"Паскаль Бруно" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

VIII

Во времена описываемых нами событий, то есть в начале 1804 года, Сицилия пребывала в полудиком состоянии, из которого ее вывели, да и то не окончательно, король Фердинанд и оккупация англичан; шоссе, что соединяет теперь Палермо с Мессиной, проходя через Таормину и Катанию, еще не было проложено, и единственная, мы не сказали бы хорошая, но сносная дорога между этими двумя крупными городами шла по берегу моря через Термини и Чефалу; заброшенная ради своей молодой соперницы, эта старая дорога привлекает ныне лишь художников, которые едут по ней в поисках изобилующих там прекрасных видов. Как теперь, так и прежде путешествовать по этой дороге, где нет и в помине почтовых станций, можно лишь тремя способами: верхом на муле, в паланкине с парой лошадей и в собственной карете, предварительно выслав вперед перекладных, которые ожидают путника через каждые пятнадцать миль. Таким образом, перед отъездом в Мессину, куда ее вызвал князь де Карини, графине Джемме де Кастель-Нуово предстояло выбрать один из этих способов. Ехать верхом на муле было чересчур утомительно; ехать в паланкине, помимо всевозможных неудобств, главное из которых медлительность, грозило другой неприятностью, а именно: вызывало морскую болезнь. Итак, графиня выбрала, не колеблясь, карету и заранее выслала перекладных в те четыре пункта, где она намеревалась остановиться, то есть в Термини, в Чефалу, Сант-Агату и Мелаццо.

Помимо этой предосторожности, относящейся исключительно к способу передвижения, специальному курьеру было поручено принять и другие меры, а именно запасти в указанных городах как можно больше съестных припасов. Эту важную меру мы горячо рекомендуем всем, кто путешествует по Сицилии, где на постоялых дворах буквально нечего есть, и обычно не хозяева кормят постояльцев, а, наоборот, постояльцы кормят хозяев. Вот почему первый и последний совет, который вам дают по прибытии в Мессину и при выезде из этого города — исходной точки большинства поездок по стране, — это запастись провизией, купить кухонные принадлежности и нанять повара; все это обычно увеличивает вашу свиту на двух мулов и одного человека — по простоте сердечной с вас берут за них одну и ту же цену — и повышает ваши расходы на три дуката в день. Иные опытные англичане покупают еще и третьего мула, которого нагружают палаткой, и мы вынуждены признать, несмотря на нашу любовь к этой великолепной стране, что такая предосторожность хотя и не столь необходима, как все остальные, все же весьма разумна, если принять во внимание плачевное состояние постоялых дворов, где наблюдается отсутствие животных, необходимых для удовлетворения насущных нужд постояльца, и в баснословных количествах имеются те из них, которые причиняют ему мучения. Этих последних такое множество, что я встречал путешественников, заболевших от недостатка сна, а первых так мало, что я видел англичан, которые, исчерпав свои запасы съестного, глубокомысленно обсуждали вопрос, не съесть ли им своего повара, ставшего совершенно бесполезным. Вот до чего была доведена в 1804 году от рождества Христова плодородная и золотистая Сицилия, кормившая во времена Августа Римскую империю благодаря тем излишкам, что оставались от ее двенадцати миллионов жителей.

Не знаю, был ли знатоком истории Сицилии тот путешественник, для которого готовился ужин на постоялом дворе делла Кроче, недавно отстроенном благодаря тремстам унциям князя де Бутера и расположенном между Фикаррой и Патти, на дороге, что ведет из Палермо в Мессину, можно сказать лишь одно: он отличался редкой наблюдательностью и превосходно знал современную ему Сицилию. Деятельность трактирщика и его жены, которые под наблюдением приезжего повара жарили рыбу, дичь и домашнюю птицу, показывала, что тот, для кого были пущены в ход сковородки, вертела и духовка, не только не желал лишать себя необходимого, но и не был противником излишества. Он прибыл из Мессины, путешествовал в собственной карете и остановился в этой гостинице, потому что местоположение ему понравилось, и сразу же вынул из своего сундука все, что необходимо подлинному сибариту и заядлому туристу, от простынь до столового серебра, от хлеба до вина. Он велел отвести себе лучшую комнату, зажег благовония в серебряной курильнице и в ожидании ужина лежал на розовом турецком ковре и курил лучший синайский табак в трубке с янтарным чубуком.

Он следил с величайшим вниманием за клубами душистого дыма, который, поднимаясь, сгущался под потолком, когда дверь в комнату отворилась, и на ее пороге остановился трактирщик в сопровождении ливрейного лакея графини де Кастель-Нуово.

— Ваше превосходительство, — проговорил этот достойный человек, кланяясь до самой земли.

— В чем дело? — спросил, не оборачиваясь, путешественник с явным мальтийским акцентом.

— Ваше превосходительство, прибыла графиня Джемма де Кастель-Нуово.

— И что же?

— Госпоже графине пришлось заехать на мой скромный постоялый двор… Дело в том, что одна из лошадей ее сиятельства захромала и продолжать путь нельзя.

— Дальше что?

— Госпожа графиня не могла предвидеть этой случайности сегодня утром, когда выехала из Сант-Агаты: она собиралась остановиться в Мелаццо, где ее ждут свежие лошади, так что у нее нет с собой ничего съестного.

— Передайте графине, что мой повар и мои припасы к ее услугам.

— Приношу вам глубочайшую благодарность от имени моей госпожи, ваше превосходительство, — сказал слуга. — Ее сиятельству, вероятно, придется провести ночь на этом постоялом дворе, так как за свежими лошадьми надобно посылать в Мелаццо, а у госпожи графини нет с собой ни посуды, ни белья. Поэтому она велела спросить, не будете ли вы, ваше превосходительство, столь любезны…

— Попросите от меня графиню, — прервал его путешественник, — занять эту спальню со всем, что в ней находится. Что до меня, я привык к неудобствам, к лишениям и удовольствуюсь первой попавшейся комнатой. Итак, передайте графине, что это помещение к ее услугам. А наш достойный хозяин постарается отвести мне какую-нибудь комнату получше.

С этими словами путешественник встал и последовал за трактирщиком, а слуга спустился во двор, чтобы выполнить данное ему поручение.

Джемма отнеслась к предложению путешественника, как королева, принимающая дань уважения своего подданного, а не как женщина, которой оказывает услугу незнакомый человек; она так привыкла, что все подвластно ее воле, все покоряется звуку ее голоса, все повинуется взмаху ее руки, что нашла вполне естественной чрезвычайную любезность путешественника. И по правде сказать, она была так прелестна, когда направлялась в предоставленную ей комнату, опираясь на руку своей камеристки, что весь мир мог бы пасть к ее ногам. На графине был дорожный, весьма элегантный костюм, наподобие короткой, облегающей грудь и плечи, амазонки, отделанный спереди шелковыми брандебурами; вокруг шеи было обернуто для защиты от холодного горного воздуха кунье боа — украшение, еще неизвестное в те годы, но которое с тех пор вошло у нас в моду; боа было куплено князем де Карини у мальтийского торговца, привезшего его из Константинополя; на голове графини красовалась черная бархатная шапочка, похожая на чепчик, из-под которой выбивались великолепные волосы, завитые на английский манер. Как ни ожидала графиня увидеть спальню, надлежащим образом приготовленную, чтобы принять ее, она была поражена роскошью, с помощью которой неизвестный путешественник постарался скрасить бедность помещения; все туалетные принадлежности были серебряные, на столе лежала скатерть из тончайшего полотна, а восточные благовония, горевшие на камине, казалось, были предназначены для сераля.

— Право же, Джидза, я родилась в сорочке, — сказала графиня. — Подумайте только: неловкий слуга плохо подковал моих лошадей, я вынуждена остановиться посреди дороги, а добрый гений, пожалев меня, воздвиг этот сказочный дворец.

— И госпожа графиня не догадывается, кто этот добрый гений?

— Нет, право.

— Мне кажется, что вам синьора, следовало бы догадаться.

— Клянусь вам, Джидза, — проговорила графиня, опускаясь на стул, — я понятия об этом не имею. Скажите, о ком вы подумали?..

— Я подумала… Да простит мне госпожа графиня, хотя думать так вполне естественно.

— Говорите же!

— Я подумала, что его светлость, вице-король, зная, что госпожа графиня находится в дороге, не мог дождаться ее приезда и…

— О, ваша догадка очень похожа на истину. Да, это возможно. В самом деле, кто другой мог бы приготовить с таким вкусом спальню, а затем уступить ее мне? Но я прошу вас молчать. Если это сюрприз, я хочу полностью насладиться им, хочу изведать всю гамму чувств, вызванных неожиданным появлением Родольфо. Итак, давайте договоримся, что он тут ни при чем, что все это дело рук какого-то неизвестного путешественника. Оставьте при себе свои догадки и не нарушайте моих сомнений. К тому же, если бы это был действительно Родольфо, я первая догадалась бы об этом, а вовсе не вы… Как он добр ко мне, мой Родольфо!.. Он предупреждает все мои желания… Как он любит меня!..

— А ужин, так заботливо приготовленный, неужели вы думаете?

— Тсс!.. Я ничего не думаю, ровно ничего; я пользуюсь дарами, ниспосланными мне Богом, и благодарю за них только Бога. Взгляните на это столовое серебро, какая прелесть! Если бы мне не попался в пути благородный незнакомец, я просто не могла бы есть из простого прибора. А эта серебряная чашка с позолотой, можно подумать, что ее сделал Бенвенуто! Мне хочется пить, Джидза.

Наполнив чашку водой, камеристка влила туда несколько капель липарской мальвазии. Графиня отпила два-три глотка, видимо, для того, чтобы дотронуться до чашки губами, а вовсе не потому, что ей хотелось пить. Она как бы пыталась отгадать путем этого ласкового прикосновения, действительно ли любовник пошел навстречу ее потребности в роскоши, в великолепии, которые превращаются в необходимость, когда человек приучен к ним с детства.

Подали ужин. Графиня кушала так, как кушают изящные женщины, едва прикасаясь к блюдам на манер колибри, пчелы или бабочки; рассеянная, озабоченная, Джемма не отрывала взгляда от двери, и каждый раз, как та отворялась, она вздрагивала, глаза ее увлажнялись и ей становилось трудно дышать; затем она постепенно впала в состояние сладкой истомы, причину которой сама не могла понять. Джидза заметила это и встревожилась.

— Госпоже графине нездоровится?

— Нет, — ответила Джемма слабым голосом. — Но не находите ли вы, что от этих благовоний слегка кружится голова?

— Не желает ли госпожа графиня, чтобы я отворила окно?

Ни в коем случае! Правда, мне кажется, что я вот-вот умру, но мне кажется также, что такая смерть очень приятна. Снимите с меня шляпу, она давит на голову, мне тяжело в ней.

Джидза повиновалась, и длинные волосы графини волнистыми прядями упали до самой земли.

Неужели, Джидза, вы не чувствуете того же, что и я? Что за неведомое блаженство! Словно небесные флюиды струятся по моим жилам, можно подумать, будто я выпила волшебный напиток. Помогите мне встать и добраться до зеркала.

Джидза поддержала графиню и довела ее до камина. Остановившись перед ним, Джемма облокотилась на каминную доску, опустила голову на руки и взглянула на свое отражение.

— А теперь, — проговорила она, — велите унести все это, разденьте меня и оставьте одну.

Камеристка повиновалась; лакеи графини убрали со стола, и когда они вышли, Джидза выполнила вторую часть приказания своей госпожи, которая так и не отошла от зеркала; она лишь томно подняла одну руку, затем другую, дабы горничная могла довести свое дело до конца, что та и сделала, пока госпожа ее пребывала как бы во сне наяву; после чего камеристка вышла, оставив графиню одну.

В состоянии, похожем на сомнамбулизм, графиня машинально приготовилась ко сну, легла в кровать и, облокотясь на изголовье, несколько мгновений не спускала глаз с двери; затем, несмотря на все ее старания побороть сон, веки ее отяжелели, глаза закрылись, она опустилась на подушку и, глубоко вздохнув, прошептала имя Родольфо.

Проснувшись на следующее утро, Джемма вытянула руку, словно ожидала найти кого-то рядом с собой, но она была одна. Она обвела глазами комнату, затем взгляд ее остановился на столике возле кровати: на нем лежало незапечатанное письмо; она взяла листок и прочла следующие строки:

«Госпожа графиня, я мог бы отомстить вам как разбойник, но предпочел доставить себе королевское удовольствие, а для того, чтобы, пробудившись, вы не подумали, будто видели сон, я оставил вам доказательство истинности всего случившегося: посмотритесь в зеркало.

Паскаль Бруно».

Джемма почувствовала, что дрожь пробежала по ее телу и холодный пот выступил на лбу; она протянула руку к колокольчику, но женский инстинкт подсказал ей, что звать не следует; она собрала все свои силы, соскочила с кровати, подбежала к зеркалу и вскрикнула: голова ее и брови были начисто выбриты.

Она тотчас же закуталась в шаль, поспешила сесть в карету и велела ехать обратно в Палермо.

По приезде она написала князю де Карини, что во искупление ее грехов духовник приказал ей сбрить волосы и брови и поступить на год в монастырь.