"Седьмой крест" - читать интересную книгу автора (Анна Зегерс)

– Бежал? Откуда же он бежал?
– Из лагеря Вестгофен, фрау Марелли.
– Как? Когда? Он еще два года назад был в лагере. Разве его не выпустили?
– Он все еще был в лагере. Он бежал. Вы хотите уверить нас, что не знали этого?
– Нет, – сказала она просто, но таким тоном, что оба гестаповца окончательно убедились в ее полном неведении.
– Да, бежал. Он вчера солгал вам…
– Ах, бедный, – пробормотала женщина.
– Бедный?
– А что ж он, по-вашему, богатый был?
– Хватит вранья, – сказал гестаповец. Женщина нахмурилась. – Впрочем, садитесь-ка, садитесь. Я сейчас прикажу подать вам кофе, вы ведь еще ничего не ели.
– О, это не важно, – отозвалась женщина спокойно и с достоинством. – Я могу подождать и до дому.
– Расскажите-ка нам со всеми подробностями о том, как вас посетил Беллони. Когда он пришел, что ему было нужно. Каждое слово, которое он сказал вам. Постойте минутку. Беллони мертв, но это не спасает вас от серьезных, от очень серьезных подозрений. Все зависит от вас самой.
– Молодой человек, – возразила женщина, – вы, вероятно, ошибаетесь относительно моего возраста. Волосы у меня крашены. Мне шестьдесят пять лет. Я всю жизнь работала не покладая рук – правда, многие, кто не знает нашего ремесла, имеют неверное представление о нашей работе. Мне и сейчас еще приходится работать, не разгибая спины. Чем же вы мне грозите?
– Каторжной тюрьмой, – сухо отвечал гестаповец.
Фрау Марелли вытаращила глаза, как сова.
– Видите ли, у вашего дружка, которому вы помогли бежать, было немало грехов на совести. Если бы он сам не сломал себе шею, его, может быть… – Он рассек воздух ладонью. Фрау Марелли вздрогнула. Однако тут же выяснилось, что она вздрогнула не от испуга, а от пришедшей ей в голову мысли. С таким выражением, словно из-за всего этого вздора позабыли главное, она вернулась к постели Беллони и накинула ему простыню на лицо. Она, видимо, не впервые оказывала умершим эту услугу.
Но затем у нее подогнулись колени. Она села и спокойно сказала:
– Все-таки велите дать мне кофе.
Гестаповцев охватило нетерпенье, ведь каждая минута была дорога. Они встали по обе стороны ее стула и начали перекрестный допрос, действуя с привычной согласованностью.
– Когда точно он явился? Как был одет? Зачем пришел? Чего хотел? Что говорил? Чем заплатил? У вас сохранился банковый билет, с которого вы сдали ему сдачу?
Да, он у нее тут, в сумочке. Они записали номер, сопоставили истраченное с суммой, найденной при покойном. Недоставало порядочно. Или Беллони перед своей увеселительной прогулкой по крышам покупал еще что-нибудь?
– Нет, – сказала женщина. – Он оставил эти деньги у меня. Он был одному человеку должен.
– А вы их уже отдали?
– Что же вы думаете, я деньги умершего прикарманю? – спросила фрау Марелли.
– За ними приходили?
– Приходили? – переспросила фрау Марелли уже не вполне уверенным тоном, вдруг поняв, что она сказала больше, чем хотела.
Но гестаповцы остановились.
– Спасибо, фрау Марелли. Мы вас сейчас отвезем на машине домой. Кстати воспользуемся случаем и ознакомимся с вашей квартирой.
Оверкамп не знал, свистеть ему или шипеть, когда в Вестгофен пришло донесение, что в квартире фрау Марелли найдена фуфайка, которую беглец Георг Гейслер выменял на куртку у лодочника. Гейслер мог бы уже быть водворен обратно в Вестгофен, если бы они не положились на показания этого болвана, ученика-садовода. Собственной куртки не узнать! Неужели это возможно? Или тут что-то есть? Значит, Гейслер все-таки вернулся в родной город. Оставался вопрос, продолжает ли он там скрываться, ожидая, когда представится возможность перебраться за границу, или же, запасшись новой одеждой, а может быть, и деньгами, уже смылся оттуда? Все дороги, которые вели из города, перекрестки, вокзалы, мосты, переправы охранялись так зорко, словно началась война. В объявлениях о побеге сумма за поимку каждого беглеца была повышена до пяти тысяч марок.
Как Георг ночью и предвидел, его родной город и все, кто был вплетен в его жизнь, та группа людей, которая окружает человека и проходит с ним через жизнь, – родные, учителя, девушки, наставники и друзья, – стали петлями предательской сети, живыми капканами. И с каждым новым мероприятием полиции эта сеть стягивалась все туже.
Деревцо-то прямо для Гейслера выросло, радовался Фаренберг. А поперечную доску молено прибить и пониже, придется уж ему согнуться. Внутренний голос подсказывает Фаренбергу, что в конце недели Гейслер получит возможность отдохнуть здесь от перенесенных испытаний.
– Ну уж, ваш внутренний голос! – отозвался Оверкамп с легким презрением. Он взглянул на Фаренберга профессиональным взглядом следователя: «Да, этот почти готов».
Фаренберг женился во время войны, когда был еще очень молодым. Его пожилая жена и две почти взрослые дочери жили вместе с его родителями в Зелигенштадте, в том доме на Рыночной площади, в подвальном этаже которого и помещалась контора по прокладке труб. Старший брат, водопроводчик, погиб на войне. Фаренберг хотел стать юристом, но война и тревожное время помешали ему восполнить усердием то, на что не хватало способностей и ума. Вместо того чтобы заниматься вместе с отцом прокладкой труб, он предпочел обновлять Германию, брать с штурмовиками маленькие городки, в том числе и свой родной городок, в котором он раньше считался лодырем, – обстреливать рабочие кварталы, избивать евреев и, наконец, вопреки всем мрачным пророчествам отца и соседей, время от времени являться в отпуск в парадной форме, с деньгами в кармане, с охраной и прочими атрибутами власти.
Из всех призраков, посещавших Фаренберга за последние три ночи, самым жутким был его собственный двойник в синей блузе водопроводчика, продувающий засоренную канализационную трубу. Веки его горели после бессонных ночей. Последнее донесение, что фуфайка найдена, показалось ему ответом на его ночные молитвы о том, чтобы беглецы были пойманы, и обещанием, что он не будет подвергнут самой страшной из кар – лишению власти.

Прежде всего нужно наесться досыта, сказал себе Георг, иначе я упаду. В нескольких шагах отсюда должна быть закусочная, возле трамвайной остановки. Его мучила колющая боль под ложечкой, точно ему под ребро кинжал всадили и Георг вот-вот упадет ничком. Вдруг все поплыло перед глазами. С ним это бывало в лагере после особенно мучительных допросов. А потом, когда все кончалось, его охватывало даже какое-то недоумение, словно ничего и не было, словно кинжал незаметно вытащили. Но сейчас его охватил гнев. Нет, иначе представлял он себе свою гибель – в борьбе, с громкими угрожающими выкриками, на которые сбегутся люди.
А так – какой смысл? Он уже снова был на ногах. Встряхнул пальто, отсыревшее и помятое, и двинулся дальше по Верхнемайнской набережной. Забавно было бы остаться здесь, лежать мертвым под забором, пусть рыщут по всему городу.
Каким молодым вдруг показался Георгу этот город, каким тихим и чистым! Он медленно выступал из тумана, точно плод из кожуры, в брызгах нежнейшего света, и не только деревья и газоны, даже мостовая была свежа, как утро. Георг рассудительно и трезво говорил себе, что побег из лагеря – это все равно очень важный факт, чем бы дело ни кончилось. Может быть, Валлау уже перемахнул границу, подумал он. Беллони-то наверное… Видимо, у него тут куча друзей. Какую же я совершил ошибку? Отчего я застрял здесь? Улицы на окраине еще пусты. Но за театром уже чувствуется жизнь, словно день занимается в центре города. Когда Георг вошел в закусочную, услышал запах кофе и супов, увидел под стеклом хлеб и тарелки с кушаньями, он от голода и жажды забыл и страх и надежду. Он разменял у кассирши марку из денег Беллони. Как мучительно медленно приближался бутерброд к отверстию автомата! И как трудно было ждать, пока чашка под тоненькой ниточкой кофе наконец наполнится!
В закусочной было довольно много народу. Два молодых парня в фуражках газового общества отнесли свои чашки и тарелки на один из столов, к которому были прислонены их сумки с инструментами. Они ели и болтали, но вдруг один умолк на полуслове. Он не заметил, что его спутник с удивлением смотрит на него и оборачивается, следуя за его взглядом.
Тем временем Георг насытился. Он вышел из закусочной, не глядя ни вправо, ни влево. При этом он слегка задел того самого парня, который при виде его вздрогнул.
– Ты что, знаешь его? – спросил товарищ.
– Фриц, – сказал первый, – ты тоже его знаешь. Знал раньше.
Товарищ посмотрел с сомнением.
– Так ведь это же Георг, – продолжал первый громко, не в силах сдержаться. – Да, Гейслер, беглец.
Тогда другой сказал с полуулыбкой, покосившись на приятеля:
– А ведь ты мог бы на этом заработать.
– Мог бы? А ты мог бы?
Вдруг они посмотрели друг другу в глаза тем странным взглядом, какой бывает у глухонемых или у очень умных животных, у всех созданий, чей разум на всю жизнь заперт в тюрьму и не может выражать себя посредством слов. Тогда в глазах второго что-то вспыхнуло, что-то развязало ему язык.
– Нет, – сказал он, – и я бы не мог. – Они собрали свои инструменты. Когда-то они были добрыми друзьями, затем наступили годы, когда ни о чем серьезном нельзя было говорить из страха выдать себя, если друг изменился. Теперь выяснилось, что оба они остались прежними. Из буфета они снова вышли друзьями.
III