ЭРОС И ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Знаки и символы

Чтобы понять особенности нашей сексуальной культуры, нужно сравнить ее с тем, что было и есть у других народов. Но далеко не одно и то же, будем ли мы сравнивать:

— поведение людей, характерные для них формы сексуальных отношений;

— установки и ценностные ориентации,в свете которых они воспринимают и конструируют сексуальное поведение;

— социальные институты,в которых протекает и которыми регулируется половая жизнь, например формы брака и семьи;

— культурные символы,в которых осмысливается сексуальность, представления о природе половых различий, сущности полового акта и т. п.;

— нормативные запреты и предписания, регулирующие сексуальное поведение;

— обряды и обычаи,посредством которых оформляются соответствующие действия (брачные обряды, инициации, оргиастические праздники) и от которых во многом зависит их значение для участников.

Пол и сексуальность - неотъемлемая часть символической культуры человечества. Не говоря уже о многочисленных непосредственных изображениях, половые органы представлены в самых разнообразных религиозных или иных мифопоэтических символах. Крест во многих культурах воплощает плодородие, активное мужское начало и непосредственно соотносится с фаллосом. Такова, например, древнеегипетская эмблема рождения и жизни - "анх". Сочетание креста с кругом - соединение мужского и женского начал. Свастика, в которой концы креста развернуты влево, обозначала женское, а вправо - мужское начало. Треугольник вершиной вниз указывает на женское, а вершиной вверх - на мужское начало и т.д.

Еще богаче их словесные обозначения. По подсчетам ученых-лингвистов, английский язык насчитывает 1000 слов для обозначения мужского полового члена, 1200 - влагалища и 800 - полового акта. Во французском языке имеется 600 слов для обозначения члена, столько же - влагалища и 1500 обозначений полового акта. В немецком языке член обозначается 860 словами, влагалище - 600 и т. д. Анализ этих слов и словосочетаний показывает, что наряду с культурно-специфическими в них представлены некоторые универсальные, общие для всех народов и языков значения.

Отчасти это объясняется анатомически: половой член и мужское начало вообще ассоциируются с удлиненными, твердыми предметами, а влагалище и женское начало - круглыми, овальными или вогнутыми. Но эти знаки и символы имеют не только анатомо-физиологический смысл. Половой акт выступает как прообраз всякой деятельности, значение которой передается глаголом "делать" и которая предполагает наличие таких моментов, как активность, воля, могущество, власть, склонность, желание, удовольствие, инстинкт. Древнегреческое слово "эрос" обозначало не только любовь, но и космогоническую силу, соединяющую первоначальные элементы мира. Отождествление космической энергии с актом оплодотворения универсально.

Семантика мужских и женских гениталий обычно соотносится с разделением функций в половом акте. Метафоры, обозначающие мужской половой член, подразумевают активное, субъектное начало, а также инструмент, средство деятельности: орудия труда, музыкальные инструменты, оружие. Влагалище чаще представляется как пассивное начало, пустота, впадина: сосуд, вместилище, естественное отверстие (дыра, яма) или ограниченная часть пространства (комната, крепость).

С этими образами связаны и древние архетипы мужского и женского начал вообще. Мужские гениталии, особенно член, символизируют силу, могущество, власть, общее одухотворяющее, но необязательно детородное начало.

Вот как описывает мужской член китайский писатель XVII в. Ли Юй в знаменитом романе "Подстилка из плоти":

Мужское семя считалось воплощением и источником жизненной силы. Как гласит Каббала, в семенниках "собрано все масло, достоинство и сила мужчины со всего тела".

В древнеиндийской мифологии семя часто отождествляется с лежащим в основе мироздания абсолютным идеальным началом - Атманом. В семени содержится сущность человека, а акт оплодотворения священен, утверждают упанишады.

У многих народов кастраты считались не только биологически, но и социально неполноценными. По Ветхому завету, "у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне". Оскопить мужчину значило лишить его символа власти и жизни. Отрезанный член поверженного врага многие народы считали почетным воинским трофеем, как скальп у индейцев. Один египетский фараон XIX династии, рассказывая о поражении, нанесенном им ливийцам, перечисляет в числе трофеев 6359 "необрезанных членов" ливийских воинов, а также сыновей и братьев их вождей и жрецов. Библейский Давид преподнес своему царю крайнюю плоть 200 убитых филистимлян.

Вид эрегированного члена, по верованиям многих народов, должен внушать окружающим страх и почтение. С этим, возможно, отчасти связан и обычай прикрывать наготу. При некоторых священных обрядах гениталии, наоборот, обнажались. У австралийских аборигенов, описанных супругами Бернд, мужчины при встрече в знак приветствия касались половых органов друг друга. В древнем Израиле мужчина, принося клятву, должен был положить руку на свои гениталии или гениталии того, кому он клялся. Старый Авраам, требуя клятвы от своего управляющего, говорит ему: "...положи руку твою под стегно мое". "Стегно" (бедро) замещает здесь половые органы; позже они заменятся другими частями тела, например, коленями (обычай целовать колени или становиться на колени).

Особое значение придавалось головке члена. Древние греки и римляне иногда завязывали крайнюю плоть или применяли специальный зажим - fibula (отсюда - современное слово "инфибуляция"). У античных скульптур, изображающих обнаженных мужчин, головка члена, даже если он эрегирован, прикрыта. Аналогичный обычай существует в Полинезии: до обрезания мальчик может ходить голым, но после этой процедуры его член, как выражаются жители острова Мангаиа, "не имеет шляпы" и должен быть чем-то прикрыт.

Очень большое значение приписывается длине полового члена. Даже закрывая половые органы, мужчины часто стараются подчеркнуть их размеры; это проявляется и в одежде (вспомним хотя бы знаменитый гульфик Панурга), и в разговорах на эту тему. В наскальных изображениях каменного века мужчины более высокого социального ранга наделяются более длинными членами.

Подобно своим животным предкам, древний человек наделял эрегированнью член особой охранительной и отпугивающей силой. Почти у всех народов был широко распространен фаллический культ. Фалл (фаллос, древнеиндийское - "линга") - это эрегированный член, рассматриваемый как символ. В античной Греции перед храмами и домами стояли так называемые гермы - квадратные колонны с мужской головой и эрегиро-ванным членом, но без рук и ног, служившие предметом поклонения. В Древнем Риме, по свидетельству Плиния, маленькие дети носили на шее фаллические амулеты как средство защиты от зла. Греко-римский бог плодородия Приап изображался в виде фаллоса; позже его имя стало поэтическим эвфемизмом для обозначения мужского члена (отсюда и термин "приапизм", обозначающий ненормально длительную и болезненную эрекцию, не связанную с эротическим желанием). В Скандинавских странах фаллические статуи ставили рядом с христианскими церквами вплоть до XII века. Множество фаллических изображений можно видеть в Центральной Азии.

Женские половые органы (в литературе иногда используются в качестве их обобщенного названия латинское слово cunnus или древнеиндийское "йони", что буквально значит - источник) обычно символизируют в мифологиях таинственное и темное начало, таящее в себе опасность и угрозу смерти. В ритуалах мужских инициации широко распространена тема возвращения юноши в материнское лоно, символизирующее смерть, за которой следует возрождение. Другой образ, часто возникающий в этой связи, - vagina dentata, "зубастое лоно", сквозь которое должен пройти инициируемый; иногда ее заменяет какое-то ужасное чудовище. У некоторых народов существуют легенды о живущих во влагалище змеях. Индейцы кайяпа (Эквадор) говорят, что в половом акте влагалище "съедает" член. Эти представления явно выражают мужскую точку зрения: материнское лоно как источник жизни, теплое и надежное убежище, и одновременно - женские гениталии как сексуальный объект, проникновение куда сопряжено с преодолением трудностей и всегда таит в себе опасность.

Не все первобытные народы считали половой акт причиной зачатия. Например, австралийские аборигены верили, что беременность у женщин вызывается не семенем, а психическими силами мужчины, его сновидениями, которые заставляют уже готовый дух ребенка вселиться в тело женщины, где он и растет до момента рождения.

Зато идея взаимосвязи и обратимости оплодотворения, жизни и смерти универсальна. У многих земледельческих народов купание или ритуальное оголение считалось средством вызывания дождя. В некоторых областях Южной и Западной России с этой целью прихожане валили на землю священника и прямо в рясе обливали его водой. У пшавов и хевсуров на Кавказе был известен ритуал "вспашки дождя": девушки впрягались в плуг и тащили его в реку, пока вода не дойдет им до пояса. В одном районе Трансильвании и в некоторых частях Индии ритуальную вспашку производили ночью нагие женщины. На одном из Молуккских островов, если ожидался плохой урожай гвоздики, обнаженные мужчины ночью приходили на плантацию и с криками "Больше гвоздики!" пытались оплодотворить деревья. Широко распространен обычай ритуального совокупления на полях в период посева или, как его замена, перекатывание парами по засеянному полю (на Украине кое-где это делали еще в XIX веке). У австралийских аборигенов диери ритуальное совокупление четырех пар мужчин и женщин считалось средством повысить плодовитость эму.

Ученые, изучавшие так называемую "смеховую культуру" (В. Я. Пропп, О. М. Фрейденберг, М. М. Бахтин и др.), обратили внимание на то, что и в фольклоре, и в древних ритуалах существует тесная связь между сексуальностью и смехом. Смех выступает как жизнедатель, очистительное, животворящее начало, противоположное смерти. Как писал В. Я. Пропп, обобщая большой этнографический и фольклорный материал, "божество, смеясь, создает мир, или смех божества создает мир... При вступлении в мир смеется богиня родов, смеется мать или беременная, смеется юноша, символически возрождающийся к миру, смеется божество, создающее мир". Напротив, юноши, проходящие в процессе инициации стадию символической смерти, ни в коем случае не должны смеяться, смех - исключительная прерогатива живых.

Порождение новой жизни - прообраз всякого иного творчества. Акт творчества должен быть спонтанным, праздничным, свободным от ограничений. Недаром первобытные праздники содержали многочисленные оргиастические элементы, нарушение всех и всяческих, в том числе сексуальных, табу. По мнению О. М. Фрейденберг, ассоциативная связь между оплодотворением, сексуальностью, праздником и смехом распространилась затем и на сами гениталии, а также "срамные" слова и действия. В самом деле, что смешного в детородном органе или заменяющих его символах (например, кукише)? Однако их показ обычно вызывает смех. В древности существовал целый ряд праздников, участники которых, чтобы вызвать смех, показывали друг другу "срамные" вещи и говорили скабрезности. В средние века во время пасхальной службы священник специально смешил прихожан непристойностями, вызывая у них очистительный "пасхальный" смех. Оргиастические элементы были свойственны и средневековому карнавалу.

"Смеховая культура", о которой говорят фольклористы, подразумевает не столько спонтанные реакции, сколько особый сексуальный юмор, а также связь сексуальности с праздничными, игровыми элементами общественной жизни.

Интересен вопрос о связи сексуальности с едой. Мифологическое сознание связывает эти действия столь тесно, что во многих африканских языках значения "вкушать" и "совокупляться" передаются одним и тем же словом. Испанское слово "leche" обозначает и семя, и молоко. Много "пищевых" эвфемизмов обозначают половой член - "банан", "фига", "сосиска", "мясо", мастурбацию называют "доением" и т. п.

По словам О. М. Фрейденберг, "еда в представлении первобытного общества сливается с актами рождения и смерти... В свою очередь, акты еды - смерти - производительности неразрывными узами связаны с окружающей природой". Когда все это приобретает сакральное (священное) значение (например, съедание тела предка или божества), возникают специальные обряды совместной еды и питья для установления особенно близких отношений: с кем разделили пищу, тому нельзя причинить вред (древние обычаи гостеприимства, побратимства и т. д.). Если такая связь воспринимается как родственная, то во избежание инцеста (кровосмешения) ее дополняет существующая у многих народов пищевая экзогамия - правило несовместимости пищевого общения с сексуальным: с кем вместе едят, на тех не женятся, а на ком женятся, с теми вместе не едят, во всяком случае, публично.

Человечество унаследовало от своих животных предков не только фаллическую символику, но и отождествление женской сексуальной позы с подчиненным, а мужской - с господствующим положением. Это весьма существенно для понимания однополых отношений. Например, в античной Греции к однополой любви относились терпимо, однако рецептивная, "женская" роль считалась знаком подчиненного, зависимого статуса. Если ее выполнял мальчик, юноша, это не роняло его достоинства; предполагалось, что, став взрослым, он будет вести гетеросексуальную жизнь и в отношениях с мальчиками ему также будет принадлежать активная, "мужская" роль. Выполнение "женской" роли взрослым мужчиной, за деньги или по принуждению, приравнивалось к потере мужской сущности, покрывая человека несмываемым позором.

Сходные нормы существовали и во многих других обществах, где сексуальное обладание другим мужчиной считалось достижением, а подчинение ему - позором. Одно из самых ругательных слов в древнем норвежском языке, часто употребляемое в сагах, argr, обозначает мужчину, который допустил, что его сексуально использовали как женщину. Символизм этого типа хорошо известен в исламском мире, где осквернителей гаремов иногда наказывали, подвергая сексуальному насилию. Такие представления и поныне господствуют там, где сильна идеология мужского верховенства - в Мексике, Турции, Греции, а также в уголовном мире.

Для истории сексуального символизма очень важно изучение языка ругательств и оскорблений (лингвисты называют его инвективной лексикой). Многие из этих выражений очень древние.

Категории архаического сознания располагаются как бы между двумя полюсами: святого, наделенного божественной благодатью и воспринимаемого как нечто особо чтимое, дорогое, и демонического, темного, нечистого. Это трактуется также в переносном смысле: "грязное"=низкое=низменное=непристойное. От обеих этих крайностей предпочтительнее держаться подальше.

Поскольку сила оскорбления прямо пропорциональна силе нарушаемого запрета, выбирают самые "больные" места. Как пишет В. И. Жельвис, "в национальных культурах, где особенно высок статус родственных отношений по материнской линии, большую роль могут играть сексуальные оскорбления матери ("мат"); в культурах, особенное внимание обращающих на сексуальную жизнь общества, место наиболее грубых инвектив принадлежит сочетаниям с коитальньш смыслом, необязательно обращенным на мать или других родственников оскорбляемого; таковы, например, англоязычные культуры. Итальянская, испанская, многие другие католические культуры для достижения сходного эффекта прибегают к оскорблению наиболее почитаемой святыни - Мадонны. Очень грубо звучат бранные слова, включающие нарушения некоторых табу, связанных с чистоплотностью, если именно это человеческое качество особенно ценится в данной национальной культуре, например японской или немецкоязычной".

Здесь можно выделить несколько крупных блоков:

1) Упоминание женских гениталий, отправление ругаемого в зону рождающих, производительных органов, в телесную могилу (или в телесную преисподнюю) - "пошел ты в ...". Как показал Бахтин, это не что иное, как пожелание смерти (женское лоно - символ смерти).

2) Намек на то, что некто обладал матерью ругаемого ("... твою мать"). Интерпретация "матерных" выражений, встречающихся в русском, венгерском, румынском, новогреческом, китайском, суахили и многих других языках, неоднозначна. Иногда подразумеваемым субъектом действия является сам говорящий, который как бы утверждает: "я твой отец" или "я мог бы быть твоим отцом", зачисляя ругаемого в низшую социально-возрастную категорию. Одно китайское ругательство буквально значит: "Ты - мой сын". В русском языке первое лицо единственного числа в этом контексте употребляется крайне редко; часто "матерные" обороты используются не только для описания прошлого события, но и в повелительном наклонении и в инфинитиве. Поэтому вместо значения "я обладал твоей матерью" А. В. Исаченко предложил объяснение, данное еще в XVI веке бароном С. Гер-берштсйном, согласно которому субъектом "срамного" действия является пес. Ругательство связывается таким образом с распространенными во многих языках выражениями типа "сукин сын", польское "пся крев" и т. п.; поскольку собака в XVI веке считалась нечистым животным, оскорбление было очень сильным.

Важно помнить, что матерщина далеко не всегда является оскорблением.

По наблюдениям русских этнографов XIX века, сквернословие в обращении вызывает обиду, только если произносится серьезным тоном, с намерением оскорбить, в шутливых же мужских разговорах оно служит дружеским приветствием или просто "приправой". Матерная брань уже в Древней Руси оценивалась как кощунство, оскверняющее Матерь Божию, мать-сырую землю и собственную мать ругающегося. Но эти выражения сами имеют древние языческие сакральные истоки.

По мнению московского лингвиста Б. А. Успенского, матерная брань имеет мифологическое происхождение и носит ритуальный характер. На самом глубинном, исходном уровне эти выражения соотносятся с мифом о священном браке Неба и Земли, результатом которого является оплодотворение Земли. Связь матерной брани с идеей оплодотворения проявляется в ритуальном свадебном и аграрном сквернословии, а также в ассоциации ее с громовым ударом. На этом уровне она не имела кощунственного смысла, а была магической формулой, священным заклинанием (аналогичные формулы существуют в буддизме).

На следующем, более поверхностном, уровне субъектом действия становится пес как противник Громовержца и демоническое начало. Матерные выражения приобретают при этом кощунственный характер, выражая идею осквернения земли псом, причем ответственность за это падает на голову собеседника.

На следующем, еще более поверхностном, уровне объектом подразумеваемого действия становится женщина, тогда как субъектом остается пес. Матерная брань переадресуется от матери говорящего к матери собеседника, начинает пониматься как прямое оскорбление, ассоциирующееся с выражениями типа "сукин сын".

Наконец, на самом поверхностном, светском уровне в качестве субъекта действия выступает сам говорящий, а в качестве объекта - мать собеседника, брань становится указанием на распутство и т.д.

3) Обвинения в кровосмешении, широко представленные в английских ругательствах. Если в русских ругательствах фигурирует "твоя мать", то английское слово "mother-fucker" означает, что ругаемый поимел собственную мамашу.

4) Обороты речи с упоминанием мужских гениталий (типа "пошел на...")помещают ругаемого в женскую сексуальную позицию. Точный смысл таких выражений, как правило, не осознается, и сами они не имеют никакой эротической окраски, обозначая главным образом статусно-иерархические отношения или притязания. Отголоски этого можно встретить и в повседневной речи. Выражения типа "начальство сделало ему втык" не вызывают никаких сексуальных ассоциаций. Но если проследить их происхождение, восстановится целая цепочка: 1) ситуация, в которой мужчина является более или менее пассивным объектом каких-то неприятных и унизительных для его достоинства действий, 2) интерпретация такой ситуации и действий в сексуальных терминах, что нередко делается в арго, 3) древняя система полового символизма, где женская роль представляется подчиненной, 4) ее филогенетические истоки, прослеживаемые в поведении животных.

Один из традиционных сюжетов этнографии - обряды и ритуалы, посредством которых общество оформляет наступление половой и социальной зрелости подростков и которые часто включают хирургические операции на половых органах.

У одних народов мальчика подвергают обрезанию (удаление крайней плоти), у других - субинцизии (подрезание - вскрывается нижняя часть уретры, в результате чего мужчины уже не могут мочиться стоя и делают это сидя, как женщины), у третьих (в Полинезии) - суперинцизии (над резание верхней части крайней плоти, без полного ее удаления).

Медицински ориентированный здравый смысл объясняет эти операции гигиеническими соображениями (смегма, собираясь под крайней плотью, часто вызывает воспаление и т. п.). В родильных домах США обрезают большинство новорожденных мальчиков, не придавая этому никакого религиозного значения. Но такое объяснение неприменимо к субинцизии. Психологически ориентированный здравый смысл утверждает, что мучительные испытания, которые мальчик должен вынести с достоинством, проверяют и укрепляют его мужество. В этом тоже есть доля истины, но почему такие операции проводятся именно на гениталиях? Понять это вне системы культуры невозможно.

Инициация означает, что мальчик становится мужчиной, отсюда - повышенное внимание к его мужскому естеству. Но дальше начинаются споры. Одни ученые связывают генитальные операции с психическим развитием индивида. Например, Фрейд считал обрезание символической заменой кастрации, направленной на предотвращение инцеста с матерью и сохранение сексуальных прав отца. М. Мид видит в обрезании средство психологического высвобождения мальчика из-под влияния матери, символический водораздел между детством, когда ребенок находится во власти женщин, и взрослостью, когда он вступает в мир мужчин.

Другие этнографы объясняют мужские инициации необходимостью утверждения особого мужского статуса и поддержания групповой солидарности мужчин в противовес женскому началу. Недаром эти ритуалы особенно развиты в тех обществах, где происхождение определяется по отцовской линии и существуют замкнутые мужские союзы и тайные общества.

Суровые обряды инициации мальчиков-подростков служат своего рода противовесом детской идентификации с противоположным полом. Удаляя крайнюю плоть, которая символически рассматривается как женский рудимент (подобно тому как клитор у девочек считается мужским элементом), взрослые мужчины "спасают" мальчика от половой неопределенности, и в этом смысле именно они, а не мать, делают его мужчиной.

У некоторых народов ритуал инициации девочек также включает в себя весьма жестокие генитальные операции, например, выскребывание стенок влагалища до появления крови, хирургическое расширение вагинального отверстия или, наоборот, зашивание его, чтобы снова открыть перед вступлением в брак, ритуальное рассечение девственной плевы, удаление (эксцизия) клитора или его части. Но с девочками такие операции проделывают значительно реже, чем с мальчиками. Почему?

Может быть, это следствие того, что формирование мужчины требует больших усилий не только со стороны природы, но и со стороны общества? Жестокий обряд инициации призван подчеркнуть символическое отделение мальчика-подростка от матери, в чем девочка не нуждается. Но у некоторых народов (например, у евреев) обрезание не связано с инициацией и производится задолго до полового созревания.

М. Мид считает, что женщина не нуждается в искусственном социокультурном расчленении своего жизненного цикла, так как у нее есть для этого естественные биологические рубежи (начало менструаций, потеря девственности, рождение первого ребенка). Но можно связать это и с социальной зависимостью женщин, развитию которых "мужская" культура уделяет меньше внимания.

Интерпретация сексуальных символов - дело трудное. Почему, например, мужчина, которому изменила жена, во многих языках называется рогоносцем, а к жене, которой изменяет муж, этот титул не применяется? На сей счет имеется 14 разных теорий (одна из них гласит, что "рога" - это два мужских члена в жизни прелюбодейки).

Однако эти символы - не набор курьезов, а важный источник сексологической информации. Сексуальный символизм - неотъемлемая часть культуры, с которой люди соотносят свое поведение, черпают свои надежды, притязания и страхи. С ним соотносятся и нормы сексуальной морали.