"Завещание господина де Шовелена" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)X. ИГРА У КОРОЛЯВойдя к графине, король собирался сделать ей выговор, но он прочел на ее лице дурное настроение, за которым чувствовалось клокотание глухого гнева, вот-вот готового прорваться. Людовик XV был слаб. Он боялся сцен, от кого бы они ни исходили — от дочерей, от внуков, от невесток или от любовницы, — и тем не менее, как все люди, оказавшиеся между любовницей и семьей, он беспрестанно вынужден был терпеть эти сцены. На сей раз он решил предотвратить готовящееся сражение, призвав себе на помощь союзника. И вот, бросив на графиню взгляд — этого ему было достаточно, чтобы свериться с барометром ее настроения, — он осмотрелся кругом. — Где Шовелен? — Господин де Шовелен, государь? — спросила графиня. — Да, господин де Шовелен. — Но мне кажется — и вы это знаете лучше чем кто-либо, — что вовсе не у меня надо спрашивать о господине де Шовелене, государь. — Почему это? — Да потому, что он не принадлежит к числу моих друзей, а раз он не принадлежит к числу моих друзей, то, само собой разумеется, вам следует искать его в другом месте, а не у меня. — Я сказал ему, чтобы он подождал меня у вас. — Что ж, он, видимо, счел возможным не подчиниться приказу короля и, честное слово… хорошо сделал, если решил вас ослушаться, вместо того чтобы, как в прошлый раз, явиться оскорблять меня. — Хорошо, хорошо; я хочу, чтобы состоялось примирение. — С господином де Шовеленом? — спросила графиня. — Со всеми, черт возьми! И, переведя взгляд на золовку графини, притворявшуюся, будто она выравнивает фарфоровые статуэтки на консоли, король сказал: — Шон! — Государь? — Подите сюда, дочь моя. Шон подошла к королю. — Сделайте мне удовольствие, сестричка, прикажите, чтобы тотчас пошли за Шовеленом. Шон поклонилась и отправилась исполнять приказание короля. Госпожа Дюбарри, раздраженно дернув головой, отвернулась от его величества. — Ну вот! Чем вызвано ваше неудовольствие, графиня? — спросил король. — О! Я понимаю, — ответила та, — что господин де Шовелен пользуется полной вашей благосклонностью и что вы не можете без него обойтись, ведь он так жаждет вам понравиться и так уважает тех, кого вы любите. Людовик почувствовал, что гроза приближается. Он решил прервать смерч пушечным выстрелом. — Шовелен, — сказал он, — не единственный, кто относится без должного уважения ко мне и к моим родственникам. — О, я знаю, что вы дальше скажете! — воскликнула г-жа Дюбарри. — Ваши парижане, ваш парламент, даже ваши придворные, не считая тех, кого я не хочу называть, выказывают неуважение к королю и делают это наперегонки, наперебой, забавы ради. Король смотрел на дерзкую молодую женщину с чувством, не лишенным жалости. — Знаете ли вы, графиня, — сказал он, — что я не бессмертен и что игра, которую вы ведете, закончится для вас Бастилией или изгнанием из королевства, как только я закрою глаза? — Ну и что ж! — сказала графиня. — О, не смейтесь, это именно так. — В самом деле, государь? Почему же? — Сейчас я в двух словах приступлю к рассмотрению? вопроса. — Жду приступа, государь. — Что это за история с маркизой де Розен и что за вольность, причем весьма дурного вкуса, позволили вы себе в отношении бедной женщины? Вы забываете, что она имеет честь принадлежать ко двору ее высочества графини Прованской? — Я, государь? Конечно, нет! — Что ж, тогда отвечайте мне. Как вы позволили себе наказать маркизу де Розен словно маленькую девочку? — Я, государь? — Ну да, вы, — раздраженно сказал король. — Ах! Этого еще недоставало! — воскликнула графиня, — я не ожидала выговора за то, что исполнила приказание вашего величества. — Мое приказание?! — Конечно. Не соблаговолит ли ваше величество вспомнить, что вы мне ответили, когда я жаловалась вам на невежливость маркизы? — Честное слово, нет. Я уже не помню. — Так вот, ваше величество мне сказали: «Что вы хотите, графиня? Маркиза — ребенок, которого надо было бы высечь». — Ну, черт побери, слова еще не основание, чтобы делать это! — воскликнул король, невольно краснея, ибо вспомнил, что он произнес слово в слово фразу, только что процитированную графиней. — А поскольку, — сказала г-жа Дюбарри, — малейшее желание вашего величества для вашей покорнейшей слуги равносильно приказанию, я постаралась выполнить это желание так же, как и остальные. Король не мог удержаться от смеха при виде невозмутимой серьезности графини. — Так, значит, это я виноват? — спросил он. — Несомненно, государь. — Значит, я и должен загладить ошибку. — Очевидно. — Идет; в таком случае, графиня, вы от моего имени пригласите маркизу на ужин и положите под ее салфетку патент на чин полковника — чин, которого ее муж домогается уже полгода и который я, конечно, не дал бы ему так скоро, если бы не этот случай; таким образом, оскорбление будет заглажено. — Очень хорошо! Это касается оскорбления, нанесенного маркизе, а как быть с тем, что нанесено мне? — Как? Вам? — Да; кто его загладит? — Какое оскорбление вам нанесли? Скажите, прошу вас. — О! Это очаровательно, и вы еще притворяетесь удивленным! — Я не притворяюсь, милый друг, я вполне искренне и вполне серьезно удивлен. — Вы идете от ее высочества дофины, не так ли? — Да. — Тогда вы хорошо знаете, какую штуку она со мной сыграла. — Нет, даю слово; скажите. — Так вот: вчера мой ювелир одновременно принес нам драгоценности — ей ожерелье, а мне бриллиантовую диадему. — И что же? — Что? — Да. — А то, что, взяв свое ожерелье, она попросила показать ей мою диадему. — А! — И поскольку моя диадема была украшена гербовыми лилиями, она сказала: «Вы ошибаетесь, милый господин Бёмер, эта диадема предназначена вовсе не графине, а мне; доказательство — эти три французские лилии, которые после смерти королевы только я имею право носить». — И таким образом… — Таким образом, оробевший ювелир не посмел противиться приказанию ее высочества дофины; он оставил ей бриллиантовую диадему, прибежал ко мне и сказал, что моя драгоценность перехвачена по дороге. — Ну, и что же вы хотите от меня, графиня? — Вот так так! Разумеется, я хочу, чтобы вы приказали вернуть мне мою диадему. — Вернуть вам вашу диадему? — Конечно. — Приказать дофине? Вы с ума сошли, дорогая. — Как это? Я сошла с ума? — Да; лучше я вам подарю другую. — Ах, прекрасно; мне остается только на это и рассчитывать. — Я вам ее обещаю, слово дворянина. — Прекрасно! И я получу ее через год, самое раннее через полгода, как это забавно! — Сударыня, эта отсрочка будет для вас предостережением. — Предостережением мне? Насчет чего же? — Насчет того, чтобы впредь вы не были столь честолюбивы. — Честолюбива? Я? — Несомненно! Вы помните, что сказал на днях господин де Шовелен? — А, ваш Шовелен говорит одни глупости. — Но, в конце концов, кто разрешил вам носить герб Франции? — То есть как это кто мне разрешил? Вы. — Я? — Да, вы! У болонки, которую вы мне на днях подарили, он был на ошейнике; так почему бы мне не носить его на голове? Впрочем, я знаю, откуда все это исходит, мне об этом сказали. — Ну-ка, о чем это еще вам сказали? — О ваших проектах, черт возьми! — Что ж, графиня, расскажите мне о моих проектах; честное слово, мне доставит удовольствие о них узнать. — И вы будете отрицать, что идет речь о вашем браке с принцессой де Ламбаль, что господин де Шовелен и вся клика дофина и его супруги подталкивают вас к этому браку? — Сударыня, — строго сказал король, — я вовсе не намерен отрицать, что в ваших словах есть доля правды, и добавлю даже, что мог бы сделать кое-что похуже. Вы это знаете лучше, чем кто-либо; ведь именно вы, графиня, заставляли меня подумывать о втором браке. Эти слова заставили графиню умолкнуть; продолжая выказывать дурное настроение, она уселась в другом конце кабинета и разбила две фарфоровые статуэтки. — Ах, Шовелен был прав, — пробормотал король, — корона плохо выглядит в руках амуров. Наступило недовольное молчание; в это время вернулась мадемуазель Дюбарри. — Государь, — сказала она, — господина де Шовелена нигде не могут найти; полагают, что он заперся у себя; но как я ни стучала в его дверь, как ни звала его, он отказывается отвечать. — О Боже мой! — воскликнул король, — не случилось ли с ним чего-нибудь? Не заболел ли он? Скорее, скорее! Пусть взломают дверь! — О нет, государь, он вовсе не болен, — подходя к нему, насмешливо сказала графиня, — потому что, расставаясь с принцем де Субизом и моим деверем Жаном в гостиной Бычий глаз, он заявил, что будет работать весь день над неотложными делами, но не преминет быть вечером на игре у вашего величества. Король воспользовался этим возвращением графини: оно открывало какую-то возможность перемирия. — Должно быть, — сказал он, — пишет исповедь в назидание своему камальдульцу. И, обернувшись к г-же Дюбарри, продолжал: — Кстати, графиня, вы знаете, что лекарство Борде действует чудесно? Знаете, что другого я уже не хочу? К черту Боннара и Ламартиньера со всеми их диетами! Честное слово, это лекарство омолодит меня! — Полно, государь! — сказала Шон. — Что за надобность вашему величеству вечно говорить о старости? Э, Боже мой! Разве ваше величество не в том же возрасте, что и все? — Вот еще! — воскликнул король. — Вы вроде этого отъявленного дурака д'Омона: я жалуюсь ему на днях, что У меня не осталось зубов, а он мне отвечает, показывая вставные челюсти, которыми можно взламывать замки: «Эх, государь, у кого теперь есть зубы?» — У меня, — сказала графиня, — и я даже предупреждаю, что искусаю вас, и до крови, если вы будете и дальше жертвовать мною ради всех. И она вновь уселась рядом с королем, показывая ему блестящий ряд жемчужных зубов — в них невозможно было увидеть какую-нибудь угрозу. И король, пренебрегая опасностью быть укушенным, приблизил свои губы к прекрасным розовым губам графини; она сделала знак Шон, и та подобрала осколки статуэток. — Славно! — сказала она, — все, что падает в ров, достается солдату. И, бросив последний взгляд на короля и графиню, Шон тихонько добавила: — Решительно, я верю, что Борде — великий человек. И она вышла, оставив свою невестку на пути к примирению. Вечером, в шесть часов, началась игра у короля. Господин де Шовелен сдержал свое обещание и появился одним из первых. Графиня, со своей стороны, прибыла в парадном туалете, так как известно было, что на игре должна присутствовать дофина. Маркиз и графиня при встрече раскланялись с самым любезным видом. — Боже мой, господин де Шовелен, — сказала графиня с одной из тех обоюдоострых улыбок, лезвия которых так умеют оттачивать придворные, — до чего вы красны! Можно подумать, что у вас вот-вот будет апоплексический удар. Маркиз, маркиз, покажитесь Борде: без Борде нет спасения. И, обернувшись к королю с улыбкой, способной погубить самого папу, она добавила: — Спросите хоть у короля. Господин де Шовелен поклонился: — Я, разумеется, не премину это сделать, сударыня. — И выполните тем самым долг верноподданного: вам надо заботиться о своем здоровье, дорогой маркиз, ведь вам предстоит всего на два месяца опередить… — Я, наоборот, хотел бы опередить вас, — сказал король, — ибо тогда вы, Шовелен, были бы уверены, что проживете сто лет; поэтому могу лишь повторить вам совет графини: полечитесь у Борде, мой друг, полечитесь у Борде. — Государь, каков бы ни был назначенный час моей смерти — а один лишь Господь знает час смерти человека, — я обещал моему королю, что умру у его ног. — Тьфу, Шовелен! Есть обещания, которые даются, но не выполняются; спросите хоть у этих дам; но если вы будете таким печальным, как сейчас, милый друг, то это мы умрем от огорчения при одном взгляде на вас. Послушайте, Шовелен, будем мы сегодня играть? — Как пожелает ваше величество. — Хотите выиграть у меня партию в ломбер? — Я к услугам вашего величества. Господин де Шовелен и король сели друг против друга за отдельный столик. — Ну, Шовелен, будьте внимательны, — сказал король, — и готовьтесь к отпору; если вы больны, то я никогда так хорошо себя не чувствовал. Мне хочется безумного веселья; а главное — берегите хорошенько ваши деньги: мне надо расплатиться с Ротье за зеркало и с Бёмером за бриллиантовую диадему. Госпожа Дюбарри поджала губы. Но маркиз не ответил и с трудом привстал со стула. — Государь, здесь очень натоплено! — пробормотал он. — Это правда, — ответил король (вместо того чтобы рассердиться, подобно Людовику XIV, на такое нарушение законов этикета, он вышел из затруднения, призвав на помощь эгоизм), — да, слава Богу, здесь жарко, ведь в марте прохладные вечера. Вымученно улыбнувшись, маркиз с трудом взял карты. Король продолжал: — Ну, вам начинать, Шовелен. — Да, государь, — пробормотал маркиз и склонил голову. — У вас хорошая игра? Посмотрим-ка. Тьфу, черт возьми, как говорил мой предок Генрих Четвертый, до чего же вы скучны сегодня! Потом, посмотрев в свои карты, король прибавил: — А! Думаю, что на этот раз, милый друг, вы будете разорены. Маркиз сделал страшное усилие, пытаясь заговорить; лицо его так покраснело, что король в страхе запнулся. — Да что с вами, Шовелен? — спросил он. — Послушайте, ответьте же! Господин де Шовелен вытянул руки, уронил карты и со вздохом упал лицом на ковер. — Боже мой! — вскричал король. — Апоплексический удар! — пробормотали несколько засуетившихся придворных. Маркиза подняли, но он больше не шевелился. — Уберите, уберите это, — сказал король в ужасе, — уберите! И, с нервной дрожью отойдя от стола, он вцепился в руку графини Дюбарри, и она увела его к себе; ни разу не повернул он головы, чтобы взглянуть на друга, без кого еще накануне не мог обойтись. Когда ушел король, никто больше не думал о несчастном маркизе. Его тело продолжало оставаться опрокинутым на кресло: маркиза подняли, чтобы убедиться в его смерти, а потом уронили навзничь. Странное впечатление производил этот труп — один в покинутой гостиной, среди струящихся огнями люстр и благоухающих цветов. Через мгновение на пороге опустевшей гостиной появился человек. Он оглядел комнату, увидел маркиза, опрокинутого на кресло, подошел к нему, приложил руку к его сердцу и в ту самую минуту, когда на больших стенных часах пробило семь, сказал сухим и отчетливым голосом: — Он скончался. Прекрасная смерть, клянусь телом Христовым! Прекрасная смерть! Это был доктор Ламартиньер. |
||
|