашим баранам. Так вот, касаясь твоей иконы Спаса Нерукотворного, которую ты с женой ищешь, как ты говорил, и которая по чьей-то версии и твоим предположениям после революции из Оренбурга перекочевала в знаменитую коллекцию прожившего еще некоторое время в Ташкенте Великого князя Николая Константиновича Романова, сосланного августейшей семейкой в Среднюю Азию и пережившего здесь своих родственников. Скажу тебе сразу: я навел некоторые справки и теперь практически уверен в том, что ваша семейная реликвия к семье Романовых не имеет ровным счетом никакого отношения. И никогда, повторяю – никогда, его законная жена Надежда фон Дрейер не привозила ему ничего подобного. Рассказанная тебе версия, думаю, под собой имела лишь то основание, что пару раз за время их жизни в Туркестане она все же ездила в Оренбург к своим родителям, по всей вероятности, заодно навещала друзей и знакомых, возможно, была в гостях и у прабабки твоей неугомонной жены. Однако сведений о том, что из этих поездок жена Николая «Ташкентского» привозила ему что-либо, представляющее историческую или художественную ценность, в природе не существует. Муженек-то ее большой знаток и любитель всего этого был, как известно. К тому же все свои ценности он перечислил в дневнике, который вел очень аккуратно. У него в доме были, конечно, дорогостоящие иконы, старинные, украшенные драгоценными камнями, все в золоте, но Спас Нерукотворный четырнадцатого века среди них не назван, это уж точно. И потом, сам подумай, какой смысл этой Надежде фон Дрейер, дочке оренбургского полицмейстера, во время приезда к родителям брать с собой в Ташкент у подруги ее семейную реликвию, пусть даже очень дорогую. Она что, за много лет угадала, что в октябре 1917 года в России будет кровавый переворот, и решила от красных спрятать не что-нибудь, не семейные ценности, а драгоценную икону своей знакомой, которая, предположим, также предвидела великие перемены. Представляешь себе? Эта Надежда в Оренбург ведь до революции ездила. Так что если придерживаться твоей версии, дорогой Олег, ты уж извини, то тогда можно предположить, что эти обе оренбургские подруги были сумасшедшими. А мы знаем, что это далеко не так. Остается вывод. Угадай с трех раз какой?

При этих словах Окунь от души заливисто рассмеялся, сам довольный своей шуткой и ироничной логикой, с помощью которой ему удалось окончательно разубедить Олега в ложном направлении предпринятого ими с Ольгой поиска. Быстро сбегав на кухню, где полным ходом шли приготовления к организованному сегодня генералом застолью, осмотрев томившиеся в ожидании подачи к столу блюда, заглянул в шкварчавший пловный котел, откуда быстрым, проворным движением знатока извлек с помощью шумовки несколько золотистых кусочков баранины. Ловко подбросив их в воздухе, он ссыпал зажаренное мясо на маленькую тарелочку и с дегустаторской тщательностью съел один за другим.

– О, хош! Джуда яхши! Майли! Хоп, май-ли! – сказал Окунь, обращаясь к стоявшему рядом с ним повару Юлдашу, пожилому человеку в белом переднике и крахмальном колпаке, одетом так опрятно исключительно по случаю ожидания почетных гостей. – Молодец твой отец! То, что доктор прописал!

– Стараемся, худжаин, – ответил, глядя с подобострастием на генерала на чисто узбекский манер Юлдаш-ака. – Не волнуйся, Дмитрий-ака, все будет как надо. Угостишь своих гостей, пальчики оближут. Старый Юлдаш свое дело знает. Тебя никогда не подведет.

Ответ повара, по всей вероятности, полностью удовлетворил суетливого Окуня. Поэтому, небрежно проведя салфеткой по сальным после баранины губам, он поспешил выйти из душного и жаркого кухонного помещения на воздух, туда, где рядом с накрываемым столиком близ воды в тени лип и ореховых деревьев стоял в ожидании его Олег.

– Давай посидим немножко, в ногах правды, как мы знаем, нет, – сказал он, пододвинул журналисту видавший виды деревянный стул на металлических ножках и, взяв такой же точно себе, продолжил беседу. – Знаешь, тот, кто тебе в голову вложил версию насчет того, что после революции ваша семейная икона якобы находилась в коллекции Великого князя, видно, слышал звон, но до конца в этом не разобрался. Дело в том, что похожая икона некоторое время действительно находилась в руках Николая Константиновича. Он даже ухитрился назло своей венценосной семье распотрошить ее как обыкновенный грабитель. Понимаешь, взял попросту и вытащил из серебряно-золотого оклада, украшавшего икону, драгоценнейшие камни: сапфиры, алмазы, рубины, изумруды, бриллианты… Причем каждый, судя по всему, не меньше голубиного яйца. Ценности невероятной. Но сделал он это совершенно по другой причине и совсем не потому, что хотел иметь их в своей коллекции. Хотя он-то, хорошо и далеко не понаслышке знавший свою романовскую родню, в отличие от своей жены и прабабки жены твоей, мог, конечно, предвидеть крах династии и, соответственно, крушение империи. Интересный мужик был, судя по всему, с настоящим мужским характером, со стержнем от макушки до копчика. Себя уважал непомерно. Честолюбив был.

Так вот, если тебе это интересно и тема не надоела, то скажу абсолютно точно, что Великий князь Николай «Ташкентский», как я его называю, потрошил как жулик с «тезиковки» (у нас здесь есть в городе такой рынок, отцом-основателем которого Николай Константинович-то как раз и был), желая по-настоящему сбыть за рубежом добытые из своей семейной реликвии таким варварским путем драгоценные камни. Но икона та была не ваша, как я уже говорил, а совсем-совсем другая. Правда, тоже семейная. Вот за это кощунственное деяние: домашнее воровство и многое другое, связанное с этой семейной иконой, Великий князь – внук императора Павла и двоюродный дядя последнего самодержца российского Николая Второго и был, как выясняется, изгнан августейшей семьей, сослан вначале в Оренбург, а потом и в Ташкент и даже объявлен клептоманом, психически больным человеком. Хвор был, как говорили и писали тогда, на голову. Вот такая, дорогой мой, история получается.

Скажу тебе больше. Этот Романов вовсе не умер от лихорадки или скоротечной чахотки, как все, согласно официальной версии, по сей день думают. Так было, видимо, в то время нужно новой власти. Судя по всему, на самом деле его, как и всех порфирородных его родственников, только заметно позже, действительно расстреляли – поговаривали, по приказу туркестанских комиссаров. Даже несмотря на то, что он выделялся из своей родни демократическими взглядами, приветствовал революцию, особенно февральскую, и пользовался лояльным к себе отношением со стороны местных вождей пролетариата и дехканства. Ведь некоторое время Николай Константинович выдавал себя то за рьяного анархиста, то за левого эсера. Однако при всем при том ни с басмаческими главарями, ни с представителями английских спецслужб, наводнивших в те годы Среднюю Азию с целью превратить ее в сырьевой придаток Британской империи, ни даже с белым офицерством, пошедшим в услужение к тем же англичанам и исламистам-моджахедам, он не якшался. Был, как всегда, сам по себе, ни от кого не зависимым человеком. Да и с красными также не сотрудничал, хотя относился к ним, можно сказать, снисходительно. Такой он был человек. Но когда встал вопрос о передаче им молодой власти Советов в Туркестане собрания картин из его дворца, он моментально поменял свои взгляды, а потом и вовсе откровенно послал представителя комиссаров, что называется, на все четыре стороны. При этом одно из полотен своей богатой коллекции Романов, видимо, заранее предчувствуя такой поворот событий, много раньше ухитрился спрятать так, что найти особо дорогую ему картину смогли чуть ли не через полвека. Догадываешься, что это была за картина? Конечно, та самая «Купальщица» Беллоли, которую ты сегодня лицезрел в нашем музее искусств. Шуму тогда в республике было столько, что даже я хорошо все помню. Эта находка и заставила вспомнить о том времени и заодно помянуть незлым, тихим словом невинно убиенного Великого князя Николая Константиновича Романова, волею судьбы заброшенного на окраину империи.

О внезапном исчезновении этой картины знали и раньше. Ведь у проводивших обыск в его дворце красноармейцев, милиционеров и местных чекистов, да еще их помощников – «красных палочников», была обстоятельная опись всех собранных во дворце Романова произведений и ценностей. Они хватали тогда далеко не все, что попадалось им на глаза. К этому делу и тогда подходили серьезно. К тому же у самого Николая «Ташкентского» было в городе немало «доброжелателей», которые давно положили глаз на собранные им ценности. В то революционное время настроение у людей преобладало восторженно-романтическое, многие из них искренне верили, что вот поделят они все, что угнетателями было нажито и накоплено с помощью их непосильного, рабского труда, и заживут, как в сказке. А «паразитов-захребетников» – к стенке или отправят куда подальше. Время, конечно, расставило все по своим местам, но не так быстро. А во время обыска эту картину нигде обнаружить не удалось.

Кстати, пока не забыл, подробности, если тебя, Олег, конечно, заинтересует эта проблема, ты можешь узнать у одного московского историка, который долгие годы работал в республике. Я имею в виду профессора Александра Ивановича Усольцева. Найдешь его легко в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза, где он, думаю, и сейчас преподает. Он немало научных работ посвятил тому периоду. Одна из его монографий, по-моему, так и называется, если память не изменяет, «Из истории гражданской войны в Узбекистане». А еще популярная у нас здесь его работа «Басмачество: правда истории и вымысел фальсификаторов». Он еще доклады партийному руководству республики частенько писал, ну и, конечно, доступ к архивам имел. Писал много и интересно. Захочешь – встретишься. Захочешь – почитаешь. А нет, так на нет и суда нет.

Олег с большим удивлением услышав упоминание имени тестя, хотел было вставить слово, но не тут-то было. Остановить Окуня было совсем нелегко.

– Что же касается остального, – продолжал с увлечением старый чекист, – мне, во всяком случае, известного, то практически все в доме Николая Романова было реквизировано. Способствовало этому, конечно, и то, что бесчисленная челядь его великолепного дворца в немалой степени помогала изъятию его многочисленного имущества – золота, драгоценных камней, денег и художественных ценностей. Когда-то обласканные Великим князем садовники, горничные, поварихи, конюхи и т. д. и т. п. с огромным удовольствием писали доносы, сообщали все, что знали о своем хозяине, и безграмотным милиционерам, и в ЧК. Думали, видно, что его богатство им достанется. Ан, нет. Жестоко просчитались, у них в результате у самих забрали все, что возможно. И не только им, но и их детям досталась далеко не сладкая доля. Их же все окружающие ненавидели больше, чем их хозяев. Это сейчас их потомки – выжившие из ума проститутки, алкаши, «стовосьмые», бродяги, некоторых из которых вы, вероятно, уже видели, когда ездили на местное кладбище, строят из себя пострадавших за любовь и преданность царственной особе и орут об этом во все горло на каждом перекрестке, требуя к тому же от государства возмещения за нанесенный им огромный моральный и материальный ущерб. А уж родители их, те и вовсе, как показала жизнь, далеко не были его приверженцами и защитниками. Завидовали, само собой, безмерно и бесконечно. Вот Бог и наказал их. Мало кому из этих людей удалось за рубеж скрыться, да и возможности такой у них, скорей всего, не было.

Только его жена, урожденная Надежда фон Дрейер, которая многие годы потом нищенствовала и которую, насколько я знаю, бандит один местный, зверюга настоящий, тоже, видно, чего-то у нее искал или выяснить хотел, – не знаю, порешил в конечном итоге прямо на кладбище. Только его жена, действительно, могла что-то знать и рассказать, но унесла тайны с собой в могилу. Несмотря на все унижения, кошмары и страдания, которые прошла и перенесла после смерти мужа в ходе бесконечных чисток, она сохранила ему верность и преданность до конца дней. Могла бы, например, думаю, выложить бандитской своре, которой заправлял в те годы сынок бека – одного из прошлых басмаческих главарей по фамилии Чернов, а по кличке то ли Гюрза, то ли Старая Гюрза, не помню, все, что знала, про ту же картину, хранившуюся в тайнике Николая Романова во дворце. Ее б точно тогда не тронули, да еще бы и денег немало дали, и дожила бы она «божьим одуванчиком» свой век спокойно. Так нет же, достоинство имела, честь врожденную. Вот и порешил ее бандюга прямо на кладбище И в ЧК в свое время ничего не рассказала. А ведь многое знала. У него ведь, у Романова, и вклады были за рубежом, которые и по сей день в швейцарских банках лежат, да и недвижимость. Он же богатейший человек в России тогдашней был. А она и сама всем этим не воспользовалась, да и дети ее не смогли к папашиному сокровищу даже прикоснуться и, скорее всего, даже не знали, как это сделать. Так что, имея в заначке неслыханные капиталы, ушла на покой обыкновенной нищенкой. Почему? Истории это неизвестно.

Что касается молодого бандита, головореза, порешившего жену Великого князя, то его звали, кажется, Вогез? Он-то как раз и был приспешником этого басмаческого потомка со змеиной кличкой. Мне как-то сообщили, по-моему, министр внутренних дел, не помню, что после тех событий он не раз сидел – кражи, похищения людей, вымогательства, бандитизм и все такое прочее. Министр Яхъяев мне еще рассказывал, что вскоре после убийства жены Великого князя его во всесоюзный розыск объявили. И что, по данным оперативников, этот тип скрывается у родственников где-то в Армении. То ли в Ленинакане, то ли в Кировакане, но не в столице. В Ташкент ему путь заказан навсегда по многим причинам, и он это прекрасно знает. Так же как его главарю, басмаческому последышу с русской фамилией. Надо же, склероз замучил, забыл его имя.

Так вот, Олег, я неспроста вспомнил всю эту историю. И не для того, чтобы развлечь тебя перед нашим пикником. Я думаю, что все это и к вашей семейной истории с иконой имеет какое-то отношение. Во всяком случае, та это или нет, но икону именно с таким названием, то есть Спас Нерукотворный, этот бандит Вогез искал, как выясняется, много лет. Нашел или нет, не знаю. Но знаю, что прослышал про нее и о том, что она драгоценная, он от одного человека по фамилии Соломонов, который в свое время общался и с той же Дрейер, да и, судя по всему, с твоей родственницей. Скорей всего, это была или мать твоей Ольги, или ее бабушка.

Скажу тебе больше, – подливая чай в небольшие пиалы, продолжил Окунь. – Соломонов после войны вернулся в Ташкент из немецкого плена, теперь алкаш законченный, был завербован нашими контрразведчиками еще во время своего пребывания в фильтрационном лагере в Австрии. Задачей его было следить и докладывать куда следует не только о тех, с кем вместе возвратился в Среднюю Азию, но и о военнопленных, а их здесь в послевоенные годы было совсем немало – немцев, австрийцев, японцев, румын, итальянцев… Они, например, строили тогда нынешнюю гордость республики – театр имени Алишера Навои, возведенный по проекту академика Щусева, комплекс домов на улице Шота Руставели – военный городок, осваивали Голодную степь, реконструировали проведенный на свои собственные средства еще тем же Великим князем Николаем «Ташкентским» обводнительный канал, названный им именем Романова – сейчас это канал имени Калинина, и многое, многое другое. Я неплохо знаю их семью. У его дочери, Ритки Соломоновой, скорей всего из-за отца, семейная жизнь не сложилась, наперекосяк пошла, хотя сама она получила высшее образование, стеснялась отца, молвы соседской боялась и вышла замуж за инвалида Отечественной войны, потерявшего ногу где-то на фронте. А сын этого Соломонова – ныне полковник медицинской службы, заведующий кожно-венерологическим отделением в военном госпитале, известный, уважаемый в республике человек, а уж его дочери, красивые женщины – Тина и Дина, прямо как «Зита и Гита» в безумно популярном здесь индийском фильме, толковые, как говорят, инженеры-строители. Я не раз бывал у них в гостях, очень гостеприимные, хлебосольные люди. Да и сам этот Соломонов, бывший пленный, думаю, мог бы быть вполне на уровне, но жизнь его сломала. В семье не ждали. Потом на работу с огромным трудом устраивался. Да еще, пытаясь скорей всего заработать, заигрался с бандитами. Вел двойную, если не тройную жизнь и игру. И конец его был, соответственно, предрешен.

В Узбекистан еще во время войны и тем более в первые послевоенные годы много всякой швали набежало. Здесь даже одно время поговорка ходила, что ворье сдало немцам в войну Одессу, а оккупировало Ташкент. Соломонов при нашем Музее искусств отирался, работал там даже в каком-то качестве. Вот в поисках денег и связался он, скорей всего, с этим Вогезом. Давал ему на реализацию краденое, в том числе, думаю, и из того же музея. Скупал у людей, с которыми общался, камешки разные, золотишко, для «баловавшихся» им в работе зубных врачей. У менял что-то доставал, которые в оккупированных районах страны, когда нормальные люди кровь на фронтах проливали, используя бедственное положение людей, за хлеб выторговывали себе целые состояния. У тех же мародеров, обшаривавших трупы немецких солдат на фронте после сражений и ухитрившихся набрать гирлянды фирменных часов – «Павел Буре», «Докса» и других известных еще с царских времен швейцарских и других европейских фирм, в том числе и золотых, и со светящимся циферблатом и фосфорными стрелками. А уж Вогез и его подельники, соответственно, платили ему. Может, немного, но на жизнь бедолаге хватало вполне.

С ним-то как раз, судя по всему, Соломонов тоже заигрался, как и с нашими органами, связь с которыми он стал афишировать с целью шантажа тех же бывших пленных, вымогал у них деньги, ценности. Так что и с этой стороны его бы ждал примерно похожий конец. Но бандит оказался более быстр на расправу, чем государственная машина. Причиной же окончательной стала, думаю, та же «Купальщица», которую Соломонов обещал добыть во что бы то ни стало, но слова своего так и не сдержал. Не смог, несмотря на все свои старания, выяснить, где находится тайник Великого князя. Обещал, обещал. Тянул из года в год. Но так и не узнал. А уж когда во дворце Николая Романова начался капитальный ремонт и за работу взялись реставраторы, штукатуры, маляры, каменщики, столяры и плотники, один из которых случайно обнаружил эту картину аккуратно завернутой в холст и замурованной в ложном окне дворца. Кто знает, может, там еще какие тайники по сей день существуют? Ведь он был великим мистификатором, а уж мастером на такие дела тем более.

Вот и все, что я хотел рассказать тебе, Олег. Если тебе будет интересна эта тема, займешься. Материала у тебя будет пруд пруди. А если моя помощь потребуется, то с удовольствием помогу, чем могу. Что касается вашей семейной иконы, то думаю, при таком усердии вы с женой обязательно ее найдете. Флаг вам, как говорится, в руки. Только, мне кажется, здесь ее искать больше не стоит. Даже если этому уркагану Вогезу довелось напасть на ее след, то скорей всего он ее за рубеж сбыл или какому-нибудь коллекционеру за безумные деньги уступил. Ценность-то, судя по всему, совсем немалая. А вам бы я посоветовал продолжить свои поиски, связавшись с известным коллекционером, лучше западным, а еще лучше – с именитым искусствоведом, знатоком русской иконописи. Он-то вам и укажет ниточку, ухватившись за которую и выйдете на настоящий след Спаса Нерукотворного.

С этими словами Окунь, энергично встал со стула и, резко развернувшись, направился к ступенькам, ведущим с тротуара вниз прямо в заведение, где компания собиралась пообедать. Олег пошел вслед за ним. И поравнявшись с генералом, задал ему еще один вопрос.

– А как же все-таки обнаружилось это ложное окно во дворце?

– Чистая случайность. В бригаде строителей-греков из ремонтно-строительного управления Главташкентстроя, которая занималась реставрационными работами в тогдашнем Дворце пионеров, был наблюдательный, дотошный штукатур – узбек Бахтияр Ходжаев. Так вот он, сдирая старые слои, простучал стенку своим видавшим виды шпателем, а потом молотком. И понял, что там за старыми слоями краски какая-то пустота находится. А поняв это, не успокоился, стал расследовать дальше. Остался даже после работы. Когда все остальные члены бригады ушли домой, ободрал этот кусок штукатурки, маскировавшей ложное окно, аж до самой кирпичной кладки. Увидев кладку, тут же понял, что ее следует непременно разобрать: несколько рядов кирпичей были положены друг на друга даже без всякого цемента. Надеялся, видно, клад найти. И нашел, но не тот, который искал, а, в некотором роде, покруче. Потому что вскоре, разобрав сложенные на скорую руку полстолетия назад кирпичи, некоторые из которых были даже саманными, штукатур неожиданно для себя и всех других увидел в просвет холщовую ткань. Ну, уж после этого Ходжаев развалил, естественно, все окно до подоконника и достал из этого исторического тайника припрятанную в восемнадцатом году Николаем Константиновичем от глаза дурного «Купальщицу». Эта находка принесла штукатуру большие почести, карьерный рост и уважение. Его благодарил тогда первый секретарь ЦК республики товарищ Шараф Рашидов, о нем писали в газетах, говорили по радио и телевидению. После этого он больше не работал на стройке штукатуром, успешно закончил учебу в Политехническом институте, сейчас – заместитель директора самого крупного в Ташкенте пивного завода, что недалеко от Алайского рынка. Так-то вот бывает в жизни, дорогой мой!

Нина, ты не туда смотришь, мы давно здесь, – крикнул, стоя внизу у самых ступенек, Окунь, помахав при этом рукой тем, кто стоял наверху.

Олег, задрав голову, посмотрел наверх, где на тротуаре у спуска стояла группа солидных немолодых людей, в основном женщин. Они стали медленно, каждой ногой, тем более на высоком каблуке, будто бы пробуя на крепость узкие бетонные ступеньки, спускаться в экзотический кабачок у воды, под водительством жены Окуня Нины – дородной, красивой еще, несмотря на возраст, полноватой, породистой женщины. А Олег, в ожидании гостей стоявший внизу этого альпинистского пути возле генерала, вдруг неожиданно для себя, но абсолютно точно зная, что ответ будет безумно интересен его жене и ее матери, спросил его:

– Скажите, а как погиб этот Соломонов? Что-нибудь об этом известно или нет?

В принципе ответ на этот вопрос мало что значил для него самого и ничего не давал для совместного их с Ольгой поиска иконы, но вся история, рассказанная ему генералом, была настолько загадочна, таинственна и интересна, что над обычно присущим ему прагматизмом взяло верх обычное человеческое любопытство, а уж журналистское – тем более. Вдобавок ко всему, никогда не подводившее его ранее шестое чувство подсказывало, что во всем этом есть что-то такое, пройти мимо чего он не имел ни морального, ни профессионального и даже человеческого права. Это он понял точно.

Однако Окуню отвечать в этот момент на очередной вопрос столичного гостя было уже некогда. Он протянул вперед и вверх свои жилистые руки и поймал ими упавшую в его объятия с нижней ступеньки спуска жену. Потом, таким же почти образом, и всех остальных гостей, пробиравшихся вниз по неудобной, перекошенной в некоторых местах бетонной лестнице. Наконец эта достаточно сложная преграда была ими без потерь преодолена. Шумной кучкой все собрались на небольшом пятачке, чинно поздоровались. Не откладывая дела на потом, генерал познакомил всех с известным московским журналистом, заинтересовавшим, судя по всему, практически всю его светскую компанию. Потом все стали неторопливо, один за другим, усаживаться за давным-давно ожидавший их, уже накрытый низкий, но широкий стол, по просьбе генерала установленный чуть ли не у самой бурлящей воронками воды на специальном деревянном помосте. Олег тоже последовал их примеру. А потом и сам организатор пиршества, немного поговорив перед этим с официантами и, по всей вероятности, еще раз с уважаемым хозяином этого престижного в городе заведения, все передние зубы которого ослепительно блестели на солнце золотыми коронками, уверенно расположился на застеленной ярким плетеным ковриком довольно широкой скамейке с жесткой деревянной спинкой, рядом со своей женой – в торце красиво накрытого, блюдоносного дастархана. И тут же взял на себя роль тамады.

Поприветствовав, как полагается, всех присутствующих, пожелав им и их близким и родственникам здоровья и успехов во всех делах, ввернув для поддержания разговора в свои дежурные тосты пару-тройку, по-видимому, всем гостям известных шуток на узбекском языке, Окунь слегка наклонился к Олегу.

– Сейчас, старина, так ведь вы, журналисты, зовете друг друга, я еще один тост скажу, третий, как полагается, а когда все примутся за еду, отвечу на твой последний вопрос. Годится?

– Конечно, годится, – обрадовался Олег, быстро опрокинув рюмку неплохого узбекского коньяка и зажевав ее кружочком свежайшей конской колбасы – казы и отломленным от только что принесенной из тандыра горячей узбекской лепешки солидным куском, густо намазанным им таящим на глазах сливочным маслом и черной икрой.

Не успел он доесть свой узбекско-европей-ский бутерброд и замечательный ферганский салат из зеленой, совсем не горькой редьки с поджаренным золотистым лучком, как генерал уже произносил обещанный тост за родителей всех присутствующих за столом, пожелав при этом всем, кто из них жив, здоровья, а относительно тех, кого уже нет, – вечной памяти.

Выпив со всеми за третий тост тамады, прилично закусив его ароматным лагманом, Олег вдруг уловил почти невидимый жест генерала.

– Так вот, старик, хотя мне и неясно, зачем тебе этот покойник Соломонов сегодня сдался, я все же в двух словах скажу тебе о его бесславном конце, – наклонившись к Олегу, почти шепотом ответил на заданный вопрос генерал. – Извини, конечно, повторюсь, но я думал, что это тебе абсолютно неважно. Я уж так, заодно, как говорится, даже случайно его фамилию вспомнил. Так вот, его повесили около мастерской, где проходили уроки труда в школе № 25, что на улице Шота Руставели. По-моему, это было где-то в апреле, в тот год, когда обнаружили картину в загашнике Великого князя. Направляясь проверить отдельно стоящее помещение мастерских для уроков труда, где частенько после уроков оставались некоторые школьники-старшеклассники, чтобы выпить вина, в основном дешевый местный портвешок, типа «Бухори», или сухонькое «Хосилот» по семьдесят копеек бутылка, а то и покурить распространенную здесь травку, завуч школы Лидия Ивановна Сергеева – заслуженная учительница республики, известный в городе педагог-историк, воспитавшая не одно поколение уважаемых в республике людей (она и сейчас успешно работает, хотя и на пенсии), которая в то время была по совместительству нашим внештатным помощником, первой его обнаружила и сообщила об этом страшном происшествии куда следует. Наши работники вместе с милиционерами местного отделения быстро убрали все следы, чтобы не только избежать лишней огласки и совсем никому не нужных слухов в городе, но и заодно уберечь школьников от эмоционального стресса.

Подозрение с самого начала пало на молодого тогда дружка Соломонова, нынешнего вора в законе Вогеза, о котором я тебе уже говорил и который довольно часто в компании таких же головорезов, как и он, в этой школе на полянке за мастерскими курил анашу. Да еще на их общего бандитского предводителя с русской фамилией – сына одного из басмаческих главарей прошлого, по которому тоже веревка давно плачет, с весьма странной кличкой: то ли Гюрза, то ли Старая Гюрза. Хотя, может, он здесь и ни при чем. Как выяснилось позже, этот Гюрза вообще оказался ставленником чуть ли не исламских фундаменталистов, осевших после окончательного краха басмачества незадолго до войны вначале в Афганистане и Пакистане, а потом кто в Иране, а кто и в Ираке. А бандитствовал он так, думаю, для прикрытия своей истинной сути. Но долго с этим делом не разбирались, следствие во многом было формальным, и довольно скоро милиционеры повесили эту историю с Соломоновым вовсе не на него и не на Вогеза – не было у них соответствующих доказательств, – а на совершенно другого местного авторитета Артура. После соответствующей тому времени процедуры допросов с пристрастием он признался, в конце концов, в совершении и этого злодейского преступления. Ему, видно, все равно было, поэтому и взял грех своих друзей на душу. В воровских кругах Соломонов, если память не изменяет, его звали Генрих, был известен по какой-то неведомой причине под погонялой «Гена-коллекционер». У нас же в документах ходил под псевдонимом «Сальери». А где теперь скрывается Гюрза, внешне выглядевший тогда довольно презентабельно, даже интеллигентно, неизвестно. Светлое, малость белесое лицо, невысокого роста, симпатичный парень. Довольно красивый издалека, но при ближайшем рассмотрении производит, как мне рассказывали, просто отталкивающее впечатление. И, прежде всего, скользким своим змеиным взглядом и колючими водянистыми глазами. Жив ли он сейчас или отправился следом за Соломоновым, я, честно говоря, не знаю. Про его приспешника Вогеза я тебе уже сказал. А Соломонова, к тому времени окончательно опустившегося пьяницу, вскоре похоронили на старом Боткинском кладбище, недалеко от места, где похоронены Надежда фон Дрейер и ее супруг – член августейшей семьи Великий князь Николай Константинович Романов, да и теперь уже многие другие герои той далекой истории.

– Дима! Ты что-то совсем нас забыл, разговором увлекся, не развлекаешь гостей, да и функцию тамады оставил почему-то. Так нехорошо. Мы все ждем. Нам даже скучно стало без твоих шуток и анекдотов. Женщины просят, не оставляй нас без внимания, пожалуйста, – обратилась к Окуню с другой стороны стола красивая, энергичная, темноволосая, гладко причесанная женщина.

– Успокойся, Тамарочка, все успеем, а уж наговоримся вдоволь, обещаю, – мгновенно ответил ей генерал, явно почувствовав справедливость укора и даже слегка при этом смутившись. – Времени у нас сегодня хоть отбавляй, мы же никуда не спешим. Посидим столько, сколько захотим.

И Окунь вновь приступил к выполнению обязанностей тамады. Отпив для начала еще глоток коньку, он своим громким, энергичным, с железными нотками голосом и не терпящим никаких возражений тоном взял все в свои руки и вскоре представил друзьям уже более полно своего гостя – известного московского корреспондента, рассказав в невероятных подробностях присутствующим то, чего Олег о себе сам никогда не знал и даже не догадывался.

Потом генерал в таком же духе представил – специально для Олега – каждого сидящего за столом. Полные и подробные характеристики гостей, членов их семей были по-восточному цветистыми.

Впрочем, несколько по-настоящему интересных биографий и событий действительно стоили журналистского внимания.

Олег уже не знал, что ему и делать. То ли сразу начать писать, то ли уснуть здесь же за столом с открытыми глазами. А Окунь тем временем все продолжал и продолжал свою «песню»…

Последней, кого представил зампред КГБ Окунь, была его жена – Нина, красивая полная женщина, одетая в легкое платье с оранжевыми лилиями на черном фоне и явной претензией на светский шик. Она многие годы преподавала английский язык в университете, в свое время с отличием окончила Институт иностранных языков, где ее педагогом и даже наставницей, как понял Олег, ни при каких условиях решивший не выдавать здесь узбекских корней своей жены, была Ольгина бабушка. А историю партии преподавал известный в стране московский, в прошлом ташкентский историк Александр Усольцев, фамилию которого Олег уже не раз слышал и от того же Окуня, и в самолете от академика Полякова, с которым вместе прилетел в столицу солнечного Узбекистана на выездную сессию Академии наук СССР, да и от многих других ученых-историков, бывших в разные годы студентами, аспирантами и докторантами этого выдающегося исследователя, педагога и человека. Ученики его стали, по сути, цветом историко-партийной науки республики и работали в основном в высшей школе на бескрайних просторах страны, от Кушки до Магадана, «с южных гор, – как пелось в песне, – до северных морей».

«Да, – подумал Олег, – молодец все-таки мой тесть. Уважения и известности нашему „патриарху“, как его здесь еще называют, оказывается, не занимать. А чтят как. Я и представить себе не мог такого. Нужно будет обязательно по приезде рассказать ему сразу же. До чего же приятно это будет услышать старикам…»

После бурного и долгого представления разговор пошел в общем-то ни о чем. Каждый время от времени «клевал» в свою тарелку, беседуя попутно с соседом, обсуждая одним им известную проблему.

В довершение встречи, попив хорошо заваренного зеленого чая и закончив интересные разговоры и беседы, застолье благополучно подошло к своему логическому завершению. Разом встали все из-за еще недавно сверххлебосольного стола, о содержании которого остались одни воспоминания. Поднявшись по тем же высоким бетонным ступенькам, вся компания, приятно потирая руками наполненные до отказа животы, решила немного пройтись вдоль набережной Бозсу.

Дойдя по набережной вместе с компанией до шумной и залитой ярким солнцем улицы Навои, Олег за руку распрощался со всеми. Оставил свои московские телефоны. Выслушал несколько рекомендаций Окуня, договорившись с ним к тому же насчет продолжения истории Великого князя Николая Константиновича Романова или в следующий прилет в Ташкент, или по приезде генерала в Москву.

– Знаешь, хотел тебе напоследок рассказать какой-нибудь анекдот из своей копилки, – сказал Окунь, провожая Олега до машины и показывая при этом указательным пальцем на свою наполовину облысевшую седую голову, – но решил вместо этого прочитать гуляющий у нас стишок. Должен понравиться.

И он тут же продекламировал четверостишие и даже не продекламировал, а почти спел на мотив популярной песенки-хита:

«Мы все живем в эпоху гласности, Но ведь закончится она! А в Комитете безопасности Запомнят наши имена…»

Олег рассмеялся, моментально запомнив стишок. Потом помахал всем еще раз на прощание рукой и, хлопнув дверцей раскалившейся на солнце «Волги», давно дожидавшейся его в заранее условленном месте, помчался в свою гостиницу. В прохладном холле он никого из участников и гостей научного форума, к своему удивлению, не обнаружил. Вероятно, что в последний день, как и принято, все они носились как угорелые по местным рынкам. Проскочил по лестнице на свой этаж, зашел в душный и жаркий номер. Настроение было приподнятое. Он повторил про себя последнюю шутку Окуня, вспомнив при этом, что нечто подобное, только прозой, говорил ему перед командировкой в Ташкент его тесть, повторяя: «Поверь мне, я жизнь прожил. Вы все, а ваша компашка особенно, слишком сильно разговорились. Все это скоро закончится и хорошо будет, если никого не тронут. А то будете вместе с вашим дружком – молодым секретарем окружкома Чудиловым куковать до конца дней своих где-нибудь в заранее законсервированном сталинском лагере в Ханты-Мансийском округе, а то и до Березова доберетесь, куда князя Меньшикова сослали. После него там таких уважаемых персон было, наверное, немного».

Вспомнив тестя и его предупреждение, Олег решил заодно во время предстоящей экскурсии по городу заехать на улицу Чехова, чтобы посмотреть, где жили дедушка и бабушка Ольги. Попил немного холодного зеленого чая прямо из слегка надбитого носика небольшого красного с цветами хлопчатника заварного чайника, повалялся, не раздеваясь, полчасика на кровати, а уж потом, как и договаривались, набрал номер телефона Георгия. Тот давно ждал звонка и не заставил себя долго ждать: мигом примчался в гостиницу. Он помог Олегу окончательно собрать и упаковать все его вещи и заранее закупленные хозяйственным водителем Жорки фрукты, овощи, зелень для дома для семьи и уже через час с небольшим они вместе катили по городу, заново отстроенному после сильнейшего землетрясения 1966 года всей страной. Гидом Жорка был отменным, знал обо всем массу интересных подробностей и историй, да и писал он неплохо. Олег, знавший ташкентского собкора много лет, с удовольствием читал материалы Георгия Пономарева, зачастую выдвигая их в качестве лучших на всевозможные премии.

Впечатление от возрожденного из руин Ташкента у Олега было прекрасное – беломраморный красавец-город, восточная сказка. «Тысяча и одна ночь», да и только, – подумал он, проезжая по новым проспектам, проносясь мимо современных кварталов домов. – В таком бы снимать фильмы типа «Один день в Византии».

Для начала Жорка провез Олега по старым улицам центра. Показал улицу Гоголя, здание президиума Академии наук Узбекистана, маленькие одноэтажные дома напротив, в одном из которых до революции жил глава Временного правительства Александр Керенский с родителями. Отец его, по злой насмешке судьбы, переехал затем в Симбирск и работал там вместе с Ильей Ульяновым. Он даже поставил свою подпись в аттестате об успешном окончании гимназии прилежного мальчика, который часто бывал в их семье, а потом умудрился перевернуть мир. В соседнем доме, нынешние жильцы которого вряд ли даже догадывались, что в нем, до того как построить дворец в центральной части города, жил сосланный от греха подальше из Питера в Среднюю Азию Николай Константинович Романов – Великий князь, внук императора Павла и двоюродный дядя царя Николая Второго. На несколько минут остановились в сквере напротив старинных кирпичных зданий старого среднеазиатского госуниверситета, в центре которого на мраморном постаменте красовался Ильич, как и во всех городах страны показывавший вытянутой вперед правой рукой верную дорогу к коммунизму. По словам Георгия, именно на этом постаменте когда-то стоял бюст последнего российского императора.

По непонятной для Жорки просьбе Олега после прогулки по небольшому, тенистому скверу Революции, где они с огромным удовольствием поели леденистого фруктового мороженого в крошечной забегаловке, называемой «Холодок», они заехали на ту самую улицу Чехова, близ Саперной площади. Однако дома, в котором когда-то спокойно и счастливо жила переехавшая после революции в Ташкент из Оренбурга, подальше от красного террора, семья Беккеров – деда и бабушки Ольги, обнаружить им, несмотря на все старания, так и не удалось. Вместо маленького деревянного домика с садом и обвитой хмелем беседкой, в которой частенько собиралась, по рассказам Ольги, их дружная большая семья, давно высилось многоэтажное бетонное здание, каких и в Москве, и по всей стране за последние годы было возведено великое множество.

Отметившись, как и обещал, на этом чуть ли не ежедневно вспоминаемом женой историческом месте, друзья вновь рванули в центр. Большое впечатление здесь произвел на московского журналиста в первую очередь, конечно, возведенный из прекрасного светившегося на солнце белого и розового мрамора музей В. И. Ленина. Экспонатов, в отличие от мест, где каждый камень помнил вождя Октября, в нем было негусто. Да и откуда им было взяться в далеком Узбекистане. Однако само строение заслуживало того, чтоб на него взглянуть, выглядевшее на фоне других зданий чуть ли не как знаменитый Тадж-Махал.

После такой обстоятельной экскурсии по городу, занявшей не так много времени, Олег с Георгием решили пешочком прогуляться по центру. Осмотреться, подышать воздухом, посидеть на скамеечках, а заодно и поговорить о том о сем. Так и сделали, остановив свой выбор на площади возле построенного пленными немцами и японцами по проекту знаменитого архитектора Щусева театра оперы и балета имени Алишера Навои – сказочного, по восточному впечатляющего храма культуры, оформленного великолепными образцами архитектурно-дворцового искусства, в том числе неповторимой резьбой по дереву и по ганчу, которой обрамляли даже зеркала внутренних интерьеров театра. Здесь работал прославленный местный мастер Ширин, именем которого даже назвали одну из городских улиц.

Потом они спокойно посидели на скамейке у фонтана, вечером светившегося разноцветными огнями, сопровождаемыми музыкой, выкурив по сигарете и съев еще по одному пломбиру, в жестких, слегка подгоревших вафельных стаканчиках. Затем неторопливо прошлись по большой парадной центральной площади – Красной. Она завершалась длиннющим фонтаном-водопадом, в котором купалась ребятня. Устав гулять, вновь сели в машину и проехались по старому городу, зашли на восточный базар – огромный, пропахший с древнейших времен всевозможными пряностями, щекотавшим нос перцем разных цветов и крепости, бесчисленными, разложенными на прилавках в мешочках ароматными специями и услаждавший обоняние запахом плова и шашлычным дымом. И наконец, отправились на машине в столичный аэровокзал, такой же светлый и современный, как все новые здания Ташкента. Никого из участников научного форума там еще не было. Поэтому в ожидании всей группы московских гостей и сопровождающих их лиц вдвоем засели напоследок в аэропортовском ресторане. Ни тому ни другому есть не хотелось. Взяли как средство коммуникации бутылку наиболее почитаемого в городе трехзвездочного коньяка и немного закуски. И только приступили к заключительной нехитрой трапезе, как к ним стали неспешно подтягиваться прибывающие сюда же члены выездной сессии, занимая один столик за другим. К столику, за которым вольготно расположились Олег и Георгий, быстро подошел академик Юсупов. Присев и сделав пару глотков зеленого чая, он передал Олегу, помня его просьбу, небольшую книжку, изданную республиканским издательством имени Гафура Гулома, с популярным изложением научных, как выяснилось, разработок Великого князя Николая Константиновича Романова. Юсупов сильно торопился – его ждали московские коллеги по большой Академии. Поэтому, сказав Олегу несколько приятных для него слов и подчеркнув при этом, что на днях непременно будет по делам в Москве, где обязательно сумеет выделить время, чтобы встретиться с журналистом в традиционном для них месте – гостинице Академии наук Узбекистана на Рязанском проспекте, где с превеликим удовольствием прокомментирует все интересующие его факты и сведения и даже детали, связанные с пребыванием в Средней Азии сосланного сюда Великого князя.

Вскоре после ухода Юсупова к ним подсел появившийся как из-под земли академик Юрий Поляков, с которым вместе, даже в соседних креслах в самолете, Олег несколько дней назад летел в Ташкент. Большой любитель и знаток этих мест, не раз бывавший в Узбекистане ранее в качестве корреспондента «Комсомолки», а до этого после войны писавший здесь кандидатскую диссертацию, он мигом бесцеремонно развалился на предложенном стуле. Не прекращая попутно рассказывать о событиях последнего дня, также бесцеремонно, не ожидая приглашения, налил себе рюмку коньяка и выпил. Потом – вторую. Первую – за удачный взлет. Вторую – за не менее удачное приземление. Для прощания с гостеприимным городом ему потребовалась третья, которая под фрукты – дыню и виноград – прошла ничуть не хуже двух предыдущих.

Поговорить и наметить планы на будущее Олегу с Георгием в результате так и не удалось: динамики на двух языках – русском и узбекском – женским голосом с явным акцентом громко объявили о регистрации пассажиров и оформлении багажа на московский рейс. Вытащив из багажника машины Георгия свои нехитрые пожитки и аккуратно уложенные в специальную камышовую корзинку и фанерную коробку с дырками по бокам закупленные на богатом ташкентском базаре фрукты и овощи, Олег вскоре вместе со всей группой в сопровождении дежурной бодро и весело проследовал на летное поле, где участников выездной сессии Академии наук давно дожидался аэробус, чартерным рейсом отправившийся через некоторое время в Москву. Через четыре часа довольно приятного полета, сплошь занятого обсуждением докладов, сообщений, путешествий и конечно же многочисленных приемов и застолий, самолет «Аэрофлота» плавно приземлился в аэропорту «Домодедово». Время полета, на которое так рассчитывал Олег, надеясь полистать некоторые свои записи, прошло, по его представлению, абсолютно бездарно. Поляков, по привычке занявший место у окна рядом с ним, крепко уснул, едва его голова коснулась подголовника глубокого кресла. Глядя на него, Олег поступил так же. Очнулся он уже во время посадки, когда пилот выруливал свой лайнер ближе к стеклобетонному зданию аэровокзала.

…Олег закрыл свой потрепанный временем ташкентский дневник уже под утро. Было, правда, совсем темно за окном, но спать он не хотел. В голове кружились мысли, воспоминания. «Как жаль, что раньше не почитал внимательно все, что записал тогда в Ташкенте, возможно, многих ошибок бы не сделали. Ну да ладно, еще, к счастью, не поздно все поправить», – решил он, забираясь под теплое легкое одеяло. «Сколько интересных встреч было, оказывается… А сколько судеб? Только и пиши, не уставай, твори. Не на один бестселлер тянет… Не зря же великий мэтр Пьер Карден говорил, что интересных фактов и историй в жизни великое множество. Мало людей, способных их обобщить и сделать достоянием широкой общественности. Поистине правда…»

Вспомнил он и свое возвращение домой в то раннее утро.

Выйдя из вместительного жерла отечественного «боинга» вместе с Поляковым, он забрался на заднее сиденье стоявшей прямо у трапа служебной «Волги», встречавшей академика, который жил совсем неподалеку от Олега – на Ленинском проспекте. Посему он без хлопот благополучно добрался до дома на проспект Вернадского уже в семь утра. Жена, считавшая себя совой, еще спала.

Ранний звонок в дверь, конечно, оторвал ее от самого сладкого утреннего сна, но окончательно не пробудил Ольгу. И хотя она, судя по загадочной улыбке и постоянно протираемым рукой глазам, обрадовалась возвращению мужа и приятно удивилась дарам Азии, привезенным из Узбекистана, из объятий Морфея она освободиться в такую рань никак не могла. Она начала бродить, как сомнамбула, по комнатам в легком шелковом халате, задавая, порой невпопад, бесконечные вопросы, одновременно раскладывая фрукты по полкам холодильника.

Олег быстро выложил содержимое своего видавшего виды командировочного портфеля: материалы засунул в ящик письменного стола, а пропахшие потом рубашки – в пластмассовый тазик для грязного белья, который всегда находился в «мойдодыре» в ванной. Затем, слегка сполоснувшись под душем, немедленно последовал примеру Ольги, давно посапывавшей, накрывшись одеялом чуть не с головой. Последнее, что он услышал сквозь сон, был вопрос жены, прозвучавший тихо-тихо из-под одеяла:

– Ну что, узнал что-нибудь? Не без толку, в конце концов, съездил в такую даль? Я не имею в виду твои рабочие дела и чисто журналистские встречи. Ты ж понимаешь?

– Пусто-пусто, – ответил Олег, слегка недовольный уже во сне продолжающимися вопросами и тем, что ему явно не светило выспаться. – Проснемся, расскажу подробно. В общем, все было полезно и интересно, но, как говорится, «не в ту степь». Хотя кое-что есть и для тебя. Например, узнал, как закончил жизнь тот самый Соломонов, знакомый твоих родителей, о котором ты мне не раз рассказывала, да и отец твой его частенько вспоминал. Во-вторых, по всем данным, которые имеются у компетентных людей, это все-таки, как ты справедливо считала раньше, Вогез – тот самый ташкентский уркаган. Так что направление поисков было выбрано точно. Как мне сообщили, он неведомо сколько времени гоняется за вашей семейной иконой и, судя по всему, нашел ее концы. Кровищи, думаю, было пролито за время поисков Спаса им и его сообщниками просто немеряно. Но у него ли драгоценная во всех смыслах реликвия или нет, неизвестно. Ему покровительствует, кстати, какой-то басмаческий отпрыск с русской фамилией, который в свое время был чуть ли не соседом твоих бабушки и деда по улице Чехова. Имени его я не запомнил, а может, никто и не произносил. Ну, а кое-какие приметы назвали. И хотя к делу это особого отношения и не имеет, нужно, думаю, будет обязательно расспросить твоих родителей. Скорей всего, они тоже что-то об этом знают. Наверняка знают. Сейчас он хоть и не молодой уже, но в принципе отъявленный головорез, даже не чета жулику Вогезу. Кличка у него, дай вспомнить, какая-то не совсем обычная, жутковатая даже, но запоминающаяся. Вспомнил. Его называют в определенных кругах не иначе, как Старая Гюрза. Это змея такая страшная в Средней Азии водится. Что-то типа нашей гадюки, но намного серьезней. Укус ее для человека смертелен. И что самое ужасное, о своем нападении гюрза, единственная, пожалуй, из всех, никак не предупреждает свою жертву. Представляешь, с такой встретиться?

Еще вот что. На улице Чехова, где твои предки жили, как ты и просила, был. Но дома их там давно нет. Улица крохотная по московским меркам. Выходит на Саперную площадь, где делают кольцо многие трамваи, в том числе идущие на вокзал. Это все сохранилось, а дома нет. Вместо него бетонная многоэтажка, типа нашей, только окрашенная как соседний с нами дом, в котором товарищ твоего брата Володя Грингауз живет, в зеленый цвет. Еще был на могиле твоих предков на Боткинском кладбище. И хотя твоя мать мне в деталях объяснила, как найти их могилу, нашел, честно говоря, с большим трудом. Помогло то, что в нескольких метрах от их надгробия стоит довольно большой мраморный бюст какому-то ученому по фамилии Былбас. Не знай я этого, никогда бы не нашел. Там все заросло кустарником, какими-то колючками, многолетним ворохом из веток и травы завалено. Я договорился с кладбищенскими работягами, заплатил им как следует, да еще пару бутылок «Столичной» дал для верности. Потом проверил на всякий случай. Они там вычистили, убрали, облагородили, памятник отмыли и надписи бронзовой краской покрыли. Так что теперь все тип-топ. Я потом пришел, цветы положил, как полагается, и даже с администрацией кладбища договорился, чтобы за могилой и дальше ухаживали. Теперь можешь смело успокоить свою нетерпеливую мамашу. Есть повод.

Ну что еще. Еще узнал потрясающую историю о жизни в Узбекистане Великого князя Николая Константиновича Романова, царева дядьки двоюродного, о котором твоя мать не раз говорила. Авантюрист редчайший был. А жена его Надежда фон Дрейер, судя по всему, конечно, к твоей прабабке, да и деду по немецкой линии какое-то отношение имела. Однако драгоценности семьи Великого князя – вовсе не ваша икона, которую мы с тобой ищем. Он был спецом больше по части не иконописной живописи, хотя одну икону в своей жизни распотрошил, а исключительно по женской.

Посоветовали мне в наших поисках не связываться ни с какими Вогезами, Албанцами, людьми со странными змеиными кличками и т. д. А вести дело исключительно с крупными коллекционерами да с искусствоведами, занимающимися проблематикой иконописной живописи примерно того времени, которым, как ты говорила, датируется ваш Спас Нерукотворный. Поинтересней, поспокойней, почище все будет. Я даже вспомнил, что у тебя ведь немало знакомых осталось со времени учебы на истфаке, которые за эти годы по-настоящему стали крупными искусствоведами. Так свяжись с ними, и продолжим дело, завещанное тебе предками, не по старинке, как во времена совка, а цивильно. Да ты, видно, и сама это прекрасно представляешь, и давно поняла, в отличие от меня. Да и твои поездки в Австрию, в Зальцбург, в Инсбрук, в баварский Гармиш-Партенкирхен к твоему брату, в Аугсбург к какому-то коллекционеру были совсем не лишними тогда. Так что давай дерзай и сейчас, а я помогу с превеликим удовольствием. Без коллекционеров и искусствоведов, как я теперь думаю, все равно дело не обойдется. У меня также есть один хороший знакомый искусствовед, которого ты прекрасно знаешь, – Вячеслав Глодов. Попробую с ним связаться в самое ближайшее время.

Вспоминая то утро после ташкентской командировки, Олег накрылся с головой, и что было дальше, о чем еще спрашивала его тогда жена – все ушло далеко-далеко, он заснул.

А когда проснулся, дома уже никого не было. Лишь на кухне в кастрюле плавали давно остывшие сосиски и на сковородке ожидала гречневая каша, бывшая горячей, по всей видимости, часа два-три назад. Не одеваясь, босиком, он промчался на кухню в майке и трусах, и, не пытаясь даже разогреть оставленный ему завтрак, уплел буквально за минуту все то, что заботливо готовила еще недавно его жена, а потом вновь залез под одеяло продолжать смотреть свои цветные сны, в которых, как в калейдоскопе, мелькали навеянные чтением старых записей лица, обрывки разговоров, сцены его встреч с разными людьми в Ташкенте и даже невероятные исторические подробности и факты, которые он нежданно-негаданно узнал там и мог, чуть ли не наяву, представить, прокручивая все это, как в немом черно-белом кино.

Потом на смену персонажам прошлого перед ним, как наяву, предстала вся Ольгина семья: два брата, отец и мать. Следом за ними, будто бы из-под земли выросли одетые как на вечерний прием к президенту дочь Галина вместе с ее противным мужем Иннокентием, не торопясь считающим золотые монеты, сидя за столом своего кабинета на рублевской даче-дворце. Здесь же застенчиво стоял следователь Шувалов, с которым Ольга постоянно вела тайные переговоры, адвокатша Людмила, почему-то в предбаннике кабинета Ряжцева строчила ручкой с золотым пером судебный иск, время от времени задавая вопросы всем окружающим. Поодаль от нее одиноко стояла, как манекен в витрине магазина, немного вытянув вперед правую ногу в ажурном чулке и опершись левой рукой о дверной косяк, его смазливая сотрудница Нелли Петровна Бараева, а за ней еще какие-то люди, лиц которых он как ни пытался, представить себе не мог. Потом почему-то страшная, огромная змея гюрза, выползающая из-под огромного камня, на котором он сидел где-то далеко в горах, позируя перед объективом фотоаппарата своего приятеля Глодова. Олег даже на минуту проснулся, озадаченный таким сновидением. Вспомнил, что сегодня пятница, под пятницу, как с детства ему говорила мать, сновидения всегда сбываются, и еще, что если снится золото, то это к какому-то дерьму, и наоборот.

Успокоившись от такого осознания своего видения и не поняв, к чему бы это, Олег вновь сунул голову под одеяло, разок-другой перевернулся и стал досматривать остальные серии своего цветного фильма.

Телефонный звонок разом прервал сладкие воспоминания Олега, вернув его к реальности. Звонила Ольга.

– Ты что, до сих пор спишь, что ли? – недовольно спросила она. – Собирайся, сегодня поедем к Галке, причем в обязательном порядке. В темпе одевайся, думать некогда. Все давно в сборе. Подробности при встрече. Я буду минут через двадцать, чтоб ты был готов.

– А что, мне на работу, ты считаешь, уже не надо даже ходить, что ли? – раздраженно ответил он. – Ах, извини, совсем забыл, сегодня же не понедельник, а суббота или воскресенье. Всю ночь не спал, работал не покладая рук. Хотел немного пописать сегодня, думал, пока ты пробудешь в институте, я успею хоть что-то намеченное выполнить. Всегда у тебя все неожиданно, все планы мои перекорежила. Не считаешься с моими делами вообще.

– Ты же сам говорил, что идти тебе никуда не нужно, что сегодня ты будешь дома писать очередной опус, так ведь? Знаю я твои планы. Решил с приятелем Ковуном пива попить в вашем излюбленном «Колизее», так ведь? Ничего с Ковуном не случится, обойдется, успеете попить завтра, даю тебе слово. Тем более что завтра как раз воскресенье, а сейчас собирайся. Очень нужно твое присутствие. Пойми, очень нужно. Дело не терпит отлагательства. Собирайся и не морочь голову.

Олег нехотя встал, заскочил в душ, побрился, высушил волосы феном и через двадцать минут был в полной форме.

«Ну, началось, – подумал он, – хорошо еще, если сегодняшним днем все закончится. Все равно позвоню мужикам с работы, чтобы предупредить, что в понедельник меня тоже не будет, что буду писать дома. Не зря же такой сон в ночь хотя и не на пятницу, а с пятницы на субботу приснился. Наверняка раз снилось золото, будет что-то ужасное, желтое и вонючее, чем придется обмазаться. Может, даже по уши. Хотя в моем сне были и позитивные с точки зрения разгадки сновидений моменты. Рубиновый крест, например, который мне почему-то мой дед Филимон на шею повесил. Это, говорят, к добру. Хотя хорошего мало, видимо, предстоит сегодня увидеть, судя по Ольгиному тону. Да еще и с этим Иннокентием, Галкиным мужем, вдобавок ко всему нужно будет встретиться. Лучше бы на самом деле с Ковуном посидели в „Колизее“ и попили „Козела“ по паре-тройке кружек. Да еще и по паре порций люля-кебаба съесть бы не мешало вдобавок. Ну ладно, делать нечего, нужно ехать. Видно, на самом деле что-то из ряда вон выходящее должно сегодня произойти…