"Ведьмин Век" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина, Дяченко Сергей)(ДЮНКА. ИЮНЬ)…В день похорон Дюнкина сестра отозвала его в сторонку и, не сводя воспаленных ввалившихся глаз, попросила: – Имей совесть, Клавдий. Ты ведешь себя так, будто Докию любил ты один. Он осел, будто от удара обухом. И кивнул. Три дня слиплись в одни бесконечные сутки. Трижды наступала ночь; он отвечал на какие-то вопросы, а за спиной у него переглядывались, переговаривались приятели, однокурсники и вовсе незнакомые люди: «Это тот мальчик, с которым она была в тот день на пляже. Это тот маль– чик…» – Она не могла так просто утонуть! Она плавала, как… Она не могла!.. – Успокойтесь, Старж. На теле нет следов насилия. Ее погубила простая судорога. Простая. – Клав, ну ты, это самое, не убивайся так… Пойди вот, экзамен сдай, отвлечешься… – Клав, ты, это, прости, но вы с ней хоть раз, это… были?.. …Потом он дождался, пока опустеет кладбище. Люди, еще недавно бывшие скорбной процессией, теперь понемногу тянулись к выходу; один только Юлек Митец отстал, растерянно оглядыва– ясь в поисках Клава. Не нашел, бегом догнал ребят – подавленных и воз– бужденных одновременно. Дюнкиной матери уже не было видно – за ней захлопнулась дверца машины… Все эти люди перестали интересовать Клава много часов назад. «Иметь совесть» – значит быть последовательным в своем эгоизме. Вечерело. Сильно, густо, тяжело пахли увядающие цветы. – Дюнка, – сказал он, опускаясь на колени. – Дюнка, я хотел ска– зать тебе, что мы поженимся после экзаменов… Не прогоняй меня. Мож– но, я тут посижу? Мягкое закатное небо. Примиряющие голоса цикад. – Дюнка… Он не нашел слов. Возможно, он хотел сказать, что непростительно привык к ее любви. Что слишком часто позволял себе высокомерно отмахиваться – приходи завтра. Что она была для него наполовину вещью, наполовину ребенком. Что он не знает, как себя наказать. И поможет ли самое страшное нака– зание… И тогда он сказал то, что счел нужным. Что считал единственно правильным и естественным. – Дюн, я клянусь тебе никогда и никого, кроме тебя, не любить. Ветер ли тронул верхушку темной кладбищенской елки? Или Дюнка, смотревшая ОТТУДА, бурно завозмущалась, затрясла мокрыми волосами, возмущенно вздернула заострившийся нос? – Я сказал, – прошептал он неслышно. – Прости. За спиной у него треснула ветка. Он напрягся, медленно сосчитал до пяти – и обернулся. Он не запомнил всех, кто был на похоронах – но почему-то был уве– рен, что именно этого старика там не было. Мятый темный костюм, разби– тые ботинки – может быть, кладбищенский сторож?.. У бродяги, промышля– ющего пустыми бутылками, определенно не может быть такого волевого ли– ца. И такого ясного взгляда. – Я лум, – сказал старик, будто отвечая на беззвучный вопрос. – Не беспокойся. Лум. Утешитель на кладбище. Говорят, что ремесло это происходит от какой-то забытой ныне веры. От служителей, когда-то находивших сло– ва для самых больных, самых обескровленных потерей душ. Родители Дюнки не прибегли к услугам лума, гордо не пожелали делить ношу собственного горя; возможно, старик решил, что отбившийся от процессии Клав станет его клиентом. – Нет, – Клав отвернулся. – Спасибо, но… Я не верю во все это. Мне не надо. Я сам. – Во что ты не веришь? – удивился старик. – Я хочу быть один, – сказал Клав шепотом. – С… ней. Пожалуйс– та, уйдите. – Ты не прав, – старик вздохнул. – Ты не прав… но я уже ухожу. Только… Клав досадливо поднял голову. – Только, – старик пожевал губами, будто пытаясь на вкус подоб– рать нужное слово, – ты… делаешь, что делать нельзя. Ты ее тревожишь и зовешь. Ты ее держишь; тех, кто принадлежит ТОМУ миру, ни в коем случае нельзя тащить СЮДА. Нявки… Клав дернулся: – Уходите. – Прощай… Черные еловые ветки дрогнули, пропуская неслышно уходящего лума. Клавдий Старж, шестнадцатилетний мальчик, считающий себя мужчиной, ос– тался в одиночестве. С Дюнкой. |
||
|