Глава 20

В следующий понедельник я все еще чувствовал себя неважно. Я был изрядно раздражителен, так что Морган отвезла меня в своем крошечном купе в Старбер, откуда я позвонил Скотти, договорившись с ним, что останусь в форте еще на неделю. Он заверил меня, что чудесно управится со всем сам и уладит это с моей семьей. Не думаю, что последнее потребовало больших усилий, так как сестра моя определенно не согласилась бы истратить сотню фунтов ради удовольствия видеть мою персону, а Уиттлз поклялся, что в жизни не посадит ее в свой автомобиль — разве что его попросят об этом как специалиста. Со стороны Морган было очень благородно заботиться обо мне, и я не знаю, зачем она это делала, ибо я был капризен, как избалованный ребенок.

Вернувшись из Старбера и уладив все, я почувствовал, что мое настроение вновь изменилось. Я заявил, что немедленно собираюсь и возвращаюсь в Дикфорд. В моем мозгу засела мысль, что с меня довольно всех этих потрясений и стоит порвать с Морган Ле Фэй. Она согласилась с тем, что я могу поступать, как мне заблагорассудится, чем окончательно свела меня с ума. Однако она предположила, что перед отъездом мне стоило бы поесть, ибо к ленчу в Дикфорд я уже не успею, тогда как она привезла специально для меня из Старбера нечто особенное. Как любой мужчина, я немедленно согласился; это утвердило меня в мысли, что ничто не позволит мне порвать с Морган, пока она сама не сделает этого.

Последнее волнение после шторма улеглось, безмятежные дни текли все так же, а по ночам в безоблачном небе над морем неспешно плыла полная и ясная луна. Однажды тихим и спокойным вечером мы взобрались на вершину холма и, пробираясь среди разрушенных пирамид древнего культа, подошли к месту, где на траве лежал упавший пилон. Усевшись на него, мы наблюдали, как позади Белл Ноул поднималась луна. Из тумана над болотами она появилась странным, печальным оранжевым кругом; но неожиданно луна очистилась и гордо поплыла в безоблачном небе, подобно кораблю под всеми парусами, а слабые отблески лунного света на облаках, проносившихся в противоположном направлении, лить усиливали ощущение скорости. Было странно видеть громадный серебристый диск Луны, мчавшийся где-то очень далеко, хотя и выглядевший близким; ничто не давало более сильного ощущения, будто во Вселенной существуют другие планеты, подобные Земле.

Сейчас каждому известно о воздействии солнечного света на здоровье и рост растений; но Морган рассказала мне о древнем, забытом ныне знании силы света лунного, о его влиянии, на рост растений. Мы даже не подозреваем об этом, живя в столь изменчивом островном климате; но там, где солнечный свет присутствует постоянно, жители прекрасно знают о влиянии луны, и все сельскохозяйственные работы, все порубки древесины производятся в строгом соответствии с ее фазами. Она рассказала мне, что Луна глубоко влияет на состояние разума и настроение человека, что хорошо известно тем, кому приходится иметь дело с умалишенными; и даже мы — те, кто считает себя вполне здоровыми — подвергаемся гораздо большему влиянию, чем предполагаем.

— Может быть, из-за этого я бываю таким сварливым, — сказал я, с радостью воспользовавшись шансом свалить на что-то свою вину.

— Да, — весьма серьезно согласилась Морган, — вполне возможно. Луна усиливает все, доводя до критической точки. Вы никогда не замечали, сколько кризисов случается, когда светит полная луна?

— А какой кризис вы ожидаете сейчас? — спросил я.

— Наш с вами, — сказала она и, взяв меня под руку, подвела к обрыву холма, выходившему на равнины. Я ничего не сказал ей на это; да и что я мог сказать!

Поднимавшийся над болотами туман производил впечатление воды, на поверхности которой плескалось лунное отражение; Белл Ноул возвышался подобно острову среди туманного моря.

— Суша погружается, — сказал я, — совсем как тогда, когда они прислали корабль за вами, Морган Ле Фэй.

Она улыбнулась.

— Разве не удивительно, — произнесла она, — что люди надеются сдержать море с помощью чего угодно, кроме изучения особенностей его жизни?

— Думаю, то же самое относится к природным силам, — сказал я. — Мы пытаемся исследовать их с помощью того, что гордо называем собственными моральными устоями, — и тонем в этом.

Мы медленно спустились по росистой траве; тысячи кроликов, кормясь, шуршали вокруг нас. Роса была единственным источником влаги, доступным для этих животных — но они, по-моему, не имели ничего против.

Спустившись к форту, мы затем прошли на скалу к утесу. Этой ночью прилив был очень низким, так как в это время фазы луны и солнца совпадали.

— Уилфрид, — обратилась ко мне Морган Ле Фэй, — а что если мы зажжем сигнальный огонь там?

Посмотрев в указанном ею направлении, я увидел большую, плоскую, напоминавшую стол скалу, очевидно искусственного происхождения; она немного возвышалась среди валунов линии прибоя. Сейчас был пик отлива, а через полчаса его должен был сменить прилив, так что терять время было нельзя. Морган работала наравне со мной, несмотря на ее замечательную шелковую блузку цвета морской волны, и вскоре мы сложили целую кучу можжевеловых веток вперемежку с кедром и сандаловым деревом. Мы сложили дерево в форме пирамиды, согласно древнему обычаю, и лишь только легкий ветерок у края скал, слегка поменяв направление, задул в обратную сторону, поднесли к костру спичку.

Как всегда, можжевеловые ветки вспыхнули хорошо; языки пламени запрыгали по дереву, выбрасывая фонтанчики искр, — это всегда характерно для горящего можжевельника. В самой середине костра все большим жаром разгорались куски кедра и сандала, и ароматный дым клубился над морем.

Неожиданно легкий, серебристый язык волны, перепрыгнув через край скалы, достиг пылавшего костра; ответом на это было яростное шипение — и в то же мгновение идеальный круг пламени был заключен в черную рамку, превратившись в причудливое подобие луны. Решив, что этого достаточно, море несколько приутихло. Затем, повинуясь подымавшемуся приливу, другая волна скользнула на скалу. Громкое шипение и клубы пара поднялись от разъяренного костра, а затем мы увидели удивительную картину — самый верх пирамиды продолжал гореть, окруженный огнем и клубами пахучего дыма, а внизу уже вовсю плескалась вода.

Прилив все поднимался, но вершина пирамиды горела все так же неукротимо — морю будет нелегко принять жертвоприношение и поглотить свою жертву. Наконец упорная работа волн подточила основание костра, и тут же факел пирамиды обрушился в темную подстерегавшую его воду; взлетели снопы искр, горящие ветки с шипением падали в воду — и вновь, под дуновением легчайшего ветерка я почувствовал тот запах из моего сна, кисловатый запах горящего дерева, потушенного соленой морской волной.

И тут я понял роль моря как источника всего сущего. Я видел, как оно нагромождало из осадочных пород скалы и разрушало их, и оставляло за собою сушу; я видел, как медленно появлялись первые лишайники, и как разрушающее действие погоды превратило камень в почву; я видел, как море, поднявшись, поглотило это все, как первобытную слизь, и как эта слизь дала начало росткам первой жизни. Я видел, как жизнь произрастала из этой слизи, и выходила на сушу, и обрастала лапами и крыльями. Теперь я знал, почему Морган боготворит море — именно оно создало все вокруг, будучи ближе всех к Первозданному.

Этой ночью я не мог заснуть; я сидел на кровати и курил сигарету за сигаретой, наблюдая закат луны. Она заходила такого же мутно-медного цвета, какой и взошла, так как над водой собралась плотная дымка. Я подумал, что погода собирается меняться.

Возможно, созерцание сверкающего диска Луны загипнотизировало меня, ибо вдруг с большой четкостью я начал различать природу начала вещей. Я вспомнил греческое выражение «panta rhei» и то, что Рея считалась матерью богов. Я вглядывался в бесконечные глубины межзвездного пространства и видел, как из него возникает фонтан: подобно жидкому лунному свету, он бил бесконечно щедрым ключом воды. Мне подумалось: это и есть Перворождение. Я наблюдал, как жидкий свет собирался в огромных размеров водоем где-то в глубинах Космоса. Я видел, как в нем возникали течения, и как течения превращались в водовороты, и как из спирального вращения зарождались солнца. Мне было известно, что у воды было два состояния — она могла течь или стоять, и лишь спокойные воды могли дать рождение жизни. Усвоив, что начало вещей отражается во всей их природе, я готов был поклясться, что и в нас эти энергии должны были течь и собираться в глубокий водоем и что все это подчинялось лунному ритму. И вспомнил я, что мужчине по природе своей надлежало быть преимущественно динамичным, наподобие Первого Извержения; и что преимущественно женская натура имела свойство собираться в глубокий водоем, давая начало жизни. Знал я также и то, что все это подчинялось переменному ритму, который мы, возможно, позабыли.

Затем я рассмотрел свое место в наших отношениях с Морган Ле Фэй и понял, почему она нашла во мне возможности, которых не встречала в других мужчинах, оставшихся с нею друзьями. Возможно, это объяснялась тем, что я воспитывался среди женщин, или моим плохим здоровьем, или тем, что я был поздним ребенком в семье, — но мой физический динамизм был явно недостаточен; я никогда не чувствовал себя по-настоящему мужественным — разве что в гневе. С другой стороны, Морган была женщиной, необычайно полной жизненных сил. Затем я понял, отчего нужны не только жрецы, но и жрицы: в женщине есть тот динамизм, который оплодотворяет эмоциональную природу мужчины — так же, как он оплодотворяет ее физическое тело. Именно это позабыла современная цивилизация, подгоняющая под стереотипы и стандарты все и вся, забывшая о Луне — Властительнице Прилива и Отлива.

И понял я, какую цель преследовала Морган, играя со мной, — она пыталась открыть способ действия этой забытой силы. Большинство мужчин не позволили бы ей этого, ибо мужчина стремится любой ценой сохранить инициативу. Но ведь за нашими убеждениями стоит первозданная природа — и я понял, отчего пользуются таким успехом женщины-вамп и почему добрые, отзывчивые женщины продолжают пылиться — ведь мужчины не любят женщин, которые все время лишь отдают, они любят тех, кто требует от них, вызывая таким образом к жизни мужскую силу. Именно женщины, подобные Морган Ле Фэй — те, кто не принадлежит полностью ни одному мужчине, — любимы более всех, более женщин, отдающих всю себя целиком. Любовь принадлежит к числу тех понятий, в которых лучше плыть с надеждой, чем прибыть в порт назначения.

Я задумался: чего, черт возьми, Морган надеялась достичь со мной, и где было место ее высадки. Мой жизненный опыт подсказывал, что нам удастся высадиться разве что в грязь. Очевидно, у нее были другие соображения на этот счет. У меня же оставалась единственная альтернатива: вернуться обратно в Дикфорд и зажить жизнью достойного гражданина — я не мог даже и помыслить об этом, так что решил перестать морочить Морган голову, предоставив ей действовать на собственное усмотрение — во всяком случае, пока это не влияет на мое право выбора (у меня было смутное подозрение, что мы споткнулись о тот камень преткновения, которого не должно было быть).

Придя к этому решению, на следующее утро я проснулся в гораздо более дружелюбном настроении, чем был в течение последних десяти дней, так что я собрался наблюдать за Морган, чтобы узнать: что она будет делать дальше. Я решился также дорисовать последнюю из панелей — это было спокойное, залитое лунным светом море; и в пятнах света и теней на воде и облаках с каждого возможного угла зрения проступало лицо Морган Ле Фей.