"Пересечение Эйнштейна" - читать интересную книгу автора (Дилэни Сэмюель)

* * *

Мое мачете пустое внутри — цилиндрическая полость с отверстиями от рукоятки до самого острия. Когда я дую в него, звучит музыка. Когда я закрываю пальцами все отверстия, звук получается унылым — то мелодичным, то режущим слух. Когда все отверстия открыты, звук придает глазам блеск отражающегося в воде солнца и может расплавить металл. Всего в моем распоряжении — двенадцать отверстий. С тех пор, как я стал играть, меня чаще называют дураком и всякими производными от этого слова, чем Чудиком, то есть моим настоящим именем.

Как я выгляжу?

Уродлив, с постоянно оскаленными зубами. Всякое есть у меня: огромный нос, серые глаза, рот до ушей — и все это понатыкано на маленькое коричневое лицо. Оно обычно расцарапано и больше похоже на лисью мордочку.

А вокруг — нечесаная шевелюра цвета желтой меди или латуни. Где-то раз в два месяца я ее подрезаю своим мачете: волосы быстро отрастают. Но вот что странно, мне двадцать три, а бороды еще нет. Фигура моя напоминает бочонок; ноги, икры ног, ступни вряд ли можно назвать мужскими (горилла?); они раза в два больше, чем должны бы быть (размер у меня пять футов девять дюймов) и бедра — под стать икрам. В тот год, когда я родился, у нас в деревне родилось много гермафродитов, и доктора полагали, что я тоже буду гермафродитом. В этом я как-то сомневаюсь.

Я уже говорил, что безобразен. Пальцы на моих ногах такой же длины, как и на руках. Но не морщитесь, однажды я с их помощью спас жизнь Маленькому Джону.

Мы поднимались с ним на Берилловое Лицо по скользкому вулканическому стеклу. Вдруг Маленький Джон сорвался и повис на одной руке. Я опустил ногу, схватил его за запястье и подтащил туда, где он смог найти опору для ног.

В этом месте рассказа Ло Ястреб обычно складывал руки на груди и укоризненно качал головой, так что его борода упиралась в крепкую шею, и говорил: «И что вы, два молодых Ло, делали на Берилловом Лице? Это опасно, и вы прекрасно знаете, что мы стараемся избегать опасностей. Норма рождаемости становится все ниже и ниже. Мы не можем позволить себе терять работоспособную молодежь по глупости.»

Конечно, сама рождаемость не падает. Он подразумевает, что число общей нормы снижается; а рождается людей много. Ло Ястреб принадлежит к поколению, в котором число неработоспособных, идиотов, монголоидов и кретинов превышало пятьдесят процентов всего населения. (В то время мы еще не могли приводить в порядок свои генетические коды. Ну да ладно.) Теперь же рождается гораздо больше работоспособных, чем неработоспособных. Но как бы то ни было, я могу обгрызать ногти не только на пальцах рук, но и на пальцах ног.

Помню, сижу я как-то возле родника, пробивающегося из-под камня. Его струи создают маленькие радуги между деревьями. У камня притаился кроваво-красный паук — большой, величиной с мой кулак. Его брюшко пульсирует. Над головой шелестят листья. Мимо меня проходит Ла Кэрол, несущая связку фруктов на спине и козленка под мышкой. Она поворачивает голову и спрашивает:

— Что ты здесь делаешь, Ло Чудик?

— Грызу ногти. Разве не видишь?

— Ах да!

Она покачала головой и направилась через лес в деревню.

Сейчас я предпочитаю сидеть на камне, спать, думать, грызть ногти или точить мачете. Это моя привилегия. Так говорит Ла Страшная.

Еще не так давно Ло Маленький Джон, Ло Увалень и Ло Я вместе пасли коз и овец (вот что мы делали на Берилловом Лице — смотрели за козами). Мы составляли хорошее трио.

Хотя Маленький Джон на год старше меня, он до самой смерти будет выглядеть смуглым четырнадцатилетним подростком с гладкой, как обсидиан, кожей. У него постоянно потеют ладони, ступни и язык (конечно же, на языке не совсем потовые железы; при этом он выглядит, как диабетик в первый день зимы или возбужденная собака). У него есть серебряная сетка для волос, не белая — серебряная. Она не полностью серебряная, краска нанесена на чистый металл, и там, где пряди волос трутся о сетку появляются черные пятна.

Волосы у него рыжие — но вовсе не цвета ржавого железа, как у меня или других. Бегая и прыгая среди камней и овец, он монотонно напевает простенькую песенку и вспыхивает головой и подмышками. Остановившись у дерева и задрав ногу (ну, вылитая собака), маленький Джон смущенно оглядывается по сторонам. А когда он улыбается, черные глаза сверкают, как маленькие огоньки. Они излучают столько же света, как волосы, только на другой частоте. Там, где у меня подушечки пальцев, у него растут когти, твердые и острые. Он не хороший Ло, он может свести вас с ума.

Увалень, моя вторая рука, высокий (около восьми футов), пушистый, заросший мехом (темные волосы покрывают всю спину, и такие же локоны на его животе), сильный (может запросто поднять и швырнуть камень весом в триста двадцать шесть фунтов. И мускулы у него при этом вздуваются буграми) и добрый. Только один раз он рассердился на меня, когда одна из овец упала на камни.

Я понял, что животному грозит опасность, когда подошел. Овца была слепой, одной из тех, полученных при совершенствовании общей нормы. Я остановился на одной ноге, а остальными тремя конечностями начал бросать палки и камни, чтобы привлечь внимание Ло Увальня, который был намного ближе к овце, чем я.

— Прекрати, эй ты, нефункциональный Ло-монголоид. А то еще попаде... — и тут камень попал в него.

Увалень оглянулся с застывшим в глазах вопросом «Зачем-ты-в-меня-бросаешь-камни?» и тут увидел овцу, карабкающуюся по краю обрыва. Он кинулся к ней, и они вместе исчезли за краем обрыва.

Я метнулся, сбивая камни, чтобы успеть схватить Увальня за ногу. Он зацепился за расщелину у края обрыва и сидел там с мокрыми дорожками слез на мехе, покрывающем щеки. Этот великан посмотрел на меня и сказал:

— Не вреди мне больше, Чудик, — и указал вниз. — Ты уже причинил достаточно вреда.

Ну что вы с ним будете делать? У Увальня тоже есть когти. Он пользуется ими, чтобы влезать на пальмы и сбрасывать оттуда детям манго.

Все мы хорошо пасли овец. Только Маленький Джон, вместо того, чтобы заниматься делом, скакал, лазил по дубам и драл горло. Увалень, добрый и кроткий, как всегда, спокойно разбивал дубиной головы черным медведям. А я играл на мачете, одинаково свободно владея левой ногой, правой рукой или наоборот. Мы все работали хорошо. Но не больше.

Но потом появилась Челка (она и явилась причиной всего того, что со мной произошло).

Челка, или Ла Челка, была предметом постоянных споров народных врачей и старейшин деревни. Она выглядела нормальной — стройная, темноволосая, с полногубым ртом, широким носом и желтыми глазами. Она родилась с шестью пальцами на руках, но странно, лишние пальцы оказались неработоспособными, так что бродячий доктор ампутировал их. У Челки были густые, черные волосы, и она их коротко стригла, но однажды нашла красную ленту и стала их перевязывать. В тот страшный день на ней был браслет и медные бусы.

Челка была прекрасной.

И немой.

Когда она родилась, ее поместили в клетке, с другими неработоспособными, потому что она не двигалась. Потом сторож клетки обнаружил, что она не двигается, потому что знает, как это делается (да, да!). На самом деле она была очень подвижной, как беличья тень. Ее забрали из клетки и снова присвоили звание Ла. Но Челка никогда не разговаривала.

Она была работоспособной, плела корзины, пахала и охотилась. О ней все время спорили.

Однажды этот вопрос обсуждала вся деревня. Ло Ястреб придерживался такого взгляда:

— В мое время Ла и Ло были резервами общей нормы. Тогда мы были очень слабы и давали это имя всем, кто был более или менее работоспособным и имел несчастье родиться в те смутные времена.

Ла Страшная отвечала на это:

— Времена меняются. Да, безусловно, это прецедент, тридцать лет Ло и Ла присваивали каждому работоспособному живому существу, рождающемуся в этом нашем новом мире. Но вопрос не в том, как далеко распространяется определение «работоспособность». Обязательно ли считать способность к устному общению непременным условием этой пресловутой работоспособности?

Девочка умна и научилась быстро и всему. Я выдвигаю ее на Ла Челку.

В то время, когда взрослые обсуждали ее социальное происхождение, девочка сидела возле костра и играла белой галькой.

— Начало конца, начало конца, — ворчал Ло Ястреб. — Мы должны как-нибудь уберечься.

— Конец начала, — парировала Ла Страшная. — Все должно измениться.

Как я помню, они еще долго обменивались подобными фразами.

Однажды, еще до моего рождения, так рассказывали, Ло Ястреб покинул деревню, неудовлетворенный жизнью в ней. Дошли слухи, что он затерялся на лунах Юпитера, где разыскивал синие металлические жилы в горных породах.

Позднее говорили, что он покинул спутник Джовайн и плавает в пышущем жаром море другого мира, где три солнца бросают свои тени на палубу корабля, большего, чем вся наша деревня. Еще позднее он сообщал, что пробирается через субстанцию, дающую густые ядовитые испарения, сквозь которые в течение долгой, в целый год, ночи не видно звезд. Когда прошло семь лет, Ла Страшная, наверное, решила, что ему пора возвращаться. Она покинула деревню и через несколько недель вернулась с Ло Ястребом. Он сильно изменился, и его никто не спрашивал, где он был. Но люди заметили, что после возвращения Ло Ястреба, его и Ла Страшную связывает что-то большее, чем любовь.

— ...нужно уберечься, — продолжал спорить Ло Ястреб.

— ...должно измениться, — отвечала Ла Страшная.

Обычно в спорах Ло Ястреб уступает ей, так как Ла Страшная — женщина большой начитанности, огромной культуры и ума. Ло Ястреб в молодости был прекрасным охотником и воином. И он всегда предпочитает действовать, когда не хватает слов. Но в этом споре Ло Ястреб был непреклонен.

— Общение — это главное, если мы, конечно, человеческие существа. Я скорее признаю какую-нибудь короткомордую собаку, знающую сорок или пятьдесят слов для высказывания своих желаний, чем немого ребенка. О, в битвах моей молодости я многое повидал! Когда мы сражались с гигантскими пауками, или когда на нас из джунглей обрушилась волна плесени; когда мы известью и пылью уничтожали двадцатиногих слизняков, выползающих из-под земли, — мы выигрывали эти битвы, потому что могли говорить друг с другом, отдавать приказания, предупреждать об опасности, шепотом обсуждать планы в сумеречной темноте пещер. Да, я скорее присвою Ла и Ло говорящей собаке!

Кто-то из толпы сделал неприличное замечание:

— Значит, пусть она будет «Ле».

Люди захихикали. Но старейшины не обратили внимания на эту бестактность. Во всяком случае, этот вопрос так никогда и не был решен окончательно. Люди уже стали поглядывать на опускающуюся луну, когда кто-то предложил сделать перерыв. Все заскрипели лавками и затопали ногами. Челка, смуглая и прекрасная, продолжала играть галькой.

Челка не двигалась в детстве, потому что знала, как это делается.

Мельком взглянув на Челку (мне в то время было восемь лет) я догадался, почему она не разговаривает: она подняла камешек с земли и швырнула его в голову тому парню, который предложил считать ее «Ле». Даже в восемь лет она была обидчивой. Челка промахнулась, и только я один это видел. Но я видел и то, как ее передернуло, как исказилось лицо, как напряглись пальцы на ногах — она сидела поджав ноги — когда бросала этот камешек. Обе руки лежали на коленях скрещенных ног. Я видел: она не использовала рук для броска. Камешек просто поднялся с земли, полетел по воздуху и зашуршал где-то в листьях. Но я видел: она бросила его.