"Симулакрон" - читать интересную книгу автора (Дик Филип Кайндред)

Глава 3

Винс Страйкрок, американский гражданин и квартиросъемщик в доме "Авраам Линкольн" жадно прислушивался к выступлению Дер Альте по телевизору, пока брился на следующее после собрания утро. Было что-то особенное в этом Дер Альте, президенте Руди Кальбфлейше, который всегда его так раздражал, и будет великим тот день, когда через два года наступит срок окончания президентства Кальбфлейша, и ему придется уйти в отставку.

Это всегда было таким прекрасным, поистине великим днем, когда закон лишал очередного из них права и дальше оставаться на этой должности! Винс всегда считал: такой день достоин того, чтобы его праздновать.

Тем не менее, Винс прекрасно понимал, что не стоит упускать возможности, пока Старик все еще остается на этой должности, влиять хоть каким-то образом на ход событий, поэтому он отложил в сторону бритву и прошел в комнату, чтобы самому повозиться с ручками обратной связи своей собственной телеустановки. Он отрегулировал по своему вкусу положение нескольких ручек телевизора и с надеждой стал предвкушать, когда заунывное звучание речи Дер Альте хоть чуть-чуть изменится к лучшему… Однако этого не произошло. Слишком у большого числа телезрителей были свои собственные представления о том, что и как следовало бы говорить Старику, понял Винс.

По сути, даже только в одном этом многоквартирном доме было достаточно много людей для того, чтобы нейтрализовать любой нажим, который он мог попытаться оказать в своем желании повлиять на умонастроения Старика с помощью своей индивидуальной телеустановки. Но, как-никак, в этом-то и заключалась демократия. Винс тяжко вздохнул. Именно этого все обыватели так добивались - иметь такое правительство, которое было бы восприимчиво к тому, что говорит народ. Он вернулся в ванную и возобновил бритье.

- Эй, Жюли, - окликнул он свою жену, - как там наш завтрак, готов?

Звуков ее возни в кухне что-то не слышалось. И когда этот факт окончательно дошел до его сознания, он вспомнил, что не заметил ее рядом с собою в постели, когда он, слабо еще соображая после сна, поднимался в это утро.

И тут он сразу все вспомнил. Вчера, после окончания собрания по случаю Дня Поминовения, он и Жюли в результате особенно ожесточенной ссоры решили развестись, спустились к домовому уполномоченному по заключению браков и оформлению разводов и заполнили необходимые для развода документы. Жюли упаковала свои вещи и была такова, и теперь он остался в квартире один - некому было приготовить ему завтрак, и, пока он с головой не уйдет в дела, ему будет очень недоставать и самой Жюли, и того комфорта, который был связан с ее присутствием.

Для него это было немалым потрясением, их брак длился уже довольно долго - целых шесть месяцев, и он привык видеть Жюли по утрам рядом с собою. Она знала, что ему нравиться яичница, поджаренная с небольшим количеством министерского сыра. Черт бы побрал это новое либеральное законодательство в части разводов, которое протащил этот Старик, президент Кальбфлейш! Жаль, что Старик не откинул сандалии во время одного из своих, ставших такими знаменитыми, двухчасовых послеобеденных снов! Но тогда, разумеется, просто другой Дер Альте занял бы его место, И даже смерть Старика не вернула бы назад Жюли; это было вне сферы возможностей бюрократической машины СШЕА, какой бы огромной она не была.

Разозлившись не на шутку, он подошел к телевизору и нажал на кнопку "С"; если достаточное количество граждан нажимали ее. Старик должен был отключиться полностью - кнопка "СТОП" означала полное прекращение бормотание президента. Винс подождал немного, однако маловразумительная речь продолжалась.

И тогда его вдруг осенило: уж очень странным является столь раннее утреннее выступление. Ведь было всего лишь восемь часов утра! Может быть, вся лунная колония взлетела в безвоздушное пространство в одном грандиозном взрыве топливохранилища? Старик частенько говаривал о том, что требуется туже затянуть пояса, чтобы поднакопить достаточно средств для продолжения осуществления космической программы; можно был вполне ожидать наступления эпохи различных, весьма эксцентричных в своих проявлениях экологических и других бедствий. Или, может быть, наконец-то из марсианской земли - вернее, из марсианского грунта - извлечены какие-то подлинные останки представителей некогда обитавшей там разумной расы?

Хорошо, если бы это произошло не на французской территории, а, как Дер Альте любил выражаться, на своей собственной. Вот прусский негодяй, отметил про себя Винс. Нам ни за что не следовало допускать тебя в нашу федерацию, которую мне самому хотелось бы назвать "нашим собственным вигвамом" - ее нужно было ограничить лишь Западным Полушарием. Но мир становиться все более тесен. Когда организовываются колонии на расстоянии многих миллионов миль на какой-то иной планете или на спутниках иных планет, три тысячи миль, отделяющие Нью-Йорк от Берлина, не кажутся чем-то существенным. И, видит Бог, как этого добивались немцы!

Подняв телефонную трубку, Винс позвонил управляющему дома.

- Моя жена, Жюли, - я имею в виду свою бывшую жену, - она сняла другую квартиру вчера поздно вечером в нашем же доме?

Если бы ему удалось выяснить ее местонахождение, Винс возможно, позавтракал бы с нею, и этого немало приободрило бы его. Он с надеждой ждал ответ.

- Нет, мистер Страйкроку. - Пауза. - В наших записях ничего такого не значится.

Вот незадача, подумал Винс, и положил трубку.

Что такое все-таки брак? Взаимная договоренность делиться всем, например, мнениями, касающимися смысла ранней утренней речи Дер Альте.

Плюс уверенность в том, что кто-то будет готовить тебе завтрак, перед отправкой на работу в детройтский филиал фирмы "Карп унд Зоннен Верке".

Да, брак означал взаимную договоренность, в соответствии с которой один из состоящих в нем мог заставить другого заниматься тем, что ему самому не очень-то по нраву, например, приготовление пищи - он терпеть не мог употреблять пищу, которую сам готовил. Холостякуя, он питался в домовом кафетерии. И теперь такая перспектива снова маячила перед ним. Мэри, Джин, Луиза, теперь Жюли; четыре женитьбы, последняя самая непродолжительная. Он неуклонно катится вниз. Может быть, упаси от такого, господи, он латентный гомик?

А с экрана телевизора Дер Альте продолжал изрекать:

- …А подобная полувоенная деятельность напоминает эпоху Варварства и поэтому тем более должна быть отвергнута "Эпоха Варварства" - так благозвучно именовался период господства нацистов в середине прошлого века, теперь отстоявший почти на сто лет, и все-таки еще вспоминаемый, пусть и в искаженном виде, но очень ярко.

Поэтому- то и приберег Дер Альте к услугам телеэфира -для того, чтобы осудить "Сыновей Иова" новейшую организацию квазирелигиозного свойства, созданную различными сумасбродами, которые смело фланировали по улицам, провозглашая призывы к очищению национальной этнической среды и другие, столь же идиотские и малопонятные для непосвященных требования. Его выступление означало ужесточение законодательства, препятствующего общественной деятельности лиц, которые являются по каким-либо признакам странными, особенно тех, кто родился в году обильного выпадения радиоактивных осадков после испытания атомных бомб, в частности, после особо мощных ядерных взрывов в Народном Китае: и вообще максимальное ограждение общества от лиц с какими-либо отклонениями от нормы.

Это относится и к Жюли, предположил Винс, ведь она бесплодна.

Поскольку она не может рожать детей, ей не будет разрешено голосовать на выборах… Увязать одно с другим можно было, разумеется, только под влиянием каких-то внутренних, не поддающихся осмыслению страхов логически такое возможно только для таких обитателей Центральное Европы, как немцы. А что может получиться в результате? Хвост, который машет собакой, отметил он про себя, вытирая лицо полотенцем. Мы в Северной Америке являемся такой собакой, Рейх - хвостом. Что за жизнь! Может, все-таки лучше эмигрировать в какую-нибудь под неярким, тускло мерцающим бледно-желтым солнцем, где даже тварей с восемью ногами и жалом допускают к урнам для голосования, где нет сыновей Иова?

Не все "особые" люди были на самом деле такими уж сильно странными, но довольно большое число их считалось необходимым - и не без веских оснований отправлять в эмиграции. Кроме того, готовы были эмигрировать многие ничем не примечательные люди, которые просто устали от жизни на перенаселенной, чрезмерно бюрократизированной планете Земля наших дней, независимо от того, жили ли они в СШЕА или во Французской Империи, или в народной Азии или в Свободной - то есть, черной - Африке.

В кухне он стал поджаривать бекон и яйца. И пока бекон жарился, он решил накормить единственное домашнее животное, которое ему разрешалось держать в квартире, - Георга III, свою маленькую зеленую черепашку. Георг III питался сушенными мухами (25 процентов белков - продукт более питательный, чем пища употребляемая людьми), булочкой с рубленным бифштексом и муравьиными яйцами - завтраком, который побудил Винса Страйкрока глубоко задуматься над аксиомой "о вкусах не спорят" - что в равной степени относилось и к вкусам многих людей, особенно в восемь часов утра.

Даже в столь недавнее время, как пять лет тому назад, в доме "Авраам Линкольн" можно было держать домашнюю птичку, но теперь это было совершенно исключено. И действительно, такая птичка создавала слишком много шума. В соответствии с параграфом номер двести пять домовых "Правил внутреннего распорядка" запрещалось кому бы то ни было свистеть, петь, щебетать и чирикать. Черепаха же была существом безгласным - так же, как и жираф, но ведь жирафы в принципе все-таки могли поднять голос, как и такие большие друзья человека, как собака и кошка, давние его спутники, которые поисчезали еще в годы правления Дер Альте Фридриха Хемпеля, которого Винс едва ли помнил. Поэтому дело здесь было собственно не в немоте, и ему оставалось, как неоднократно и прежде, только строить догадки л тех истинных причинах, которыми руководствовалась партийная бюрократия. Ему никак не удавалось понять ее мотивы, м в некотором смысле он был даже доволен этим. Это доказывало, что он лично не является духовно причастным ко всему этому.

На экране телевизора высохшее, вытянутое, одряхлевшее лицо исчезло, и паузу заполнила музыка. Перси Грейнджер, мелодия под названием "Гендель на берегу", вряд ли можно было придумать что-нибудь более пошлое. Вполне подходящий постскриптум к тому, что происходило до этого, отметил про себя Винс. Он вдруг щелкнул каблуками, вытянулся по стойке "смирно", пародируя немецкую воинскую выправку, подбородок высоко вздернут, руки по швам - он стоял по стойке "смирно", повинуясь бравурной мелодии, которой власти, так называемые "Гест", или в народе просто "хрипы", считали уместным заполнять телепаузы. Черт возьми, выругался про себя Винс, и взметнул руку в старинном нацистском приветствии.

Из телевизора продолжала литься маршевая музыка.

Винс переключился на другой канал.

А здесь на экране на какое-то мгновение мелькнул с виду затравленный мужчина в самой гуще толпы, которая, похоже приветствовала его; мужчина, сопровождаемый с обеих сторон явно переодетыми полицейскими, исчез в припаркованном тут же автомобиле. В это же самое время телекомментатор заявил:

- …И точно также, как и в сотнях других городов СШЕА, доктор Джек Даулинг, здесь, в Бонне, взят под стражу; арестован ведущий психиатр венской школы после того, как выступил с протестом против вступления в силу только что одобренного законопроекта, так называемого Акта Макферсона…

На экране телевизора полицейский автомобиль быстро укатил куда-то прочь.

Вот так кутерьма, угрюмо отметил про себя Винс. Примета времени более репрессивное законодательство со стороны панически напуганное консервативно-бюрократического аппарата. Так от кого теперь ждать мне помощи, если уход Жюли вызовет у меня душевное расстройство? Такое вполне может случиться; я никогда раньше не обращался к психоаналитикам - пока за всю жизнь у меня не было в этом необходимости, потому что ничего особенно тяжелого еще со мною никогда не случалось. Жюли, подумал он, где ты?

Теперь, на экране телевизора, место действия не изменилось, однако показанный сюжет был аналогичным. Винс Страйкрок увидел несколько иную толпу, полицию в другой форме, еще одного психоаналитика, которого куда-то уводили; брали под стражу еще одну протестующую душу.

- Весьма интересно наблюдать, - бормотал телекомментатор, стоическую верность пациента этого психоаналитика. И действительно, почему должно быть иначе? Этот человек вот уже много лет полагается на действенность психоанализа.

А что со мною станется? - страстно возжелалось узнать Винсу. Жюли, мысленно обратился он к ней, если ты с кем-нибудь, с каким-нибудь другим мужчиной уже успела связать свою судьбу, и ты уже с ним, вот прямо сейчас, то это настоящая беда. Если я это узнаю, то или я упаду замертво - такое меня просто убьет - или предоставлю такую возможность тебе и этому индивидууму, кем бы он ни оказался. Даже если - особенно если - это кто-либо из моих друзей.

Я непременно верну ее к себе, решил он. Мои взаимоотношения с ней уникальны, это совсем не то, что было у меня с Мэри, Джин или Лаурой. Я люблю ее - вот в чем загвоздка. Боже мой, подумалось ему, до чего же я влюблен! В такое время, в таком возрасте! Невероятно. Если бы я сказал ей об этом, если бы она узнала, она бы расхохоталась мне прямо в лице. Вот какая она, Жюли.

Мне действительно совсем не помешало бы обратиться к психоаналитику, понял он, я нахожусь в опасном состоянии, будучи психологически зависим от такого равнодушного, эгоистического создания, как Жюли. Черт побери, ведь это же противоестественно! И - безрассудно.

Сумел бы Джек Даулинг, ведущий психоаналитик венской школы в Бонне, в Германии, вылечить меня? Освободить меня? Или этот другой мужчина, которого показывают сейчас, этот…

- Он прислушался к голосу комментатора, который продолжал монотонно бубнить и после того, как уехал полицейский автомобиль.

- Эгон Саперб? С виду он очень умный и симпатичный, он явно наделен умением сопереживать. Послушайте, Эгон Саперб, мысленно обратился к нему Винс, меня постигла большая беда: сегодня утром, когда я проснулся, рухнул мой крохотный личный мирок. Мне нужна женщина, которую я, по всей вероятности, больше уже никогда не увижу. Лекарства "АГ Хемие" мне здесь ничуть не помогут… если, конечно, не принять смертельную дозу. Но это совсем не того рода помощь, которой я добиваюсь.

А может быть мне лучше было откопать своего брата Чика с ним вдвоем присоединиться к сыновьям Иова, вдруг мелькнуло у него в голове. Мы с Чиком даем клятву верности Бертольду Гольцу. Некоторые именно так уже поступили, те кто неудовлетворенный своей судьбой, у которых не сложилась жизнь - личная, вот как в моем случае, или деловая: не получилось восхождение по ступенькам социальной лестницы, от статуса испов к статусу Гест.

Чик и я сыновья Иова, мрачно представил себе Винс Страйкрок.

Марширующие по улицам в этой несуразной форме. Став всеобщим посмешищем. И все же веря - только во что? В победу в конечном счете? В Гольца, который выглядит, как кинематографическая версия "Раттельфенгера", Крысолова? Он весь съежился при мысли об этом; она привела его в ужас.

И все же эта идея крепко засела в его голове.

***

Проснувшись в своей квартире на самом верхнем этаже "Авраама Линкольна", старший брат Винса, худой, лысоватый Чик Страйкрок, близоруко поглядел на часы, пытаясь выяснить, может ли он остаться в постели еще хоть немного. Но нечего утешительного для себя не узрел на циферблате часов - было уже четверть десятого. Время подниматься… Информ-машина, растарахтевшись снаружи здания, бойко торговала своим товаром и, к счастью, своевременно разбудило его. А затем Чик с немалым для себя потрясением обнаружил, что кто-то еще лежит в одной с ним постели; он широко открыл глаза и изумлено уставился на контуры укрытого простыней тела, которое, как он сразу же понял по разметавшейся на подушке копне рыжих волос, принадлежало молодой женщине, притом (он испытал при этом облегчение, а, может быть, это было и каким-то иным чувством), хорошо ему знакомой. Жюли! Его невестка, жена его брата Винса. Вот те на! Чик присел на кровати.

Давай разбираться, сказал он тотчас же себе. Вчера вечером - что это там было после Дня Поминовения? Заявилась к нему Жюли - он это точно теперь вспомнил - какая-то совершенно расстроенная с одним чемоданом и двумя пальто и начала бессвязно что-то рассказывать, из чего в конце концов выкристаллизовался тот простой факт, что она законно прекратила свои брачные отношения с Винсом: она ему больше не жена по закону и вольна идти куда и к кому ей только заблагорассудится. Вот поэтому она здесь. А почему именно здесь? Этой части ее объяснений он что-то никак не мог припомнить. Жюли всегда ему очень нравилась, но это еще никоим образом не могло объяснить происшедшее: ее поступок был каким-то образом связан с ее собственным скрытым от других внутренним миром, с его особыми ценностями, к каковым он совершенно не был причастен. Объективно ее поступок был необъясним.

Но как бы там ни было, Жюли теперь здесь, все еще спит крепким сном.

Правда, пока она находится здесь чисто физически, уйдя в себя. Скрутившись калачиком, она как бы замкнулась в своей раковине, как улитка, что в общем-то и должно быть именно так, а не иначе, ибо для него все, что произошло этой ночью казалось… чем-то вроде кровосмешения, несмотря на всю ясность, которую внес закон в отношении их греха. Она для него была больше, чем членом семьи. Он никогда на нее особенно не заглядывался. Но вчера вечером, после нескольких рюмок (вот как оно обстояло на самом деле; разумеется он мог и не пить, но он все-таки выпил и сразу испытал быструю перемену в настроении) он ничего не опасался, становился все более раскованным, даже безрассудно смелым, и отбросил всякие там духовные сомнения. И вот результат - гляди-ка, во что он теперь оказался замешан.

И все же где-то в самой глубине души, на чисто личностном, можно даже сказать, эгоистическом уровне, он не очень-то возражал против того, что произошло. Это даже в некотором роде льстило ему - то, что она пришла не куда-нибудь, а именно к нему.

Но как неловко он будет себя чувствовать всякий раз, когда ему придется сталкиваться с Винсом, проверяющим удостоверения личности каждого, кто появляется перед входной дверью в дом! Винсу, конечно, захочется обсудить этот вопрос с глубокомысленным угрюмым видом и много интеллектуального пыла будет зря расходоваться на выяснение основополагающих, глубинных побуждений всех сторон возникающего вдруг треугольника. В чем заключалась действительная цель Жюли, когда она бросила Винса и перешла к нему сюда? По какой именно причине она это сделала? Проблемы сути бытия, из тех, что занимали еще Аристотеля, вопросы изначальной предопределенности в отношении того, что некогда называлось "конечными целями"… Винс со временем все более отрывался от действительности: повседневная жизнь теряла для него свой смысл.

А не позвонить ли мне лучше своему боссу, подумал Чик, и сказать ему, вернее, попросить у него разрешения несколько припоздать. Мне следует уладить свои отношения с Жюли, выяснить окончательно, что же это все для меня будет значить. Интересно, сколько времени она намерена у него оставаться и возьмет ли она на себя часть его расходов? Практические, далеко не философские вопросы, связанные с реальной жизнью, - вот что еще предстоит обязательно выяснить.

Все еще в пижаме, он прошел на кухню, приготовил себе кофе и стал потихоньку его прихлебывать.

Затем включив видеофон, набрал номер своего босса, Маури Фрауэнциммера; экран сначала стал бледно-серым, затем ярко-белым, а затем заполнился плохо сфокусированным изображением Маури. Тот брился.

- В чем дело, Чик?

- Здравствуйте, - сказал Чик и сам удивился, услышав в своем голосе горделивые нотки. - У меня здесь девушка, Маури, так что я, возможно, подзадержусь.

Дело было чисто мужским. Не имело особого значения, что это была за девушка; в подробности можно было и не пускаться. Маури даже не удосужился ни о чем спросить, его лицо выказывало сначала неподдельное, непроизвольное восхищение, затем подернулось укоризной. И все-таки первой его реакцией было восхищение! Чик улыбнулся, ставшее теперь укоризненным выражение лица его босса не очень-то его тревожило.

- Черт бы тебя побрал, - сказал Маури, - смотри, постарайся появиться в конторе не позже девяти. Тон его голоса говорил: жаль, что я не на твоем месте. Завидую тебе, черти бы тебя забрали.

- Ладно, - сказал Чик. - Постараюсь управиться как можно быстрее.

Он бросил взгляд в сторону спальни. Жюли уже сидела на постели.

Возможно, она была даже видна Маури. А может быть, и нет. В любом случае, самая пора была закруглять разговор.

- До скорого, старина Маури, - произнес Чик и дал отбой.

- Кто это был? - сонным голосом спросила Жюли. - Это был Винс?

- Нет. Мой босс. - Чик поставил на огонь кофейник с водой для нее.

- Доброе утро, - поздоровался он, возвращаюсь в спальню, и присел на кровать рядом с нею. - Как себя чувствуешь?

- Я забыла свою расческу, - сразу окинув его в повседневные заботы, сообщила она.

- Я куплю тебе новую в автомате в вестибюле.

- Там продают одну дрянь из пластмассы.

- Гм, - только произнес он, испытывая к ней горячую любовь, чувствуя, как сентиментальность все больше овладевает им.

Вот так ситуация - она в постели, он сидит рядом с нею в одной пижаме - кисло-сладкая сценка, напомнившая ему его собственную последнюю женитьбу за четыре месяца до этого.

- О! - протянул он, гладя ее по бедру.

- О боже, - вздохнула Жюли, - как жаль, что я не умерла!

В ее словах не было какого-либо обвинения в его адрес, она вовсе не хотела сказать, что это он хоть в чем-то виноват, она вообще не вкладывала в свои слова и частицы настоящего чувства, просто как бы продолжала разговор, прерванный вчера вечером.

- Для чего все это, скажи ради Бога, было нужно, Чик? - спросила она.

- Мне нравится Винс, но он такой бестолковый, такой непутевый, он никак не может повзрослеть и по-настоящему взвалить на себя бремя жизни; он всегда как бы продолжает играть в свои игры, вообразив, будто но само воплощение современной, хорошо организованной общественной жизни, человек из истэблишмента, чистый и простой, в то время как он таким совсем не является. Но он еще такой молодой, такой зеленый.

Он тяжело вздохнула. Именно этот воздух совсем остудил пыл Чика, потому что воздух этот был холодным, равнодушным, он лишний раз только подтверждал, что Винс как бы перестал для нее существовать. Она списала его со своего жизненного счета, отторгала от себя еще одно человеческое существо, перерезая пуповину, которая связывала ее с Винсом, и вкладывала в констатацию этого факта столь ничтожные эмоции, что со стороны можно было подумать, будто она возвращает книгу, взятую в домовой библиотеке.

Вот незадача-то, подумал Чик, а ведь этот человек был твоим мужем. Ты любила его. Ты спала с ним, жила с ним, знала о нем все, что только можно было знать - фактически, ты знала его куда лучше, чем я, а он мой брат уже больше времени, чем ты прожила на этом свете. Сердце у женщин, решил он, тверды как камень. Ужасно тверды.

- Мне… э… надо отправляться на работу, - испытывая неловкость произнес Чик.

- Это ты для меня поставил кофейник на огонь?

- Разумеется!

- Принеси мне кофе сюда, Чик. Пожалуйста.

Он пошел за кофе, она в это время одевалась.

- Старый Кальбфлейш толкал речь сегодня утром? - спросила Жюли.

- А черт его знает.

Ему даже как-то в голову не пришло включить телевизор, хотя он и прочел вчера вечером в газете о том, что такая речь намечается. Ему было решительно наплевать на все, о чем бы там ни толковал этот старец.

- Тебе на самом деле нужно топать в свою карликовую фирму и браться за работу?

Она глядела на него в упор, и он впервые, пожалуй, увидела, какие красивые у нее глаза, они напоминали хорошо отшлифованный бриллианты, великолепные качества которых особенно проявляются, когда на них падают лучи света. У нее была также несколько необычная квадратная нижняя челюсть и чуть крупноватый рот, ее неестественно красные губы загибались уголками книзу, как у древнегреческих трагедийных масок. Фигура у нее была просто отличная, с закругленными формами, и она хорошо одевалась, вернее, выглядела великолепно, что бы на себя она не одевала. Ей шла любая одежда, даже хлопчатобумажные платья массового пошива, доставлявшие столько неприятных минут другим женщинам. Вот и сейчас она стояла все в том же оливкового цвета платье с круглыми черными пуговицами, в котором она была вчера вечером - дешевое платье, но даже в нем она выглядела элегантно. У нее была аристократическая осанка и благородная структура скелета. На это указывали ее скулы, ее нос, ее отличные зубы. Немкой она не была, но происхождения явно нордического - то ли шведских, тол ли датских кровей.

Глядя на нее, он подумал, что годы почти не оказывают на нее никакого влияния, она казалась совершенно несломленной теми превратностями судьбы, что выпадали на ее долю. Он даже представить себе не мог, что она может стать неряшливой, толстой и обрюзгшей.

- Я голодна, - объявила Жюли.

- Ты хочешь этим сказать, что я должен приготовить завтрак.

Он это сразу понял и даже не придал своим словам вопросительной интонации.

- Всегда я готовила завтраки для мужчин, будь это ты или твой дурноголовый младший брат, - сказала Жюли.

Снова он испытал беспокойство. Слишком быстро она перешла на столь грубый с ним тон; он хорошо ее знал, знал, что она бесцеремонна, но неужели нельзя хоть на какое-то время стать терпимее, снисходительнее?

Неужели она сюда принесла вместе с собою и то свое настроение, которое было у нее в ее последние часы с Винсом? Разве не медовый месяц предстоял им теперь?

Похоже на то, что я изрядно влип и надолго, отметил он про себя.

Боже, может быть, она уйдет отсюда куда-нибудь? Надеюсь, что это будет именно так. А все, о чем поначалу думалось, было ребяческими грезами, надеждами, смешными для взрослого зрелого мужчины. Ни один настоящий мужчина не стал бы испытывать подобных чувств. Теперь он это четко понимал.

- Я приготовлю завтрак, - решительно сказал он и отправился на кухню.

Жюли осталась в спальне, приводя в порядок прическу.

***

Коротко, в своей отрывисто-грубой манере Гарт Макри произнес:

- Заткни ему пасть.

Фигура Кальбфлейша замерла. Руки ее продолжали торчать наружу, напрягшись в своем последнем жесте, высохшее лицо ничего не выражало.

Симулакрон теперь молчал, и телевизионные камеры автоматически выключались одна за другой; им больше нечего было передавать, и техники, управлявшие ими, все без исключения приты, знали об этом. Теперь все они смотрели на Гарта Макри.

- Мы передали важное сообщение в эфир, - доложил Макри Антону Карпу.

- Прекрасная работа, - сказал Карп. - Этот Бертольд Гольц, эти парни - сыны Иова - действуют мне на нервы. Мне кажется, что после этой утренней речи подрассеются многие из моих вполне обоснованных опасений. Он вопросительно посмотрел на Макри, ожидая подтверждения своих слов, как и все остальные, кто находится в аппаратной - в основном инженеры фирмы.

- Это только начало, - отметил Макри.

- Верно, - кивнув, согласился Карп. - Но хорошее начало. Подойдя к манекену, изображавшему Кальбфлейша, он осторожно притронулся к его плечу, и как бы рассчитывая на то, что, побужденный таким образом, тот восстановит свою активность. Однако этого не произошло.

Макри рассмеялся.

- Жаль, - заметил Антон Карп, - что он не упомянул Адольфа Гитлера, как вы сами понимаете, сравнив сыновей Иова с нацистами, а Гольца с Гитлером более непосредственно.

- Нет, - возразил ему Макри, - это вряд ли помогло бы, насколько бы не соответствовало истине на самом деле. Вы не политик. Вам непонятно, что правда это далеко не самое лучшее, чего следует придерживаться в политике.

Если мы хотим остановить Бертольда Гольца, нам вовсе не нужно выставлять его как еще одного Гитлера, и знаете почему? Просто потому что в глубине души пятьдесят один процент местного населения только и мечтает о новом Гитлере.

Он улыбнулся Карпу, у которого был теперь встревоженный вид и даже какой-то растерянный вид, будто терзали самые недобрые предчувствия.

- Мне вот что хотелось бы со всей определенностью установить, сказал Карп. - Намерен ли Кальбфлейш усмирить этих сыновей Иова, способен ли он на это? У вас есть аппаратура фон Лессинджера - вот и скажите мне.

- Нет, - ответил Макри. - Он не способен на это.

Карп едва не разинул рот от удивления.

- Однако, - продолжал Макри, - Кальбфлейш намерен уйти в отставку. В следующем месяце.

Он не добавил при этом того, что так хотелось сразу же после этих слов услышать от него Карпу, - ответа на вопрос, который инстинктивно, как безусловный рефлекс, должен был возникнуть у Антона и Феликса Карпов, да и у всех сотрудников фирмы "Карп Верке", вопрос первостепенного значения.

"Будем ли мы сооружать следующего симулакрона?" - вот какой вопрос задал бы Карп, если бы настолько осмелел, что ему удалось бы переделать собственную робость. Однако Карп был большим трусом, и Макри это было известно. Прямота и честность были давным-давно в нем выхолощены - иначе он не был бы способен должным образом функционировать в деловых и промышленных кругах; духовная, моральная кастрация была в те дни непременной предпосылкой принадлежности к классу Гест, к правящей элите.

Я мог бы сказать ему правду, подумал Макри. Облегчить его мучения.

Только зачем? Ему не нравился Карп, который создал, а теперь обеспечивал эксплуатацию симулакрона, поддерживал его функционирование на том уровне, какой от него требовался, и притом - без малейшего намека на колебания или нерешительность. Любая неудача разоблачила бы эту "Гехаймнис", то есть, тайну перед простыми людьми - испами. Обладание одной или большим числом тайн и делало представителей правящей элиты, истэблишмента Соединенных Штатов Европы и Америки, гехаймнистрегерами, то есть носителями тайны, поднимая ее на недосягаемую высоту на бефельтрегерами - простыми исполнителями приказов и предписаний.

Но для Макри все это было чисто германским мистицизмом; он предпочитал мыслить более простыми и удобными в практической жизни понятиями. "Карп унд Зоннен Верке" была в состоянии создавать симулакроны и в качестве образца соорудила Кальбфлейша, причем сделала это очень хорошо, как неплохо поработала и в деле эксплуатации этого Дер Альте в течении всего периода его правления. Тем не менее, другая фирма соорудит следующего Дер Альте ничуть не хуже, а посредством разрыва всяких экономических связей с Карпом правительство оттеснит этот могучий картель от обладания теми экономическими привилегиями, которыми он сейчас столь широко пользуется… с немалыми убытками для правительства.

Следующей фирмой, которой будет поручено создание симулакрона правительство СШЕА, будет небольшая фирма, деятельность которой смогут без особых затруднений контролировать власти.

Название, которое возникло в уме у Макри, было следующим:

"Фрауэнциммер и компаньон". Крохотная низкорентабельная фирма, едва выживающая в сфере производства симулакронов, используемых при колонизации планет.

Он не сказал этого Карпу, но уже со дня на день намеревался начать деловые переговоры с Маурисом Фрауэнциммером, главою фирмы. Это станет немалым сюрпризом для Фрауэнциммера - ему пока что об этом ничего известно не было.

Глядя на Макри, Карп спросил задумчиво:

- А что, по-вашему, скажет на это Николь?

- Думаю, она будет довольна, - улыбнувшись, ответил Макри. - Ей фактически никогда не нравился этот старикан Руди.

- Мне казалось, что нравиться.

Карп был откровенно раздосадован.

- Первой Леди, - язвительно заметил Макри, - еще никогда не нравился ни один из Дер Альте. И почему, собственно, должен был понравиться этот?

Ведь… ей - двадцать три года, а Кальбфлейшу, согласно нашим же собственным бюллетеням - семьдесят восемь.

- Но какое она имеет к нему отношение? - проблеял Карп. - Да ровно никакого. Просто время от времени появляется с ним на приемах.

- Как я полагаю, Николь в принципе питает отвращение ко всему старому, поношенному, бесполезному, - произнес Макри, не щадя Антона Карпа; он увидел, как поморщился при его словах этот средних лет бизнесмен, - что является весьма точной, хотя и краткой характеристикой основной продукции вашей фирмы, - добавил он.

- Но ведь в спецификации…

- Вы могли бы сделать симулакрон, ну хоть чуть-чуть более… - Макри задумался, подыскивая нужное слово, -…обаятельным.

- Хватит, - вспыхнув, произнес Карп, только теперь сообразив, что Макри просто изводит его и лишний раз хочет подчеркнуть, что, сколь бы могущественной ни была фирма "Карп унд Зоннен Верке", все равно она была в услужении у правительства, которое просто ее нанимало, а сама она не в состоянии никоим образом повлиять на решения правительства и что даже Макри, простой помощник Государственного секретаря, может позволить себе безнаказанно издеваться над ней.

- Дай вам власть в руки еще раз, - задумчиво произнес с нарочитой медлительностью Макри, - то как вы бы изменили дела? Вернулись бы к тому, чтобы загонять к себе на работу жертвы концентрационных лагерей, как это делал Крупп в двадцатом столетии? По всей вероятности, вы могли бы получить доступ к аппаратуре фон Лессинджера и воспользоваться ею для этого… предоставив узникам концлагерей возможность умереть еще быстрее в качестве ваших рабочих по сравнению с там, как умирали они в Белзен-Белзене…

Карп повернулся и зашагал к выходу. Его всего трясло от негодования.

Макри ухмыльнулся и закурил сигару. Американского, а не германско-голландского производства.