Глава четвертая

Когда Лиз поднялась на переходной мостик и увидела высокого юношу, прислонившегося к перилам, ее лицо сразу прояснилось. Она порывисто протянула ему руку.

– Мак! Какой чудесный сюрприз! А я-то думала, что мне придется кое-как дотягивать до часу дня, не увидев этой симпатичной физиономии!

Младший Мак взял ее руку и не выпустил. Рука об руку они спустились по лестнице. Лиз едва доставала до его плеча, небрежно ссутуленного под старой курткой.

– Я видел, как ты прыгнула в поезд, и решил подождать. Что так рано?

– У папы свидание с клиентом, и я решила поехать с ним. Он сегодня хандрит.

– Что случилось?

– С папой?

– Нет, с тобой. Ты вся сжата, точно перекрученная пружина.

– Как обычно. Тетя Элис нагнетает давление для взрыва, а я служу буфером.

– Почему ты не убедишь ее показаться хорошему врачу?

– Это ее смущает.

– Неужели в мире еще есть женщины, которых смущает мысль о менопаузе?

– Есть. И это грозное предостережение девственницам.

– Это предостережение идиотски устроенному обществу.

– Ну, как бы то ни было, а у меня такое ощущение, будто я наглоталась живых гусениц.

– Подобная обстановка вредна для твоих нервов и для твоей работы. Почему ты не хочешь уйти в общежитие?

– Не могу. Такого оскорбления они не вынесут. И я не могу оставить папу с ней. Во всяком случае, ради общежития. Если бы я вышла замуж, тогда другое дело.

– Не вижу почему.

– Если я уйду в общежитие, это будет просто смертельным оскорблением. Замужество же – это катаклизм, а с катаклизмами не спорят.

Младший Мак пожал ее руку и только потом отпустил. – Ну хватит нежностей. Вон Дональд у киоска, а подобные зрелища теперь выводят его из равновесия.

Когда они подошли к Дональду, он оторвался от газеты.

– Напечатали! – возбужденно воскликнул он. Лиз, вытянув шею, заглянула через его плечо.

– Ого! Полстраницы. Блеск! – Она прочла вслух: – «Правда о Вьетнаме».

Какой-то моложавый мужчина остановился и заглянул в развернутую страницу.

– Прямо в глаз! – сказал он, подмигнув, и пошел дальше.

– Клюет! – заметил Младший Мак. – А твой отец видел?

Лиз невесело засмеялась.

– Не говори глупостей, Мак. Он не читает «Острелиен», да если бы и читал, то уж такой заголовок его не привлек бы.

– Взгляд из Уголка, так?

– Да. И это вполне его устраивает.

– А ты говорила ему, что среди членов нашего юридического комитета есть судья?

– Конечно, нет!

Ее горячность заставила Младшего Мака удивленно поднять брови. Он поглядел на Дональда.

– А твой отец?

– Да, он прочел. Папа гордится своей либеральностью.

– И как? Подействовало?

– Он очень расстроился.

– И только?

– Он полчаса кричал, что мы губим свое будущее, занимаясь политикой.

– А ты спросила его, какое будущее вас ждет, если начнется война?

– Лайша спросила. Он не стал отвечать.

Вокзальные часы пробили девять, и Младший Мак, сложив газету, сунул ее в папку.

– Надо бежать!

Он втолкнул Лиз в автобус и впрыгнул сам.

– Да, кстати, Лиз, – сказал Дональд, когда они прошли вперед и уцепились за поручень, – твоему отцу не следует так бегать по вокзальной лестнице, как он бежал сегодня.

Лиз испуганно поглядела на него.

– Но ведь ты не думаешь, что он действительно болен?

– Не знаю. Утром после тенниса у него был очень нехороший цвет лица.

– Доктор Мелдрем сказал…

– Мелдрем! У него довоенные комплексы.

– Ты же сама говорила, – вмешался Младший Мак, – что он полгода не открывал ни одного медицинского журнала.

– Не полгода, а год! – возразила Лиз.

– Так почему ваши родные лечатся у него?

Лиз наморщила нос.

– Опять-таки взгляд из Уголка. Вот ты бы сам попробовал там пожить. В давнюю старину золотоволосых принцесс, томившихся в подобном заточении, спасали рыцари на белых конях.

И она жалобно посмотрела на его худое лицо с торчащим подбородком и спутанной гривой каштановых волос. Он потерся носом о ее нос.

– Беда в том, что волосы у тебя не золотые, а у меня нет белого коня.

Ей стало хорошо от его взгляда.

Он достал из грудного кармана два конверта.

– Ну, сантименты в сторону. Перейдем к делу. Я писал тебе вот из-за чего, Лиз. Тебе надо будет заняться этим до первой лекции. Откладывать никак нельзя.

– А что такое?

– Старый Мак узнал вчера на собрании, что намечено тайное совещание между премьером и американским сенатором Риверсом, который сегодня вечером прилетает из Гонолулу. Мы знаем, что из этого воспоследует, а поэтому вы с Лайшей должны сегодня же поговорить со своим курсом и собрать как можно больше народу на демонстрацию протеста к восьми часам. Все подробности найдешь в этих листовках.

– Но, Мак, мы ведь… – Лиз оборвала фразу, взглянув на Дональда, и спрятала конверты в папку.

Вслед за ними она сошла с автобуса.

– Увидимся в пять в «Фойе»! – крикнул Дональд, взбегая по лестнице.

Младший Мак повернулся к Лиз.

– Что ты хотела сказать?

– Ничего особенного. Только у Розмари сегодня день рождения, и старички сделают двойное сальто-мортале, если мы не придем.

– Старый Мак отвезет вас домой. Успеете вовремя.

– Если мы опоздаем, разразится дикая буря.

– А тебя это трогает?

Лиз перестала размахивать папкой и поглядела на него, сморщив нос.

– Нисколько, и даже того меньше.

Они начали подниматься по лестнице, и он взял ее под руку.

– У меня есть десять свободных минут. Давай постоим. Мне нравится твоя стрижка.

– Что бы со мной было без твоей моральной поддержки! – улыбнулась Лиз, и ее глаза заблестели. – Тетя Элис говорит, что я выгляжу, как Рыжий Меггс.

– Немножко женственней.

Младший Мак оперся на балюстраду рядом с Лиз, и они принялись молча смотреть на машины, несущиеся по Парраматта-роуд.

– Когда я с тобой, я ощущаю себя такой цельной, – вздохнула Лиз. – Беда в том, что мы бываем вместе не столько, сколько надо бы.

– Ничего, это временно! – Младший Мак успокаивающе сжал ее локоть.

– А ты не женился бы на мне, чтобы дать мне возможность выбраться из заплесневелого буржуазного особняка, в котором я прозябаю?

– Не женился бы.

– Жаль! Когда я с тобой, я чувствую себя… я чувствую, что могу ничего не опасаться.

– Например?

– Ну, привидений, вурдалаков и всяких ночных мыслей. – О чем?

– О том, что меня сожрет заживо Уголок, покусают собаки, бросит любовник, разнесут на атомы, провалят на экзамене и так далее и тому подобное. Но все это меня не тревожит, когда я с тобой.

– Возможно, в этом-то и беда.

– Какая беда?

– Ты слишком уж во мне уверена.

– Не понимаю, что значит «слишком».

– Я для тебя что-то само собой разумеющееся.

– А разве тебе не нравится, что с тех самых пор, как Старый Мак начал брать тебя с собой в «Лавры», я всегда считала само собой разумеющимся, что ты всегда будешь там, где ты мне нужен?

– Мне это нравится отчасти. Но это означает, что я тебя не волную.

– Я волнуюсь от одного того, что вижу тебя.

– Это не то волнение. Ты сплошной рассудок. И все-таки я очень хочу, чтобы ты была моей женой.

Она положила руку на его ладонь, которая касалась ее локтя, и он ответил ей крепким пожатием.

– Но не раньше, чем я кончу. А как только станут известны результаты последнего экзамена, я сразу же потащу тебя в регистрационное бюро. Если ты захочешь.

– Почему ты это сказал?

– Ты знаешь не хуже меня. Стоит мне поцеловать тебя не вполне братским поцелуем, и ты закрываешься, как актиния.

– Это мои железы внутренней секреции.

– В таком случае они действуют шиворот-навыворот.

– Может быть, я фригидна. Наверное, унаследовала от папы.

– Нет, скорее ты позднецвет, говоря на языке Старого Мака. Я уже столько раз анализировал твое подсознание, что на этот раз обойдемся. Пожалуй, так даже лучше – я могу сублимировать свое либидо. Мне предстоят два года тяжелой работы и еще год практики, и я буду рад обойтись без эротических переживаний, особенно после того, как увидел, во что они превратили Дональда и его занятия.

– Розмари – шлюха.

– У нее это патология, так что она не виновата. Просто будем радоваться, что она запустила когти в кого-то другого.

– Младший Мак, неужели ты хочешь сказать, что мечтал переспать с Розмари Рейнбоу?

– Может быть, и мечтал. Но и только. Не беспокойся. Я твой на всю жизнь. Тебя даже замороженную я предпочту Розмари, включенной на полную мощность.

– Нет, я тебя обожаю!

Глаза Лиз сияли, губы были полураскрыты.

– Ты мне тоже, пожалуй, нравишься.

Младший Мак легонько дернул ее за ухо и кинулся вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки.

Лиз глядела ему вслед затуманенными глазами. Утреннее напряжение рассеялось. Пожалуй, следует подождать Лайшу, Судя по словам Дональда, у Манделей тоже был скандал, а у Лайши нет Младшего Мака, чтобы все предстало в правильной перспективе.

Как хорошо, что у нее есть Лайша, а у Лайши есть она! Лайша была старше ее на три месяца, но на пять лет превосходила ее мудростью, почерпнутой из той культуры, которую Мандели сохранили и в изгнании. Впрочем. Мандели никогда не говорили о себе как об изгнанниках, а для Дональда и Лайши страна, в которой они родились, была их страной.

Мысли Лиз обратились к тем дням, когда они втроем – она, Лайша и Розмари Рейнбоу – ходили в частный детский сад за углом, вместе возвращались домой, вместе играли. Когда пришло время поступать в школу, Лайшу вслед за Дональдом отдали в государственную начальную школу.

Лиз, как и Розмари, была предназначена для школы Св. Этельбурги. Она взбунтовалась. Ее бабушка приписала этот бунт влиянию людей, которых считала и продолжала считать иностранцами и парвеню. Для нее не имели ни малейшего значения ни принятие австралийского гражданства, ни полная ассимиляция.

Мартин встал на сторону матери главным образом потому, что школа Св. Этельбурги сохраняла старомодную славу учебного заведения, делающего из своих учениц настоящих леди.

Вот так в семь лет Лиз против воли надела форму, которая лишь незначительно изменилась со времен королевы Виктории, и по утрам полная злости уезжала с Розмари, чтобы днем вернуться в сопровождении Элис, а Лайша семенила рядом с Дональдом за угол в начальную школу, которая не требовала ни формы, ни платы, а взамен давала так много, что вскоре Лайша уже могла восполнять пробелы в образовании Лиз из собственных запасов знаний.

Если бы миссис Белфорд нарочно хотела укрепить дружбу, возникшую только потому, что две маленькие девочки жили рядом и играли вместе, она не могла бы найти лучшего способа. Получи Лиз разрешение ходить в начальную школу, она, несомненно, обзавелась бы там новыми подругами, но кипевшее в ней возмущение помешало ей почувствовать себя своей в школе Св. Этельбурги, где, кроме того, к ней относились с некоторым недоверием, как к девочке, которая, как ни прискорбно, интересуется учением. И Лиз изо дня в день возвращалась домой, послушно целовала бабушку, послушно сообщала ей цензурованную сводку последних школьных событий, пила свое молоко и съедала свой кекс, потом уходила снять форму и полчаса упражнялась в игре на рояле. У нее не было ни музыкального дарования, ни вкуса к этому занятию, но школа Св. Этельбурги поддерживала веру миссис Белфорд в мистическую роль игры на рояле в сотворении настоящих леди. Кончив упражнения, Лиз официально уходила к себе в комнату, громко хлопала дверью и тихонько убегала по черной лестнице, через сад и дыру в изгороди в соседний сад, где они с Лайшей приветствовали друг друга радостными воплями двух задушевных подруг, которые не виделись целые сутки.

Отучить Лиз от этой привычки не удалось ни выговорами, ни наказаниями, а когда бабушка погрозила, что ее, если она и дальше не будет слушаться, отошлют в закрытый пансион, она отрезала:

– Уж лучше пансион, чем школа Святой Этельбурги.

В конце концов ее оставили в покое, уповая на то, что с возрастом эта дружба будет забыта. Родные Лиз были не в силах понять, чем может такой невыносимо интеллигентный дом, как дом Манделей, привлекать маленькую девочку; им даже в голову не приходило, что там она находила и смех и особое тепло семейной жизни, какого не встречала больше нигде.

На кухне ли, в общей комнате или в комнатах Дональда и Лайши Лиз постоянно испытывала бодрящее ощущение, что жизнь в этом доме началась только сегодня. Она не анализировала облегчения, которое испытывала, проскользнув через дыру в изгороди, когда была ребенком, но, став старше, поняла, что за этой изгородью она сбрасывала с себя гнет прабабушки, бабушки и даже отца и тети Элис, точно тяжелое пальто, мешающее двигаться. Дом Манделей принимал ее как ее самое. Их образ жизни служил для ее развивающегося сознания постоянным источником удивления: он принадлежал миру, лежащему вне мира ее семьи, – миру, быть может, страшному и трагичному, но манящему, а в безопасной домашней стезе ее бабушки и тетки или даже в профессиональной ортодоксальности ее отца ничего манящего не было.

Иногда она приглашала Лайшу к себе, и они бесшумно пробирались наверх по черной лестнице. В ее комнате они запирались с книгами, которые она покупала сама, и обсуждали, понимая друг друга с полуслова, темы, понятые лишь наполовину.

Когда ее бабушка выражала недовольство, что она слишком много времени проводит «с этими иностранцами», она возражала:

– Да ведь они такие же австралийцы, как и я. А во многих отношениях даже больше меня. Об истории Австралии и об аборигенах они знают куда больше, чем мы.

Одной этой фразы было бы достаточно, чтобы укрепить опасения бабушки, что знакомство ее внучки с подобными людьми ни к чему хорошему не приведет. Так и вышло: когда Элис, уже после того, как все случилось, смущенно заговорила с Лиз о критическом переломе тринадцатого года ее жизни, та нетерпеливо отмахнулась от объяснений тетки и сказала:

– Я знаю. Я об этом читала.

Более того – на обеспокоенный вопрос тетки последовал такой ответ:

– Спасибо, не надо. Я взяла у Лайши, когда в субботу вдруг началось. Для следующего месяца я куплю сама.

Если бы требовались еще какие-нибудь доказательства, чтобы убедить ее бабушку в губительном влиянии семьи Манделей, то одного этого оказалось бы более чем достаточно: тринадцатилетняя девчонка, совсем посторонняя, присваивает себе привилегию, которая, по мнению миссис Белфорд, принадлежала только матерям, а в их отсутствие – бабушкам и теткам, пусть даже они и не умели ею воспользоваться.

Решительный отказ Лиз продолжать среднее образование в школе Св. Этельбурги расстроил их всех. Экономика миссис Бенсон предсказала, что такая непокорность убьет ее бабушку. Ничего подобного, конечно, не случилось. Наоборот, упрямство Лиз придало старой даме новые силы, и ее последние годы были озарены почти открытой враждебностью к внучке, в которой она начала распознавать собственную силу воли.

Когда Элис (вынужденная в пику матери принять сторону Лиз) заметила, что девочка пошла в Мартина, старуха изрекла тоном, как ей казалось, не допускающим возражений:

– Мужчины – другое дело.

На что Лиз ответила вопросом:

– Почему?

К этому времени она разработала собственные методы.

– Если вы попробуете меня заставить, – заявила она, – я спрячусь на каком-нибудь пароходе и найду себе работу.

Как раз тогда во всех газетах писали об одной тринадцатилетней новозеландской девочке, которая проделала именно это, и семья не могла счесть угрозу Лиз невыполнимой и ни с чем не сообразной.

– Чего же ты хочешь? – неуверенно спросил Мартин, когда его мать воззвала к нему, как к отцу, а потому верховному вершителю судеб своей дочери.

– Я хочу учиться вместе с Лайшей в ее школе, – ответила она прямо, рассчитывая, что чудовищность такого требования обеспечит ей приемлемый компромисс.

Так и произошло. В конце концов они согласились отдать ее в один из больших частных бэрфилдских колледжей, отличавшийся неприятным пристрастием к экзаменам. Она была принята и начала новый период жизни в качестве «Лиз». Каждое утро она уходила в колледж, встречала за углом Лайшу, шла с ней вместе часть дороги, и дружба, с которой безмолвно смирились, поскольку иного выхода все равно не было, продолжалась по-прежнему.

Теперь, когда они учились на одном факультете, эта дружба стала еще крепче.

Лайша спрыгнула с автобуса и перебежала улицу. Ее хмурое лицо говорило о том, насколько серьезно ее задел утренний разговор с отцом.

– Э-эй! – крикнула Лиз, и лицо Лайши сразу прояснилось.

– Ты спасаешь меня от безумия, – сказала она, встряхивая густыми волосами. – О родители, родители!