"Черные реки сердца" - читать интересную книгу автора (Кунц Дин Рэй)Глава 11В полдень в пятницу, после беседы с доктором Монделло, Рой Миро вылетел из международного аэропорта Лос-Анджелеса на самолете компании «Лиерджет», рассчитывая через час быть в Лас-Вегасе. Единственный пассажир на борту, он сидел с тарелочкой очищенных фисташек на коленях и со стаканом хорошо охлажденного «Шардоне» в руке. Однако за несколько минут до посадки самолет вдруг сменил курс на Флэгстафф в Аризоне. Ливневые потоки, вызванные самым ужасным за последние десять лет ураганом в Неваде, затопили нижние районы Лас-Вегаса. К тому же молния вывела из строя всю жизнеобеспечивающую систему аэропорта «Маккаррен интернэшнл», и он прекратил обслуживание пассажиров. К тому времени, когда самолет приземлился во Флэгстаффе, было официально объявлено, что «Маккаррен» возобновит работу через два часа, а возможно, и раньше. Рой остался на борту, чтобы не тратить драгоценное время на прохождение контроля при возвращении к самолету, когда станет известно, что полет можно продолжать. Он прежде всего связался с «Мамой» в Вирджинии, решив использовать ее богатую информацию и связи для того, чтобы преподать урок капитану Гарри Дескоте, полицейскому офицеру в Лос-Анджелесе, которого допрашивал в тот день. Дескоте и так пользуется очень небольшим уважением высшего начальства. А скоро, в добавление к карибской мелодичности, его голос приобретет и нотку покорности. Позднее Рой посмотрел документальный фильм на одном из трех телевизионных экранов, которые размещались в пассажирских салонах самолетов этой компании. Фильм рассказывал о докторе Джеке Кеворкяне, названном средствами массовой информации «доктор Смерть». Он избрал миссию помогать неизлечимым больным, выразившим желание расстаться с жизнью, хотя за это его преследовали по закону. Рой был захвачен этой документальной программой и не раз утирал слезы. В середине повествования он даже стал нагибаться и возлагать свою руку на экран каждый раз, когда доктора Джека Кеворкяна показывали крупным планом. Положив свою ладонь на изображение блаженного лица доктора, Рой В справедливом мире, в обществе, основанном на подлинном правосудии, Кеворкяна оставили бы спокойно заниматься своей работой. Рой был подавлен, когда слышал о страданиях этого человека, причиненных ему силами регресса. Однако он ощущал облегчение, веруя, что скоро наступит день, когда такой человек, как Кеворкян, не будет третироваться, словно пария. Его обнимет благодарная нация, его обеспечат кабинетом, возможностями и жалованьем, соразмерным его вкладу в улучшение мира. Мир настолько заполнен страданиями и несправедливостью, что Те, кто не видел мудрости в самоуходе, однако не должны быть оставлены. Им следует дать возможность участвовать в свободном побуждении, пока они не сумеют постигнуть неизмеримую красоту того дара, который им предоставлен. Ладонь на экране. Кеворкян крупным планом. Настанет день, когда бессильные не будут больше страдать от боли и унижения. Исчезнут инвалидные коляски и костыли. Не нужны будут собаки-поводыри для слепых. Не потребуются слуховые аппараты, искусственные конечности, изнурительные занятия с логопедами. Будет только покой вечного сна. Лицо доктора Джека Кеворкяна заполнило весь экран. Улыбающееся. Ох уж эта улыбка! Рой положил Возможно, наука генной инженерии сумеет обеспечить, чтобы рождались только здоровые дети, возможно, все они будут красивыми, сильными, крепкими. Они будут В самом деле, когда его тяжелая работа с Агентством будет завершена, когда страна получит сострадающее людям правительство, которое она заслуживает, и окажется на пороге Утопии, он охотно посвятит остаток жизни помощи самоубийцам-младенцам. Он не мог представить более благодарной миссии, чем держать на руках дефективного ребенка, которому делается смертельная инъекция, баюкая это дитя, пока оно покидает несовершенную плоть и переходит в трансцендентный духовный план. Его сердце исполнилось любовью к тем, кто был менее удачлив, чем он. Хромым и слепым. Калекам и больным, старым и подавленным, слабоумным. К тому времени, когда открылся аэропорт «Маккаррена» и «Лиерджет» взлетел, предпринимая вторую попытку достичь Лас-Вегаса, документальная программа закончилась. Улыбка Кеворкяна исчезла с экрана. Тем не менее Рой пребывал в состоянии восторга, которое, он был уверен, продлится по крайней мере несколько дней. Он был полон сил. Ему больше не грозили ни поражения, ни осечки. В воздухе его настиг телефонный звонок от агента, разыскивающего Этель и Джорджа Порт, бабушку и деда Спенсера Гранта, которые растили его после смерти матери. В соответствии с записями о владении недвижимостью в графстве, Порты когда-то владели домом в Сан-Франциско, адрес которого был указан в военных документах Гранта, но они его продали еще десять лет назад. Покупатели, в свою очередь, перепродали его через семь лет, а новые владельцы, живущие в доме последние три года, никогда не слышали о Портах и не имели представления, где их можно было бы найти. Агент продолжал свои поиски. Рой был абсолютно уверен, что Портов найдут. Тогда дело повернется в его пользу. Он К тому времени, когда самолет приземлился в Лас-Вегасе, наступил вечер. Хотя небо было затянуто тучами, дождь прекратился. У выхода Роя встретил шофер, который сказал, что его зовут Прок и что машина ждет перед зданием аэропорта. С хмурым лицом он повернулся, ожидая, что Рой последует за ним, не изъявляя никакого желания разговаривать, такой же невоспитанный, как большинство высокомерных метрдотелей в Нью-Йорке. Рой решил, что его это должно скорее забавлять, нежели задевать. Неописуемого вида «Шевроле» был незаконно припаркован поблизости. Хотя Прок казался больше, чем его автомобиль, каким-то образом он поместился внутри. Воздух был прохладным, но Рой нашел его бодрящим. Из-за того, что Прок поставил выключатель отопления в самое верхнее положение, внутри «Шевроле» было душно, но Рою показалось, что здесь уютно. Он был в блистательном настроении. Они ехали в деловую часть города с недозволенной скоростью. Хотя Прок держался в стороне от центральных улиц, подальше от суеты отелей и казино, блеск залитых неоном авеню отражался в низких облаках. Это красно-оранжево-зелено-желтое небо могло бы показаться видением ада игроку, только что проигравшему свой многодневный бюджет, но Рой нашел его праздничным. Доставив Роя в штаб-квартиру Агентства в деловой части города, Прок отбыл, чтобы отвезти в отель его багаж. На пятом этаже высотки Роя поджидал Бобби Дюбуа. Дежуривший вечером Дюбуа был высокий, худощавый техасец с тусклыми карими глазами и волосами цвета зыбучего песка. Одежда на нем висела, словно на огородном чучеле. Несмотря на свою костлявость и угловатость, веснушки, торчащие уши – кривые, словно надгробные камни на заброшенном кладбище; несмотря на то, что ни один самый доброжелательный критик не нашел бы в нем ни одной правильной черты, Дюбуа обладал обаянием свойского парня и приятными манерами, которые отвлекали внимание от того факта, что он являл собой биологическую трагедию. Иногда Рой изумлялся себе, как мог он, так долго имея дело с Дюбуа, удерживаться от желания прикончить его милосердным образом. – Этот парень ловкий сукин сын, как он лихо развернулся возле уличного заграждения и покатил в парк развлечений, – говорил Дюбуа, проводя Роя из своего кабинета через холл в помещение спутникового наблюдения. – И эта его собачка, которая кивает головой вверх-вниз, вверх-вниз, как эти новинки – игрушки с пружинкой в шее, которые обычно кладут перед задним стеклом автомобилей. У этой собачки – паралич или еще что? – Я не знаю, – сказал Рой. – У моего дедушки однажды была собачка парализованная. По имени Скутер, но мы говорили «Бумер»[4] из-за привычки ужасно громко пукать. Я говорю о собаке, вы понимаете, а не о моем дедушке. – Разумеется, – сказал Рой, когда они достигли двери в конце холла. – Бумер был парализован последний год, – говорил Дюбуа, нерешительно взявшись за дверную ручку, – разумеется, он был уже очень старый, так что в этом нет ничего удивительного. Нельзя было смотреть без содрогания на бедного пса. Паралич – это что-то ужасное. Позвольте сказать вам, Рой, что, когда бедняга Бумер поднимал заднюю лапу и выпускал свою струю, весь при этом парализованный, вам хотелось отвернуться или очутиться в каком-нибудь другом штате. – Наверное, кто-нибудь должен был усыпить его, – сказал Рой, когда Дюбуа открыл дверь. Техасец последовал за Роем в Центр спутникового наблюдения. – Ха, Бумер был хорошей старой собакой. Если бы все могло перевернуться, этот старый пес никогда бы не схватил ружье, чтобы «усыпить» моего дедушку. Рой действительно пребывал в хорошем настроении. Он мог слушать Бобби Дюбуа часами. Центр спутникового наблюдения располагался в комнате размером шестьдесят на сорок футов. Только двумя из двенадцати компьютерных установок в центре комнаты управляли люди. Это были женщины, сидевшие в наушниках и бормотавшие в микрофоны у рта данные, которые появлялись на их дисплеях. Третий техник работал за ярко освещенным столом, изучая под лупой несколько больших фотонегативов. Одна длинная стена была занята огромным экраном, на котором была спроецирована карта всего мира. На ней были отражены облачные образования и погодные условия на всей планете. Непрерывно мигали красные, синие, желтые и зеленые огоньки, показывая местонахождение множества спутников. Часть из них несла оборудование электронной связи, обеспечивающее передачу микроволновых телефонных, телевизионных и радиосигналов. Другие вели топографические съемки, наблюдали за эксплуатацией нефтепромыслов, метеоусловиями, звездами, занимались международным шпионажем и внутренним наблюдением, а также выполняли множество иных заданий. Кто только не был владельцем этих спутников – и общественные корпорации, и государственные агентства, и военные учреждения. Некоторые были собственностью других государств или деловых кругов за пределами США. Однако независимо от места создания или принадлежности каждый спутник на этом дисплее во всю стену мог быть обследован и использован Агентством, и законные операторы оставались в неведении, что в их системы произведено вторжение. Остановившись перед огромным экраном у подковообразного контрольного пульта, Бобби Дюбуа сказал: – Этот сукин сын проскакал из Спэйс-Вегас прямо в пустыню, а у наших ребят нет снаряжения, чтобы охотиться там, изображая из себя Лоуренса Аравийского. – Вы пустили контролера, чтобы проследить за ним? – Погода слишком быстро испортилась. Настоящий потоп, словно все ангелы на небесах начали мочиться одновременно. Дюбуа нажал на кнопку, и карта мира на стене растаяла. На ее месте показались переданные со спутника изображения Орегона, Айдахо, Калифорнии и Невады. Показанные с орбиты, эти четыре штата было трудно разграничить, поэтому границы были обозначены оранжевыми линиями. Западный и южный Орегон, южное Айдахо, север и центр Калифорнии и вся Невада были скрыты под плотным слоем облаков. – Это прямая передача со спутника. Происходит всего лишь трехминутная задержка для передачи, а потом преобразования цифрового кода обратно в изображение, – объяснил Дюбуа. Восточнее Невады и восточнее Айдахо сквозь облака, пульсируя, пробивался свет. Рой понял, что он наблюдает молнии во время грозы. Это было необычайно красиво. – Сейчас единственная грозовая активность наблюдается у восточной границы урагана. Сохраняются тут и там отдельные дожди, а так до самых окраин Орегона относительное спокойствие. Но мы не можем высмотреть этого сукина сына даже в инфракрасных лучах. Это все равно что разглядывать дно кастрюли сквозь похлебку. – Сколько времени должно пройти, пока небо очистится? – спросил Рой. – Там на больших высотах сильный ветер бьет под зад фронту, подталкивая его на восток и юго-восток, так что мы увидим ясность над пустыней Мохав и примыкающей территорией до рассвета. Наблюдаемый объект, сидящий под ярким солнечным светом и читающий газету, мог быть заснят на пленку с такой высокой разрешающей способностью, что были бы различимы заголовки в его газете. Однако в ясную погоду в незаселенной местности, где не было ни людей, ни животных, отыскать и идентифицировать движущийся объект такого размера, как «Форд-Эксплорер», было нелегко, потому что территория, которую требовалось обследовать, была очень велика. Тем не менее это приходилось делать. Рой сказал: – Он мог покинуть пустыню по той или иной дороге, покрытой щебенкой, и за утро уехать далеко. – Но, черт побери, в этой части штата очень мало проложено дорог. У нас посланы наблюдательные команды во всех направлениях, на каждую приличную дорогу и жалкую тропу. Дороги между штатами – пятнадцатая, федеральное шоссе девяносто пять, федеральное шоссе девяносто три, плюс дороги штата сто сорок шестая, сто пятьдесят шестая и сто шестьдесят девятая. Высматривают зеленый «Форд-Эксплорер» с повреждениями кузова спереди и сзади. Высматривают также мужчину с собакой в – Если только он не выбрался из пустыни и не вернулся на шоссе до того, как вы охватили местность вашими людьми. – Мы действовали очень быстро. В любом случае, для того чтобы пересечь этот участок при таком урагане, у него было меньше времени, чем требуется, чтобы помочиться. На деле, черт побери, ему страшно повезло, если он не завяз где-нибудь, не важно, ехал ли он на четырех колесах или как-то иначе. Завтра мы пришпилим этого сукина сына. – Надеюсь, вы окажетесь правы, – сказал Рой. – Могу держать пари на свой нос. – А еще говорят, что уроженцы Лас-Вегаса не игроки. – А каким образом он связан с этой женщиной? – Хотел бы я знать, – сказал Рой, наблюдая, как молнии сверкают под облаками у переднего края надвигающегося грозового фронта. – А что там в этой записи переговоров между Грантом и старухой? – Хотите прослушать? – Да. – Они начинаются с того, что он впервые называет имя Ханны Рейни. – Давайте послушаем, – сказал Рой, отвернувшись от дисплея на стене. По пути обратно в холл и спускаясь в лифте на подземный этаж здания, Дюбуа говорил о лучших заведениях в Вегасе, где можно попробовать хороший «чили»[5], словно у него были основания полагать, что это интересует Роя. – Тут есть одно место на Парадиз-роуд, где подают такой жгучий «чили», что некоторые, отведав его, так распаляются, что начинают светиться. Лифт достиг нижнего подземного уровня. Двери раздвинулись. Рой вошел в бетонную комнату без окон. Вдоль дальней стены стояло множество звукозаписывающих аппаратов. Из-за компьютерной установки посреди комнаты поднялась ошеломляюще роскошная женщина, блондинка с зелеными глазами, настолько прекрасная, что у него перехватило дыхание, а сердце бешено забилось, так что кровяное давление сразу подскочило до опасного уровня. Она была так хороша, что не нашлось бы соответствующих слов, чтобы описать ее, и не сочинили еще такую музыку, чтобы воспеть ее красоту, – настолько великолепна она была. В этом мрачном бункере своим блеском она ослепила его, он не мог вымолвить ни слова. Половодье над обрывом исчезло, словно вода, как в ванне, ушла сквозь сливное отверстие. Теперь река стала просто большой канавой. На обозримом дне ее почва была в основном песчаной, исключительно пористой, так что ливень не оставлял на ней луж. Падающие струи воды быстро впитывались. Поверхность высыхала и становилась твердой почти с такой же скоростью, как перед этим высохшее русло превратилось в бурную, полноводную реку. Тем не менее, хотя ее «Ренджровер» обладал почти такой же проходимостью, как танк, прежде чем рискнуть и направить его в канал, она прошла весь путь от разрушенной потоком стенки до «Эксплорера» и проверила состояние почвы. Удовлетворенная тем, что ложе призрачной реки не было глинистым или размокшим, убедившись, что оно обеспечит надежное сцепление, она направила «Ровер» в спуск и остановилась между двух каменных колонн, зажавших «Эксплорер». Даже сейчас, когда она уже спасла собаку и посадила ее на заднее сиденье, после того как высвободила Гранта из его ремней безопасности, она продолжала изумляться тому необыкновенному положению, в котором увидела «Эксплорер». Ей пришлось невольно склониться над находившимся в бессознательном состоянии мужчиной, когда она заглянула через большую дыру на месте бокового стекла, но даже если бы она могла разглядеть в темноте еще что-то, она понимала, что это зрелище будет не из приятных. Бурный поток поднял машину более чем на десять футов, прежде чем опустил к этим каменным клещам на краю обрыва. Теперь, когда вода осталась на самом дне, «Эксплорер» завис всеми четырьмя колесами в воздухе, словно схваченный щипцами, принадлежавшими великану. Когда она в первый раз увидела это, то застыла в детском изумлении, открыв рот и вытаращив глаза. Она была бы не больше изумлена, если бы увидела летающее блюдце и его неземную команду. Она была уверена, что Грант или выпал из машины и разбился насмерть, или находится мертвый внутри. Чтобы подобраться к его машине, женщина должна была подогнать под нее свой «Ровер», так что его задние колеса опасно остановились на самом краю обрыва. Затем она взобралась на крышу, ее голова едва доставала до нижнего края передней дверцы «Эксплорера» справа. Она смогла дотянуться до дверной ручки и, несмотря на то, что находилась в невероятной позе, сумела открыть дверцу. Наружу вылилась вода. Но больше всего женщину изумила собака. Дрожащая и несчастная, съежившаяся на пассажирском сиденье, она смотрела на нее со смешанным выражением тревоги и мольбы в глазах. Женщина не хотела, чтобы собака спрыгнула на «Ровер» – она могла поскользнуться на гладкой поверхности и повредить лапу или шлепнуться и сломать себе шею. Хотя было не похоже, что дворняжка собирается выкинуть какой-нибудь собачий номер, она предупредила ее, чтобы та не трогалась с места. Она слезла с «Ровера», подогнала его вперед на пять футов, развернула так, чтобы фары освещали почву под «Эксплорером», снова вышла из машины и позвала собаку, предлагая спрыгнуть на песчаное ложе реки. Ей пришлось долго уговаривать Рокки. Пристроившись на краю сиденья, собака набиралась мужества, чтобы спрыгнуть. Но, почти решившись в очередной раз, она в последний момент отворачивала голову и пятилась назад, словно видела перед собой глубокое ущелье, а не всего лишь десяти-двенадцатифутовую высоту. Наконец женщина вспомнила, как Теда Давидович часто разговаривала со Спаркль, и попыталась применить тот же подход к этой собаке: – Ну давай же, миленький, иди к маме, иди. Моя маленькая милочка, моя маленькая, хорошенькая крошка... – В машине наверху дворняжка навострила уши и взглянула на нее с некоторым интересом. – Ну давай же, моя дорогая малышка... – Собачка начала дрожать от возбуждения. – Ну приди к своей маме, маленькая... – Пес присел на сиденье, напряг мускулы, приготовившись к прыжку. – Ну прыгни же, малыш, и поцелуй свою маму, маленький, умненький песик... Она чувствовала себя настоящей идиоткой, но собака прыгнула. Она вылетела из раскрытой дверцы «Эксплорера», зависла, словно изящная арка, в ночном небе и приземлилась на все четыре лапы. Пес был настолько поражен собственной отвагой, что сначала взглянул вверх на машину, а затем, словно в шоке, повалился, тяжело дыша, набок. Она должна была втащить собаку в «Ровер» и уложить в грузовом отсеке сразу за передним сиденьем. Собака немедленно выкатила на нее глаза и лизнула руку. – Ну и странное ты существо, – сказала женщина, и собака вздохнула. Затем пришлось снова обойти «Ровер», подогнать его под застрявший «Эксплорер» и влезть в него, чтобы обнаружить Спенсера Гранта, практически без сознания, уткнувшегося в рулевое колесо. Он что-то бормотал кому-то, словно в полусне, и она стала размышлять, как сможет вытащить его из «Эксплорера», если он вскоре не очнется. Она пробовала разговаривать с ним, осторожно трясла, но не получила никакого ответа. Он был в угнетенном состоянии духа и дрожал, так что не было никакого смысла плескать ему в лицо водой, зачерпнув ее с днища. Его раны нужно было как можно быстрее обработать, но не это стало основной причиной, по которой она решила втащить его в «Ровер» и увезти отсюда. Его разыскивали опасные люди. С их возможностями, даже задержанные погодой и топографией местности, они найдут его, если она быстро не перевезет его в безопасное место. Грант разрешил ее дилемму, не просто обретя сознание, а буквально Они были сейчас лицом к лицу, разделенные лишь несколькими дюймами, и даже при слабом свете она увидела ужас в его глазах. Хуже того, в них была мрачность, которая передавала его дрожь в глубину ее сердца. Он говорил настойчиво, хотя истощение и жажда сводили его голос к хриплому шепоту: – – Все в порядке, – сказала она. – – Ужасная безнадежность наполняла его искаженный голос и каждую черточку его лица до такой степени, что женщина утрачивала дар речи. Бессмысленно было утешать человека, которому определенно являлись тени бедствующих душ в Царстве теней. Хотя Спенсер смотрел ей прямо в глаза, казалось, что он вглядывается в кого-то или что-то, находящееся далеко от него, и изливает поток слов скорее себе самому, нежели ей: – Он опалял ее. Она думала, что ее нельзя так напугать. По крайней мере, не так легко и определенно уж не словами. Но он пугал ее безумно. – Давай, Спенсер, – сказала она. – Надо двигаться, о'кей? Помоги мне вытащить тебя отсюда. Когда мужчина с немного пухлыми щеками и мигающими глазками вышел из лифта в подвальном помещении без окон, он замер на месте и уставился на Еву, как голодный человек мог бы взирать на вазу персиков с кремом. Ева Джаммер привыкла к тому, что воздействует на мужчин с мощным эффектом. Когда она работала шоу-герл, выступая без лифчика на подмостках среди других красавиц, и тогда взоры всех мужчин выделяли ее из множества женщин и следовали за ней, словно что-то в ее лице и фигуре не просто привлекало глаз, но поражало какой-то гармонией, словно таинственная песня сирены. Она притягивала к себе мужские взоры столь же неизменно, как искусный гипнотизер овладевает сознанием субъекта, помахивая перед ним золотым медальоном на цепочке или просто производя размеренные пассы руками. Даже бедный маленький Термон Стуки – дантист, который, на свою беду, очутился в гостиничном лифте с двумя гориллами, у которых Ева взяла два миллиона наличными, был поражен ее очарованием в тот самый момент, когда от испуга не мог даже подумать о сексе. Стоя в лифте рядом с трупами головорезов под дулом револьвера тридцать восьмого калибра, направленного ему в лицо, Стуки переводил свой взгляд с револьвера на пышные холмы, приоткрытые низким вырезом Евиного свитера. Нажимая на курок, Ева поняла по блеску его близоруких глаз, что последней мыслью дантиста было не «Господи, помоги мне!», а «Вот это пара!». Словом, когда ее представили Рою Миро, она ощутила что-то необычное. Трепет в сердце. Легкую дезориентацию, в которой, однако, не было ничего неприятного. То, что она почувствовала, не могло бы быть названо желанием. Желания Евы все были окончательно взвешены и обозначены, и периодическое их удовлетворение достигалось с математической расчетливостью, не уступающей точности, с какой машинисты поездов в фашистской Германии соблюдали расписание. У нее не было ни времени, ни терпения на спонтанные действия в бизнесе или в личных делах. Вторжение незапланированной страсти было так же отвратительно ей, как, скажем, необходимость съесть червей. Несомненно, однако, что она чувствовала За всю жизнь она так и не определила, какие качества в мужчине могли бы вызвать ее восхищение. Он выглядел достаточно привлекательно, с веселыми голубыми глазами, лицом мальчика-херувима и обольстительной улыбкой, но он не был красавцем в общепринятом смысле этого слова. В нем было пятнадцать фунтов лишнего веса, он был слишком бледен, и не похож, чтобы богат. Он одевался с меньшим тщанием, чем проповедники, разносившие по домам религиозные брошюрки. Миро часто просил ее повторить кусок из записи, словно содержащий ключ, который требовал внимания, но она понимала, что он просто загляделся на нее и что-то пропустил. Для них обоих, Евы и Миро, Бобби Дюбуа как бы перестал существовать. Несмотря на его рост и неуклюжесть, несмотря на его живописную и безостановочную болтовню, Дюбуа для них обоих представлял не больше интереса, чем голые бетонные стены бункера. Когда все в записи было прослушано и переслушано, Миро, после некоторых рассуждений и раздумий, пришел к заключению, что он ничего не сможет поделать с Грантом в настоящее время. Оставалось только ждать: ждать, когда он объявится где-то, ждать, пока небо очистится настолько, что можно будет начать поиск со спутника, ждать, когда поисковые команды в поле нащупают что-нибудь, ждать, когда вернутся агенты, исследующие другие аспекты этого дела в других городах. Потом он спросил Еву, не одна ли она ужинает сегодня. Она приняла приглашение с нехарактерным отсутствием застенчивости. У нее было возрастающее ощущение, что она откликается мужчине, обладающему какой-то тайной властью, силой, большей частью скрытой, лишь сквозившей в самоуверенности его легкой улыбки и в этих синих-синих глазах, которые открыты только для веселья, словно этот человек всегда ожидал, что будет смеяться последним. Хотя Миро заказал машину от бюро Агентства, когда был в Вегасе, он поехал с Евой в «Хонде» в ее любимый ресторан на Фламинго-роуд. Отражение моря неоновых огней в плывущих низких облаках наполняло ночь волшебством. Она рассчитывала, что за ужином, выпив с ним пару стаканов вина, узнает его получше и к десерту поймет, чем он восхищает ее. Однако его искусность в беседе была эквивалентна его взорам: достаточно приятно, но слишком отвлеченно, чтобы выдать что-либо. Ничто из того, что говорил Миро, ничто из того, что он делал – ни жест, ни взгляд, – не приблизили Еву к пониманию того курьезного интереса, который он вызвал у нее. К тому времени, когда они покинули ресторан и пересекли автостоянку, направляясь к ее машине, она была раздражена и растерянна. Она не знала, должна ли пригласить его к себе или нет. Она не хотела заниматься с ним сексом. Это было впечатление не того рода. Конечно, некоторые мужчины открывают свое подлинное лицо, когда занимаются сексом: тем, что они любят делать, тем, как они это делают, что они говорят и как ведут себя в то время и после. Но ей не хотелось вести его домой, заниматься с ним любовью, потеть, отдаваться всей этой отвратительной рутине и Она оказалась перед дилеммой. Затем, когда они уже подходили к ее машине и холодный ветер завывал в рядах пальмовых деревьев, а воздух был напоен запахом жаренных на древесном угле стейков, исходившим от ресторана, Рой Миро совершил нечто самое неожиданное и жестокое из всего, что Ева когда-либо видела за свои тридцать два года, насыщенные жестоким опытом. В какой-то момент, уже после извлечения из «Эксплорера» и перемещения в «Ренджровер» (может быть, прошло две минуты или час, или тридцать дней и тридцать ночей – Спенсер не знал), он очнулся и увидел мчавшиеся шары перекати-поля. Темные кактусы мелькали в свете фар. Он повернул голову влево и увидел Валери за рулем. – Привет. – Привет. – Как вы сюда попали? – Сейчас это вам сложно понять. – А я сам сложный парень. – Не сомневаюсь в этом. – Куда мы едем? – Подальше отсюда. – Это хорошо. – Как вы себя чувствуете? – Мутит. – Только не описайтесь на сиденье, – сказала она с явной насмешкой. – Я постараюсь, – ответил он. – Хорошо. – Где моя собака? – А кто, по-вашему, лижет вам ухо? – Ох. – Она прямо за вами. – Привет, приятель. – Как ее зовут? – спросила она. – Рокки. – Вы, должно быть, шутник. – Почему? – Это имя. Не соответствует. – Я так назвал ее, чтобы придать ей побольше уверенности. – Но это не действует, – сказала она. Впереди показались какие-то странные каменные нагромождения, словно храмы богам, забытым еще до того, как человеческие существа получили представление о времени и научились считать проходящие дни. У Спенсера они вызывали трепет, а она вела машину среди каменных глыб с большим опытом, маневрируя, спускаясь вниз по пологому холму в обширную, темную долину. – Никогда не знал его настоящего имени, – сказал Спенсер. – Настоящего имени? – Как его звали щенком. – Но не Рокки? – Видимо, нет. – Не был ли он раньше Спенсером? – Его никогда не звали Спенсер. – Значит, в голове у вас достаточно прояснилось, чтобы быть уклончивым. – Не совсем. Просто привычка. А как вас зовут? – Валери Кин. – Лгунишка. Он снова отключился на какое-то время. Когда он пришел в себя, вокруг по-прежнему простиралась пустыня: песок и камни, кустарники и перекати-поле, и темнота, пронизываемая лучами фар. – Валери, – сказал он. – Да? – Как ваше настоящее имя? – Бесс. – А дальше? – Беер. – Назовите по буквам. – Б-е-е-р. – В самом деле? – В самом деле. На сейчас. – Что это значит? – Что значит, то и значит. – Это значит, что сейчас это ваше имя после Валери. – И что? – А какое было имя до Валери? – Ханна Рейни. – Да, – сказал он, сознавая, что в нем пока работают лишь четыре цилиндра из шести. – А раньше? – Джина Делюцио. – А оно настоящее? – Звучит как настоящее. – Это имя, с которым вы родились? – Вы имеете в виду имя, которое я носила щенком? – Да. Так как вас звали, когда вы были щенком? – Меня никто давным-давно не зовет моим щенячьим именем. – Вы очень забавная. – Вам нравятся забавные женщины? – Должно быть. – Значит, так, забавная женщина, – сказала она, словно читала раскрытую страницу, – трусливая собачонка и загадочный мужчина едут по пустыне в поисках своих настоящих имен. – В поисках места, где можно стошнить. – О нет. – О да. Она нажала на тормоза и распахнула дверцу. Когда он проснулся, они все еще ехали по пустыне. – У меня во рту ужасный привкус. – Я не сомневаюсь в этом. – Как ваше имя? – Бесс. – Брехня. – Нет, Беер. Бесс. Беер. А как ваше имя? – Мои преданные друзья индейцы называют меня Кемосэйб. – Как вы себя чувствуете? – Дерьмово, – ответил он. – Ага, выходит, вот что означает «Кемосэйб». – Мы когда-нибудь остановимся? – Нет, пока над нами густая облачность. – А какое значение имеет облачность? – Спутники, – ответила она. – Вы самая странная женщина, которую я когда-либо встречал. – А вы еще подождите. – Как, – Может быть, я телепат. – А вы телепат? – Нет. Он вздохнул и закрыл глаза. Он был почти уверен, что кружится на карусели. – Мне было назначено найти – Сюрприз. – Я хотел помочь вам. – Спасибо. Он упустил миг пробуждения. Некоторое время были только тишина и спокойствие. И тогда он вышел из тьмы и открыл красную дверь. Там были крысы в катакомбах. Рой выкинул сумасшедший номер. Когда он уже совершал все, он даже сам изумился риску, на который шел. Он решил, что перед Евой Джаммер будет самим собой. Не скрывая своей подлинной сущности. Его глубоко завершенной, сострадательной, любящей сущности, которую он и наполовину не приоткрывал в том вкрадчивом, бюрократичном функционере, каким он представал перед большинством людей. Рой хотел рискнуть с этой сногсшибательной женщиной, потому что он ощущал, что ее ум был столь же великолепен, как ее прекрасное лицо и роскошное тело. Эта женщина была настолько близка к эмоциональному и интеллектуальному совершенству, что могла понять его, как никто другой. Во время ужина они не сумели найти ключи к душам друг друга, но они жаждали соединения – это было их судьбой. Когда они покидали ресторан, Рой был озабочен тем, что момент, может быть, упущен и их судьба не сложится как надо. Поэтому он пустил в ход силу, которой одарил его доктор Кеворкян совсем недавно с телевизионного экрана в самолете. Он нашел в себе мужество открыть тайну своего сердца Еве и подстегнуть судьбу. На автостоянке за рестораном, в некотором отдалении от Евиной «Хонды» припарковался голубой «Додж»-фургон, из него появились мужчина и женщина, видимо, приехавшие поужинать. Им обоим было за сорок, мужчина передвигался в инвалидной коляске. Электрический подъемник, управляемый им без посторонней помощи, спустил его на землю через боковую дверцу фургона. Больше никого на автостоянке не было. – Я отойду на минутку, – сказал Рой Еве, – только поздороваюсь. – Хм? Рой подошел прямо к «Доджу». – Добрый вечер, – произнес он, нащупывая под пальто свою кобуру. Пара взглянула на него, потом оба сказали: – Добрый вечер, – с некоторым замешательством в голосе, словно пытались припомнить, встречали ли они его раньше. – Я чувствую вашу боль, – сказал Рой, вынимая пистолет. И он выстрелил мужчине в голову. Его вторая пуля была направлена в горло женщине, но не прикончила ее, та упала на землю, забавно подергиваясь. Рой обошел мертвого мужчину в инвалидной коляске. Женщине на земле он сказал: – Извините, – и выстрелил в нее снова. Новый глушитель на «беретте» действовал прекрасно. Под февральским ветром, завывающим между пальмами, ни один из трех выстрелов не был слышен на расстоянии десяти футов. Рой повернулся к Еве Джаммер. Она выглядела потрясенной. Он подумал, не был ли он слишком импульсивным для первого свидания. – Это печально, – сказал он, – что некоторые люди вынуждены терпеть, как складывается их жизнь. Ева взглянула на тела, потом встретилась глазами с Роем. Она не закричала и даже не произнесла ни слова. Конечно, она могла быть в шоке. Но он не думал, что именно из-за этого эпизода. Казалось, она силилась понять, в чем дело. Может быть, теперь все будет как надо. – Я не могу их там оставить, – сказал он, убрав пистолет в кобуру и натянув перчатки. – Они имели право сохранить достоинство. Пульт управления подъемником находился на подлокотнике кресла-каталки. Рой нажал на кнопку, и кресло с мертвецом поднялось над стоянкой. Рой вошел в фургон через отодвигавшуюся на роликах дверь и вкатил коляску внутрь. Полагая, что мужчина и женщина были мужем и женой, Рой продумал подобающую неожиданную сцену. Ситуация была настолько очевидной, и у него не было времени проявлять оригинальность. Он должен был повторить все, что сделал с Беттонфилдами вечером в среду в Беверли-Хиллз. Высокие фонари хорошо освещали автостоянку. В открытую дверцу проникало достаточно света, чтобы позволить ему выполнить свою работу. Он поднял мертвого мужчину из его кресла и положил на пол лицом вверх. В фургоне не оказалось коврика. Рой посожалел об этом, но под рукой не было ни дорожки, ни одеяла, чтобы обустроить последний приют пары более комфортно. Он затолкал кресло в угол, чтобы оно не мешало. Выйдя из машины, Рой поднял мертвую женщину и положил ее внутрь фургона. Ева не спускала с него глаз. Потом он влез опять в машину и положил женщину рядом с мужем. Подняв ее правую руку, он соединил ее с левой рукой мужа. Глаза женщины были широко открыты, у мужа был приоткрыт один глаз. Рой уже хотел закрыть их своими пальцами в перчатке, когда его осенила другая идея. Он поднял веко закрытого глаза у мужчины и выждал, надеясь, что глаз останется открытым. Так и произошло. Тогда он повернул голову мужчины влево, а голову женщины вправо, так что теперь они глядели в глаза друг другу, в вечность, в которую они отошли, найдя приют гораздо лучший, чем Лас-Вегас в Неваде, чем любое другое место в этом мрачном, несовершенном мире. Он присел на мгновенье в ногах трупов, любуясь своей работой. Нежность, выраженная в их позе, бесконечно умиляла его. Очевидно, они любили друг друга и теперь были вместе навсегда, как желали бы того все любовники. Ева Джаммер стояла у раскрытой двери и смотрела на мертвую пару. Казалось, даже ветер пустыни сознавал ее исключительную красоту и ценил ее, разделяя ее золотые волосы на красивые струи. Казалось, что ветер не обдувал ее, а лелеял. – Это так печально, – сказал Рой. – Ну что за жизнь они вели: он, прикованный к инвалидной коляске, и она, привязанная к нему узами любви? Их жизнь была так ограничена его немощью, их будущее приковано к этому проклятому креслу. Сейчас им намного лучше. Рой выбрался из фургона и, бросив последний взгляд на любящую пару, задвинул дверь. Ева уже ждала за рулем своей машины, включив мотор. Если бы она была напугана, то могла бы попытаться уехать без него или убежать обратно в ресторан. Он сел в «Хонду» и застегнул ремень безопасности. Они сидели в молчании. Она была интуитивно убеждена, что он не убийца, и то, что он сделал, было моральным актом, и действовал он на ином, более высоком уровне, чем средний человек. Ее молчание лишь свидетельствовало о том, что она прилагает усилия, чтобы перевести интуитивное постижение в интеллектуальную концепцию и тем самым более полно понять его. Она отпустила сцепление, и машина выехала с автостоянки. Рой снял свои кожаные перчатки и сунул их во внутренний карман пальто. Некоторое время Ева просто направляла машину вдоль ряда жилых домов. Ехала, лишь бы ехать, неизвестно куда. Для Роя же огни, которые мерцали в этом скопище домов, уж больше не казались ни неясными, ни таинственными, какими они представлялись в другие вечера и в других городах, когда он в одиночестве проезжал по схожим улицам. Теперь они были просто печальными: ужасно печальные маленькие огни, освещавшие мелкие печальные жизни людей, которые никогда не будут наслаждаться страстным приобщением к идеалу, подобно Рою, сумевшему обогатить свою жизнь. Эти маленькие печальные люди никогда не вырастут над стадом, как вырос он, никогда не испытают трансцендентных отношений с кем-нибудь таким же исключительным, как Ева Джаммер. Когда наконец прошло достаточно времени, он сказал: – Я стремлюсь к лучшему миру. И даже более того, Ева. – Она ничего не ответила. – Совершенному во всем, – произнес он тихо, но с огромным убеждением. – Совершенным законам и совершенному правосудию. Совершенной красоте. Я мечтаю о совершенном обществе, где каждый наслаждается совершенным здоровьем, совершенным равенством; в котором вся экономика действует как идеально отлаженная машина; где все живут в гармонии друг с другом и с природой; где никто никого не оскорбляет и не подвергается оскорблениям; где Он был так захвачен своим монологом, что в конце у него дрогнул голос и пришлось сдержать слезы. И опять она ничего не сказала. Ночные улицы. Освещенные окна. Маленькие дома, маленькие жизни. Так много растерянности, печалей, мольбы и отчуждения в этих домах. – Я делаю что могу, – сказал он, – чтобы превратить мир в идеальный. Я соскребаю с него некоторые несовершенные элементы и шлифую его дюйм за дюймом. О нет, я не думаю, что могу изменить этот мир. Нет, в одиночку ни я, ни даже тысячи и сотни тысяч таких, как я, этого не сделают. Но я зажигаю маленькую свечу везде, где только могу, одну маленькую свечу за другой и отодвигаю одну тень за другой. Они уже были в восточной части города, почти на окраине, въезжали в высоко расположенный и менее населенный район, чем те, которые они проехали раньше. На перекрестке Ева вдруг сделала подковообразный разворот и направилась обратно к морю огней, из которого они только что выбрались. – Ты можешь сказать, что я мечтатель, – допустил рой, – но я не один такой. Я думаю, Ева, что ты тоже мечтательница в своем роде. Если ты согласна, что ты мечтательница... может быть, если все мы, мечтатели, признаем это и объединимся, то мир в какой-то день начнет существовать как одно целое. Ее молчание было теперь глубоким. Он осмелился взглянуть на нее: она казалась опустошенной. Его сердце забилось тяжелее и медленнее и словно опустилось под грузом ее красоты. Когда наконец она заговорила, ее голос дрожал: – Ты ничего не взял у них. Не страх заставлял ее голос дрожать, когда слова текли из ее красивого горла и сочного рта, – но скорее огромное возбуждение. А ее прерывающийся голос, в свою очередь, возбуждал Роя. – Нет, ничего, – сказал он. – Даже деньги из ее сумочки и его бумажника. – Конечно, нет. Я не тот, кто отбирает. Я тот, кто дает. – Я никогда не видела... – Казалось, она не могла подобрать слова для того, чтобы описать, что он сделал. – Да, я знаю, – сказал он, наслаждаясь ее смятением. – ...никогда не видела такую... – Да. – ...никогда такую... – Я знаю, дорогая. Я знаю. – ...такую Это было не то слово, которое, как он думал, она искала. Но она произнесла его с такой страстью, наполнила такой эротической энергией, что он не ощутил разочарования, хотя она еще не постигла полного значения того, что он сделал. – Они просто направлялись поужинать, – сказала Ева возбужденно. Она вела машину безрассудно быстро. – Просто отправились поужинать, обычный вечер, ничего особенного, и – – Что ж, да, для тебя, – сказал он. – Но не только для тебя, Ева. Ты не понимаешь? Я устранил две несовершенно созданных жизни и тем чуть-чуть приблизил мир к совершенству. В то же самое время я избавил двух несчастных людей от бремени их жестокой жизни, в которой не могли сбыться их надежды. Я что-то дал этому миру и что-то этим бедным людям, тут никто ничего не потерял. – Ты как ветер, – молвила она, едва дыша, – ты как фантастический штормовой ветер, ураган, торнадо, и нет метеоролога, который мог бы предостеречь о твоем приближении. Ты обладаешь силой шторма, мощью природы – выметающей в никуда, без причины! Огорченный, что она не уловила сути, Рой сказал: – Подожди, подожди минутку, Ева, выслушай меня. Но она была настолько возбуждена, что не могла дальше вести машину. Она свернула к кромке тротуара и надавила на тормоза с такой силой, что Рой неминуемо врезался бы головой в ветровое стекло, если бы не был пристегнут ремнями. Рванув ключ зажигания с такой силой, что чуть не сломала его, Ева повернулась к Рою: – Ты землетрясение, настоящее землетрясение. Люди могут прогуливаться беззаботно, солнышко сияет, птички поют – а потом земля разверзается и просто поглощает их. Она засмеялась восторженно. Это был девчоночий, заливистый, мелодичный смех, настолько заразительный, что Рой с трудом удержался, чтобы не расхохотаться вместе с ней. Он взял ее ладони в свои. У нее были красивые руки, с длинными пальцами, исключительной формы, похожие на руки Джиневры, и их прикосновение дарило больше, чем заслуживал любой мужчина. – Послушай, Ева. Ты должна понять. Это чрезвычайно важно, чтобы ты поняла. Она сразу стала серьезной, почувствовав, что они достигли самой решающей точки в их отношениях. Когда она становилась такой, почти мрачной, то была даже более прекрасной, чем когда смеялась. Он сказал: – Ты права. Это великая сила. Самая великая из всех, вот почему ты должна иметь полное представление о ней. Хотя свет в кабине исходил лишь от приборной панели, Евины зеленые глаза сверкали, словно отражали лучи летнего солнца. Это были превосходные глаза, такие же безупречные и неотразимые, как глаза той женщины, за которой он охотился весь последний год, чью фотографию носил в своем бумажнике. Левая Но это пустяк. Это он сумеет пережить. Он просто должен фокусировать свой взгляд на ее ангельских глазах под бровями и на каждой несравненной кисти мускулистых рук. Несмотря на недостатки, Ева была единственной женщиной из всех встреченных им когда-либо, которая обладала более чем одной совершенной чертой. Когда-либо, когда-либо, когда-либо. И ее сокровищами были не только руки и глаза. – В отличие от любой другой силы, Ева, она не порождается гневом, – объяснил он, желая, чтобы эта драгоценная женщина поняла его миссию и его глубокую внутреннюю сущность. – И она не порождается ненавистью. Это не сила ярости, зависти, горечи, жадности. Эта не та сила, которую некоторые люди черпают в мужестве или славе или которую они получают от веры в Бога. Она превосходит все эти силы, Ева. Ты знаешь, что это такое? – Она была восхищена и не способна говорить. Она только покачала головой: «Нет». – Моя сила, – сказал он, – это сила сострадания. – Сострадания, – прошептала она. – Сострадания. Если ты пытаешься понять других людей, почувствовать их боль, по-настоящему понять муку их жизни, полюбить их, невзирая на их ошибки, тебя охватывает такая жалость, такая всеобъемлющая жалость, что становится невыносимо. Она требует высвобождения. И ты погружаешься в неизмеримое, неисчерпаемой силы сострадание. И ты – Сострадание, – снова прошептала она, будто никогда раньше не слышала этого слова или впервые постигла с помощью Роя его неведомый смысл. Рой не мог оторвать глаз от ее рта, когда она повторила это слово дважды. Ее губы были божественны. Он не мог понять, почему раньше думал, что губы Мелиссы Виклун совершенны. Для того, кто видел губы Евы, губы Мелиссы казались даже менее привлекательными, чем у отвратительного прокаженного. У Евы были губы, рядом с которыми самые зрелые сливы выглядели бы такими же увядшими, как чернослив; рядом с которыми сладчайшая клубника казалась бы кислой. Играя роль Генри Хиггинса рядом со своей Элизой Дулиттл, Рой преподавал ей первый урок моральной утонченности. – Когда ты руководствуешься исключительно состраданием, когда не преследуешь никакой личной цели, тогда – Любой акт, – сказала она, настолько захваченная этой концепцией, что едва могла вздохнуть. – Любой, – заверил он ее. Она облизала губы. О Господи, ее язык был таким нежным, так интригующе блестел, так чувственно скользнул по ее губам, был так Совершенные губы. Совершенный язык. Если бы только ее подбородок не был столь трагически плотским. Другие могли думать, что это подбородок богини, но Рой был одарен большей чувствительностью к несовершенству, чем другие мужчины. Он остро сознавал, что некоторый избыток плоти в ее подбородке придавал ему едва уловимую – И как много ты их сделал? – спросила она. – Сделал? А, ты имеешь в виду то, что у ресторана. – Да. Сколько? – Хм... Я не считал. Должно быть... Я не знаю... Это может показаться хвастовством, но я не хочу похвальбы. Нет. Я получаю удовлетворение от того, чтобы делать то, что считаю правильным. Это сугубо личное удовлетворение. – Но сколько? – настаивала она. – Хотя бы приблизительно. – Ох, право же, не знаю. За столько лет... пару сотен, несколько сотен, что-то в таком роде. Она закрыла глаза и задрожала. – Когда ты делаешь их... сразу перед тем, как ты делаешь их и они смотрят тебе в глаза, они боятся? – Да, но я бы хотел, чтобы они не боялись. Я бы хотел, чтобы они видели, что я понимаю их мучения, что я действую из сострадания и что все произойдет быстро и без боли. Все еще не открывая глаз, в полуобмороке, она сказала: – Они глядят в твои глаза и видят силу, которой ты обладаешь над ними, силу Он отпустил ее правую руку и прикоснулся пальцем к ее лицу сразу над основанием совершенного носа. Это был нос, рядом с которым все другие красивые носы казались такими же бесформенными, как «нос» у скорлупы кокосового ореха. Медленно он провел пальцем по ее лицу и сказал: – Ты. Обладаешь. Самой. Совершенной. Переносицей. Какую. Я. Когда-либо. Видел. При последнем слове он коснулся указательным пальцем ее переносицы и ровного участка прямо над ее носом между безупречной левой бровью в виде арки и чуть выступающей, к сожалению, правой. Хотя ее глаза были закрыты, Ева не вздрогнула от неожиданного прикосновения. Словно они уже давно были близки, она предчувствовала каждое его намерение и малейшее движение, даже не видя и не слыша его. Он отнял свой палец от ее лица. – Ты веришь в судьбу? – Да. – Мы и Она открыла глаза и сказала: – Давай поедем обратно, ко мне. По дороге она без конца нарушала правила уличного движения. Рой не одобрял этого, но воздерживался от критики. Она жила в маленьком двухэтажном доме в недавно застроенном квартале. Дома здесь были почти одинаковые. Рой, ожидавший чего-то романтичного, был разочарован. Он напомнил себе, что Ева хоть и сногсшибательна, но всего лишь, к сожалению, не слишком высокооплачиваемая служащая. Сидя в «Хонде» в ожидании, когда полностью поднимется автоматическая дверь гаража, он спросил: – Как может такая женщина, как ты, торчать в этом агентстве? – Я хотела получить работу, и мой отец постарался, чтобы я ее получила, – сказала она, заводя машину в гараж. – А кто твой отец? – Мерзкий сукин сын, – ответила она. – Я ненавижу его. Пожалуйста, Рой, не вникай в это. Не порть настроение. Чего он меньше всего желал, так это испортить ей настроение. Выйдя из машины и роясь в своей сумочке в поисках ключа, Ева вдруг стала нервной и неловкой. Она повернулась и придвинулась к нему: – О Господи, я никак не могу перестать думать о том, как ты сделал их, как ты просто подошел и сделал их. Было столько Наступил поворотный момент в их отношениях. Рой должен был объяснить еще одну вещь относительно себя. Ему не хотелось выкладывать все из-за боязни, что она не поймет еще одну его причуду так же легко, как впитала и приняла то, что он говорил ей о силе сострадания. Но он больше не мог оттягивать. Когда Ева снова углубилась в свою сумочку и наконец извлекла из нее связку ключей, Рой сказал: – Я хочу видеть тебя раздетой. – Да, дорогой, да, – ответила она, и ключи зазвенели в ее пальцах, перебиравших их в поисках нужного. – Я хочу видеть тебя абсолютно голой. – Абсолютно, да, все, что ты хочешь. – Я хочу узнать, вся ли ты так же совершенна, как твое лицо и руки. – Ты такой замечательный, – проговорила она, торопливо вставляя ключ в замочную скважину. – От подошв твоих ног до изгиба твоего позвоночника, до мочек твоих ушей, до пор кожи на твоей голове я хочу увидеть каждый дюйм твоего тела, чтобы не осталось ничего скрытого, ничего. Войдя в дом, она зажгла свет в кухне и проговорила: – О, ты так много хочешь, потому что ты такой Она бросила ключи и сумочку на кухонный стол и начала снимать пальто, он тут же запустил под него свои руки и сказал: – Но это не означает, что я хочу раздеться... или что-то еще. – Это остановило ее, она моргнула. Он сказал: – Я хочу видеть. И касаться тебя, но не более. Когда что-то выглядит так совершенно, то хочется только касаться, почувствовать, такая же эта кожа гладкая и шелковистая, какой кажется, попробовать ее упругость, ощутить, так же эластичны эти мышцы, как выглядят. Ты не должна меня трогать вообще. – Тут он заспешил, опасаясь, что потеряет ее. – Я хочу заняться с тобой любовью, любить самые прекрасные части твоего тела, страстно наслаждаться тобой – моими глазами, легкими быстрыми прикосновениями, возможно, но ничего более. Я не хочу отравлять этого, делая то, что... другие люди делают. Не хочу унизить это. Не нуждаюсь в подобных вещах. Она пристально смотрела на него так долго, что он собрался спасаться бегством. Неожиданно Ева пронзительно взвизгнула, и Рой отступил назад. Оскорбленная и униженная, она могла накинуться на него, расцарапать лицо, выцарапать глаза. Но тут, к своему изумлению, он увидел, что она хохочет, но беззлобно и без насмешки. Она смеялась от чистого удовольствия. Она согнулась и пронзительно визжала, словно школьница, и ее невероятные зеленые глаза сияли от восторга. – Господи, – сказала она, вся трепеща, – ты даже лучше, чем кажешься, даже лучше, чем я думала, лучше, чем я могла надеяться. Ты совершенство, Рой, ты совершенство, совершенство. Он неуверенно улыбнулся, еще не полностью освободившись от подозрения, что она собирается вцепиться в него. Ева схватила его за руку и потащила через кухню, через столовую, на ходу включая везде свет и говоря: – Мне хочется... если ты хочешь – Флюиды, – произнес он с отвращением. – Что может быть сексуального во флюидах другого человека, в обмене флюидами? Увлекая его за собой по коридору со все возрастающим возбуждением, Ева сказала: – Флюиды, Господи, разве от этого не хочется умереть, просто – – И никогда губы в губы взасос! – ... потому что даже при сухом поцелуе... – ...мы обмениваемся... – ...дыханием... – ...и в дыхании есть влага... – ...испарение из легких... С радостью в сердце, слишком сладостной, чтобы сдерживать ее, Рой понял, что эта блистательная женщина, безусловно, нравилась ему больше, чем тогда, когда он вышел из лифта и впервые увидел ее. Они были два голоса, слившиеся в гармонии, два сердца, бьющиеся в унисон, две души, воспарившие в одной песне. – Ни один мужчина никогда не был в этой спальне? – сказала она, переводя его через порог. – Только ты. Только ты. Часть стены справа и слева от кровати, так же как и часть потолка прямо над нею, были зеркальными. Остальное пространство стен и потолка было обтянуто темно-синим атласом точно того же оттенка, что и ковер. В углу стояло единственное кресло, обтянутое серебристым шелком. Два окна прикрывали блестящие никелированные жалюзи. Кровать была современной, со срезанными углами, с книжной полкой в изголовье, с высокими шкафчиками по бокам, с полочкой, заставленной темно-синими блестящими лакированными шкатулками, на которых вспыхивали, как звездочки, серебристые крапинки. Над изголовьем тоже располагалось зеркало. На кровать было брошено покрывало из меха серебристых лисиц. – Это искусственный мех, – заверила Ева, когда Рой выразил беспокойство по поводу защиты прав бедных животных. Это была самая богатая и роскошная вещь, какую он когда-либо видел. Здесь его окружило волшебство, о котором он мечтал. Освещение менялось компьютером под воздействием голоса. Чередовались шесть различных вариантов благодаря хитроумным комбинациям умело расположенных галогенных светильников (с различными цветными линзами), окаймленных зеркальными отражателями неоновых трубок трех цветов (они могли включаться поодиночке, по две вместе и все три одновременно), и использованию волоконной оптики. Более того, дополнительные оттенки возникали благодаря реостату, который реагировал на команды «вверх» и «вниз». Когда Ева коснулась кнопки у изголовья, дверцы высоких шкафчиков поднялись и исчезли из виду. Стали видны полочки, уставленные флакончиками с лосьонами и ароматическими маслами, десять или двенадцать резиновых фаллосов разных цветов и размеров и сексуальные игрушки, сбивающие с толку своим устройством и назначением. Ева включила плейер, возле которого лежала добрая сотня кассет, и поставила первую попавшуюся. – Здесь все на свете от Рода Стюарта до «Металлики». Элтон Джонс, Гарт Брукс, «Битлз», «Би Джииз», Брюс Спрингстин, Боб Сигер, Джей Хоукинс, Джеймс Браун и «Фэймоуз Флэймз» и баховские «Вариации Золотой горы». Почему-то больше возбуждает, когда звучит музыка разного рода и когда ты не знаешь, какая мелодия окажется следующей. Сняв пальто, но оставшись в пиджаке, Рой выдвинул из угла кресло. Он расположил его рядом с кроватью, ближе к ногам, чтобы насколько возможно полно охватить великолепное зрелище и не испортить многочисленные отражения ее совершенств своим соседством в зеркале. Он уселся в кресло и улыбнулся. Она стояла возле кровати, полностью одетая, а Элтон Джонс пел об исцеляющих руках: – Это как сон. Быть здесь, делать именно то, что я люблю делать, но с тем, кто может оценить меня... – Я ценю тебя. – ...кто может обожать меня. – Я обожаю тебя. – ...кто может отдаться мне... – Я твой. – ...не отравив красоты всего. – Никаких флюидов. Никакого лапанья. – Я неожиданно чувствую себя так смущенно, словно я девственница, – сказала она. – Я могу смотреть на тебя часами, даже на одетую. Она сорвала с себя блузку так яростно, что лопнула ткань и отлетели пуговицы. Через какую-то минуту она оказалась абсолютно голой, и большая часть того, что до сих пор было скрыто, подтверждала свое совершенство. Он вздохнул, и она поняла, что он восхищен и не верит своим глазам, и сказала: – Теперь ты понимаешь, почему мне не нравится заниматься любовью обычным способом? Если я могу обладать сама собой, то какая мне нужда в ком-то еще? После этого она отвернулась от него и начала вести себя так, словно его здесь и не было вовсе. Она явно получала огромное удовлетворение от знания, что может властвовать над ним, даже не дотрагиваясь до него. Она стояла перед зеркалом, внимательно разглядывая себя со всех сторон, нежно лаская себя, восхищаясь собой, и ее удовольствие от того, что она видела, так возбуждало Роя, что он время от времени проглатывал комок, подступавший к горлу и мешавший дышать. Потом наконец она подошла к кровати – Брюс Спрингстин в это время пел о виски и автомобилях – и отбросила прочь покрывало из серебристых лис. На какой-то миг Рой испытал разочарование, потому что ему хотелось бы видеть, как она распластается на этой роскоши – не имело значения, искусственный это мех или настоящий. Но она откинула верхнюю простыню, затем нижнюю, обнажив черный резиновый матрас, и это немедленно заинтриговало его. С полки одного из раскрытых шкафчиков она достала флакон с драгоценным прозрачно-янтарным маслом, отвинтила пробку и вылила небольшое количество на постель. Тонкий и чувственный аромат, такой легкий и свежий, словно весенний бриз, донесся до Роя. Так благоухают не цветы, а растения, которые употребляют как специи: корица, имбирь и какие-то еще, более экзотичные. Пока Джеймс Браун пел о страстном желании, Ева опустилась на постель и поворачивалась, размазывая лужицу масла. Она смочила в нем руки и стала втирать янтарную жидкость в свою безупречную кожу. В течение пятнадцати минут ее руки умело двигались по всему телу, повторяя каждый изгиб, разминая любовно каждую прелестную округлость и впадинку, включая таинственные расщелины. И все, чего касалась Ева, было совершенно. Но когда она дотрагивалась до тех частей, которые приводили Роя в смущение, он сосредоточивал свое внимание на ее руках, потому что они и сами были безупречны – по крайней мере ниже предплечий. Вид Евы на этом блестящем черном резиновом матрасе, ее роскошное тело золотистого и розового оттенков, скользкое от флюида, который был восхитительно чист и не являлся продуктом человеческого организма, духовно вознесли Роя Миро. С ним не случалось такого никогда раньше, ни при использовании секретов восточной техники медитации, ни под воздействием сока особого сорта кактуса или вибрирующих кристаллов, или особого массажа, который совершала ему выглядевшая невинной двадцатилетняя девушка, одетая как герлскаут, ни тогда даже, когда к нему явился дух его покойной матери на сеансе в Пасифик-Хейтс. И, судя по ленивым, размеренным движениям Евы, она могла часами вот так наслаждаться своим великолепным телом. В результате Рой сделал нечто такое, чего он никогда не делал раньше. Он вынул из кармана свой пейджер и, поскольку не было никакой возможности отключить сигнал этого специального модема, снял пластмассовую крышечку с задней части прибора и вынул из него батарейки. Одну ночь страна может обойтись без него, и страдающее человечество поживет без своего спасителя. Боль вывела Спенсера из его черно-белого сна, в котором являлись ему какие-то сюрреалистические архитектурные формы и биологические мутанты, особенно тревожащие из-за отсутствия красок. Все его тело было массой хронической боли, тупой и безжалостной, но именно острая боль в затылке разбила оковы его неестественного сна. Все еще была ночь. Или снова ночь. Он потерял счет времени. Он лежал на спине, на надувном матрасе, под одеялом. Его плечи и голова покоились на подушке, под нее еще что-то было подложено, чтобы приподнять голову Спенсера повыше. Услышав мягкий свистящий звук и ощутив неестественный жар лампы Кольмана, он понял, что источник находится где-то за ним. Мерцающий свет выявил отшлифованные дождями и ветром каменные образования справа и слева, прямо напротив лежала каменная плита, покрытая ночным инеем, который не смогли растопить лучи лампы. Над головой Спенсера, от одного выступа скалы до другого, был натянут закамуфлированный под цвета пустыни брезент. Очередной приступ боли охватил голову. – Лежите спокойно, – услышал он голос Валери. Тут до него дошло, что подушку она держит на своих скрещенных ногах, так что его голова лежит у нее на коленях. – Что вы делаете? – он был удивлен слабостью своего собственного голоса. – Зашиваю раны, – ответила она. – Вы не должны делать этого. – Они открыты и кровоточат. – Я не стеганое одеяло. – Что это должно означать? – Вы не врач. – В самом деле? – Так вы врач? – Нет. Лежите – Конечно. – Вы занесете инфекцию, – забеспокоился он. – Я выбрила это место, а потом стерилизовала его. – Вы выбрили мою – Только один маленький участок вокруг раны. – У вас есть – Вы имеете в виду варварство или врачевание? – Последнее. – У меня есть начальные знания. – Черт бы их побрал! – Если вы будете себя вести как ребенок, я прибегну к шприцу с местным обезболиванием. – Он у вас есть? Почему же вы не использовали его? – Вы были почти без сознания. Он закрыл глаза, снова погрузившись в черно-белый мир, потом раскрыл глаза и произнес: – Но теперь-то уже нет. – Что «нет»? – Не без сознания. – Только что вы снова теряли его. После нашего разговора прошло несколько минут. И пока вы отсутствовали в этот раз, я почти закончила. Еще один стежок, и все готово. – Почему мы сделали остановку? – Вы плохо переносили поездку. – Да, конечно. – Вы нуждались в уходе. А теперь вы нуждаетесь в отдыхе. Кроме того, облачность быстро опускается. – Пора двигаться дальше. Ранней птахе достаются томаты. – Томаты? Это интересно. Он нахмурился. – Я сказал – томаты? Почему вы пытаетесь смутить меня?[6] – Потому что это так легко. А теперь – последний узелок. Спенсер закрыл воспаленные глаза. В мрачном черно-белом мире шакалы с человеческими лицами рыскали по обвитым плющом камням огромного разрушенного собора. Он слышал плач детей, погребенных под руинами. Когда он открыл глаза, то обнаружил, что голова его лежит слишком низко. Теперь только подушка приподнимала ее всего на несколько дюймов. Валери сидела на земле рядом и разглядывала его. Ее темные волосы мягко спадали на одну сторону, в свете лампы она выглядела очень хорошенькой. – Вы хорошенькая в свете лампы, – сказал он. – А теперь вы спросите, я Водолей или Козерог. – Черта с два. Она рассмеялась. – Мне нравится ваш смех, – сказал он. Она снова засмеялась, повернула голову и, размышляя, всмотрелась в темную пустыню. – А что вам нравится во мне? – спросил он. – Мне нравится ваша собака. – Это замечательная собака. А что еще? Снова взглянув на него, она сказала: – У вас красивые глаза. – Да? – Честные глаза. – Правда? Были еще красивые волосы. Теперь состриженные. Меня обкромсали. – Подстригли. Только чуть-чуть в одном месте. – Подстригли, а потом обкромсали. Что вы делаете здесь, в пустыне? Она взглянула на него, потом, не ответив, отвела взгляд в сторону. Но он не хотел позволить ей отделаться от него так легко. – Что вы делаете здесь? Я буду спрашивать вас до тех пор, пока от повторения вы не начнете сходить с ума. – Спасаю вашу задницу. – Не выкручивайтесь. Я имею в виду, что вы делали здесь первоначально. – Искала вас. – Почему? – удивился он. – Потому что вы искали меня. – Но, ради Бога, как вы нашли меня? – Доска Оуйя[7]. – Вряд ли смогу поверить в то, что вы сказали. – Вы правы. Это были карты Таро. – От кого мы убегаем? Она пожала плечами. Пустыня снова привлекла ее внимание. Наконец она сказала: – От истории, я полагаю. – Теперь вы снова пытаетесь ввести меня в заблуждение. – От Таракана. – Мы удираем от таракана? – Я так называю его, потому что это приводит его в ярость. Он перевел взгляд с Валери на брезент, натянутый в десяти футах над ними. – Зачем эта крыша? – Сливается с поверхностью земли. Кроме того, эта ткань рассеивает тепло, поэтому мы будем не слишком заметны для наблюдения сверху в инфракрасных лучах. – Наблюдения сверху? – Глаз в небе. – Бог? – Нет, Таракан. – У таракана есть глаза в небе? – Да, у него и его людей. Спенсер задумался над этим и наконец сказал: – Я не уверен, проснулся или еще сплю. – Несколько дней, – ответила она. – Как и я. В черно-белом мире было небо с глазами, и огромный белый полуночник летел над головой, отбрасывая лунную тень, напоминающую ангела. Ева была ненасытна, а ее энергия неисчерпаема, и каждый длительный приступ экстаза скорее наэлектризовывал, нежели истощал ее. К концу первого часа она казалась еще более наполненной жизненной силой, более прекрасной, более пылающей. Перед обожающими глазами Роя ее необыкновенное тело словно пульсировало от бесконечных расслаблений-напряжений-расслаблений. Ее корчи-метания-толчки длились почти так же долго, как занимается поднятием веса культурист. Много лет различными способами самостоятельно удовлетворяя себя, она наслаждалась гибкостью, которую Рой определил бы как нечто среднее между гибкостью гимнастки – обладательницы олимпийской золотой медали – и цирковой «девушки-змеи» в сочетании с выносливостью собачьей упряжки с Аляски. Не было никакого сомнения, что такое занятие в постели с самой собой обеспечивает нагрузку каждому мускулу, начиная от ее великолепной головки и до очаровательных пальчиков на ногах. Невзирая на поразительные узлы, в какие она завязывала сама себя, невзирая на причудливость всего, что она выделывала с собой, она никогда на выглядела ни абсурдной, ни гротескной, но неизменно прекрасной в каждом повороте, в каждом непристойном движении. Она все время казалась молоком и медом на этом черном резиновом матрасе, персиком со сливками, самым желанным созданием, когда-либо осчастливившим собой этот мир. В середине второго часа Рой пришел к убеждению, что шестьдесят процентов этих ангельских черт – ее тела и лица, вместе взятых, – были совершенны даже по самым строгим меркам. Тридцать пять процентов не были таковыми, но настолько И ничто в ней – ни одна легкая линия, ни ложбинка, ни округлость – не было уродливым. Рой ждал, что Ева скоро перестанет наслаждаться сама собой или в изнеможении потеряет сознание. Однако к концу второго часа ее аппетит и способности, кажется, удвоились. Сила ее чувственности была столь велика, что каждая новая мелодия сопровождалась изменением в ее танце, который она танцевала лежа, пока не начало казаться, что музыка специально сочинена для порнографического фильма. Даже музыка Баха. Время от времени Ева выкрикивала номер нового светового сопровождения, реостату произносила: «Вверх» или «Вниз», и ее выбор всегда создавал самое волнующее оформление для следующей позы, которую она принимала. Ее потрясало то, что она видела себя в зеркалах. И глядя на себя, наблюдала за собой. И наблюдала, как наблюдает за собой, глядя на себя. Бесконечность образов переносилась от зеркала к зеркалу, и Ева начинала сама верить, что она наполняла вселенную своими копиями. Зеркала казались волшебными, передающими всю энергию каждого отражения обратно в ее собственную динамическую плоть, переполняли ее силой, пока она не стала стремительно вращаться белокурым эротическим мотором. Где-то в середине третьего часа выдохлись батарейки в нескольких ее любимых игрушках, вышли из строя механизмы в других, и она стала искусно удовлетворять себя руками. И в самом деле, ее руки казались отдельными существами, каждая из них жила на свой манер. Они были настолько неистовы в вожделении, что не могли заниматься только одним из ее сокровищ сколько-нибудь продолжительное время, они непрерывно скользили по ее бесчисленным изгибам, вверх-вокруг-вниз по ее намасленной коже, массировали, разминали и ласкали, и похлопывали одно восхитительное место, за другим. Они были как пара оголодавших обжор за сказочной скатертью-самобранкой, которая была приготовлена, чтобы отпраздновать приближение Армагеддона, когда остаются лишь драгоценные секунды, чтобы успеть наесться, пока все не исчезнет с появлением новой звезды вместо Солнца. Но Солнце не сменялось другой звездой, и постепенно эти бесподобные руки стали двигаться все медленнее, медленнее, наконец остановились, пресытившись. Как и их хозяйка. Некоторое время после того, как все закончилось, Рой был не в состоянии подняться со своего кресла. Он даже не мог откинуться на спинку. Он застыл, словно парализованный, у него онемели все конечности. Спустя несколько минут Ева встала с постели и прошла в смежную ванную комнату. Когда она вернулась, неся два махровых полотенца – мокрое и сухое, – ее тело уже не блестело от масла. Мокрым полотенцем она вытерла остатки масла с поверхности резинового матраса, потом тщательно протерла его сухим полотенцем. Потом застелила простыней, которую раньше отбросила в сторону. Рой присоединился к ней на кровати. Ева лежала на спине, волосы рассыпались по подушке. Он растянулся рядом, положив голову на другую подушку. Она по-прежнему была голой, и он оставался полностью одетым – хотя в какой-то из острых моментов этого вечера расслабил узел галстука. Никто из них не совершил ошибку, пытаясь прокомментировать то, что произошло. Простые слова нисколько не отразили бы этот эксперимент, а могли бы только опошлить почти божественную одиссею. Во всяком случае, Рой уже понял, что Ева получила удовольствие, что же до него, то он в эти несколько часов увидел самое физически совершенное существо – причем в действии – из всех, что видел за всю свою жизнь. Спустя некоторое время, глядя на отражение любимой в зеркале на потолке, Рой начал говорить, и ночь вступила в новую фазу их слияния, которая была почти такой же интимной, насыщенной и изменяющей их жизнь, как и фаза физического общения, что ей предшествовала. Он снова говорил о силе сострадания, развивая свою концепцию. Он говорил ей, что человечество всегда томилось по совершенству. Люди будут испытывать невыносимую боль, выносить ужасающие лишения, мириться со зверской жестокостью, жить в постоянном и жалком страхе, если только они не признают, что их страдания были платой, которую они должны заплатить за достижение Утопии – Царства Небесного на земле. Личность, руководствующаяся состраданием – и также сознающая готовность масс страдать, – может изменить мир. И хотя он, Рой Миро, с его счастливыми синими глазами и улыбкой Санта-Клауса, не верит, что он может стать лидером лидеров, который бы начал новый крестовый поход за совершенство, – однако он надеялся стать одним из тех, кто будет служить этой особенной личности, и служить беззаветно. – Я зажигаю мои маленькие свечи, – сказал он, – по одной. Рой говорил часами, в то время как Ева задавала иногда вопросы и получала разъяснения. Он был очень возбужден; она загорелась его идеями почти так же, как возгоралась от своих приводимых в действие батарейками игрушек и от своих собственных опытных рук. Она особенно заинтересовалась, когда он объяснил ей, как просвещенное общество должно расширить работу доктора Кеворкяна, из сострадания помогая самоустраниться не только настроенным на самоубийство людям, но также тем бедным душам, которые находятся в глубокой депрессии, и предлагая легкий исход неизлечимо больным, бессильным, увечным, психически ущербным. А когда Рой говорил о своей программе устранения новорожденных, о гуманном решении проблем детей, рожденных даже с легкими дефектами, которые могут сказаться на всей их жизни, Ева издала два всхлипывающих звука, подобных тем, что исторгала в экстазе страсти. Она снова прижала к груди свои руки, но на этот раз лишь в попытке успокоить бешеное биение сердца. Когда Ева положила руки себе на грудь, Рой не мог оторвать глаз от ее отражения над их головой. В какой-то момент он подумал, что готов разрыдаться над этими совершенными на шестьдесят процентов формами и лицом. Уже перед рассветом интеллектуальные оргазмы ввергли их в сон, а для физических совсем не оставалось сил. Рой был настолько переполнен всем, что спал без сновидений. Через несколько часов Ева разбудила его. Она уже приняла душ и оделась, готовая к выходу. – Ты не была такой сияющей, – сказал он ей. – Ты перевернул мою жизнь, – ответила она. – А ты мою. Хотя она опаздывала на работу в бетонный бункер, она отвезла его в «Стрип-отель», в котором Прок, вчерашний шофер, оставил его багаж. Была суббота, но Ева работала семь дней в неделю. Рой восхитился ее обязательностью. В пустыне наступало сверкающее утро. Небо было холодным, ясным и голубым. У отеля, прежде чем Рой вышел из машины, он и Ева договорились о скором свидании, чтобы снова повторились наслаждения прошедшей ночи. Он стоял у входа и смотрел, как она уезжала. Когда она скрылась из вида, он вошел внутрь. Миновав регистрационную стойку и пройдя через казино, он поднялся в лифте на тридцать шестой, последний этаж главного корпуса. Рою казалось, что он вплыл, а не вошел в лифт. Он никогда не представлял, что погоня за беглой сукой и мужчиной со шрамом приведет его к самой совершенной женщине, какая только существует на земле. Судьба – забавная вещь. Когда двери раздвинулись на тридцать шестом этаже, Рой вышел в длинный коридор, украшенный сделанным на заказ тон в тон стенам ковром Эдварда Филд-са. Достаточно широкий коридор – скорее, галерея – был обставлен французской мебелью начала девятнадцатого века и увешан картинами того времени. Огромные роскошные апартаменты на этом этаже, как и еще на двух, первоначально предназначались для «денежных мешков», желающих испытать судьбу за игрой в казино внизу. Тридцать пятый и тридцать четвертый этажи использовались по назначению. Однако с тех пор как Агентство получило прибежище, где делались деньги и имелся потенциал для их отмывания, в апартаментах на последнем этаже обсуждалось проведение операций определенного исполнительского уровня вне города. Тридцать шестой этаж обслуживался своим собственным консьержем, у которого был маленький офис напротив лифта. Рой взял свой ключ у дежурного Генри, который даже бровью не повел при виде измятого костюма гостя. С ключом в руке, тихонько насвистывая что-то, Рой спешил к горячему душу, бритве и обильному завтраку в номере. Но, когда он открыл позолоченную дверь и вошел в апартаменты, он обнаружил, что его поджидают два местных агента. Они были в состоянии острого, но вежливого испуга, и, только увидев их, Рой вспомнил, что его пейджер находится в одном кармане пиджака, а батарейки в другом. – Мы искали вас повсюду с четырех часов утра, – сказал один из визитеров. – Мы засекли «Эксшгорер» Гранта, – сказал второй. – Брошенный, – добавил первый. – Надо искать по всему пути его следования... – ... хотя, может быть, он мертв... – ... или спасся... – ...потому что, похоже, там кто-то побывал до нас... – ... и как бы то ни было, там есть следы других колес... – ...так что у нас немного времени, мы должны двигаться. Рой представил Еву Джаммер: золотистую и розовую, маслянистую и гибкую, корчащуюся на черном резиновом матрасе, в большей степени совершенную, нежели заурядную. Это поддержит его, независимо от того, насколько трудным выдастся день. Спенсер проснулся в пурпурной тени под камуфлированным тентом, но вся пустыня вокруг была залита жестким белым солнечным светом. Свет ужалил его в глаза, заставив косить, хотя это ощущение было несравнимо с головной болью, что охватывала его голову от виска до виска. Где-то в черепе, за глазным яблоком, мелькали красные искры, словно вылетающие из-под точильного круга. Ему было жарко. Он весь спекся. Хотя подозревал, что этот день был не слишком жарким. Он ощутил жажду. Его язык словно распух. Во рту как будто торчал столб, упершийся в нёбо, как в крышу. В горле першило. Он все еще лежал на надувном матрасе, головой на тощей подушке, под одеялом, несмотря на невыносимую жару, но теперь он уже лежал не один. Справа от него примостилась женщина, он ощущал ее приятное прикосновение к своему боку. Как-то получилось, что он обнял ее правой рукой, не встретив возражения. Необычно пушистая для женщины. Он повернул голову и увидел Рокки. – Привет, приятель. Говорить было больно. Каждое слово было словно колючка, выдергиваемая из горла. Его собственная речь эхом пронизывала череп. Собака лизнула правое ухо Спенсера. Шепотом, пытаясь прочистить горло, он сказал: – Я тоже тебя люблю, подхалим. – Я не помешала вашей беседе? – спросила Валери, опускаясь на колени возле Спенсера. – Это всего лишь парень с собакой в обнимку. – Как вы себя чувствуете? – Паршиво. – У вас бывает аллергия на какие-нибудь лекарства? – Ненавижу вкус Пепто-бисмол. – У вас бывает аллергия на какие-нибудь антибиотики? – Все кружится. – У вас бывает аллергия на какие-нибудь антибиотики? – У меня бывает крапивница от клубники. – Вы бредите или просто плохо себя чувствуете? – И то и другое. Должно быть, он немного поплыл, потому что следующее, что он ощутил, это как она делает инъекцию ему в левую руку. Он почувствовал запах спирта, когда она протирала ему кожу над веной. – Антибиотик? – просипел он. – Клубника в жидком виде. Собака больше не лежала возле Спенсера. Она сидела рядом с женщиной и с интересом смотрела, как та извлекает иглу из руки ее хозяина. Спенсер спросил: – Я подхватил инфекцию? – Может быть, вторичная. Я не должна этого допустить. – Вы сестра? – Не доктор и не сестра. – Откуда же вы знаете, что надо делать? – Он говорит мне, – сказала она, кивнув на Рокки. – Все шутите. Могли бы стать комиком. – Да, но у меня лицензия делать инъекции. Как вы думаете, сумеете удержать немного воды? – А как насчет яичницы с беконом? – И вода сейчас достаточно тяжела для вас. В последний раз вы ее выплюнули. – Отвратительно. – Вы извинились. – Я джентльмен. Даже с ее помощью все, что он мог, это попытаться сесть. Он поперхнулся, когда пил, пару раз, но вода была холодной и вкусной, и он подумал, что сумеет удержать ее в своем желудке. После этого она опять уложила его на спину. – Скажите мне правду, – попросил он. – Если мне она известна. – Я умираю? – Нет. – У нас тут есть одно правило, – сказал он. – Какое? – Никогда не лгать собаке. Она взглянула на Рокки. Пес помахал хвостом. – Лгите себе. Лгите мне. Но никогда не лгите собаке. – Очень здраво звучит это ваше правило, – сказала она. – Так я умираю? – Я не знаю. – Вот так-то лучше, – сказал Спенсер и отключился. Рою Миро потребовалось пятнадцать минут, чтобы побриться, почистить зубы, принять душ. Он переоделся в легкие хлопковые брюки, такую же красную водолазку и желтовато-коричневый вельветовый пиджак. На завтрак, о котором он так мечтал, времени уже не было. Консьерж Генри выручил его, снабдив двумя круассанами с шоколадом и миндалем в белом бумажном пакете и двумя чашками превосходного колумбийского кофе в термосе. В углу автостоянки отеля Роя ждал небольшой вертолет. Как и в самолете, летевшем из Лос-Анджелеса, он был единственным пассажиром в обтянутой плюшем кабине. Во время полета Рой съел оба круассона и выпил черный кофе, используя в это время свой компьютер в атташе-кейсе, чтобы связаться с «Мамой». Он выяснил, как продвинулось расследование за ночь. Ничего особенного не произошло. Вернувшись в Южную Калифорнию, Джон Клек не дал никаких нитей, которые могли бы указать им, куда делась эта женщина после того, как оставила свою машину в аэропорту в Оранж-Каунти. Точно так же они не добились успеха в попытке установить телефонный номер, по которому Грант так ловко по программной системе передал через факс из хижины в Малибу фотографии Роя и его людей. Самые важные новости, и то не очень богатые, пришли из Сан-Франциско. Агент, выслеживающий Джорджа и Этель Порт – дедушку и бабушку, которые, очевидно, вырастили Спенсера Гранта после смерти его матери, – узнал, что десять лет назад было выписано свидетельство о смерти Этель. Видимо, именно поэтому ее муж продал тогда этот дом. Джордж Порт тоже умер всего три года назад. Теперь, когда агент уже не мог надеяться на то, что ему удастся поговорить с Портами об их внуке, он искал другие пути расследования. Через «Маму» Рой направил агенту в Сан-Франциско срочное послание, предложив, чтобы тот просмотрел все записи в суде по завещаниям и определил, был ли внук введен в права наследства на какое-либо имение Этель Порт или ее мужа. Возможно, Порты не знали своего внука как Спенсера Гранта и указывали его настоящее имя в своих завещаниях. Если по каким-то необъяснимым причинам они поддержали и поощрили использование им этого фальшивого имени, включая зачисление на военную службу, они тем не менее должны были проставить его настоящее имя, когда распоряжались своими поместьями. Это была не слишком многообещающая нить, но ее стоило проследить. Когда Рой отключил компьютер и закрыл его, пилот потревожил его через громкоговорящую систему, сказав, что они в одной минуте от цели: – Это будет справа от вас. Рой склонился к иллюминатору возле своего сиденья. Они летели параллельно реке, текущей почти прямо на восток через пустыню. Блеск солнечных лучей на песке был невыносим. Рой достал из внутреннего кармана пиджака темные очки и надел их. Впереди, посреди сухого оврага стояли три джипа-фургона, принадлежавшие Агентству. Вокруг них восемь человек, подняв головы, наблюдали за приближающимся вертолетом. Вертолет развернулся над джипами и агентами, неожиданно земля внизу провалилась на тысячу футов, когда машина взмыла над краем обрыва. Желудок Роя тоже ринулся вниз из-за внезапного изменения перспективы и еще чего-то, что Рой мельком увидел, но не поверил, что видел это на самом деле. Высоко над долиной пилот сделал широкий круг, чтобы Рой мог получше рассмотреть то место, где русло выходило на край обрыва. Используя две каменные башни в центре высохшего русла как визуальные ориентиры, летчик описал полный круг – все триста шестьдесят градусов. Рой получил возможность разглядеть «Эксплорер» со всех сторон под разными углами. Рой снял темные очки – фургон был хорошо виден в ярком солнечном свете. Потом он снова надел очки, когда вертолет пронесся над грузовичком еще раз, а затем приземлился в русло возле джипов. Когда Рой вылез из вертолета, его встретил Тед Тавелов, агент, за которым был закреплен этот участок. Тавелов был ниже ростом и на двадцать лет старше Роя, тощий и коричневый от загара. У него была задубевшая обветренная кожа и внешность человека, проведшего слишком много лет на открытом воздухе в пустыне. Он был одет в ковбойские сапоги, джинсы и голубую фланелевую рубашку, на голове – стэтсоновская шляпа. Хотя день был прохладный, на Тавелове не было пиджака, словно он впитал так много жары Мохава своей опаленной солнцем шкурой, что ему никогда уже не будет холодно. Когда они направились к «Эксплореру», двигатель вертолета умолк, лопасти еще повращались некоторое время, потом замерли. Рой сказал: – Я слышал, что тут нет ни малейших признаков ни человека, ни собаки. – Внутри ничего, кроме дохлой крысы. – Неужто вода и в самом деле была – Да. Вчера после полудня, в разгар урагана. – Тогда, может быть, его смыло водопадом? – Нет, если он был пристегнут ремнями. – Но может быть, он пытался выплыть по течению реки, а там выбраться на берег. – Нужно быть идиотом, чтобы попытаться плыть в бурном потоке. Вода неслась со скоростью курьерского поезда. Этот человек идиот? – Нет. – Взгляните на эти следы, – сказал Тавелов, указывая на отпечатки в русле потока. – Это несмотря на то, что легкий ветер после урагана уже занес их немного. Но вы все же можете разглядеть, что кто-то проехал к южному берегу под «Эксплорером» и, возможно, поднялся на крышу своего автомобиля, чтобы забраться в этот. – Но русло должно было для этого уже достаточно высохнуть. – Когда дождь прекращается, уровень воды быстро падает. А почва здесь – глубокий песок, высыхает очень быстро. Скажем... в семь или восемь часов вчера вечером. Стоя внизу, в проходе между скалами, глядя вверх на «Эксплорер», Рой сказал: – Грант не мог выбраться сам и уйти отсюда, пока не прибыла другая машина. – Это факт, вы можете разглядеть нечеткие отпечатки ног, которые не принадлежат первой группе моих идиотов-ассистентов, затоптавших все вокруг. Судя по ним, можно предположить, что сюда приезжала какая-то женщина и увезла его отсюда. Его и собаку. И его багаж. Рой нахмурился: – Женщина? – Часть следов, судя по размерам, как вы понимаете, должна принадлежать мужчине. Даже у крупных женщин не часто бывают такие большие ноги, которые были бы пропорциональны другим размерам тела. Вторая группа следов – маленькие отпечатки – могла бы принадлежать мальчику, скажем, от десяти до тринадцати лет. Но я сомневаюсь, что какой-нибудь мальчик мог бы приехать сюда сам по себе. Кто-нибудь маленького роста мог иметь ноги такого размера, но таких немного. Поэтому скорее всего это была женщина. Если женщина могла появиться, чтобы спасти Гранта, Рой был обязан поразмыслить, не Вчера, когда Рой стоял в бункере Евы, слушая запись на лазерном диске, он был скорее озадачен, нежели просвещен тем, что услышал. По вопросам и немногим комментариям, которые Грант порой вставлял в монолог Давидович, он немногое знал о Ханне Рейни, но по каким-то таинственным причинам он настойчиво узнавал о ней все, что только мог. До этого Рой был убежден, что Грант и эта женщина уже были в каких-то тесных отношениях, так что задача состояла в том, чтобы определить характер этих отношений и вычислить, большой ли информацией эта женщина поделилась с Грантом. Но если этот парень еще не знал ее, то почему он находился в ее бунгало в ту дождливую ночь и почему он поставил целью своего личного крестового похода найти ее? Рой не хотел верить, что эта женщина объявилась здесь, в пустыне, потому что, допуская это, он испытывал еще большее замешательство. – Значит, вы утверждаете, что он кого-то позвал мысленно и она явилась откуда-то, чтобы вытащить его? Тавелов не был задет сарказмом Роя: – Кроме крыс, в этой пустыне никто не живет, тут нет ни телефонов, ни электричества. Кое-где есть, конечно, но в радиусе двадцати миль мне о таком неизвестно. А может быть, кто-то путешествовал здесь, в стороне от дорог, для собственного развлечения. – В бурю? – Буря уже кончилась. В конце концов, в мире полно дураков. – И этот кто-то просто наткнулся на «Эксплорер». Во всей этой огромной пустыне. Тавелов пожал плечами: – Мы нашли машину. А дальше – ваше дело. Вернувшись обратно к каменным стенам шлюза, вглядываясь в далекое русло реки, Рой сказал: – Кем бы она ни была, она въехала в русло с юга и выехала тоже с юга. Можем мы проследовать по этим неясным следам? – Да, можете – на протяжении, должно быть, четырехсот ярдов они хорошо различимы, затем еще ярдов двести еле видны, потом исчезают. Ветер замел их. В других же местах почва слишком твердая, чтобы на ней оставались следы. – Ладно, мы проедем дальше, поищем, может быть, след снова появится. – Мы уже пытались, пока ждали вас. Тавелов сделал акцент на слове «ждали». Рой сказал: – Мой чертов пейджер сломался, и я не знал этого. – Пешком и на вертолете мы можем хорошо все рассмотреть во всех направлениях от южного берега старого русла. Три мили на восток, три на юг, три на запад. – Хорошо, – сказал Рой, – расширим поиски. Пройдите шесть миль, посмотрите, может быть, вы снова наткнетесь на след. – Это будет пустая трата времени. Рой подумал о Еве, какой она была прошлой ночью, и это воспоминание придало ему силы сохранять спокойствие, улыбаться и разговаривать с характерной для него любезностью. – Возможно, это будет потеря времени, возможно. Но, я полагаю, мы в любом случае должны попробовать. – Поднимается ветер. – Может быть. – Определенно поднимается. Все заметет. Рой сказал: – Тогда попытаемся опередить его. Вовлечем в поиски больше людей, еще один вертолет и прочешем по десять миль в каждом направлении. Спенсер не бодрствовал. Но и не спал. Он был как пьяный, балансирующий между двумя состояниями. Он слышал, как бормочет что-то, но не мог осознать смысла своих слов, потому что еще пребывал во власти лихорадочной суетливости. Определенно в том, что он должен был сказать кому-то, заключалось нечто существенное – хотя что это была за жизненно важная информация и кому он должен был передать ее, от него ускользало. Он открыл глаза. Расплывчатое видение. Он моргнул. Скосил взгляд. Он не мог разглядеть достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, стоит день или свет идет от лампы Кольмана. Как всегда, увидел Валери. Достаточно близко, чтобы даже в его состоянии узнать ее. Иногда она обтирала его лицо влажным платком, иногда меняла прохладный компресс на его лбу. Иногда она просто наблюдала за ним, и он ощущал ее беспокойство, хотя не мог отчетливо разглядеть выражение ее лица. Однажды, когда он выплыл из своей темноты и пытался разглядеть что-то сквозь все искажающие озера, которые словно заполнили его глазницы, Валери сидела отвернувшись, поглощенная чем-то. За нею, скрытый камуфлированным тентом, стоял «Ровер» с выключенным мотором. Спенсер услышал знакомый звук: слабый, но безошибочный Время от времени она разговаривала с ним. Это бывало в те моменты, когда он мог немного сосредоточить свое сознание и бормотать что-то, хоть наполовину понятное, хотя он по-прежнему часто впадал в забытье. Однажды он очнулся и услышал, как спрашивает: – ...Как вы нашли меня... где-то здесь... между ничто и нигде? – "Жучок" в вашем «Эксплорере». – Таракан? – Другой вид «жучка». – Паук? – Электронный. – "Жучок" в моем фургоне? – Правильно. Я поставила его там. – ...Вы имеете в виду... передатчик? – спросил он озадаченно. – Что-то вроде передатчика. – Но почему? – Потому что вы следовали за мной к моему дому. – Когда? – Во вторник вечером. Нет смысла отрицать это. – Ах да. Вечер, когда мы встретились. – У вас это звучит почти романтично. – Для меня так и было. Валери промолчала. Наконец произнесла: – Вы шутите? – Вы мне сразу понравились. Она снова замолчала, потом сказала: – Вы пришли в «Красную дверь», заболтали меня, выглядели приятным завсегдатаем, а потом последовали за мной до дома. Значение ее откровения доходило постепенно, но затем Спенсера медленно стало охватывать изумление. – Вы заметили? – Вы действовали неплохо. Но, если бы я не умела распознавать «хвост», я была бы мертва давным-давно. – А «жучок»... Как? – Как я поставила его? Вышла через заднюю дверь, когда вы сидели в вашем фургоне на противоположной стороне улицы. А потом какой-то автомобиль появился на улице и остановился в квартале от вас, дождался, пока вы уехали, а потом последовал за вами. – Последовал – А вы и простачок... – Последовал за мной? В Малибу? – Последовал за вами в Малибу. – А я и не видел. Я ничего не заметил. – Вы не ожидали, что за вами будут следить. – Господи... – И там я открыла заднюю дверцу, дождалась, чтобы никакие огни не освещали вашу кабину... – Господи! – И укрепила передатчик, работающий от батареек, под багажником вашего фургона. – У вас случайно нашелся передатчик? – Вы бы изумились, если бы узнали, какие у меня есть случайные вещи. – Теперь уже не изумился бы. Хотя Спенсер не хотел покидать ее, Валери стала растворяться и исчезла в тени. А он снова погрузился в темноту внутри себя. Позднее, когда он опять выплыл, Валери расхаживала перед ним. Он услышал, как его собственный голос произнес с изумлением: – "Жучок" в моем фургоне! – Я хотела знать, кто вы такой, почему следуете за мной. Я понимала, что вы не один из Он слабо сказал: – Из людей Таракана? – Правильно. – Но мог быть одним из них. – Нет, потому что вы бы вышибли мои мозги сразу же, как только оказались бы рядом. – Они недолюбливают вас, да? – Не слишком любят. Поэтому я и размышляла, кто вы. – Теперь вы знаете. – Не совсем. Вы – тайна. Спенсер Грант. – Это я-то тайна! – Он засмеялся. Когда он смеялся, боль пронизывала всю голову, но он все равно смеялся. – Во всяком случае, вы знаете мое имя. – Конечно. Разумеется, раз вы мне его сказали. – Оно настоящее. – Конечно. – Законное имя. Спенсер Грант. Гарантирую. – Может быть. Но кем вы были до того, как стали полицейским, до того, как поступили в университет Лос-Анджелеса, и еще раньше, когда служили в армии? – Вы все узнали обо мне. – Не все. Только то, что вы оставляли в разных записях. Только то, что нашел бы всякий, кто хотел этого. Когда вы следовали за мной до моего дома, вы встревожили меня, поэтому я начала выяснять, кто вы такой. – Из-за меня вы съехали из бунгало. – Потому что не знала, кто вы, черт возьми. Но я поняла, что если вы смогли найти меня, то и они смогут. Снова. – И они сделали это. – Уже на следующий день. – Так что, когда я напугал вас... я спас вас. – Можете это так рассматривать. – Если бы не я, вы бы там остались. – Возможно. – Тогда бы эта команда обрушилась на вас. – Может быть. – Похоже, что-то подобное должно было произойти. – Но что – Гм... – В моем доме. – Вы исчезли. – Ну и что? – Следовательно, это место уже не было вашим домом. – А вы знали, что это уже не мое место, когда входили туда? Полное значение ее откровений удержало его от отрицающего движения головой. Он яростно заморгал, безуспешно стараясь яснее разглядеть ее лицо. – Господи, если вы посадили, «жучок» в мою машину... – То что? – То вы следовали за мной в среду вечером? – Да. Наблюдала, что вы там делаете, – сказала она. – От Малибу?.. – До «Красной двери». – И потом обратно до Санта-Моники? – Но я не была – Но вы видели, как это происходило. Нападение. – На расстоянии. Не уходите от темы. – Какой темы? – спросил он в замешательстве. – Вы собирались объяснить мне, почему вы вторглись в мой дом в среду вечером, – напомнила она. В ее голосе не было гнева. Он чувствовал бы себя лучше, если бы она откровенно злилась на него. – Вы... вы никак не показывали, чем занимаетесь. – И поэтому вы вторглись в мой дом? – Я не вторгался. – Или я забыла, что послала вам приглашение? – Дверь не была заперта. – А каждая незапертая дверь для вас приглашение? – Я был... обеспокоен. – Ах да, обеспокоен. Давайте-ка расскажите мне правду. Что вы искали в моем доме в ту ночь? – Я был... – Что «был»? – Я нуждался... – В чем? В чем вы нуждались в моем доме? Спенсер не знал, от чего он умирает: от ранений или от смущения. Но какова бы ни была причина, он потерял сознание. Вертолет доставил Роя Миро из высохшего русла в пустыне к посадочной площадке на крыше высотного здания Агентства в деловой части Лас-Вегаса. В то время как на земле и в воздухе Мохав велись поиски женщины и машины, на которой Спенсер Грант был увезен от своего изувеченного «Эксплорера», Рой после полудня в субботу находился на пятом этаже Центра спутникового слежения. Не отрываясь от работы, он съел скудный ленч, доставленный по его просьбе и мало напоминавший обильный завтрак, порожденный его фантазией. А позднее ему понадобится вся энергия, какую он сможет мобилизовать, когда снова отправится с Евой к ней домой. Бобби Дюбуа ввел Роя в ту же самую комнату, в которой он был накануне. Тогда здесь было тихо, работали лишь несколько сотрудников. Сейчас за каждым компьютером и другими приборами сидели люди, и в большом помещении стоял гул голосов. Похоже, что машина, которую они разыскивали, невзирая на негостеприимность местности, проделала за ночь значительный путь. Грант и эта женщина могли оказаться достаточно далеко и достигнуть магистрали за пределами площади наблюдения, где Агентство установило посты на каждой дороге, ведущей из южной части штата. В таком случае они снова ускользнули из расставленной сети. С другой стороны, возможно, они и не уехали далеко. Их машина могла увязнуть в трясине или вовсе сломаться. Возможно, Грант был ранен. По словам Теда Тавелова, на сиденье водителя обнаружены высохшие пятна крови, не похожей на кровь мертвой крысы. Если Грант был в плохом состоянии, то, пожалуй, они должны были задержаться. Рою требовалось как следует подумать. Мир – это то, что ты делаешь или пытаешься делать. Вся его жизнь была подчинена этой философии. Из имеющихся в его распоряжении спутников, двигавшихся по геосинхронным орбитам, позволяющим охватывать западную и юго-западную часть территории Соединенных Штатов непрерывно, три обладали особенными возможностями – Рой Миро хотел, чтобы они наблюдали за территорией Невады и всех соседних штатов. Один из этих трех наблюдательных постов находился под контролем Агентства по борьбе с наркотиками, второй принадлежал Агентству по защите окружающей среды. Третий был военным объектом, которым официально владели совместно армия, флот, воздушные силы, морская пехота и береговая охрана, но на деле он находился под железным контролем ведомства председателя Объединенного комитета штабов. Агентство по борьбе с наркотиками, несмотря на деятельность своих агентов, но главным образом из-за вмешательства политиков, основательно провалилось в осуществлении своей миссии. И военные службы по крайней мере в годы, последовавшие за окончанием холодной войны, находились в замешательстве, не имея определенной цели, и хирели, не получая достаточных средств. В отличие от них Агентство по защите окружающей среды осуществляло свою миссию на беспрецедентном уровне. Отчасти потому, что ему не противостояли хорошо организованные преступные элементы или заинтересованные группы, а отчасти потому, что его работниками руководило жгучее стремление спасти мир природы. Агентство так хорошо сотрудничало с министерством юстиции, что человек, даже по неосторожности загрязнивший охраняемое болото, рисковал провести в тюрьме больший срок, чем гангстер, убивший беременную мамашу и двух монахинь. Вследствие этих блистательных успехов, вскормленное щедрым бюджетом и возрастающими поступлениями от дополнительных внебюджетных фондов Агентство владело лучшим оборудованием, начиная от оснащения кабинетов до орбитальных спутников наблюдения. Если бы какое-нибудь федеральное ведомство захотело осуществлять независимый контроль за ядерным оружием, то это было бы только Агентство по защите окружающей среды. Поэтому для поисков Спенсера Гранта и женщины Рой использовал наблюдательный спутник «Страж Земли-3», который находился на геосинхронной орбите над западной частью Соединенных Штатов. Чтобы полностью и безраздельно использовать этот спутник, «Мама» проникла в компьютер Агентства по защите окружающей среды и насытила его ложными данными, в результате в «Страже Земли-3» произошел сбой всех систем. Ученые этого Агентства немедленно подняли вопрос о необходимости провести обследование, чтобы поставить диагноз «заболевания» спутника с помощью дистанционного телемеханического тестирования. Однако «Мама» тайно перехватывала все команды, посылаемые на этот аппарат, нашпигованный хитроумной электроникой стоимостью в восемьдесят миллионов долларов, и продолжала делать это до тех пор, пока Агентство по защите окружающей среды не отказалось от использования «Стража Земли-3». Теперь Агентство Роя смогло из космоса осуществлять сверхчувствительное визуальное наблюдение за многими штатами. Спутник был способен сфокусироваться на площади в один квадратный метр, наблюдая за подозреваемой личностью или автомобилем. «Страж Земли-3» обеспечивал также два способа высокоэффективного ночного наблюдения. Используя инфракрасные лучи боковой направленности, он мог дифференцировать транспорт и стационарные источники, излучающие тепло, как бы по их тепловому автографу. Система спутника могла также применять технологию ночного видения «Стартрон», чтобы усиливать в восемнадцать тысяч раз свет, делая ночную сцену почти так же ясно видимой, как в солнечный день, – хотя и монохромно, в жутковатом зеленом цвете. Все изображения автоматически проходили программу усиления на борту спутника, прежде чем кодировались и передавались. После приема контрольным центром в Вегасе они также автоматически, но по более хитроумной программе усиливались и поступали на суперкомпьютер «Крэй» последнего поколения. Здесь очищались до видеоизображения высокой разрешающей способности, прежде чем проецировались на дисплей во всю стену. Если требовалось дополнительное прояснение, нужные кадры могли быть подвергнуты еще одной очищающей программе под наблюдением опытных техников. Эффективность спутникового наблюдения – и инфракрасного, и ночного видения, и обычной телескопической фотографии – варьировалась в соответствии с наблюдаемой территорией. Обычно в более населенных районах поиски из космоса таких небольших объектов, как человек или автомобиль, оказывались менее эффективными. Рядом находилось множество других движущихся объектов, а также источников тепла, которые было трудно достаточно быстро и точно рассортировать и проанализировать. За небольшими городами было проще наблюдать, чем за крупными, за сельской местностью проще, чем за небольшими городами, а открытые трассы просматривались лучше, чем столичные улицы. Если Спенсер Грант и эта женщина застряли где-то, как надеялся Рой, они должны пребывать на идеальной территории для прослеживания «Стражем Земли-3». Бесплодная, ненаселенная пустыня. С полудня и до вечера субботы обнаруженные подозреваемые машины будут или изучены и определены, или включены в список для наблюдения, пока не окажется, что их пассажирами является нужная компания: мужчина, женщина и собака. После нескольких часов наблюдения за дисплеем во всю стену у Роя сложилось впечатление, что их часть мира с орбиты выглядит Иллюзия совершенства становилась более полной, когда «Страж Земли-3» наблюдал обширные, а не мелкие районы, и поэтому использовал меньшее усиление, и когда изображение давалось в инфракрасных лучах. Чем меньше улавливалось очевидных признаков человеческой цивилизации, тем ближе к совершенству казалась планета. Возможно, был смысл в высказываниях тех экстремистов, которые настаивали, что во имя спасения экологии население Земли должно быть любыми способами сокращено на девяносто процентов. Какова же будет жизнь в таком мире, где цивилизация превратится в ничто? Если такая программа сокращения населения была бы когда-нибудь осуществлена, Рой испытал бы глубокое личное удовлетворение, помогая ее проведению, хотя эта работа была бы очень изнурительной и подчас неблагодарной. День проходил, поиски беглецов как на земле, так и с воздуха не увенчались успехом. С наступлением темноты охоту придется прекратить до рассвета. И «Страж Земли-3» со своими глазами и методиками поиска оказался не более удачлив, чем люди, шагавшие пешком и летавшие в вертолетах. Хотя по крайней мере он способен был продолжать ночные поиски. Рой оставался в Центре спутникового наблюдения почти до восьми вечера, после чего отправился с Евой Джаммер ужинать в армянский ресторан. После вкусного, заправленного маслом салата и последовавшего за ним роскошного шашлыка из барашка они обсудили концепцию повсеместного и быстрого сокращения населения. Они представляли, как можно добиться успеха без нежелательных побочных последствий, таких, как ядерная радиация и стихийные бунты на улицах. И продумали Пятнистые, мрачные стены имели лица. Странные, застывшие лица. С мучительным выражением, видимые только наполовину, с разверстыми ртами, безответно вопиющими о снисхождении. Руки. Тянущиеся руки. Молчаливо умоляющие. Живописные картины, белые, как привидения, местами испещренные серыми и ржаво-красными, коричневыми и желтыми пятнами. Лицо к лицу, тело рядом с телом, иногда сплетенные вместе, но всегда выражающие просьбу, отчаяние нищих – умоляющих, заклинающих, молящихся. – – Спенсер! Вы меня слышите, Спенсер? Голос Валери эхом доносился до него в длинном тоннеле, где он брел между полудремой и настоящим сном, между отрицанием и принятием, между одним адом и другим. – Спокойнее, теперь спокойнее, не бойся, все о'кей, тебе просто снится. – Нет. Видишь? Видишь? Здесь, в катакомбах, катакомбах. – Это только сон. – Как в школе, в книгах, на картинах, как в Риме, жертвы, вниз в катакомбы, но хуже, хуже, хуже... – Ты можешь уйти от этого. Это только сон. Он слышал свой собственный голос, понижающийся от крика до шепота, несчастного плача: – О Господи, о Господи, – Они так боялись, боялись, были одни и боялись. Ты видишь, как они напуганы? Одни, их некому услышать, некому, никто, кто бы понял, как напуганы. О, Иисус, Иисус, помоги мне, Иисус! – Пойдем, держись за мою руку, вот так, так хорошо, держись крепче. Я здесь, совсем рядом с тобой. Ты больше не один, Спенсер. Он держался за ее теплую руку, и каким-то образом она уводила его от этих слепых белых лиц, молчаливого крика. Увлекаемый силой этой руки, Спенсер плыл, легче воздуха, вверх из глубины, через темноту, через красную дверь. Не через дверь с влажными отпечатками рук на пожелтевшем от времени белом фоне. Эта дверь была целиком красной, сухой, покрытой слоем пыли. Она открывалась в сапфирово-синий свет. Черные кабинки и стулья, отделка из полированной стали, зеркальные стены. Пустая площадка для оркестра. Несколько человек, спокойно выпивающих за столиками. В джинсах и замшевом пиджаке вместо юбки с разрезами и черного свитера, она села на высокий стул у стойки рядом с ним, потому что обслуживали очень медленно. Он лежал на надувном матрасе, обливался потом и дрожал от озноба, а она была на этом стуле, как на насесте. Но они были на одном уровне, держались за руки и оживленно болтали, как старые друзья, а сзади шипела лампа Кольмана. Он понимал, что бредит, но не волновался. Она была такой красивой. – Почему ты приходил в мой дом в среду вечером? – Разве я уже не говорил тебе? – Нет, ты постарался уйти от ответа. – Хотел узнать о тебе. – Зачем? – Ты ненавидишь меня? – Конечно, нет. Я просто хочу понять. – Вошел в твою квартиру, гранаты влетают в окна. – Ты не мог уйти, когда понял, в какой я беде? – Нет, не мог позволить тебе погибнуть в канаве в восьми-десяти милях от дома. – Что? – Или в катакомбах. – После того как ты понял, что я в беде, почему ты полез в это дело? – Я сказал тебе. Ты мне понравилась с первого раза, когда мы встретились. – Но это было всего лишь во вторник вечером! Я чужая для тебя! – Я хочу... – Чего? – Я хочу... жизни. – У тебя нет жизни? – Хочу жить... с надеждой. Помещение бара куда-то исчезло, голубой свет превратился в мрачный желтый. Пятнистые и затененные стены имели лица. Белые лица, мертвые маски, рты, разверстые в беззвучном ужасе, молчаливо умоляющие. По электрическому проводу, спадавшему петлями, бежал паук, и его искаженная тень металась по пятнистым белым безобидным лицам. Потом снова возник зал бара. И он сказал ей: – Ты хороший человек. – Ты этого не можешь знать. – Теда. – Теда о каждом думает, что он хороший человек. – Она была так больна. Ты заботилась о ней. – Только пару недель. – Днем и ночью. – Не такое уж великое дело. – А теперь со мной. – Я еще не выходила тебя. – Чем больше я узнаю тебя, тем лучше ты оказываешься. Она сказала: – Черт возьми, может быть, я святая? – Нет, просто хороший человек. Слишком саркастичный, чтобы быть святым. Она засмеялась. – Я не могу помогать тебе, чтобы нравиться, Спенсер Грант. – Это очень мило. Начинаем узнавать друг друга. – Ты полагаешь, мы этим занимаемся? Импульсивно он произнес: – Я люблю тебя. Валери замолчала так надолго, что Спенсеру показалось, он снова потерял сознание. Наконец она сказала: – Ты бредишь. – В этом нет. – Я сменю тебе компресс. – Я люблю тебя. – Ты лучше успокойся, постарайся немного отдохнуть. – Я всегда буду любить тебя. – Успокойся, странный человек, – сказала она с выражением, какое, как он верил и надеялся, было проявлением нежности. – Просто успокойся и отдохни. – Всегда, – повторил он. Признавшись себе, что надежду он обрел в ней, Спенсер испытал такое облегчение, что погрузился в темноту без катакомб. Спустя много времени, неуверенный, проснулся он или продолжает спать, в полусвете, который мог быть рассветом, сумерками, накалом лампы или холодным, без источника, свечением сна, Спенсер изумился, услышав, как он сам произнес: – Майкл. – Ах, ты пришел в себя, – сказала она. – Майкл. – Здесь нет никого по имени Майкл. – Ты должна знать о нем, – заявил Спенсер. – О'кей. Расскажи мне. Ему хотелось бы видеть ее. Но перед глазами маячили свет и тень, не было даже расплывчатого силуэта. Он сказал: – Ты должна знать, если... если собираешься быть со мной. – Расскажи мне, – поддержала она его. – Только не возненавидь меня, когда узнаешь. – Я не так-то легко способна возненавидеть человека. Доверься мне и расскажи. Доверься. Спенсер. Кто это Майкл? Его голос был прерывистым: – Умер, когда ему было четырнадцать. – Майкл был твоим другом? – Он был мной. Умер в четырнадцать... не был похоронен, пока ему не стало шестнадцать. – Майкл был ты? – Обретался мертвым два года... потом я стал Спенсер. – Это была твоя... это твоя фамилия была Майкл? Тут он понял, что, должно быть, бодрствовал, не спал, потому что он никогда не чувствовал себя так скверно во сне, как в этот момент. Стремление раскрыться дальше не могло подавляться, хотя такое раскрытие означало агонию. Его сердце билось тяжело и часто, тайны пронизывали его болезненно, как иглы. – Его фамилия была... именем дьявола. – А каково было имя дьявола? – Акблом, – сказал он, выплевывая ненавистные слоги. – Акблом? Почему ты говоришь, что это имя дьявола? – Ты не помнишь? Ты никогда не слышала? – Полагаю, ты должен рассказать мне. – У Майкла, до того как он стал Спенсером, – проговорил Спенсер, – у него был папа. Как все другие ребята, он имел... папу. Но... не такого, как другие папы. Имя его п-папы было... было... его имя было Стивен Акблом. Художник. – О Господи! – Не бойся меня, – взмолился он, его голос ломался, слова отчаяния вылетали одно за другим. – Так ты тот мальчик? – Не возненавидь меня. – Почему я должна ненавидеть тебя? – Потому что... я тот мальчик. – Мальчик, который был героем, – сказала она. – Нет. – Да, ты им был. – Я не смог спасти их. – Но ты спас всех, кто мог последовать за ними. От звука собственного голоса он дрожал сильнее, чем ранее от холодного дождя. – Не смог спасти их. – Все в порядке. – Не смог спасти их. Он почувствовал руку на своем лице. На своем шраме. Ощупывающую горячую линию его зажившего рубца. – Бедный мой, бедный, – сказала она. Вечером в субботу, сидя на краешке кресла в спальне Евы Джаммер, Рой Миро наблюдал примеры совершенства, которые ему не мог бы показать даже оборудованный самой наилучшей аппаратурой спутник. На этот раз Ева не сняла атласные простыни и не использовала ароматические масла. У нее был новый – совершенно необычный – комплект игрушек. И хотя Миро был поражен, обнаружив, что такое возможно, но Ева достигла еще больших высот самоудовлетворения и еще сильнее возбудила Роя. После ночи, посвященной систематизации Евиных совершенств, Рою пришлось набраться величайшего терпения для последовавшего несовершенного дня. За весь воскресный день спутниковое наблюдение, вертолеты и пешие команды добились не больших успехов в обнаружении беглецов, чем накануне в субботу. Оперативники в Кармеле, штат Калифорния, посланные туда в связи с откровениями Теды Давидович, сказавшей Гранту, что Ханна Рейни считала это место идеальным для жизни, восторгались красотой ландшафта, окутанного туманом и зимней прохладой. Однако не обнаружили никаких признаков разыскиваемой женщины. Джон Клек из Оранж-Каунти прислал другой, строго составленный рапорт о том, что он не обнаружил никаких зацепок. В Сан-Франциско агент, который собирал информацию о семействе Портов, узнал, что они умерли много лет назад, и чуть продвинулся, изучив документы. Он выяснил, что имущество Этель Порт перешло к Джорджу, имущество Джорджа перешло к их внуку – Спенсеру Гранту из Малибу, Калифорния, единственному отпрыску единственного ребенка Портов – Дженнифер. Ничто не указывало на личность его отца и на то, что Спенсер когда-либо носил другое имя. В углу помещения, в котором размещался центр контроля спутникового наблюдения, Рой говорил по телефону с Томасом Саммертоном. Хотя было воскресенье, Саммертон находился в своем офисе в Вашингтоне, а не в имении в Вирджинии. Как всегда соблюдая меры безопасности, он откликнулся на звонок Роя фразой о неправильно набранном номере, а затем перезвонил ему по надежно защищенной линии, используя скрэмблер, подобный устройству на аппарате Роя. – В Аризоне одни неприятности, – сказал Саммертон. Он был разъярен. Рой не понял, о чем говорит его босс. Саммертон сказал: – Этот сраный активист думает, что может спасти мир. Видели новости? – Слишком занят, – сказал Рой. – Этот мерзавец достал кое-какие свидетельства по ситуации в Техасе в прошлом году, они ставят меня в затруднительное положение. То, что он вытащил из некоторых людей, основательно подпортит нам дело. Поэтому мы должны быстро придавить его и получить свидетельства его причастности к наркобизнесу. – Постановление о конфискации имущества? – Да. Забрать все. Когда его семье будет не на что жить и у него не окажется средств для серьезной защиты, он объявится. Так всегда бывает. Но тогда операция прошла неудачно. «Так всегда бывает», – устало подумал Рой. Но не высказал этого. Он понимал, что Саммертон не оценит его искренность. Кроме того, такая мысль была бы прямым показателем постыдно негативного мышления. – Дальше, – строго сказал Саммертон. – Там в Аризоне мертвый агент ФБР. – Такой же настоящий свободный охотник, как я? – Настоящий. Жена и мальчишка мерзавца-активиста тоже мертвы, их тела лежат в переднем дворике, а он прицельно стреляет из дома, так что мы не можем убрать тела от телевизионных камер. За квартал не подойти. К тому же сосед все снял на видеокамеру. – Что, этот парень убил собственную жену и ребенка? – Хотел бы, чтобы так оно и было. Но возможно, выглядит именно так. – Даже на видеопленке? – Ты достаточно давно в деле, чтобы знать: фотосвидетельство редко схватывает что-либо. Вспомни видео Родни Кинга. Вспомни, черт побери, фильм Запрудера об убийстве Кеннеди, – Саммертон вздохнул. – Так что я надеюсь на тебя, Рой. Можешь ты сообщить мне хорошие новости, Рой, что-нибудь такое, что развеселило бы меня? Будучи правой рукой Саммертона, человеком, готовым на самую черную работу, Рой хотел бы сообщить ему о – Ладно, – сказал Саммертон, прежде чем повесить трубку, – похоже, что сейчас отсутствие новостей и есть для меня хорошая новость. Прежде чем покинуть офис в Вегасе в воскресенье вечером, Рой решил попросить «Маму» использовать «Нексис» и другие поисковые приборы и к утру сканировать имя «Дженнифер Корина Порт» во всех банках данных всех средств массовой информации, что предлагались им информационными сетями. В последние пятнадцать-двадцать лет выпуски многих ведущих газет и журналов, включая «Нью-Йорк таймс», накапливались с помощью электроники и были доступны для подключения к ним. Предварительно внимательно изучив эти источники, «Мама» обнаружила в них имя Спенсера Гранта только в связи с убийством двух угонщиков автомобилей в Лос-Анджелесе несколько лет назад. Но, может быть, ей больше повезет с поисками имени матери. Если Дженнифер Корина Порт умерла при каких-то занимательных обстоятельствах или если она имела даже незначительный вес в бизнесе, политике или искусстве, ее смерть должна быть отражена в нескольких влиятельных газетах. И если «Мама» найдет рассказы о ней или обстоятельные некрологи, какое-нибудь ценное упоминание о единственном существующем ребенке может обнаружиться. Рой упрямо цеплялся за позитивное мышление. Он был уверен, что «Мама» сумеет найти что-либо, относящееся к Дженнифер, и это облегчит раскрытие дела. Эта женщина. Этот мальчик. Сарай на заднем плане. Мужчина в тени. Рой достал фотографии из конверта, в котором хранил их, чтобы вспомнить образы с полной ясностью. Этого не нужно было делать. Снимки дразнили его память. Ему казалось, что он видел этих людей когда-то раньше. Много лет назад. При каких-то значительных обстоятельствах. В воскресенье ночью Ева помогла Рою поддержать его высокое состояние духа и позитивное направление мыслей. Сознавая, что она обожаема и что обожание Роя дает ей полную власть над ним, Ева вела себя с остервенением, которое превзошло все, что он видел когда-либо раньше. Часть их третьей незабываемой встречи он просидел на закрытой крышке унитаза, наблюдая, как Ева доказывает, что душевая комната может быть использована в эротических играх с не меньшим эффектом, чем меховое покрывало, атласные простыни или резиновый матрас. Он был изумлен тем, что можно быть столь изобретательным в создании и применении множества водных игрушек, составляющих Евину коллекцию. Все эти приборы были остроумно сконструированы и интригующе эластичны. Они лоснились естественно и были убедительно В расплывающемся паре, горячей воде и пене от душистого мыла Ева казалась совершенной на девяносто процентов, а не на шестьдесят. Она выглядела столь же нереальной, как идеализированный женский образ на картинке. Ничто в этой жизни не поглощало так Роя, как наблюдение за Евой, методично стимулировавшей одну какую-либо великолепную зону своего тела с помощью прибора, который выглядел ампутированным, но функционирующим органом любовника из будущего. Рой мог так сконцентрироваться на своем наблюдении, что сама Ева переставала существовать для него и каждая неожиданная сцена в просторной ванной – с кушеткой и поручнями – представлялась экспериментальным соединением какой-то совершенной части тела с его неодушевленным аналогом: эротической геометрией, похотливой физикой, исследованием динамики флюидов ненасытной похоти. Этот эксперимент не портила сама личность Евы или присутствие и участие другого человеческого существа. Рой переносился в высокие сферы наслаждения от созерцания эротических сцен так интенсивно, что почти кричал, словно от боли. Спенсер проснулся, когда солнце уже взошло над горами. Свет был медного цвета, и длинные утренние тени разливались к западу по бесплодным землям. Его виденье не было расплывчатым. Солнце больше не ослепляло его. За краем тени от тента, на земле, спиной к нему сидела Валери. Чем она была занята, он не видел. Рядом с Валери сидел Рокки, тоже спиной к Спенсеру. Урчал мотор. У Спенсера хватило сил приподнять голову и обернуться на звук. Урчал «Ровер». В глубине ниши, образованной тентом, оранжевый провод тянулся из раскрытой дверцы «Ровера» к Валери. Спенсер чувствовал себя скверно, но он был доволен улучшением своего состояния по сравнению с предыдущим возвращением в сознание. Его череп уже не раскалывался от боли, она ослабла и перешла в тупое ноющее подергивание в правом глазу. Во рту было сухо. Губы потрескались. Но в горле уже не горело. Утро было по-настоящему теплым. Спенсер чувствовал, что тепло не от лихорадки – его лоб был прохладен. Спенсер откинул одеяло. Он зевнул, выпрямился – и застонал. Все мышцы болели, но после того, как его измяло и избило, этого следовало ожидать. Когда Спенсер застонал, Рокки кинулся к нему. Дворняжка скалилась, дрожала, мотала хвостом из стороны в сторону в неистовом восторге от того, что видела своего хозяина в сознании. Пес с энтузиазмом облизал все лицо Спенсера, прежде чем тот сумел зацепить его за загривок и отодвинуть от себя на расстояние длины собачьего языка. Взглянув через плечо, Валери сказала: – Доброе утро. Она выглядела такой же милой при раннем солнце, как и в свете лампы. Он почти высказал свои чувства вслух, но был обескуражен смутным воспоминанием о том, что уже сказал слишком много, находясь в забытьи. Он подозревал, что раскрыл секреты, которые следовало держать при себе. И не изливать ей свои чувства бесхитростно, как этот безрассудный щенок. Спенсер сел, так и не позволив собаке еще раз облизать его, и сказал: – Не обижайся, приятель, но от тебя чем-то пахнет. Он встал на колени, потом поднялся на ноги и пошатнулся. – Кружится голова? – спросила Валери. – Нет. Это прошло. – Хорошо. Я думала, что у вас сильное сотрясение мозга. Я не доктор – как вы уже уяснили. Но у меня есть с собой некоторые справочники. – Просто небольшая слабость. Хочется есть. Ужасно голоден. – Я думаю, это хороший признак. Теперь, когда Рокки уже не трогал его лицо, Спенсер осознал, что запах исходил не от собаки. Пахло от него самого илистым запахом реки и потом после лихорадки. Валери вернулась к своему занятию. Стараясь держаться от нее с подветренной стороны и не позволяя игривой дворняжке трепать его, Спенсер приподнял полог тента, чтобы разглядеть, чем занималась эта женщина. На земле, на черной пластмассовой подставке стоял компьютер. Не портативная модель, а настоящий профессиональный персональный компьютер. Панель с клавиатурой лежала у нее на коленях. Было странно видеть такую сложнейшую, высокотехническую установку на фоне первобытного ландшафта, который оставался, в сущности, неизменным сотни тысяч, а то и миллионы лет. – Сколько мегабайт? – спросил он. – Не мега. Гига. Гигабайт. – И вам они нужны все? – Некоторые программы, которыми я пользуюсь, чертовски сложные. Они занимают множество дискеток. Оранжевый электрический шнур от «Ровера» был подключен к логическому блоку. Другой оранжевый шнур тянулся от задней крышки логического блока к необычному прибору, расположенному в десяти футах от края тени, отбрасываемой их брезентовым укрытием. Он походил на перевернутую «летающую тарелку», которую дети, играя, перебрасывают друг другу. Края «тарелки» сияли, снизу она была прикреплена к шарообразному сооружению, которое, в свою очередь, было зафиксировано на черной четырехдюймовой металлической опоре, вставленной в серый ящичек высотой четыре дюйма. Занятая клавиатурой, Валери ответила раньше, чем он успел задать вопрос: – Связь со спутником. – Вы разговариваете с чужеземцами? – спросил он полушутя. – В настоящий момент с компьютером «дэ-о», – ответила она и сделала паузу, чтобы изучить данные, появившиеся на экране. – "Дэ-о"? – удивился он. – Департамент обороны. ДО. Он присел на корточки. – Скажите, вы агент правительства? – Я не сказала, что говорю с компьютером ДО с разрешения ДО. Или с их ведома, что одно и то же. Я связалась со спутниковой телефонной компанией и подключилась к одной из их линий, зарезервированных для проверки систем. Той линии, что ведет к базовому компьютеру ДО в Арлингтоне, штат Вирджиния. – Базовому, – задумался он. – Тщательно охраняемому. – Бьюсь об заклад, что вы получили этот номер не от помощника директора. – Номер телефона – это не самое трудное. Гораздо труднее заполучить оперативные коды, которые позволят тебе вторгнуться в их систему. Без них все равно ничего не получится. – И вы располагаете этими кодами? – Я имею свободный доступ к ДО уже четырнадцать месяцев. – Ее пальцы снова замелькали над клавиатурой. – Самое трудное – это раздобыть код к программе, которая периодически меняет все – Выходит, четырнадцать месяцев назад вы просто нашли все эти номера на полочке для безделушек в своей гостинице? – Три человека, которых я любила, отдали свои жизни за эти коды. Этот ответ, произнесенный Валери не более печальным тоном, чем все, что она говорила, заключал в себе такую эмоциональную тяжесть, что Спенсер замолчал на какое-то время и задумался. Ящерица длиной около фута, коричневая с черными и золотыми блестками, выскользнула из-под ближайшего камня на солнышко и пробежала по теплому песку. Завидев Валери, она замерла и уставилась на женщину. Ее серебристо-зеленые глазки были выпуклыми, с прозрачными веками. Рокки тоже увидел ящерицу. И спрятался за своего хозяина. Спенсер обнаружил, что улыбается рептилии, хотя не был уверен, почему он должен быть так обрадован ее появлению. Потом до него дошло, что он машинально теребит резной медальон из мыльного камня, висящий на груди. Тогда он понял. Луис Ли. Фазаны и драконы. Процветание и долгая жизнь. Улыбка на лице Спенсера исчезла. Он спросил Валери: – Кто вы? Не отрывая взгляда от экрана дисплея, она сказала: – Вас интересует, международная ли я террористка или добрая патриотка Америки? – Ну, я не хотел бы так выразиться. Вместо ответа она сказала: – За последние пять дней я пыталась узнать все, что можно, о вас. Черт возьми, получается не слишком много. Вы словно вытравили себя из официальных анналов. Поэтому я думаю, что имею право задать вам этот же вопрос. Кто вы? Он пожал плечами: – Просто некто, кто дорожит своей частной жизнью. – Конечно. А я, озабоченная и заинтересованная гражданка, в целом не очень отличаюсь от вас. – Если не считать того, что я не знаю, как вторгнуться в ДО. – Вы совершили махинацию со своим военным личным делом. – Это детская игрушка по сравнению с тем огромным обманом, который вы совершаете сейчас. Что вы ищете, черт возьми? – ДО следит за каждым спутником, находящимся на орбите: гражданским, правительственным, военным, как нашим, так и иностранным. Я выискиваю все спутники, способные вести наблюдение за этим крохотным уголком земли и выследить нас, если мы вылезем отсюда. – А я думал, что это часть сновидения, – признался он неохотно, – когда вы толковали о глазах на небе. – Вы изумлены. Изумлены – это всего лишь слово. Что же до наблюдения, то наверху находятся от двух до шести спутников с такой способностью на орбитах, которые проходят над западными и юго-западными штатами. Он в смущении сел. – Что произойдет, когда вы обнаружите их? – ДО располагает входными кодами. Я использую их для связи с каждым спутником, влезу в их текущую программу и увижу, ищут ли они нас. – Эта ужасающая леди проникает в спутники, – сообщил он Рокки, но на собаку, кажется, это произвело меньшее впечатление, чем на ее хозяина. Валери же Спенсер сказал: – Я не думаю, что слово «хакер» вполне подходит к вам. – Тогда... как там называли людей вроде меня, когда вы были в этой службе по борьбе с компьютерными преступлениями? – Я не помню, чтоб мы даже предполагали о существовании таких людей, как вы. – Что ж, так вот мы есть. – Они в самом деле охотятся за нами со спутников? – спросил он с сомнением. – Я хочу сказать, неужто уж мы такие важные птицы? – Они думают, что я такая важная птица. А вы их совершенно обескуражили. Они не могут понять, какого черта вы влезли в это дело. Пока они не разберутся, в чем заключается ваша роль, они будут считать вас таким же опасным для себя, как и меня. Незнакомец – это вы, – с их точки зрения, всегда больше пугает, чем знакомый. Он поразмыслил над этим. – Кто эти люди, о которых вы говорите? – Может быть, для вас безопаснее, если вы этого не будете знать. Спенсер открыл было рот, чтобы возразить, но сохранил молчание. Ему не хотелось спорить. Пока, во всяком случае. Во-первых, ему нужно привести себя в порядок, во-вторых, что-нибудь поесть. Не делая передышки в своей работе, Валери объяснила ему, что пластмассовые ящики с бутылками воды, таз, жидкое мыло, губки и чистые полотенца находятся внутри «Ровера» сразу за задней дверцей. – Только не расходуйте слишком много воды. Это весь наш запас для питья, если нам предстоит выбираться отсюда несколько дней. Рокки последовал за хозяином к машине, нервно оглядываясь назад на греющуюся на солнышке ящерицу. Спенсер обнаружил, что Валери захватила из «Эксплорера» его вещи. Он смог побриться и переодеться в чистую одежду, и вдобавок вымыться в тазу. Он почувствовал себя посвежевшим и больше уже не ощущал запах от своего тела. Он только не смог промыть волосы так, как бы хотелось, поскольку его череп был еще очень чувствителен, и не только вокруг раны. Ее «Ровер» типа грузовичка-фургона, как и «Эксплорер», был основательно загружен всякими припасами от задней дверцы до переднего сиденья. Провиант был уложен так, как это мог сделать только очень организованный человек: в коробках и холодильниках, до которых было легко добраться и с места водителя, и с места пассажира. Большинство продуктов содержалось в банках и бутылях, за исключением коробок с крекерами. Поскольку Спенсер был слишком голоден, чтобы начинать готовить, он выбрал две маленькие жестянки с венскими сосисками, два пакетика сырных крекеров и жестянку с порцией консервированных персиков. В одном из стироловых контейнеров, так же легко досягаемых с переднего сиденья, он нашел оружие. Пистолет «СИГ» калибром в девять миллиметров, почти карманных размеров автомат «узи», незаконно переделанный в полностью автоматический. Здесь же было несколько полных магазинов к оружию. Спенсер рассмотрел оружие, потом повернулся, чтобы взглянуть сквозь ветровое стекло на женщину, сидевшую в двадцати футах от него за компьютером. Она казалась хорошо подготовленной к любой непредвиденной случайности, так что могла послужить образцом не только для герлскаут, но и для переживших день Страшного суда. Она была умна, образованна, забавна, отважна, мужественна и прекрасно смотрелась и при свете лампы, и при солнечном свете – при любом свете вообще. Несомненно, она была так же хорошо подготовлена к владению и пистолетом, и автоматом, ибо была настолько прагматична, что запаслась ими обоими. Иначе она просто бы не загромождала место оружием, которым не могла бы воспользоваться. И уж, конечно, не стала бы рисковать, открывая огонь из полностью автоматического «узи», за хранение которого полагалось наказание. Спенсер размышлял, была ли она когда-нибудь вынуждена стрелять в другое человеческое существо. Он надеялся, что нет. И надеялся, что она никогда не попадет в такие обстоятельства, которые вынудят ее к этому. К сожалению, жизнь, похоже, не предоставляет ей ничего, кроме таких крайних обстоятельств. Он открыл жестянку с сосисками, потянув за кольцо на крышке. Понуждаемый волчьим голодом, он сразу набил рот, поедая одну миниатюрную сосиску за другой. Ничто никогда не казалось ему таким вкусным, как эти сосиски. Возвращаясь к Валери, он дожевывал третью. Рокки танцевал и подпрыгивал рядом, требуя свою долю. – Это мое, – сказал Спенсер. Он опустился рядом с Валери, но не заговаривал с ней. Она казалась совершенно поглощенной зашифрованными данными, заполнившими экран дисплея. Ящерица по-прежнему лежала на солнышке на том же самом месте, где застыла полчаса назад. Крохотный динозавр. Спенсер открыл вторую жестянку с сосисками и, поделившись двумя с собакой, почти приканчивал оставшуюся, когда Валери вздрогнула от изумления. – О черт! – выдохнула она. Ящерица мгновенно юркнула под камень, из-под которого появилась. Спенсер увидел, как вспыхнуло слово на экране: «Уловлено». Валери ткнула тумблер питания на логическом блоке. Перед тем как экран окончательно погас, Спенсер увидел еще два слова, вспыхнувших под первым: «Прослеживаю обратно». Валери вскочила на ноги, выдернула штыри обоих проводов из компьютера и кинулась на солнцепек к микроволновой тарелке. – Грузите все в «Ровер»! Поднимаясь на ноги, Спенсер спросил: – Что случилось? – Они используют спутник Агентства по защите окружающей среды. – Она уже собрала микроволновую тарелку и вернулась к нему. – И еще они используют сверхсовершенную, черт бы ее взял, программу обеспечения безопасности. Определяет любой поисковый сигнал и прослеживает его обратно. – Поспешив мимо него, она кивнула: – Помогите мне все уложить. Шевелитесь, черт побери, Он поставил панель с клавиатурой на монитор и поднял всю установку, включая резиновую подстилку под ней. Когда он последовал за Валери к «Роверу», его пострадавшие мышцы запротестовали против спешки. – Они нашли нас? – спросил он. – Мерзавцы! – раздраженно выкрикнула она. – Но может быть, вы вовремя отключились? – Нет. – Но как они могут быть уверены, что это мы? – Они поймут. – Но это был всего лишь микроволновый сигнал, на нем нет отпечатков пальцев. – Они идут! – настойчиво сказала она. В субботнюю ночь, третью, которую они провели вместе, Ева Джаммер и Рой Миро начали свои страстные, но бесконтактные занятия любовью раньше, чем в предыдущие вечера. Тем не менее, хотя этот сеанс был самым продолжительным и самым пылким, они завершили его к полуночи. После этого они лежали целомудренно бок о бок на кровати, в мягком голубом неоновом свете, каждый из них следил влюбленными глазами за отражениями другого в зеркальном потолке. Ева была так же обнажена, как в тот день, когда появилась на свет, а Рой был полностью одет. На какое-то время они погрузились в глубокий, успокаивающий сон. Поскольку он прихватил с собой сумку со всем необходимым, Рой был готов приступить утром к работе без того, чтобы возвращаться в свой отель на Стрип-стрит. Он принял душ в гостевой ванной, а не в Евиной, потому что не имел желания раздеться и обнаружить так много несовершенств: его похожие на обрубки пальцы на ногах, шишковатые колени, его брюшко, россыпь веснушек и две родинки на груди. Кроме того, никто из них не хотел следовать за другим под душ. Если он будет стоять на кафеле, мокром от воды, стекающей с нее... это приятно, но тревожно, этот акт может нарушить удовлетворяющие сухие отношения, свободные от обмена флюидами, которые они установили и в которых преуспели. Он предположил, что некоторые люди сочли бы их сумасшедшими. Но тот, кто был влюблен по-настоящему, понял бы их. Не имея надобности идти в отель, Рой прибыл в Центр спутникового наблюдения рано утром в понедельник. Открыв дверь, он понял, что моментом раньше произошло что-то волнующее. Несколько человек столпились перед настенным дисплеем, глядели на него, и гул их разговоров представлялся позитивным звуком. Кен Хукман, утренний дежурный, широко улыбался. Явно жаждущий стать первым, кто сообщит приятную новость, он помахал Рою, чтобы тот подошел к подковообразному контрольному пульту. Хукман был высокий, слащаво красивый, льстивый тип. Он выглядел так, словно поступил в Агентство после попытки сделать карьеру в качестве ведущего на телевидении. Как говорила Ева, Хукман несколько раз подкатывался к ней, но она давала ему отпор. Если бы Рой подумал, что Кен Хукман представляет какую-то угрозу Еве, он бы снес голову этому ублюдку прямо на месте, и к черту последствия. Но он находил умиротворение в сознании того, что влюблен в женщину, которая может прекрасно и сама постоять за себя. – Мы нашли их! – провозгласил Хукман, когда Рой подошел к нему у контрольной консоли. – Она связывалась со «Стражем Земли-3», чтобы проверить, не используем ли мы его для спутникового наблюдения. – Откуда вы знаете, что это она? – Это ее – Предположим, она наглая, – признал Рой, – но я надеюсь, что вы опираетесь на что-то большее, чем голый инстинкт. – Да, но, черт побери, сигнал связи был направлен вверх откуда-то отсюда. Кто еще это может быть? – сказал Хукман, указывая на стену. С орбиты в настоящий момент транслировалось обычное, словно в телескопе, направленном вниз, изображение южной половины Невады и Юты плюс северная треть Аризоны. Лас-Вегас был в нижнем левом углу. Три красных и два белых кольца, мигающих, словно бычий глаз, отмечали безлюдное место, откуда подавался сигнал. Хукман сказал: – Сто пятнадцать миль к северу-северо-востоку от Вегаса, в пустынной равнине северо-восточнее Парок-Саммит и северо-западнее Оак-Спрингс Саммит. Откуда-то отсюда, из середины нигде, как я сказал вам. – Мы используем спутник Агентства по защите, – напомнил ему Рой. – А может ли оператор, работающий с этим спутником, определить точно место, откуда исходит пучок лучей, то есть засечь компьютер, произвести своего рода аэросъемку? Или произвести спектрографический анализ местности? Или сделать сотню каких-то других вещей? – Оператор? Но ведь это где-то в середине нигде! – сказал Хукман. Он, похоже, забуксовал на этой фразе, повторяя ее, как навязчивый мотив старой песенки: – Середина нигде... – Достаточно забавно, – сказал Рой с теплой улыбкой, прикрывающей жало его сарказма. – Проведена масса исследований по изучению окружающей среды прямо отсюда и в самой – Хм, может быть, и так. Но если это был легальный контакт ученого или кого-то в этом роде, то почему он был таким коротким, что ничего точнее нельзя было установить? – Вот Хукман выглядел сбитым с толку. – Что? Вместо того чтобы объяснить, Рой сказал: – А почему обозначили находку как «бычий глаз»? Цели всегда отмечаются белым крестом. Ухмыляясь, довольный самим собой, Хукман сказал: – Я подумал, что так будет интереснее, немного позабавит. – Похоже на какую-то видеоигру, – сказал Рой. – Благодарю, – откликнулся Хукман, интерпретируя пренебрежение как комплимент. – Теперь об увеличении, – сказал Рой, – какова высота, с которой мы как бы наблюдаем этот вид? – Двадцать тысяч футов. – Слишком высоко. Опустите нас до пяти тысяч. – Мы как раз сейчас осуществляем этот процесс, – сказал Хукман, указывая на нескольких операторов, работающих за компьютерами в центре комнаты. Холодный, мягкий женский голос послышался из громкоговорящей системы контрольного центра: – Местность была неровной, если вообще пригодной для езды, но Валери гнала машину так, словно неслась по гладкой битумной ленте шоссе. Покалеченный «Ровер» кренился и подпрыгивал, дрожал и трясся, когда летел по этой негостеприимной земле, трещал и скрежетал, словно готов был в любой момент развалиться, как заводная игрушка, у которой перекрутили пружину. Спенсер занимал место пассажира, в правой руке он держал девятимиллиметровый пистолет «СИГ». «Узи» лежал на полу между его ногами. Рокки сидел за ним, в узком пустом пространстве между передним сиденьем и массой снаряжения, занимающего весь грузовой отсек до самой задней дверцы. Здоровое ухо собаки было навострено, потому что ей была очень интересна эта гонка, второе ухо трепыхалось, словно лоскут. – Мы не можем ехать чуть медленнее? – спросил Спенсер. Он должен был повысить голос, чтобы Валери услышала его в реве мотора и стуке колес по руслу водостока, словно по стиральной доске. Валери склонилась к рулю, взглянула на небо, потом повернула голову направо и налево. – Чистое и голубое, ни облачка, черт побери. Я так надеялась, что нам не придется удирать раньше, чем снова появятся облака. – А это разве имеет значение? Как насчет этого наблюдения в инфракрасных лучах? Вы говорили, что они могут видеть сквозь облака. Глядя вперед, как «Ровер» пожирает свою дорогу по крутому склону русла, она сказала: – Опасно сидеть на месте, в середине нигде, будучи единственным неприродным источником тепла на мили вокруг. Им гораздо труднее, когда мы находимся в движении, особенно, если мы на шоссе, среди других машин, когда они не могут расшифровать тепловой код «Ровера» и выделить его в дорожном потоке. Верх водостока оказался невысоким гребнем. Когда они перенеслись через него с достаточной скоростью, то машина секунду или две летела по воздуху. Она шлепнулась передними колесами на длинный пологий склон серо-черно-розовой глины. Комья глины, разбросанные колесами, забарабанили по днищу кузова. Чтобы быть услышанной сквозь шум, сильный, как при урагане, Валери кричала: – С таким голубым небом нам могут причинить больше неприятностей, чем с помощью инфракрасных лучей. При таком ясном небе нас можно разглядеть сверху невооруженным взглядом. – Вы думаете, они уже видели нас? – Держу пари, что они уже – Глаза в небе, – сказал он скорее себе, чем ей. Мир, казалось, перевернулся вверх дном: голубые небеса стали местом, где жили демоны. Валери кричала: – Да, они высматривают нас. И можете быть уверены, это продлится недолго, учитывая, что мы единственный движущийся объект, отличающийся от змей и зайцев. По меньшей мере на ближайшие пять миль в каждом направлении. «Ровер» съехал с засохшей глины на более мягкую почву, и неожиданное снижение шума было таким облегчением, что рокот мотора, который раньше так раздражал, теперь казался им музыкой струнного квартета. Валери сказала: – Черт побери, я установила связь только для того, чтобы убедиться в том, что и так было ясно. Я не думала, что они и в самом деле все еще там, все еще используют спутник третий день подряд. И я не подумала, что они будут фиксировать входящие сигналы. – Три дня? – Да. Видимо, они начали вести наблюдение перед рассветом в субботу, как только прошел ураган и небо очистилось. Эх, парень, должно быть, их желание сцапать нас даже сильнее, чем я думала. – А какой день нынче? – спросил он с беспокойством. – Понедельник. – А я был уверен, что воскресенье. – Вы были на том свете много дольше, чем думаете. Где-то с полудня в пятницу. Даже если его бессознательное состояние накануне ночью и переходило в нормальный сон, все равно он был в отключке от сорока восьми до шестидесяти часов. Поскольку он очень высоко ценил свой самоконтроль, то почувствовал себя не в своей тарелке, когда понял, как долго был в состоянии некоего безумия. Он вспомнил какие-то обрывки своего бреда и соображал, что еще мог наговорить ей. Снова взглянув на небо, Валери сказала: – Я – Но кто они? – спросил он уже не в первый раз. – Не пытайтесь узнать это, – ответила она не в первый раз, – как только узнаете – вы покойник. – Похоже, есть хорошие шансы полагать, что я уже покойник, и мне не хотелось бы, чтобы меня ухлопал неизвестно кто. Она обдумала его слова, когда, не снижая скорости, они стали преодолевать еще один подъем, на этот раз достаточно протяженный. – О'кей. В этом есть смысл. Но позже. А сейчас я должна сосредоточиться, чтобы выбраться из этой заварухи. – А выход есть? – Где-то между маловероятным и нулевым, но есть. – Я подумал, что с помощью этого спутника они могут нас теперь засечь в любую секунду. – Могут. Но ближайшее место, где у этих мерзавцев есть люди, это, видимо, Вегас. Сто десять миль отсюда, может быть, даже сто двадцать. Столько я проехала с вечера в пятницу, прежде чем решила, что от тряски вам может стать хуже. К тому времени когда они соберут боевую группу и она вылетит за нами, мы выиграем, как минимум, два часа, два с половиной максимум. – Чтобы добиться чего? – Чтобы снова затеряться, – ответила она нетерпеливо. – Но как мы скроемся от них, если они наблюдают за нами из космоса, ради Боги? – потребовал он. – Слушайте, – Это никакая не паранойя. Это то, что они Рокки за их спинами негромко затявкал, заинтригованный незнакомыми звуками. Валери заговорила нормальным голосом: – А разве мы живем не в безумные времена? Господи Боже мой, разве не так? Когда они перевалили через вершину холма и совершили еще один прыжок, Спенсер сказал: – Какую-то минуту я думал, что знаю вас, но уже в следующую понял, что не знаю вовсе. – Вот и хорошо. Чувствуйте себя настороже. Нам необходимо быть настороже. – Вам кажется, что это все забавно? – О, временами я теряю чувство юмора, как вы сейчас. Но мы живем в парке с аттракционами Господа Бога. Если все принимать слишком всерьез, то можно чокнуться. На каком-то уровне все кажется уже забавным, даже кровь и смерть. Вам так не кажется? – Нет, нет, не кажется. – Тогда как вы до сих пор уцелели? – спросила она уже вполне серьезно. – Это было нелегко. Широкая, плоская вершина холма за гребнем заросла кустарником гуще, чем предыдущие. Но Валери не сняла ногу с педали газа, и «Ровер» шел напролом, сметая все на своем пути. Спенсер настаивал: – Но все же, как мы скроемся от них, если они наблюдают за нами из космоса? – Обманем. – Как? – Предпримем некоторые ловкие шаги. – Например? – Я еще не знаю. Он не отставал: – А когда узнаете? – Надеюсь, раньше, чем истекут наши два часа. – Она взглянула на одометр и нахмурилась: – Похоже, что мы прошли шесть миль. – Похоже, что сто. Кажется много больше из-за этой проклятой тряски. Моя жуткая головная боль снова возвращается. Широкая вершина холма не оборвалась внезапно вниз, но мягко перешла в длинный, пологий спуск, покрытый высокой травой, настолько пересохшей, блеклой и прозрачной, что походила на крылья стрекоз. А внизу виднелись две полосы битума, которые тянулись на запад и восток. – Что это? – изумился он. – Старое федеральное шоссе номер девяносто три, – ответила она. – Как вы узнали, что оно здесь? Как? – Или я должна была изучить карту, пока вы были в отключке, или выкинула какой-нибудь фортель. – Возможно, и то и то, – пробормотал он, потому что она снова изумила его. Из-за того что обзор с высоты пять тысяч футов не давал рассмотреть объекты размером с автомобиль, Рой потребовал, чтобы система фокусирования как бы опустилась до высоты в тысячу футов. Для достижения ясности это экстремальное увеличение потребовало большего, чем обычно, количества изображений. Дополнительная передача сигналов «Стража Земли-3» максимально мобилизовывала возможности компьютера, и вся другая работа Агентства была приостановлена, чтобы высвободить «Крэя» для этой важной задачи. С другой стороны, теперь больше времени уходило на ожидание проекции изображения. Вскоре из громкоговорящей системы снова послышался мягкий голос женщины, почти шепот: – Кен Хукман помчался от контрольного пульта к двум рядам компьютеров, за каждым из которых работал оператор. Через минуту он вернулся, по-мальчишески оживленный: – Мы поймали ее! – Мы еще не можем знать этого, – предостерегающе сказал Рой. – Да нет, мы поймали ее, все в порядке, – возбужденно сказал Хукман, повернувшись к лучу на стенном дисплее. – Какой еще экипаж может находиться там в движении, в том самом районе, откуда была сделана попытка послать сигнал? – Может быть, какой-нибудь ученый из Агентства по защите среды. – И вдруг он понесся оттуда? – Может быть, просто ездит так вокруг. – Движется – Ну, там же нет ограничений скорости. – Слишком много совпадений, – сказал Хукман. – Это она. – Посмотрим. Пульсируя, перемещаясь слева направо через стенной дисплей, изображение стало меняться. Новое изображение двигалось, расплывалось, подрагивало, снова прояснялось – и они вглядывались вниз с высоты тысячи футов в суровую местность. Машина неопределяемого типа и модели, по-видимому приспособленная для передвижения по труднопроходимой местности, мчалась по плоской, покрытой кустарником земле. Она все еще была, к сожалению, слишком крохотным объектом, чтобы разглядеть ее хорошенько с такой высоты. – Сфокусируйте до высоты в пятьсот футов, – приказал Рой. – После короткого промедления изображение снова стало пульсировать слева направо. Оно расплывалось, перемещалось, снова расплывалось и прояснялось. «Страж Земли-3» находился не прямо над двигающейся целью, но на геосинхронной орбите северо-вос-точней ее. Таким образом, цель наблюдалась под углом, что требовало дополнительной автоматической процедуры, чтобы избавить изображение объекта от искажений, вызванных перспективой. В результате появилась картинка, на которой были видны не только прямоугольная крыша и капот, но и под углом часть одного крыла. Хотя Рой понимал, что элемент искажения все еще остается, он был почти убежден, что может разглядеть пару ярких пятен, сверкнувших в наплывающей тени. Это могли быть стекла кабины водителя, отразившие солнечный свет. Когда подозреваемый экипаж достиг гребня холма и начал длинный пологий спуск, Рой вгляделся в эти, скорее всего окошки, и подумал, ожидала ли женщина, что она будет обнаружена с другой стороны своей клетки из солнечно-бронзового стекла? Нашли ли они ее наконец? Цель достигла шоссе. – Что это за дорога? Надо определить, быстро, – потребовал Рой. Хукман нажал кнопку на пульте и отдал распоряжение в микрофон. Когда подозреваемый автомобиль повернул по двух-ленточной магистрали на восток, многокрасочная карта на стене идентифицировала по топографическим предметам эту магистраль как федеральное шоссе номер девяносто три. Когда Валери, не колеблясь, повернула на восток, Спенсер спросил: – Почему не на запад? – Потому что там нет ничего, кроме бесплодных земель Невады. Первый городишко находится более чем в двухстах милях. Он называется Ворм Спрингс, но он такой маленький, что правильнее было бы сказать Ворм Спит[8]. Нам не добраться так далеко. Ненаселенная, пустая земля. Тысячи мест, где они могут прихватить нас, и никто не увидит, что произошло. Мы просто исчезнем с лица земли. – Так куда же мы направляемся? – Отсюда несколько миль до Калиенте, затем еще десять до Панаки... – Это тоже не мегаполисы... – Затем мы пересекаем границу с Ютой. Модена, Ньюкасл – это тоже не совсем те города, которые никогда не спят. Но за Ньюкаслом будет Седар-Сити. – Колоссальный центр... – Четырнадцать тысяч населения или около того... – сказала она. – Хоть какой-то шанс ускользнуть от наблюдения на время, достаточное, чтобы бросить «Ровер» и пересесть во что-нибудь другое. Двухрядное шоссе отличалось частыми проседаниями покрытия, бугристыми заплатами и неремонтированными выбоинами. Бордюр с обеих сторон был разрушен. Как препятствие такая дорога, конечно, не была вызовом «Роверу» – хотя после тряского путешествия по пустыне Спенсеру хотелось бы, чтобы фургон обладал мягкими рессорами и поглотителями толчков. Не обращая внимания на состояние дороги, Валери придавила педаль газа, увеличивая скорость не просто до наказуемой, а до безрассудной. – Надеюсь, дорога скоро станет лучше, – сказал он. – Судя по карте, после Панаки она, возможно, станет хуже. Оттуда все пути к Седар-Сити ведут по дорогам штата. – А как далеко до Седар-Сити? – Около ста двадцати миль, – произнесла она так, словно это была хорошая новость. Он изумленно взглянул на нее, не веря своим ушам: – Вы шутите. Даже при удаче по таким дорогам, как эта – а то и хуже! – нам потребуется два часа, чтобы туда добраться. – Сейчас мы делаем семьдесят миль в час. – Ощущение такое, словно сто семьдесят! – его голос прервался, когда колеса поскакали по покрытию, похожему на рубчатый вельвет. Тоже прерывающимся голосом она ответила: – Я надеюсь, что у вас нет геморроя. – Но вы не можете все время удерживать такую скорость. Мы въедем в Седар-Сити прямо с этой убойной командой на хвосте. Она пожала плечами: – Что ж, держу пари, тамошний люд увидит впечатляющее зрелище. С последнего летнего Шекспировского фестиваля прошло порядочно времени... По требованию Роя изображение теперь соответствовало тому, какое они наблюдали бы, находясь в двухстах футах над целью. Увеличение становилось все более трудоемким, но, к счастью, дополнительных возможностей логического блока хватало, чтобы избежать дальнейших промедлений при передаче изображения на дисплей. Масштаб на дисплее настолько возрос, что цель очень быстро пересекала экран и исчезала справа. Но потом снова появлялась слева, в то время как «Страж Земли-3» проецировал новый сегмент территории, которая простиралась дальше к востоку, по направлению движения цели. Теперь фургон мчался на восток, а не на юг, как раньше, и под новым углом рассмотрения открывалась часть ветрового стекла, в котором отражалась игра солнечных бликов. – Цель определена по форме – это последняя модель «Ровера». Рой Миро взирал на настенный дисплей, пытаясь держать пари с самим собой, что в подозреваемой машине находится, по крайней мере, та женщина, а то и этот мужчина со шрамом. Временами ему удавалось заметить темные фигуры в «Ровере», но он не мог идентифицировать их. Он даже не мог достаточно хорошо разглядеть, сколько человек едет в этой проклятой машине и какого они пола. Дальнейшее увеличение потребовало бы долгой, утомительной работы. К тому времени когда удалось бы получить детальные портреты пассажиров «Ровера», они бы уже могли достичь любого из полудюжины больших городов и затеряться в нем. Можно послать людей, чтобы задержать «Ровер», но вдруг окажется, что его пассажиры не интересующие его люди, и он упустит все шансы пришпилить эту женщину. Она может выйти из укрытия, пока он отвлечет от нее свое внимание, может проскользнуть в Аризону или вернуться в Калифорнию. – Чтобы уверенно гнаться за «Ровером», требовалось взвесить массу более или менее очевидных обстоятельств. Спенсер Грант выжил, когда его «Эксплорер» был смыт бушующим потоком. Каким-то образом он сумел предупредить эту женщину о своем местонахождении, и она встретилась с ним в пустыне, и они вместе уехали оттуда в ее автомобиле. Женщина сумела сообразить, что Агентство может прибегнуть к наблюдению с орбиты, чтобы найти ее, и слилась с землей утром в субботу, прежде чем разошлись облака. А этим утром она вышла из убежища и начала устанавливать связь с доступными спутниками наблюдения, чтобы определить, продолжает ли какой-нибудь из них искать именно ее, была огорошена программой обратного слежения и тут же, несколько минут спустя, кинулась спасать свою жизнь. Цепь этих обстоятельств была достаточно длинна, чтобы Рой почувствовал себя несколько в затруднении. – – Чертовски быстро для дорог в этом районе, – сказал Кен Хукман. – Это она, и она напугана. В субботу и воскресенье «Страж Земли-2» обнаружил двести шестнадцать подозрительных автомобилей в обозначенной зоне поисков. Прибывшие в большинстве из них люди просто хотели провести свой отдых в стороне от дороги. Водители и пассажиры в конце концов выходили из своих машин, их наблюдали либо со спутника, либо с пролетавшего вертолета и убеждались, что среди них нет ни Гранта, ни той женщины. Эта женщина может оказаться двести семнадцатой в их списке ложных целей. – С другой стороны, эта самая подходящая из всех подозреваемых, которые им попались за двое с лишним суток. Даже спустя столько времени сила Кеворкяна, которого Рой увидел по телевизору в пятницу во Флэгстаффе, штат Аризона, все еще сохраняла над ним свою власть. Она привела его к Еве и изменила его жизнь. Ему следует доверять этой силе, принимая решения. Он закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов и сказал: – Давайте собирайте команду и посылайте вдогонку за ними. – Слушаюсь! – ответил Кен Хукман, взметнув вверх кулак, с раздражающим мальчишеским выражением энтузиазма. – Двенадцать человек с полным штурмовым снаряжением, – сказал Рой. – Подходящий транспорт находится здесь, на крыше, так что нам не придется зря тратить время. Два больших вертолета. – Будет сделано, – пообещал Хукман. – Убедитесь, чтобы все поняли, что эту женщину нельзя упустить. – Конечно. – Пусть соблюдают крайнюю осторожность. – Хукман кивнул. – Не дайте ей шанса – – Чтобы обеспечить вам возможность с помощью спутника видеть все, что происходит внизу, – сказал Хукман, – мы располагаем дистанционным управлением – «Стражем Земли-3». Оно позволит постепенно изменять его программу так, чтобы он следил именно за «Ровером». – Сделайте это, – сказал Рой. |
||
|