"Вкус запретного плода" - читать интересную книгу автора (Игорь Кон)

Запреты и предписания

 Вопреки традиционным представлениям об изначальном "зоологическом индивидуализме" и бесконечных драках самцов из-за самок, у стадных животных существует видовая "социосексуальная матрица", которая регулирует взаимоотношения полов. В человеческом обществе она превращается в сексуальную культуру, вариативные возможности которой ограничены, с одной стороны -- биологической природой человека, а с другой -- внутренней последовательностью и логикой культуры как целого.

Ядро этой нормативной культуры составляют половые запреты, посредством которых общество унифицирует поведение своих членов, а также положительные предписания, соблюдение которых обеспечивается не столько санкциями извне, сколько внутренними психологическими установками (чувства стыда, вины, эстетические чувства и т. п.).

Чем сложнее культура, тем многообразнее ее нормативные установки. Например, всюду, где существует институт брака, проводится социальное и психологическое различие между брачной, добрачной и внебрачной половой жизнью, причем соответствующие нормы тесно связаны с другими элементами социальной системы и культуры. Так, сравнительное изучение норм добрачного сексуального поведения у многих народов мира показывает, что они связаны: с правилами, регулирующими происхождение и местожительство; с особенностями экономической жизни общества; с уровнем его производительных сил; с размерами общины; с религиозными верованиями; с наличием или отсутствием какого-либо обмена имуществом при заключении брака; с дифференцированной оценкой мальчиков и девочек; с мерой участия женщин в производительном труде; с классовой структурой общества; с особенностями половой социализации и с отношением культуры к материнству и деторождению. При этом сравнительно простые общества обычно склонны к большей терпимости, а более сложные -- к нормативному ограничению добрачных связей.

Усложнение половых запретов -- необходимая предпосылка индивидуализации и персонализации сексуальных отношений и их участников. Поэтому она кажется продолжением биологической эволюции. Как писал выдающийся советский ученый-семиотик Ю. М. Лотман, "простейшая форма биологического размножения -- деление одноклеточных организмов. В этом случае каждая отдельная клетка полностью независима и не нуждается в другой. Следующий этап -- разделение биологического вида на два половых класса, причем для продолжения рода необходимо и достаточно любого одного элемента из первого и любого одного элемента из второго класса. Появление зоосемиотических систем заставляет рассматривать индивидуальные различия между особями как значимые и вносит элемент избирательности в брачные отношения высших животных. Культура возникает как система дополнительных запретов, накладываемых на физически возможные действия. Сочетание сложных систем брачных запретов и структурно-значимых их нарушений превращает адресата и адресанта брачной коммуникации в личность. Данное Природой: "мужчина и женщина" --- сменяется Культурой: "только этот и только эта". При этом именно вхождение отдельных человеческих единиц в сложные образования Культуры делает их одновременно и частями целого, и неповторимыми индивидуальностями, различие между которыми является носителем определенных социальных значений".

Однако историческое развитие противоречиво и нелинейно. Социально-культурные запреты дифференцируют права и обязанности разных категорий людей, нс придавая никакого значения их индивидуальности, которая первоначально осознается и проявляется именно как нарушение этих правил и самой этой категоризации. Нормативную культуру любого общества нужно изучать конкретно, учитывая кем, кому, что, с кем, насколько и почему запрещено.

Прежде всего бросаются в глаза гендерные различия. Запреты, касающиеся мужчин, могут не распространяться на женщин, и наоборот. Почти во всех обществах существует так называемый двойной стандарт -- разные нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин, предусматривающие гораздо более строгие ограничения женской сексуальности (добрачные связи, супружеская верность и т. п.), нежели мужской. Очень велики и социально-возрастные градации; многие поступки, позволительные взрослым, запрещаются подросткам или детям. Бывает и обратное. Многие общества, осуждая или высмеивая мастурбацию взрослых, считают ее нормальной, допустимой для детей и подростков. Сплошь и рядом различны предписания для разных классов или сословий одного и того же общества (например, для мирян и духовенства).

Запрещение тех или иных поступков далеко не всегда совпадает с запрещением говорить о них (табу слов). Бывают принципиально неназываемые, невербализуемые отношения; их существование общеизвестно, но о них не принято говорить или можно говорить только намеками, эвфемизмами. В XIX веке гомосексуальность именовали "неназываемым пороком". В то же время есть вещи, о которых можно говорить, но которые нельзя делать.

Как поведенческие, так и словесные запреты всегда соотносятся с определенным контекстом. Например, в нашем обществе не принято, чтобы дети и родители (и вообще подростки и взрослые) открыто обсуждали друг с другом свои сексуальные проблемы; со сверстниками, равными это вполне допустимо. В феодальном обществе нормы стыдливости имели сословный характер. Приятельница Вольтера маркиза дю Шатле как ни в чем не бывало принимала ванну в присутствии и с помощью молодого лакея. Нет, она не пыталась его соблазнить: лакей как мужчина для нее просто не существовал, а его чувства и подавно.

Варьирует степень строгости запретов; если инцест (кровосмешение) был запрещен категорически, то отношение к внебрачным связям всегда было двойственно, амбивалентно. Соответствующие нормы были не только различны для мужчин и женщин, но противоречивы: хотя официально иметь любовниц запрещалось, неофициально это считалось подтверждением маскулинности. Иначе говоря, данный запрет распространялся только на официальную сторону жизни.

В древних обществах таких градаций (не только в сексуальной сфере) было, по-видимому, еще больше. Этнографическая литература, посвященная табу слов и обычаям избегания, рисует чрезвычайно сложную картину. Одни вещи и отношения запрещено называть; другие полностью изгоняются из сознания, объявляются несуществующими, самое их существование категорически отрицается; третьи вытесняются в подчиненные, "низшие" слои культуры, проецируются на низшие слои общества или обсуждаются в "сниженной", фривольной форме; четвертые просто предписывается хранить в тайне и т. д.

Санкции за нарушение табу также варьируют -- от смерти до легкого осуждения или осмеяния. Хотя сексуальные нормы обычно преподносятся как универсальные, выражающие волю богов, законы природы или интересы общества как целого, за ними всегда скрываются отношения власти: класс или социальная группа, накладывающая те или иные ограничения, получает возможность манипулировать поведением других людей, причем последние зачастую даже не сознают того, что ими манипулируют.

Самый общий принцип классификации культур по типу их половой морали -- деление на антисексуальные и просексуальные или репрессивные (строгие) и пермиссивные (терпимые).

Яркий пример репрессивной антисексуальной морали -- средневековое христианство, отождествлявшее сексуальность с грехом. Там, где такая установка реализуется наиболее последовательно, половая жизнь в принципе ограничивается браком. Браки заключаются старшими, без учета личных предпочтений жениха и невесты.

Существует жесткая сегрегация мужчин и женщин в общественной жизни и в быту. Всякие разговоры на эротические темы, включая сексуальный юмор, запрещены или осуждаются. Даже в браке половые отношения ограничиваются.

Противоположный полюс представляют народы Полинезии. Сексуальность и эротизм здесь открыто поощряются и в мужчинах, и в женщинах. Полинезийский идеал красоты откровенно эротичен. Сексуальные проблемы свободно обсуждаются, выражаются в песнях и танцах. Проявление чувственности у подростков и юношей считается нормальным и здоровым. Большое значение придается сексуальному удовлетворению в браке, допускаются и внебрачные связи.

Большинство человеческих обществ расположено, естественно, между этими полюсами, причем их отношение к сексуальности зависит от общих свойств их образа жизни и культуры.

Древнейшее мифологическое сознание не стыдится естественных телесных отправлений, половые органы весьма натуралистически и детально изображаются в наскальных рисунках, статуэтках и т. п.

Фалические изображения типа древнегреческих герм, имевшие культовое значение, существовали и многих других народов. Вот как выглядит "герма" на одном из островов Индонезии.

Тесно связана сексуальность и с эволюцией игровых, праздничных компонентов культуры. Просексуальные общества обычно придают высокую ценность групповому веселью, игре и праздничным ритуалам, в которые вовлекается все население. Характерное для первобытного праздника всеобщее веселье физически сплачивает людей. М. М. Бахтин писал о средневековом карнавале, что даже сама теснота, самый физический контакт тел получает некоторое значение. Индивид ощущает себя неотрывной частью коллектива, членом массового народного тела.

Напротив, антисексуальные установки христианства сочетаются с осуждением веселья и "разгульного" смеха. Чем выше уровень аскетизма, тем строже запреты, налагаемые на смех и игровые элементы жизни.

Культура не просто запрещает или разрешает те или иные проявления сексуальности. Она определяет их социальную, этическую и эстетическую ценность.

В древнейших мифологиях человеческий организм выступает как часть природы, а сексуальность -- как всеобщая оплодотворяющая сила. По мере становления личности происходит постепенная индивидуализация и сентиментализация сексуальных переживаний; они включаются в круг наиболее значимых личностных отношений и окружаются ореолом возвышенности.

Однако и развитые, высшие культуры трактуют сексуальность неодинаково. Одни культуры подчеркивают преимущественно инструментальные ценности, видя в сексуальности главным образом средство продолжения рода или удовлетворения иных потребностей. Другие же усматривают в ней самоценное аффективное начало, выражение чувств и эмоций. В обществах первого типа сексуальность обычно подвергается более жесткому социальному контролю и регламентации. Но и аффективная сторона сексуальности трактуется по-разному.

Большинству восточных цивилизаций чуждо типичное для христианства противопоставление "чистой" духовной любви и "грязной" чувственности. Согласно древнейшим индийским верованиям, представленным в Ригведе, "желание" было первичной космогонической силой, создавшей мир. Брихадараньяка упанишада, написанная в VI--III веках до нашей эры, уподобляет человека, постигающего высшее духовное начало, мужу, пребывающему в объятиях любимой жены. Индийская Камасутра и древнекитайские трактаты, посвященные "искусству спальни" ("фан чжун"), дают подробные наставления, как получить наибольшее эротическое наслаждение. "Из мириад вещей, созданных Небом, самое драгоценное -- человек,-- говорится в одном таком китайском трактате.-- Из всех вещей, дарующих человеку благоденствие, ни одна не сравнится с интимной близостью. В ней он следует Небу и копирует Землю, упорядочивает Инь и управляет Ян. Те, кто постигает ее значение, смогут напитать свою природу и продлить свою жизнь; те кто упустит подлинное ее значение, нанесут себе вред и умрут прежде времени". Но какой бы изощренной ни была древняя эротология, она никогда не бывала самодовлеющей, будучи связана с общими религиозно-философскими ценностями. В ведических, тантристских и индуистских текстах телесная близость -- главным образом средство духовного самораскрытия и освобождения человека.

В Китае* же подчеркиваются рациональные, инструментальные соображения: удовлетворение любовной страсти полезно для укрепления здоровья, получения здорового потомства, достижения душевного равновесия, а также укрепления семьи. Как и прочие элементы китайской культуры, здесь все регламентировано: и сексуальные позиции, и количество сношений, и требования к условиям зачатия.

Культ чувственности вовсе не означает отказа от контроля и самоконтроля. Как гласит один старо китайский текст, "искусство спальни образует вершину человеческих чувств, оно указывает высший путь -- дао. Поэтому совершенномудрые правители древности выработали детальные правила половых сношений, чтобы регулировать внешние наслаждения человека и тем самым умерять его внутренние страсти... Тот, кто управляет своими сексуальными наслаждениями, будет жить в мире и достигнет старости. Если же он отдастся во власть этих наслаждений, пренебрегая изложенными правилами, он заболеет и повредит собственной жизни".

Самый древний и универсальный запрет, налагаемый культурой на сексуальность,-- правило экзогамии, запрещение браков и вообще половых связей между членами одного и того же рода. Происхождение экзогамии до сих пор остается спорным. Одни авторы подчеркивают значение генетических факторов, вред близкородственных браков для потомства. Другие выдвигают на первый план социальные факторы: неупорядоченность половых отношений и сексуальное соперничество самцов делали невозможной стабильную социальную организацию, подрывали единство человеческого стада. Третьи придерживаются психологического объяснения, согласно которому у людей, живущих в тесной близости с раннего детства, обычно не возникает сексуальный интерес друг к другу.

Как бы то ни было, даже в пределах одной и той же культуры существуют разные нормы сексуального поведения для разных категорий людей. Самое важное -- двойной стандарт, то есть разные нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин. В той или иной степени он наблюдается почти везде. Но одно дело -- сексуальные роли, позиции в половом акте, другое -- приписываемая мужчинам и женщинам мотивация, третье -- право выбирать сексуального партнера и определять характер взаимоотношений с ним. В большинстве первобытных обществ право проявления инициативы, ухаживания, выбора партнера и определения ритма половой жизни в браке принадлежит мужчине. В отношении добрачных и внебрачных связей половая мораль, как правило, снисходительнее к мужчинам. Женщинам добрачные связи разрешают от двух пятых до половины обследованных этнографами бесписьменных обществ, если же считать "терпимыми" общества, которые публично осуждают, но втайне терпят такие отношения, эта цифра составит около 70 процентов. Мужчинам добрачные связи разрешаются практически во всех "терпимых" обществах, а в остальных на них смотрят сквозь пальцы. Внебрачные связи в той или иной форме допускаются для женщин приблизительно в двух или трех пятых бесписьменных обществ, а для мужчин -- почти везде.

Практически во всех человеческих культурах существует культ мужской сексуальности. Мужские божества и герои часто наделяются не только внушительными половыми органами, но и исключительными детородными способностями. Индийский бог Кришна имел согласно традиции 16 108 жен, каждая из которых родила ему по 10 сыновей и по 1 дочери. Один из персонажей "Тысячи и одной ночи" за одну ночь овладел 40 женщинами, по 30 раз каждой. В культурах, прославляющих сексуальную сдержанность, подобных подвигов, естественно, нет, зато ярко описываются соблазны, трудности умерщвления плоти.

Женская сексуальность обычно описывается гораздо сдержаннее. В антисексуальных и антифеминистских культурах, например в средневековом христианстве, существуют два главных женских образа: положительный наделяется чистотой, понимаемой как асексуальность, равнодушие и даже отвращение к половой жизни; отрицательный же персонифицирует гипертрофированный, агрессивный секс, "похоть" и соблазн.

Мифологическое сознание не могло не задаваться и вопросом о специфике мужской и женской сексуальности. В древнегреческой и древнеиндийской мифологии есть сходные мифы о мужчине, который по воле богов дважды менял пол. В греческом варианте, сохраненном Овидием, это предсказатель Тирезий, а в индийском -- могущественный царь Бхангасвана. Оценивая свои сексуальные переживания в обеих ипостасях, оба отдают предпочтение женской. По словам Тирезия, женщина наслаждается любовью в 9 раз больше, чем мужчина. Это, естественно, отражает мужскую точку зрения.

Поскольку семя наделяется магическими свойствами, первобытное сознание весьма чувствительно к его потере. Это мотивируется отчасти страхом утратить жизненную силу, а отчасти боязнью колдовства: если в семени содержится "весь человек", то враг, овладевший семенем, может заколдовать его. Отсюда -- распространенность табуирования мастурбации. Особенно суровы запреты на сей счет в иудаизме. Общеизвестна библейская история об Онане, умерщвленном Богом за то, что он изливал семя свое на землю. Хотя преступление Онана заключалось не в растрате семени, а в том, что ослушался повеления Бога жениться на вдове своего брата, слово "онанизм" стало синонимом самостимуляции. Талмуд вообще запрещает евреям касаться руками члена, даже при мочеиспускании. Запреты мастурбации характерны также для христианства, ислама и конфуцианства.

Однако здесь также есть вариации. Многие культуры неодинаково оценивают мастурбацию у детей и у взрослых. Например, мангаиа считают мастурбацию вполне нормальной для мальчиков и девочек до 10 лет; подростки старше этого возраста уже начинают гетеросексуальную жизнь, их мастурбация рассматривается как пережиток детства. Сходные установки существуют в Меланезии: мастурбация поощряется у маленьких мальчиков, допускается у подростков и осуждается у взрослых. Принципиальное различие между детской и взрослой мастурбацией проводило и средневековое христианство. Что же касается античной Греции, то она вообще не знала подобных запретов, а тантризм даже поощряет мастурбацию у женщин.

У всех народов существуют многочисленные хозяйственные и сезонные запреты, связанные с определенными фазами общественной жизни племени или индивидуального жизненного цикла. Например, охотничьи табу, известные у многих народов Америки, Европы, Океании, Африки и Азии, запрещают половые сношения в период подготовки и проведения охоты. Сходные запреты существовали и в связи с другими видами общественной деятельности -- рыболовством, скотоводством, земледелием, ремеслом, торговлей, путешествиями, войной и т. д. Отчасти эти запреты -- результат осознания того, что сексуальная активность ослабляет мужчину, вынуждая его в ситуациях, требующих максимального напряжения физических или духовных сил, к временному половому воздержанию. Но они имеют также свой, далеко не единообразный, символический смысл.

Это отчетливо видно в так называемых репродуктивных табу, регулирующих взаимоотношения полов и поведение женщины в периоды менструаций, беременности и после родов. По подсчетам американских этнографов супругов Пэйдж, 63 процента обследованных ими обществ запрещают половые сношения в период беременности, 73 процента -- в период менструаций, 93 процента -- в послеродовой период.

Поскольку такие запреты, иногда весьма длительные, адресованы мужчинам и обосновываются опасностью их "осквернения" и "загрязнения", их часто считают "антифеминистскими". Но если вдуматься, эти табу, особенно послеродовые, охраняют здоровье матери и ребенка. В трудных условиях первобытного общества, например у африканских бушменов, кормление ребенка грудью продолжается 2--3 года, а то и дольше. Новая беременность в это время нежелательна, бушмены даже практикуют детоубийство, убивая новорожденного младенца, если предыдущий ребенок еще не начал ходить. Запрещение половой жизни, в каких бы терминах оно ни формулировалось, объективно служит средством регулирования рождаемости и сохранения потомства. С помощью запретов культура пытается восполнить утраченные человеком сезонные биологические регуляторы сексуальной активности.

Рисунок из Мадленской пещеры (Франция): медведь, вероятно, тотем данного племени, лижет эрегированный, извергающий семя половый член. Одно из древнейших изображений орально-генитального контакта.

Исторично и понятие половой любви. Телесная страсть, вожделение свойственны человеку изначально. Месопотамский эпос о Гильгамеше, написанный четыре тысячелетия тому назад, так описывает встречу жрицы любви Шамхат с диким человеком Энкиду, укротить которого она послана:

Характерно, что сексуальный опыт изменяет и Энкиду -- "стал он умней, разуменьем глубже".

Индивидуальное страстное влечение может существовать в любых социальных условиях. Шведский путешественник Эрик Лундквист рассказывает об одной встрече в глухой папуасской деревне:

"Фого женился примерно год назад. Лицо его светилось счастьем, когда он говорил о своей женитьбе. Фого пришлось основательно потрудиться, чтобы собрать достаточное количество тканей для уплаты выкупа родителям невесты. Он откормил трех диких свиней, обменял все свое имущество, да к тому же занял сколько-то тканей (каин тимор) у своего дяди.

-- Но я слышал, что обычно девушка стоит не больше, чем свинья, что за нее платят столько же каин тимор, сколько за свинью,-- говорю я.

-- Да, обычно это так. Но моя невеста стоила намного дороже, потому что ее родители богаты и дали за ней большое приданое. Так что я теперь по уши в долгу за эти каин тимор,-- отвечал Фого со счастливым вздохом.

-- Почему ты не взял себе женщину подешевле? Тогда бы тебе хватило твоих собственных каин тимор! Фого смотрит на меня в совершенном недоумении:

-- Как же я мог взять кого-нибудь другого, кроме моей невесты?

-- Это твои родители решили так?

-- Я хотел, чтобы она стала моей, сколько себя помню.

-- Еще до того, как начать интересоваться женщинами?

-- Не знаю, туан. Помню, что много лет смотрел только на нее. Не решался заговорить с ней. А она на меня даже не глядела".

Наконец юноша осмелился пригласить свою избранницу на танец, символизирующий объяснение в любви. "Она согласилась. Улыбнулась мне. До того я три ночи не спал, а днем все только ходил и думал, и когда она улыбнулась мне, я стал таким сильным, каким еще никогда не бывал до тех пор. И спать не хотелось".

Но каковы бы ни были вариации индивидуальных чувств, архаическое общество не считало любовь необходимой предпосылкой брака или условием счастья. В некоторых языках (например, папуасского племени манус) отсутствует даже слово для обозначения любви. Кое-где любовная страсть считается душевным заболеванием. Некоторые ученые (Питирим Сорокин, Джон Анвин) объясняли отсутствие индивидуальной избирательности свободой нравов, отсутствием запретов на добрачные связи и вообще либеральным отношением к сексуальности.

Но видимо, дело не столько в строгости запретов, сколько в уровне развития личности.

Любовная страсть -- явление практически универсальное. Американские антропологи У. Джанконяк и Э. Фишер, обобщив статистические данные по 166 традиционным обществам, нашли явные доказательства ее наличия в 147 культурах, по 18 обществам данных не нашлось и только в одном случае результат оказался отрицательным.

Даже в критериях выбора брачного партнера у народов мира больше сходств, чем различий. Психолог Дэвид Басе опросил свыше 10 тысяч мужчин и женщин из 37 стран, расположенных на шести континентах и пяти островах, о том, какие качества они ценят в потенциальных партнерах. На первом месте всюду оказалась "взаимная любовь/привязаность", затем следуют надежность, эмоциональная устойчивость и зрелость и приятный характер.

Дальше, естественно, картина усложняется. От постоянного, долгосрочного партнера люди ждут чего-то другого, чем от краткосрочного романа. При этом мужские и женские ожидания сильно расходятся. Мужчины больше озабочены такими чертами, которые прямо или косвенно свидетельствуют о репродуктивных возможностях женщин -- молодость, привлекательная внешность. Женщины же больше заинтересованы в материальных возможностях мужчины, его способности содержать семью и выкормить потомство. В этих вопросах половая принадлежность решительно перевешивает культурные и региональные различия, объясняя 40--45 процентов всех вариаций, против 8-- 17 процентов. Что же касается остальных черт, таких как целомудрие, честолюбие, предпочитаемый возраст, то здесь тон задает культура: региональные различия определяют от 38 до 59 процентов вариаций, тогда как пол -- от 5 до 16 процентов.

Культурные каноны любви противоречивы и неоднозначны.

Уже древние греки различали чувственное, телесное влечение и потребность в душевной, психической близости, а также страстную любовь, жажду обладания ("эрос") и нежную любовь, потребность в самоотдаче, желание раствориться в любимом ("агапе"). Но "эрос" и "агапе" не были синонимами чувственных и духовных элементов любви. Кроме того, платоновский идеал любви, которую философ определяет как "жажду целостности и стремление к ней", строится на гомоэротической основе. Объектами чувственной любви, восходящей к "Афродите всенародной", считает Платон, могут быть как юноши, так и женщины. Эротже "Афродиты небесной" восходит к богине, которая причастна только мужскому началу, поэтому "одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом". В от первоначальной гомоэротической основы, зато приобрела антисексуальный оттенок (принижение или полное отрицание чувственности).

Культура определяе тэротический код, ритуал ухаживания и сексуальную технику. Хотя наши эрогенные зоны детерминированы физиологически, разные народы придают им неодинаковую ценность. У большинства народов женская грудь является важным эротическим объектом. А вот полинезийцы-мангаиа к ней равнодушны, полагая, что она может интересовать только голодного младенца. Весьма различны нормы половой стыдливости, причем не только количественно, но и качественно (что именно скрывается или, наоборот, подчеркивается).

В европейской культуре нового времени эротические интересы у детей считались "нездоровыми" и всячески табуировались. Другие же народы считают их вполне нормальными. Среди детей австралийских аборигенов йолнгу (Северная Австралия) широко распространена игра "ниги-ниги", имитирующая половой акт, взрослые не видят в ней ничего страшного. Детские генитальные игры считаются нормальными у народов бала в Конго, полинезийцев Маркизских островов, жителей острова Пасхи, маори, лесу и многих других. Отношение к детской сексуальности обычно связано с общей сексуальной терпимостью.

Чрезвычайно разнообразны ритуалы ухаживания и сама техника полового акта. В одних обществах принято, чтобы женщина лежала на спине, а мужчина -- сверху; другие -- чтобы женщина была сверху, в третьих -- чтобы оба лежали на боку и т. д. Нормальный для европейцев половой акт лицом к лицу некоторым неевропейским народам казался в высшей степени неудобным и неприличным, у них принята интромиссия сзади, как у животных. Европейцы XIX века, верившие в асексуальность женщины, требовали, чтобы она была неподвижна, оставляя всю активность на долю мужчины. Напротив, по представлениям мангаиа, женщина, как и мужчина, должна все время двигаться. В некоторых культурах мужчина приступает к половому акту сразу, без предварительных эротических игр и не заботясь об удовольствии женщины. Вот, например, как описывает это папуасский писатель Винсент Эри:

"Обхватив одной рукой ее плечи, а другой -- бедра, Хоири приподнял ее и положил на спину. Вго ноги развдинули ее колени, а руки подняли юбку к ней на грудь. Со вздохом облегчения он проник в нее. Пальцы ее рук за спиной у него напряглись. Он не слышал теперь ничего кроме собственного дыхания. Потом наступил покой. Казалось, что грудь Миторо -- самое мягкое место, на каком он лежал в своей жизни. Хотелось лежать так всегда, но тут снова кашлянула Ивири. Он перекатился на траву.

-- Поторопись, пожалуйста, а то твоя мать пойдет искать тебя.-- И он вытер ей спину".

Напротив, у мангаиа мужчина и женщина обязаны дать друг другу сексуальное удовлетворение, полноценный оргазм, хотя никакой психологической близости это не предполагает.

В обществах с просексуальными установками с течением времени вырабатывается рафинированная сексуально-эротическая техника, иногда возводимая в ранг религиозного культа.

Большиство дошедших до нас древних эротологий написано с мужской точки зрения, где женщина рассматривается лишь в качестве партнера, а чаще -- как объект мужского желания и активности. Исключение представляют некоторые тантристские тексты. Однако и в мужской эротологий существует немало вариаций. Иногда мужчины стараются уменьшить половую возбудимость женщины путем ритуальной эксцизии (удаления) клитора; такая практика по сей день существует у некоторых народностей Судана, хотя в принципе она противоречит Корану. Напротив, индуизм ориентирует на совместность и взаимность мужских и женских сексуальных реакций. Любопытна в этом плане древнекитайская эротология, которая ставит перед мужчиной задачу довести женщину до оргазма, избежав эякуляции самому. По даосским верованиям, мужчина должен усвоить женское начало Инь, сохраняя в то же время собственное жизнетворческое Ян. Чем больше Инь получит мужчина, не давая взамен Ян, тем сильнее он станет. Отсюда -- обучение специальной технике прерванного сношения с тем, чтобы на 10 интромиссий приходилось не больше 2--3 эякуляций.

Еще сильнее варьирует в разных обществах эмоциональная окрашенность сексуальных отношений, которые могут быть как любовно-нежными, так и агрессивно-враждебными.

Последнее характерно, например, для папуасов добу и манус. Поскольку женщин здесь похищают из враждебных племен, мужчинам приходится все время бояться собственных жен, и этот страх окрашивает их сексуальность в агрессивные тона. Другой яркий пример -- гусии юго-западной Кении. Половой акт, даже между супругами, мыслится здесь как насильственное действие, в ходе которого мужчина должен преодолеть яростное сопротивление женщины, причиняя ей физическую боль и унижение. Женщин учат сексуально раздражать и дразнить мужчин, а последние получают максимум удовлетворения, когда женщины протестуют и плачут. Такой садистский тип сексуальности формируется уже в детстве, когда у девочек всякие явные проявления сексуальности последовательно наказываются, а у мальчиков -- то поощряются, то наказываются. Когда мальчики-подростки гусии после обрезания находятся в уединенном месте, туда приводят девочек-подростков, которые обнаженные танцуют эротические танцы, вызывающие у мальчиков эрекции и сильную боль в травмированных членах, и одновременно насмехаются над их страданиями. Неудивительно, что брак у этого народа сильно напоминает узаконенное изнасилование.

Неодинаково оценивают разные культуры девственность. Самые простые и примитивные общества обычно не придают ей особого значения. С повышением социального статуса женщин и усложнением иерархической системы общества девственность приобретает высокую социокультурную ценность, однако с европейской точки зрения это подчас выглядит своеобразно. Например, в Полинезии, несмотря на весьма свободные сексуальные нравы, девственность дочерей, особенно дочерей вождей, тщательно охраняют. Дефлорация девушки рассматривается молодыми мужчинами как подвиг, "сексуальная кража", которая повышает не только сексуальную репутацию юноши, но и его социальный статус. Девственность -- "дар", присвоение которого, даже путем обмана или насилия, дает мужчине определенные привилегии, позволяет жениться на представительнице более знатного рода и тем самым повысить собственный статус. Сходные представления о "бесчестье", которое можно смыть кровью или "прикрыть" браком, существовали и у многих христианских и мусульманских народов.

Христианство придает девственности мистическую ценность. В образе богоматери Мать и Дева сливаются воедино, разобщая тем самым материнство и сексуальность. Девственницы, особенно по монашескому обету, считались в средние века Христовыми невестами. Обыденное сознание также приписывает девственности особую ценность. Недаром "право первой ночи" европейские историки считали не только социальной, но и сексуальной привилегией сеньора.

Однако дефлорация -- довольно сложная и не всегда приятная процедура. Многие народы считают ее тягостной как для женщины, так и для мужчины. Больше того, она считается опасной для мужчины, так как вместе с кровью в него может проникнуть злой дух. Поэтому в некоторых обществах ее заменяют специальной хирургической операцией. У многих народов -- тибетцев, японцев, уйгуров, жителей Кампучии, Индонезии, Филиппин и др.-- существовал обычай ритуальной дефлорации девушек жрецами. Это должно было совершаться обязательно в определенном возрасте и предшествовать выходу девушки замуж, иначе она и ее родители считались опозоренными. У некоторых других народов, прежде чем муж осуществит свои супружеские права, это публично делают все остальные мужчины деревни. Этнографы обычно считают это своеобразной формой выкупа, который жених платит своим товарищам по мужскому союзу. Но его можно рассматривать и как частный случай класса древних обрядов, связанных с освоением нового. Желая избежать связанной с этим опасности, первобытные люди в таких случаях пропускают вперед кого-то менее ценного (например, в новый дом сначала пускают кошку) или того, кто имеет больше возможностей избежать влияния злых духов (например, колдуна).

Так что ритуальная дефлорация невесты может быть и средством помощи жениху, "спасением" его от грозящей опасности, и сексуальной привилегией мужского братства, к которому принадлежит жених. Пережиток подобных явлений в русских народных обычаях: перед свадьбой все молодые люди деревни, товарищи жениха, посещают и целуют невесту. Еще более древний славянский обычай предусматривал, что перед свадьбой невеста оставалась в бане наедине с мужчиной-колдуном, который должен был ее тщательно вымыть. В некоторых районах северной Словакии невесту символически, а ранее, возможно, реально, лишал невинности старейшина свадебного обряда -- "дружка".

В архаических обрядах и мифах, равно как и в позднейшей карнавальной, "смеховой" культуре, широко представлена девиантная сексуальность -- инцест, транссексуализм, транс вестизм, гомосексуальность и т. д., при этом одни и те же по своей биологической и поведенческой природе явления совершенно по-разному оцениваются и символизируются в зависимости от контекста.

Например, культура строжайше запрещает и осуждает инцест. Вместе с тем всюду существуют ритуальные, символические формы инцеста. Его то и дело совершают боги, а для некоторых культурных героев он прямо-таки обязателен как знак их "избранничества". Культура строго различает мужские и женские роли и модели поведения и запрещает нарушать эти границы, например в одежде. Однако всюду есть какие-то узаконенные, освященные традицией формы трансвестизма и т. п. Чем объясняется такое противоречие?

Есть два похода к проблеме. Первый идет от индивида к культуре, полагая, что последняя лишь оформляет, структурирует и регламентирует импульсы, возникающие в индивидуальном сознании. С этой точки зрения распространенность инцестуальных мотивов в культуре -- свидетельство непреодолимости таких влечений (Эдипов комплекс), а противоречивость культурных норм -- отражение амбивалентности нашего либидо. Второй подход идет от культуры к индивиду, полагая, что культура не только отражает индивидуальные вариации либидо, но и в достаточно широких пределах формирует его, иначе говоря, сексуальность рассматривается как социальное явление. В первом случае важен поведенческий акт, поступок как выражение внутренних импульсов индивида, во втором --- значение, которое придает этому поступку культура, которая и формирует соответствующий стиль поведения.

"Очеловечение" полового инстинкта, о котором много писали в конце XIX -- начале XX века, есть не что иное, как подчинение его определенным социальным нормам. Культура всегда -- упорядоченная система правил в противоположность хаосу и анархии. Но, структурируя наиболее важные аспекты сексуального поведения, культура всегда оставляет место для каких-то индивидуальных или ситуативных вариаций. Одни поступки регламентируются и оцениваются как "хорошие" или "плохие", "правильные" или "неправильные", другие целиком предоставляются индивидуальному усмотрению.

Больше того, формулируя то или иное предписание, культура почти всегда предусматривает какие-то возможности его нарушения. Чаще всего исключения смягчаются тем, что относятся либо к другому времени (например, к "мифологическому времени" в отличие от реального), либо к особым персонажам -- богам или героям, подражать которым рядовой человек не может. Но существуют и такие ситуации, когда нарушение и "перевертывание" установленных норм и правил является обязательным правилом, законом.

Применительно к сексуальности такое узаконенное нарушение правил благопристойности, включая инверсию гендерных и сексуальных ролей, ярче всего проявляется в первобытном празднике и карнавальной, смеховой культуре. Праздник, как и "смеховой миро в целом, выворачивает наизнанку весь существующий и прежде всего -- нормативный мир культуры, выявляя тем самым его условность и противоречивость.

Психологические механизмы этого процесса еще в 1920-х годах выявил К. И. Чуковский, изучая детские "перевертыши", "лепые нелепицы". "Перевертыши" не только помогают ребенку укрепиться в своем знании нормы, но и привлекают его внимание к потенциальным вариативным возможностям бытия. Не случайно взаимообращение, выворачивание наизнанку, переворачивание вверх ногами предметов и их свойств неизменно присутствуют и во взрослом фольклоре ("ехала деревня мимо мужика, вдруг из-под собаки лают ворота" и т. д.). В символической культуре перевертывай ию подвергаются, в сущности, все бинарные оппозиции: верх и низ, жизнь и смерть, боги и демоны, свет и тьма, день и ночь, люди и животные и, конечно же, половые роли и различия, начиная с одежды и кончая сексуальными позициями.

Почему я так подробно говорю об историко-этнографических аспектах сексуального поведения? Они позволяют понять, что человеческая сексуальность не простая биологическая данность, а культурно-исторический феномен, который разные народы конструировали по-разному. И если мы хотим понять истоки наших собственных, впитанных с молоком матери представлений, мы должны обратиться к их истории.

* Тем, кого интересует китайская эротика, могу порекомендовать великолепный сборник "Китайский эрос. Научно-художественный сборник". Составитель и ответственный редактор А. И. Кобзев (Москва: СП "Квадрат", 1993), а также знаменитый роман "Цзинь, Пин, Мэй, или Цветы сливы в золотой вазе", тт. 1--4 (Иркутск: "Улисс", 1994--95).