"Эдуард III" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

III

Свидание графа с женой длилось долго. Никому не известно, что происходило во время этой встречи. Мы лишь можем сказать одно: вышедший из комнаты Алике граф был столь бледен, что больше походил на привидение, чем на человека.

Он снова спустился во двор, приказал переседлать своего коня и, не сказав ни слова, даже не отдохнув и не перекусив, сел в седло и покинул замок.

Удар, обрушившийся на графа, был суров.

После многих лет его безупречной службы королю предательство Эдуарда было гнусной подлостью; после той любви, которую он испытывал к Алике, раскрытие ее невольного бесчестия было страшным горем. Поверить, что его жена по своей воле уступила королю, граф не мог, ведь вместо того чтобы носить траур по потерянной чести, она могла бы прятать свой позор за улыбками и цветами. Значит, Алике пала, как в древности Лукреция, уступив хитрости и силе, но к супругу вернулась чистой сердцем и помыслами. Однако Солсбери, человек честный, рыцарь пылкий, был не из тех людей, что убаюкивают подобными отговорками свою честь. Король обманул его в том, что Солсбери любил больше всего на свете; поэтому надлежало, нанести удар по самому дорогому, что было у Эдуарда, и в сердце графа клокотала месть, тем более грозная, что она не могла осуществиться сейчас.

Если бы в эти минуты кто-либо встретил Солсбери, он не узнал бы его. Граф медленно спускался с холма, терзаясь в душе тем, что сбылись страхи, мучившие его, когда он поднимался по склону к замку и, подобно Лоту, бегущему из горящего Содома, не смел оглянуться назад. Солнце садилось за горизонт, опускался вечер, и бледный Солсбери, чье лицо время от времени выхватывал из темноты последний луч заката, напоминал фантастического рыцаря из немецких баллад, какого-нибудь Вильгельма, ищущего свою Ленору.

Изредка попадался на пути крестьянин; в испуге он останавливался, завидев этого мрачного путника, кланялся ему, когда тот оказывался перед ним, и осенял себя крестным знамением, когда тот проезжал дальше.

Страдания, подобные тем мукам, какие переживал Солсбери, кладут свой знак на чело того, кто их претерпевает, и в глазах толпы делают его предметом восхищения, когда он смиряется, и предметом ужаса, когда он не покоряется.

Но граф был отнюдь не намерен мириться с тем, что с ним случилось. Мы уже видели, как сильно он любил прекрасную Алике и с какой поспешностью исполнил обет, который дал в ее честь. Алике была его единственной отрадой (не считая битв), его единственным упованием на возвращение. Находясь в плену во Франции, он верил в свое освобождение, ибо знал, что в Англии, не выходя из своего замка, Алике молит Бога за него и Бог должен внять мольбам этого ангела. И вот это короткое блаженство, что было лишь залогом счастливого будущего, развеялось от одного вздоха развратного короля; пока Солсбери сражался за него, Эдуард подло украл честь его имени и покой его жизни. Когда все эти мысли вновь и вновь возникали в уме графа, он еще больше бледнел от позора и гнева, нетерпеливо хватаясь за рукоятку меча; к тому же ночной ветер бил ему в лицо, он озирался по сторонам, находя в природе ту тьму и одиночество, что жили в его сердце, и успокаивал себя: «Я отомщу позднее».

Так он добрался до одинокой хижины и, не будучи уверен, что ночью попадется ему другая, решил задержаться здесь, чтобы дать отдохнуть коню, ибо прекрасно понимал, что не будет у него ни покоя, ни сна до конца путешествия и исполнения данного им второго обета, который он, в страхе быть преданным еще раз, затаил в глубине души и даже не доверил ночному ветерку.

Солсбери спешился и постучал в шаткую дверь домишка, перед которым остановился.

Ему открыла старуха; удивленная, что к ней стучатся в такой поздний час, она отпрянула назад, увидев перед собой бледного мужчину, одетого в черное.

Граф попросил приютить его до утра и дать соломы коню. с Старуха оправилась от испуга и впустила нежданного гостя. Когда хозяйка увела коня в конюшню, граф подошел к чадящей лампе, едва освещавшей комнату (в основ-яом свет шел от огня, что горел в очаге), и, достав из-за пазухи скрепленные печатями пергаменты, стал внимательно их рассматривать.

— Менелай! Менелай! — бормотал он. — Десять лет Троя находилась в осаде, потому что пастух похитил у тебя жену… Король отнял у меня мою Елену, и с Божьей помощью начнется вторая Троянская война.

В эту минуту вошла старуха, и Солсбери, глубоко задумавшись, уселся у огня.

Так он провел первую ночь после отъезда из замка Уорк.

На рассвете граф снова двинулся в путь; он сказал хозяйке слова благодарности, когда входил в дом, и слова признательности, когда выходил из него, но на столе оставил столько денег, что ими можно было бы целый год расплачиваться за гостеприимство, коим он пользовался всего двенадцать часов.

Менялись местности, через которые он проезжал, но воспоминание об унижении неотступно преследовало его повсюду.

Несколько раз в разгар дневной жары он останавливался, спешивался и, пустив коня щипать свежую траву, садился под деревом и с грустью смотрел на счастливую жизнь других людей, будучи не в силах ни поделиться с ними своей печалью, ни разделить их радость. Иногда, когда он вспоминал о прожитых им счастливых днях и думал о тех горестных, что предстоят ему, тихие слезы лились из глаз этого воина, не раз видевшего, как на полях сражений вокруг него свирепствует смерть, но волновался ничуть не больше скалы, что невозмутимо взирает на бушующее море, бьющееся о ее склоны; ибо верно, что, сколь бы ни был силен мужчина, в одном уголке своего сердца он всегда сохраняет юношескую робость, чьей тайной владеет только женщина, и одна она по своей воле заполняет этот уголок надеждой, радостью или страхами, позволяющими управлять этим человеком или пугать его, будто он дитя, напрасно зовущее мать.

С грустью размышляя о собственном прошлом, он достиг берега моря и узнал то место, где высадился, когда Эдуард добился от короля Франции его освобождения в обмен на пленного шотландца. С того времени произошло много событий, которые, казалось, никогда не могли произойти. И какая странная ирония таилась в этой королевской дружбе!

— О море! — воскликнул граф, устремив взор на океан, что в этот час спокойно ластился у самых его ног, отражая в своих волнах безобидные облака, которые южный ветер изредка нагонял на небесную лазурь. — О море! Насколько лучше грозные бури, вздымающие до небес твои волны, словно полчища титанов, чем загадочные человеческие страсти, что делают людей хуже самых гнусных скотов и убивают чаще, чем пучины!

Солсбери какое-то время стоял, погрузившись в глубокие раздумья, потом провел рукой по лбу и, заметив проходящего мимо крестьянина, спросил его, где найти владельца судна, что смогло бы доставить его на французский берег.

Крестьянин показал пальцем на ближайший дом и пошел своей дорогой.

На другой день, вечером, граф простился с берегами Англии, думая, что покидает их навсегда, и на следующее утро приплыл в Булонь.

Из Булони он, по-прежнему одинокий и мрачный, двигался дальше верхом, ночуя на постоялых дворах и с рассветом отправляясь в дорогу. Когда он въехал в Париж, в городе был праздник: там это случалось часто, особенно после заключения перемирия. Солсбери пробрался сквозь толпу горожан, бродячих комедиантов и рыцарей, а вечером, когда веселье в городе затихло, отправился в Лувр.

Лувр в то время выглядел далеко не так, как теперь. К большой башне и ограждающим ее стенам, возведенным в 1204 году Филиппом Августом, еще почти ничего не было пристроено. Королевская резиденция была такой простой, что создавалось впечатление, будто в четырех стенах наугад, на разных уровнях, проделали небольшие окна.

Солсбери прошел просторный двор, находившийся в центре этого квадрата, и направился к расположенной в середине большой башне. Он перешел каменный мост, переброшенный через широкий ров, что омывал башню, и подошел к железной двери, ведущей на винтовую лестницу, по которой поднимались в покои короля.

Когда он оказался у двери, перед ним появился офицер и осведомился, что ему угодно.

— Я хочу говорить с королем Филиппом, — ответил граф.

— Кто вас послал? — спросил офицер.

— Передайте его величеству, что граф Солсбери, подданный и посланец короля Эдуарда Третьего, просит допустить его на аудиенцию.

Офицер открыл железную дверь, поднялся с графом наверх и попросил его подождать несколько минут; потом появился снова и, поклонившись, сделал Солсбери знак, что король его ждет.

Он прошел вперед и, приподняв ковер, ввел графа в комнату, где находился Филипп.

Король в одиночестве сидел за большим столом и казался задумчивым. В комнате царил полумрак.

— Это вы, граф! — воскликнул король, с удивлением увидев возникшего перед ним Солсбери.

— Да, ваше величество, это я, граф Солсбери, который до смерти не забудет, что с ним, когда он был пленником короля Франции, обходились как с королевским гостем, и сегодня даже скучает о своем заточении.

И граф провел рукой по лбу, словно желая прогнать тягостные образы, преследовавшие его.

— Сядьте рядом со мной, граф, и соблаговолите объяснить, чему я обязан вашему столь приятному для меня появлению здесь.

— Ваше величество, я секунду назад сказал вам, что храню память о вашей доброте ко мне, но должен был бы прибавить, что я пришел засвидетельствовать вам мою признательность, дабы вы сами могли убедиться, что я говорю правду.

— Вас послал король Англии?

— Нет, ваше величество. Никто не знает, что я во Франции, — мрачным голосом ответил граф, — и надеюсь, никто никогда не узнает о моем визите к вам. Позвольте мне, ваше величество, задать вам несколько вопросов.

— Прошу вас.

— Вы ведь подписали перемирие с королем Эдуардом? -Да.

— И вы спокойны, поскольку верите в прочность этого перемирия?

— Как видите. Мы не только спокойны, но даже очень часто устраиваем праздники. Наш добрый французский народ подобен ребенку; его надобно развлекать до тех пор, пока ему не придется сражаться.

— Но, ваше величество, в Англии находятся ваши пленные, так же как во Франции были пленные короля Эдуарда.

— Я помню об этом, мессир, среди них сир де Леон, три отважных командира, один из коих уже возвращен мне, ибо я обменял его на герцога Стэнфордского. Это мессир Оливье де Клисон.

— О ваше величество, Франция несчастна с той минуты, когда те люди, что должны были бы ее защищать, стали предавать ее.

— Я вас не понимаю, — сказал король, вставая.

— Я сказал, ваше величество, что король Эдуард вернул свободу Оливье де Клисону в обмен на герцога Стэнфордского, но отказался освободить Эрве де Леона.

— Правильно.

— Знаете ли вы, ваше величество, почему король Англии отдал предпочтение этому вашему подданному?

— Я этого не знаю.

— Потому что при обмене было выдвинуто неизвестное вам, ваше величество, условие, принятое мессиром Оливье де Клисоном, и оно сейчас угрожает Франции одной из величайших опасностей, которым она когда-либо подвергалась.

Филипп VI побледнел.

— Неужели вы, вы, граф, один из верных слуг короля Эдуарда, явились предупредить меня об опасности? — спросил король. — Неужели вы даже приехали из Англии, чтобы сообщить мне эту новость в благодарность за приятное заточение, в котором я вас держал? С каких это пор честные подданные одного короля являются столь любезно предупреждать враждебных королей об опасностях, коим те подвергаются?

— С тех пор, — серьезным голосом возразил граф, — как во время их отсутствия короли стали бесчестить верных подданных, которые за них сражаются.

Филипп неотрывно смотрел на графа, потому что, несмотря на искренность голоса Солсбери, боялся предательства.

— Значит, вы утверждаете, — сказал король, — что освобождение Оливье де Клисона было оговорено тайным условием.

— О нем знают лишь Оливье и король Англии.

— И в чем оно состоит?

— В измене, ваше величество.

— Измене?! -Да.

— Это невозможно. Оливье де Клисон — славный капитан.

— Я это знаю, ваше величество, ведь мне пришлось сражаться с ним под стенами Рена. Но Оливье де Клисон — предатель, и у меня есть доказательства. Вот они, возьмите!

И, сказав это, Солсбери подал королю Филиппу перга-менты, скрепленные печатями Оливье де Клисона и Год-фруа д'Аркура.

Филипп прочел обещания, данные обоими пленниками, и, взглянув на Солсбери, спросил его дрожащим голосом:

— Значит, согласно этим договоренностям, по окончании перемирия королю Англии будет открыта дорога во Францию?

— Да, ваше величество.

— Ну что ж, Эдуард Третий — хитрый человек! Итак, — продолжал Филипп, — меня покидают и предают мои лучшие рыцари: Оливье де Клисон, Годфруа д'Аркур, Лаваль, Жан де Монтобан, Ален де Кедийяк, Гийом, Жан и Оливье де Бриё, Дени дю Плесси, Жан Малар, Жан де Сендави, Дени де Галлак, Анри де Мальтруа! Пусть! Я им жестоко отомщу. Хорошо ли вы понимаете, граф, что вы сделали?

— Да, ваше величество.

— Вы разрушили самую дорогую мою веру.

— Эдуард разбил мои самые святые надежды.

— Из-за вас прольется благороднейшая кровь Франции.

— Мне это безразлично, ваше величество, лишь бы я был отмщен!

— А чем объясняется, что и вы бросаете вашего короля?

— Я уже сказал вам, ваше величество. Это вызвано тем, что мой король подло украл мое самое дорогое сокровище, честь моего имени, кровь моего сердца, единственную отраду в моей жизни. Молю вас, ваше величество, карайте и лейте кровь, воздвигайте эшафоты, придумывайте новые пытки. Но сколь бы сурова ни была ваша месть, она никогда не достигнет глубины моей боли и моей ненависти.

— И что вы намерены делать?

— Разве я знаю, ваше величество? Что, скажите, может делать человек, чье сердце разбито?

— Останьтесь ненадолго во Франции, граф, и вы увидите, как король карает измену.

— Теперь, ваше величество, — ответил Солсбери, — мне больше не остается ничего другого, как просить у вас разрешения удалиться, умоляя вас вернуть мне эти пергаменты.

— Вернуть их вам? Но почему?

— Потому, ваше величество, что это разоблачение, простительное сегодня по причине страданий, которые я претерпел, может быть, не будет таковым в будущем.

— Я клянусь вам, граф, — возразил король, — никто не узнает, что эти бумаги у меня, никто не узнает, что их передали мне вы, и я буду наносить удары, беря на себя одного всю ответственность за эти кары. Оставьте у меня эти доказательства, ибо, когда вы уедете, я буду сомневаться в столь чудовищном преступлении этих людей и, может быть, не осмелюсь больше обрушивать на них кары, если эти документы не будут у меня перед глазами.

— Согласен, ваше величество, — ответил граф. — Мне достаточно вашего слова.

— Прощайте, мессир, и всегда помните о гостеприимстве королевского дома Франции.

Солсбери удалился.

Ночь стояла темная. Он покинул Лувр; мрачный силуэт башни, в окнах которой кое-где мелькали слабые огоньки, вырисовывался на фоне неба.

— Отныне я уверен, король Эдуард Английский, что ты не исполнишь своего обета, — прошептал он, выйдя за ограду дворца.

И исчез во мраке.