"Надежда патриарха" - читать интересную книгу автора (Файнток Дэвид)

3

– Что это там за шум-гам? – Я остановился у выхода из вертолета.

– Демонстранты, сэр, – с неодобрением пояснила Карен Варне, заместитель начальника службы безопасности.

Конечно, участники шествия были мне плохо видны с посадочной площадки. Нашу резиденцию окружала довольно-таки высокая стена. Когда Фити был совсем маленьким, я за него ужасно боялся. Мне казалось, что к нам может залезть какой-нибудь прибабахнутый бунтарь и нанести моему сыну увечье. Хотя и тогда, и сейчас секьюрити бдительно несли свою службу.

– И кто теперь? – Я вытер лицо. Солнце палило нещадно. Лето было жарким как никогда.

– Борцы за независимость Европы собрались за домами, Патриоты Земли – к югу от ворот.

– Много их?

– Не могу точно сказать.

– Давай-ка на них посмотрим.

– Нет, господин Генеральный секретарь! – Не успел я сделать и двух шагов, как Карен схватила меня за руку.

Я легонько стукнул ее своей тростью:

– Отпусти!

– Мистер Сифорт, как, по-вашему, мы должны обеспечивать вашу безопасность?

– Пошли-пошли. Ну, разве убийцы станут торчать здесь в надежде, что я к ним выйду? – Я упрямо шагал к воротам.

– Ларри! Изикиел! Будьте наготове! Смотрите, чтобы кто-нибудь не метнул копье!

Весь кипя от злости, я позволил моим нянькам окружить меня на пути к ограде. Крики за оградой на некоторое время затихли.

– Открывайте ворота!

– Господин Генеральный секретарь…

– Делайте, что вам говорят. – Я собственноручно отомкнул запор и тут же оказался в толпе борцов за независимость Европы. На мой взгляд, их явилось сотен пять. Большинство были хорошо одеты. – В чем дело? Чего вы хотите?

– Свободы для…

– Эй, это же Сифорт!

– Не подходите к…

– Восстановите Совет Европы!

– Отойдите в сторону! – крикнула Карен тоном, не терпящим возражений. Я был уже за воротами. Охрана постепенно оттесняла демонстрантов в сторону.

– Тише! – пришлось мне повысить голос. – Как я могу что-то услышать в этом шуме? – Я поднял руку, чтобы заставить их умолкнуть. – Пусть скажет кто-то один. Вы можете немного помолчать? – Толпа понемногу угомонилась. – Марк, дай-ка мне мегафон.

Из толпы выдвинулся грузный мужчина.

– Я скажу. Мы здесь для того, чтобы…

– Я – Николас Сифорт. Как ваше имя?

– О, Фрэнке. Маури Фрэнке.

– Чего вы хотите? – Я протянул ему микрофон.

– Независимых Европейских Штатов.

– Всех стран?

– Я считаю – всех.

– В Великобритании, согласно недавним опросам общественного мнения, 70 % за простой союз. Во Франции…

– Эти студентишки-интервьюеры могли и приврать. Мы требуем плебисцита! Соотечественники!! Правительство десятилетия скрывает от нас правду. С 2170 года, когда объединились Австрия с Италией, одна администрация задругой…

– О, нет, не надо. – Я отобрал у него мегафон. – Я готов вас выслушать, но только если вы не будете брать приступом мой дом. И если не будете произносить здесь речи. Направьте петицию в мой офис в ООН.

– Мы пытались…

– Гарантирую, что лично вы получите ответ в течение трех дней.

– Мы уже вдосталь наслышались таких обещаний. Все это ложь.

– Клянусь вам. Клянусь именем Господа! – В толпе при этих словах послышались удивленные возгласы. Фрэнке продолжал неистовствовать, но его сторонники поутихли. – Подайте петицию, как только она будет у вас готова. – Я двинулся к Патриотам Земли. – Ну, а вы, ребята, что шумите?

Внизу, под нами, Делавер сменился на Нью-Джерси. Объединенные Нации. Через полчаса можно было бы приводниться на узкой полоске Ист-Ривер. Вашингтон расположен слишком близко к Нью-Йорку, чтобы использовать для перелетов суборбитальные корабли. И мы пользовались древней реактивной техникой, высокоскоростными поездами или вертолетами. Мой самолет был битком набит всякой всячиной, полагавшейся для класса люкс, но я ничем никогда не пользовался. Тем не менее с нами летали всевозможная прислуга, даже буфетчик, многочисленные секьюрити, мой пресс-секретарь, компьютерщики, флотские связисты… Я вздохнул.

Марк Тилниц взял из бара бутылку:

– Вина, сэр? – Из-за шума двигателей ему пришлось повысить голос.

– И прийти на Совет патриархов под градусом? Ты в своем уме?

– Да ничего страшного, господин Генеральный секретарь. Вы же тоже человек.

Нет, я еще не совсем выжил из ума, чтобы свалять такого дурака. На кораблях Флота спиртные напитки, как и наркотики, были строжайше запрещены.

– Так как насчет бургундского? – льстивым голосом продолжал Тилниц.

Возможно, почувствовал, что я не в духе. Он вообще хорошо улавливал мои настроения. Я ничего не сказал и лишь безучастно смотрел в иллюминатор на коричневатые пейзажи внизу.

В кабине сидели два пилота, штурман, оператор боевого радара. В буфете застыли в ожидании два стюарда в униформе, надеявшиеся, что я нажму кнопку вызова и им найдется дело. В салоне Джеренс Бранстэд болтал с несколькими доверенными журналистами. Ближе к хвосту расположились мой пресс-секретарь, камердинер и остальная свита.

– Да это просто смешно, – хлопнул я рукой по подлокотнику кресла. – Семьдесят человек эскорта – чтобы только я долетел до офиса.

– Мы уже пытались поднять этот вопрос, – послушно кивнул Тилниц.

– Поднимите еще раз!

Вместо прямого ответа он вскинул брови:

– Сэр, я думаю, Совет вовсе не склонен с вами ссориться.

– Не объясняй мне очевидного, Тилниц.

– Почему бы и нет?

Я свирепо на него посмотрел, и через мгновение у него задрожали губы.

– Почему ты вообще тут оказался?

– Потому что Джефф Торн на пенсии. – Адмирал Торн, прежний руководитель моей администрации, был моим любимчиком и одним из немногих, кто знал, как я нетерпим к подхалимажу. И поэтому он обращался со мной невзирая на различия в чинах. И в пору моего второго пребывания в должности Генсека я всецело полагался на его суждения и советы.

Возможно, Марк был прав. Мне и правда не повредило бы немного принять на грудь, чтобы поднять настроение. Когда-то в этом мне хорошо помогал Эдгар Толливер, но тот давно исчез из моей жизни, сначала сделавшись капитаном, а потом уйдя в отставку.

– Карен в большой обиде на вас, – сухо заметил Марк.

– С чего это? – спросил я, хотя прекрасно знал, в чем дело.

– Толпы людей могут быть опасными.

– Я же не тиран. Если люди желают меня убить, я не хочу этому воспрепятствовать. Иначе зачем я вообще занимаю свое кресло?

– Не следует так полагаться на судьбу.

Я промолчал, не вполне уверенный, точно ли выразился.

– Вы их точно напугали, – сбавил тон Тилниц. – Но в чем там было дело?

– Не знаю. Но меня это встревожило. И надо было заставить их немного пошевелить мозгами. Чтобы они увидели во мне человека, а не наряженную Генсеком куклу.

– О, это великий поступок! Сказать свое слово пяти сотням горлопанов – это почти победа над тридцатью миллиардами граждан…

– Довольно, Марк. – Я стукнул по клавишам мобильника. – Мистер Бранстэд, подойдите, пожалуйста.

– Вызывали? – Через мгновение Джеренс стоял рядом с нами в проходе.

– Справься в своем компе, сколько средств было выделено на религиозное образование за последние десять лет.

– Полагаю, что патриархи не поэтому…

– Делай, что сказано!

Джеренс и Тилниц обменялись многозначительными взглядами. Будь у меня револьвер – тут же пристрелил бы их обоих.

Я ковылял по мозаичной дорожке к своему офису. Новый анклав Объединенных Наций – все его звали новым, хотя он находился на этом месте уже лет пятьдесят, – вытянулся вдоль извилистого берега Ист-Ривер от 38-й до 47-й улицы. Здесь располагались офисы сенаторов и членов Ассамблеи, многочисленные комиссии ООН, трибуналы и другие организации, представители прошлых и нынешних колоний.

Многие из них обосновались в двух высотных зданиях, напоминавших архитектурой прежние ооновские дома, давно уже разрушенные. Между ними, окруженная тщательно ухоженными дорожками, располагалась массивная мраморная Ротонда, где помещался секретариат.

– Мы не опоздали? – спросил я, пытаясь унять одышку.

– У нас еще двадцать минут. – Джеренс посмотрел на свои часы.

– Хм-м.

Я прибавил шагу, игнорируя стреляющую боль в колене. Мои послушные сопровождающие тоже задвигались быстрее. Будь я помоложе, поскакал бы так, что толпа помощников за мной бы не поспевала. Что за абсурд: даже на закрытой территории меня сопровождали двадцать человек! Почему я не отменил все эти глупости еще в первый свой срок на посту Генсека?

Я посмотрел вверх, на административный центр Бона Уолтерса. Там, на крыше, постоянно дежурили снайперы.

Солнце скрылось за колышущейся, как в мираже, башней. Конечно, всемирное правительство с его разбухшим аппаратом не могло в нее вместиться, и в Ротонде находились офисы только глав финансового ведомства, образования, межпланетной торговли и подобных им служб.

В отличие от столиц прежних времен необходимости концентрировать все службы в одном месте не было. Поэтому многочисленные подразделения располагались на всех континентах и связывались меж собой посредством компьютерных сетей. В нью-йоркском анклаве ООН работали только шестьдесят тысяч сотрудников. Многие из них трудились в гигантских башнях посреди богатых кварталов Нью-Йорка.

Адмиралтейство, как и во все времена, находилось в Лондоне и было полунезависимым. Земельщики как-то попробовали прибрать его к рукам – только руки коротки у них для этого. Флот поднял на ноги всех политиков и устроил такую бучу, что больше ни одно правительство не предпринимало попыток подмять его под себя.

Мы приблизились ко входу в Ротонду. Внутри ждали патриархи.

Отношения между Объединенными Нациями и Церковью Воссоединения были не радужными. В период Эры Законов, что последовала за Мятежными веками, Америка и Япония постепенно утратили лидерство. Они лишились возможности управлять миром за счет своей финансовой мощи. ООН стала просто большим всемирным учреждением. И как раз в это время мировой баланс сил был навсегда изменен Последней войной, когда были опустошены Япония, Китай и большая часть Африки.

В то же время чудеса христианского объединения нашли отклик в консервативной Европе. Она сделалась наиболее влиятельным континентом на всей земле. Объединенные Нации теперь осуществляли управление именем Господа и его Церкви. Революции расценивались уже не как государственная измена, а как вероотступничество…

– Не спешите, сэр. Пусть немного подождут. Это вы – глава правительства.

– Надо же соблюдать этикет.

Все-таки они представители Господа Бога. Но по закону | я тоже таковым являюсь. Можно немного сбавить шаг.

Несмотря на общепризнанное положение в обществе, Церковь не имела каких-либо определенных обязанностей или прав, согласно Хартии ООН. Совет патриархов, куда входили члены всех ответвлений христианства, был важным достижением Объединения. Тем не менее управлял он церковью, но не Объединенными Нациями.

Какая судьба могла ждать Генсека, открыто отказавшегося подчиняться церкви? Выражение публичного недоверия, конечно. Но только однажды за всю историю патриархи решились выразить недоверие своему правительству. Да, впрочем, небезызвестный Ван Рурк ничего другого и не заслуживал.

Формальное отлучение от церкви тоже было возможно. В подобном случае человек терял бы право участвовать в обрядах какой-либо церкви, и все бы знали, что Господь отвернулся от него. Общение с ним считалось бы преступлением.

Джеренс небрежно махнул рукой журналистам на лужайке. Я, как обычно, игнорировал направленные на меня голографокамеры и вопросы репортеров. Скоро они и так узнают, зачем я сюда прибыл.

Стиснув зубы, я взбирался по бесчисленным мраморным ступеням к помпезному входу. Для телекамер это было еще то шоу: я чувствовал себя как на ступеньках тягучего эскалатора в подземном тоннеле аэропорта, когда медленно-медленно движешься к ожидающим тебя лифтам. Но Джеренс решительно осаживал любопытных, интересовавшихся моими физическими возможностями. Я шел, держа трость в руке, а он использовал любую возможность, чтобы развеять всякие сомнения относительно моих сил.

Внутри все было отделано мрамором и панелями из красного дерева. На стенах висели портреты давно почивших в бозе общественных деятелей. Никогда я не мог понять, как политик может мечтать о такой славе.

Моя свита послушно следовала за мной, а я ковылял по коридорам к своему кабинету, и мои шаги отдавались гулким эхом в коридорах.

– Пожестче с ними, – прошептал Джеренс Бранстэд и посторонился.

Андерсон, главный церемониймейстер, распахнул двери.

Я встал как вкопанный. Во главе большого овального стола, где я собирался усесться как хозяин, расположился Фрэнсис Сэйтор, первый епископ Протестантской епископальной церкви, нынешний старейшина Совета патриархов. Он сидел, сложив ручки у себя на животе.

Справа и слева от него, поближе к главе стола, пристроились все тринадцать разряженных патриархов. Я предполагал, что здесь будет и председатель их Совета. Но его не оказалось, а значит, Совет собрался не в полном составе.

Одетый с иголочки архиепископ Синода методистов кивнул головой. Справа от него восседал епископ Римской католической церкви, облаченный в пурпурно-белую мантию. Слева расположился первый президент Церкви Иисуса Христа и Новых святых в старомодном деловом костюме. Он глядел через полированный стол на своего давнего соперника, президента Реорганизованной церкви Новых святых.

Сэйтор, толстый и бледный, тряхнув своей угольно-черной бородкой, указал мне на стул.

Вместо того чтобы сесть на ближайшее свободное сиденье, я подошел к столу и занял место прямо напротив старейшины. Если они хотели конфронтации, то они ее получат.

– Брат Николас, – медоточивым голосом начал Сэйтор, – давайте помолимся.

Я покорно склонил голову. Конфликт конфликтом, а Господь Бог превыше всего.

После молебна Сэйтор сложил перед собой руки и любезно улыбнулся:

– Благодарим тебя, Николас, за то, что ты присоединился к нам.

Религия – дело серьезное. Когда имеешь дело с Богом, мелочей нет. Но старейшина всегда меня раздражал, и его сегодняшнее поведение не было исключением. Поэтому я сказал:

– Мне это и самому приятно, Фрэнсис.

Как и ожидалось, обращение по имени Сэйтору не понравилось, но он никак этого не показал, только чуть повел бровями:

– У Совета есть некоторые соображения, которыми мы хотели бы поделиться. – Изъяснялся он весьма витиевато.

– Непременно.

– Ваша администрация – и вы сами в первую очередь – выказываете совершенно неоправданную недоброжелательность по отношению к тем, кто мог бы в самом деле защитить одну из самых любимых Господом планет.

У меня челюсть отвисла:

– Вы хотите, чтобы я взял под защиту «зеленых»?

– Сарказм здесь неуместен, – наставительным тоном произнес Сэйтор. – Мы говорим о тех, кто мог бы защитить Землю от опустошения ее же собственными колониями.

Я нахмурился, все еще толком не понимая, куда он клонит.

Стефан Вендрос, патриарх Греческой православной церкви, вступил в разговор на своем ломаном английском:

– Мистер Сифорт, мы потрясены тем, что вы преследуете политические группы, единственной целью которых…

– Какие группы? Говорите яснее.

Сэйтор пожал плечами и обвел глазами своих коллег, словно стремясь подчеркнуть мое упрямство:

– Нет необходимости перечислять их по именам. Ваша политика…

– По отношению к кому? – Меня начинала охватывать ярость.

Старейшина принял грозно-обвиняющий вид:

– Среди прочих – Первый Альянс Землян. Комитет против колониальных расходов. Совет экономистов-реалистов.

Все упомянутые – консерваторы. Нет – реакционеры, которые требовали, чтобы финансирование колоний было полностью прекращено. Почему патриархи взялись их защищать?

– Минутку, подождите. – Я повел плечами, чтобы взять себя в руки. – Патриархи всегда поддерживали колониальную экспансию. По ходу того, как мы распространяем слово Господа нашего по Вселенной…

– Конечно, – вкрадчиво промолвил Сэйтор. – Но времена, когда наши соплеменники на других планетах благодарили нас за то, что мы для них делали, давно канули в прошлое.

– Благодарили? – Дерека хватил бы удар, если бы я повторил ему эту тираду. Несомненно, и другие колониальные правительства испытали бы такое же возмущение. – А вы осознаете, что мы разрушили их экономику, требуя платы за нашу помощь?

Эндрю де Стаут, глава Евангелической лютеранской церкви, пренебрежительно хмыкнул:

– Рыбы, которые на нас нападали, суть орудие сатаны. Было бы целесообразно, чтобы все христианские народы внесли свою лепту в ликвидацию последствий этой агрессии.

– И вы хотите, чтобы я принял крутые меры по отношению к колониям? – Рука моя сжала серебряный набалдашник трости.

Чем была вызвана такая перемена в их политике? Я редко встречался с Советом патриархов, и они, как правило, не вмешивались так грубо в наши дела. Чаще речь шла о религиозном образовании и разных отвратительных явлениях общественной жизни.

– Конечно, нет. – Старейшина выглядел шокированным. – Однако с учетом тех сумм, которые расходуются…

– Наши колонии обеспечивают нас продуктами питания, сырьем, производят…

– …на гигантские корабли вроде «Галактики», нам надлежит использовать ее соответствующим образом.

Я молчал, не в силах произнести ни слова от удивления. Никогда прежде патриархи не вмешивались в дела Флота.

– В первых полетах, – продолжал Сэйтор, – она просто обязана нести нашу добрую волю и утверждать идею, что потребности Земли должны быть непременно удовлетворены. Помимо всего прочего, мы живем на той самой планете, единственной в известной нам Вселенной, которая была местом временного пребывания Иисуса Христа. – Он наклонился вперед и проникновенно произнес:

– Чудо объединения церквей не должно быть разрушено. В колониях поднимают голову секты, не подчиняющиеся Совету патриархов, а без нашего вмешательства они могут найти пристанище и здесь. Борьба с ними требует средств. А мы не можем рисковать нашими доходами.

Я с трудом сдержался, чтобы не выдать все, что вертелось у меня на языке. Церковь непогрешима, хотя у меня и были кое-какие сомнения относительно личности ее нынешнего старейшины. Но что-то сказать требовалось.

– Я попрошу Адмиралтейство рассмотреть поднятые вами вопросы.

– Настоятельно?

– Я не могу приказывать Адмиралтейству. – Лоб у меня начал покрываться испариной.

– Пробный полет на Белладонну был бы хорошим началом.

Я сглотнул. Мы как раз вели переговоры с Белладонной о заключении нового торгового соглашения, собирались увеличить квоты для этой дальней колонии, где добывалась руда, и либерализовать торговлю с ней.

Дело тут было вовсе не в моем великодушии. Сохранить добрые отношения с колониями и пресечь их попытки учредить собственные правительства мы могли, только поддерживая их. А пример к тому дала Надежда: много лет назад я способствовал обретению ею независимости после подавления восстания плантаторов.

Мы не могли допустить новых переворотов – ни из экономических соображений, ни из чисто человеческих. Восстание против ООН было расценено как восстание против Господа Бога. Жертвами сделались миллионы человеческих душ. Понимание того, что я сам проклят, постоянно наполняло мое сердце тоской.

К счастью для Флота, я нашел выход:

– «Галактика» через два месяца отправляется на Константинию. Повезет новую волну колонистов и товары.

– Несколько месяцев задержки делу не повредят, – парировал Сэйтор.

– Откладывать полет на Константинию было бы неразумно, – спокойно возразил я.

– Послушайте, Сифорт. – Теперь тон старейшины был откровенно грубым. – Мы все согласны в одном. – Он обвел рукой своих коллег. – Вы понимаете, что это значит? Представители всех Его церквей действуют по Его воле, и все они придерживаются одного мнения. Мы не сомневаемся, что говорим от имени Господа нашего.

Это было уже предупреждение. Если я брошу вызов Церкви в деле, о котором она говорит от имени Бога, меня могут обвинить в ереси. Маловероятно, я полагаю, но в принципе возможно. Тем не менее я промолчал.

– Давайте откровенно, – продолжил Сэйтор. – Нам уже известно, что земельщики не имеют сомнений относительно того, как утверждать волю нашего Господа.

Да нет, Господь тут ни при чем. Оппозиционная партия видела во Флоте дубину, с помощью которой она могла бороться со своими врагами. Так было всегда. Во время восстания беспризорников правительство земельщиков использовало лазеры Флота для ударов по городским улицам. И теперь оппозиционеры стеной стояли против независимости колоний. Ежели приказать Флоту силой держать колонии в узде, земельщики это с радостью поддержат.

Я колебался, склоняясь все же к тому, чтобы подчиниться. Но перед моим взором возникли идиллические пейзажи Надежды, промелькнули мои знакомые на Дальней. Я не могу позволить этим жадным патриархам поставить с ног на голову всю колониальную политику ООН.

– Я не буду посылать корабли ВКС, чтобы они угрожали гражданам Объединенных Наций, не сделавшим никому ничего дурного.

Пальцы старейшины забарабанили по столу:

– Что ж, воля ваша…

– Брат Николас! – Римский епископ остановил Сэйтора жестом поднятой руки. – Давайте рассмотрим вопрос без лишней суеты. Молю вас, не надо отказываться от жизни в служении Господу из-за такого пустякового дела.

– Мы говорим о больших финансах, ваше святейшество. – Я сунул руку в карман в поисках монетки, но нащупал только кредитную карточку. Я зажал ее двумя пальцами. – Кесарю кесарево, богу богово. Пусть земные дела устраиваются сами собой без нашего вмешательства.

– Это ваша обязанность – вмешиваться. – Отец Николай покачал головой. – Послушайте, Фрэнсис, давайте подождем неделю. Дадим ему время для размышления.

По одутловатому лицу старейшины пробежала тень разочарования.

– Только из уважения к вам, так тому и быть. – Он посмотрел на меня.

Я отбросил в сторону все церемонии:

– Мне не нужна неделя. Пусть кто-нибудь другой пятнает репутацию Флота.

– Тем не менее мы подождем. А сейчас: каково будет дежурное заявление для прессы, когда выйдем отсюда? «Обменялись мнениями»? «Прошла открытая дискуссия»?

– Очень хорошо.

То, что они хотели сказать журналистам, не нуждалось в обсуждении. Вместе со всеми я непроизвольно двинулся к дверям.

Наконец я буду свободен! Столько лет искал возможности сбросить со своих плеч этот груз, эту приевшуюся службу – и теперь все было в моих руках. Но почему же я чувствую не облегчение, а напротив – горестное разочарование?

Потому что горячо любимый мною Флот будет использован на недостойное дело. Два столетия бесстрашные офицеры и матросы бороздили просторы Вселенной, не угрожая колониям, а оберегая их.

С другой стороны, Совет представляет Церковь Воссоединения, а она, в свою очередь, представляет Господа Бога. Кто я такой, чтобы противопоставлять себя Божеству? Я не верил, что патриархи всерьез вознамерились отлучить меня от церкви. Нет, такой угрозы от патриархов не исходило, при всей их велеречивости. Но что тогда имел в виду отец Николай, сказав: «Не надо отказываться от жизни в служении Господу из-за такого пустякового дела»? Отказываться от моей собственной жизни? От моего служения?

Я поджал губы. Если я не смогу согласовать свои дела с церковью, мне надо покинуть так долго занимаемый пост.

Выйдя из офиса, я коротко кивнул Бранстэду и Марку Тилницу. Служба безопасности, как обычно, окружила меня кольцом, и мы двинулись по коридорам к журналистам с голографокамерами, ждущим нас во дворе.

– Что-нибудь не в порядке, сэр? – шепотом спросил Джеренс.

– Позже поговорим. – Патриархи и их свита были рядом.

Моего плеча коснулась чья-то рука. Старейшина Лютеранской церкви тихо сказал:

– Епископу Сэйтору не ниспослан дар изъясняться учтиво, брат Николас, однако слова его требуют внимания. – И этот невысокий седоватый человек в традиционном черном одеянии вытер лицо накрахмаленным носовым платком.

Я прислонился к мраморной колонне, чтобы дать возможность всей процессии проследовать мимо меня.

– Я полон недоумения, ваше преподобие. Отчего это патриархи так забеспокоились по поводу колоний?

Я был готов примерно к такому ответу: земельщики, дескать, уже двенадцать лет не у власти, и потому нашептывают, плетут интриги. А католическая церковь всегда благоволила к Земельной партии.

– Дело тут не только в экономике, – сухо улыбнулся де Стаут. – В колониях слишком много сбившихся с пути истинного людей, и они организуют свои культы.

– А нельзя ли урегулировать эти вопросы в рамках церкви?

Его губы сжались.

– Только если крепко держать в руках колониальные дела. – Он понизил голос. – Объединение церквей – бесценный дар. Если колониальные церкви начнут выдвигать какие-то условия, мы не сможем им противодействовать, и наш союз окажется под угрозой. И мы не смеем пойти на такой риск. Мы должны держать их под жестким контролем, а Флот – это орудие, ниспосланное нам самим Господом. Будьте осторожны, брат Николас. – Его губы растянулись в улыбке, но глаза оставались серьезными. – Демонстративное неповиновение может оказаться для вас крайне опасным.

Предупреждение или угроза? В сущности, какая разница.

Мы подошли к дверям. Повинуясь этикету, я встал рядом со старейшиной Сэйтором, своим присутствием подтверждая те банальности, которые он начал произносить в микрофоны репортеров.

– Надеюсь, это не «Галактика», – сказал Чарли Витрек. Он вставил в голографовизор еще один чип, просмотрел его содержимое. Мы сидели в моих вашингтонских апартаментах и разбирались с захлестывающим нас потоком бумаг.

– Ты, наверное, единственный гардемарин в Военно-Космических Силах, которому не нравится этот корабль. Почему?

– Слишком громадный. Многовато гардемаринов. Мне бы там никогда не стать первым.

На любом корабле первый гардемарин имел особые привилегии, однако и нес ответственность перед другими. Но старшинство мог получить только тот, кто служил на Флоте дольше других.

Чарли правильно сетовал: на таком корабле, как «Галактика», прошли бы годы, прежде чем он сделался бы первым гардемарином.

– А сколько тебе лет? Восемнадцать?

– В сентябре будет девятнадцать.

Совсем мальчишка по гражданским меркам, но не для гардемарина. Витрек появился у меня лет в четырнадцать, еще будучи кадетом.

Он списал содержимое чипа, взял другой.

– Да и не так много у них будет кораблей, из которых можно было бы выбирать, – добавил он.

Я хмыкнул. Корабль ВКС «Веллингтон» только что улетел на Касанову, а «Бреберн» находился на пути к Веге. У нас имелось свыше семидесяти кораблей, но в Солнечной системе пребывали не больше двух. Это совсем не походило на времена войны с рыбами. Тогда наш Флот держался стайкой. А теперь суда все как один были отряжены на перевозку товаров в колонии и доставку их продукции на Землю.

– Мистер Сифорт? – На этот раз его голос звучал неуверенно, парнишка будто пробовал почву. – Я не хотел бы получить какие-то преимущества, но… – Он напрягся. – Я мог бы надеяться попасть на корабль? То есть отойти от административной работы?

Я мог бы поклясться, что у него перехватило дыхание. У меня пропало всякое желание его в чем-то упрекнуть.

– Конечно, Чарли, ты этого заслуживаешь.

Он глубоко вздохнул. Точно, ждал ответа не дыша.

Арлина смотрела на меня, положив руки на колени, лицо ее выражало неодобрение.

– Ради всего святого, – сказал я. – Мне надо идти: это премия Бона Уолтерса, а я – один из почетных гостей.

Намечалось вручение награды имени Хьюго Бона Уолтерса, легендарного капитана, который нашел обломки «Целестины», потом исполнял должность колониального губернатора и в завершение карьеры стал примерно сто лет назад Генеральным секретарем ООН. Премию эту вручали тому, кто, по всеобщему разумению, являл собой образец высочайшей нравственности. Отказаться от поездки на церемонию было невозможно. Торжество готовилось на орбитальной станции в отеле «Хилтон».

Я ощущал неясное беспокойство. Знал, что принятие нами нового налогового законодательства облегчило решение многих вопросов, и это сыграло важную роль в том, что меня выбрали очередным кандидатом ежегодной премии – хотя это и не была в привычном смысле слова услуга за услугу. Действительно нет, хотя Джеренс и обсуждал этот вопрос с членами комитета. В любом случае я хотел обсудить некоторые проблемы с флотским начальством, а выдвинутый патриархами ультиматум сделал такие консультации крайне необходимыми.

Впрочем, теперь, когда мое пребывание в должности Генсека могло вот-вот прийти к позорному концу, особой надобности в этих переговорах для меня не было. Что бы ни сказали в Адмиралтействе, я не стану изменять политику в угоду Сэйтору.

– Ники, ты работаешь на износ. И перегрузка в полете…

Я застонал:

– С каких это пор у меня возникают проблемы в полетах? – И то верно: я всю свою жизнь вполне успешно преодолевал тяготение разных планет.

– Ты становишься старше.

– Все будет в порядке. – Надо было как-то ее успокоить. – Я попрошу Бранстэда, чтобы он устроил мне короткий отдых, когда все это закончится.

Как я и надеялся, жена слегка улыбнулась. Но улыбка тут же погасла. Арлина сказала:

– Не смейся над моей обеспокоенностью.

– Я и не смеюсь, дорогая, но покуда я являюсь Генсеком, мне надо исполнять свои обязанности. – Я проверил, какой эффект произвели мои слова, но, кажется, они не возымели никакого действия. – Ну, держи хвост пистолетом! Полетели со мной!

– О… ну, пожалуй.

К счастью, мне удалось скрыть удивление.

– Отлично! У нас есть еще два часа. Собирайся. Если откровенно, такой полет действовал на меня куда тяжелее, чем путешествие по земле, и я не хотел, чтобы Арлина в это время видела своего благоверного. Сама она переносила перегрузки очень легко, словно была кадетом и собиралась только в первый полет на Фарсайд. С другой стороны, она всегда являлась фанатиком фитнесса. Учила Филипа приемам самообороны гораздо лучше, чем это мог бы сделать я, будучи довольно строгим тренером. И к тому же до сих пор имела прекрасную фигуру.

Обычно мы взлетали с шаттлпорта «Потомак». Он был примерно вдвое меньше, чем нью-йоркский имени Бона Уолтерса. Четвертый по размерам в Северной Америке. С него стартовали суборбитальные корабли, следовавшие в Европу или Азию, а также большие суда, доставлявшие грузы и персонал на орбиту.

К сожалению, мой Генсековский шаттл был на ремонте в Нью-Йорке, а когда я предложил Тилницу воспользоваться коммерческим рейсом, тот просто рассмеялся. Поэтому мы сели в вертолет, направлявшийся в «Потомак», где собирались воспользоваться реактивным кораблем и благодаря этому выгадать час в сравнении с тем, как если бы мы сначала полетели на вертолете в Нью-Йорк. Я внутренне содрогнулся: конечно, я предпочел бы полететь на реактивном вертолете прямо в шаттлпорт Бона Уолтерса, но это не совсем подходило для тех, кто сопровождал меня в этом путешествии.

Мы пролетели над старым Белым Домом, где американский президент все еще возглавлял местное правительство. В Вашингтоне по-прежнему правила бал разросшаяся бюрократия, город был застроен громадными белокаменными зданиями в старом стиле, которые соседствовали с остекленными монстрами-небоскребами. Останки Пентагона смотрелись, точно шрамы на теле человека.

В шаттлпорту «Потомак» мы с Арлиной в сопровождении нашей свиты по красному ковру прошли к поджидавшему нас кораблю. Я был предельно взволнован.

Словно чувствуя мое состояние, свита оставила нас в покое, едва двери корабля были закрыты. Карлотти, мой пресс-секретарь, расположился в хвостовой части. Марк Тилниц устроился вместе с экипажем в кабине. Арлина села в кресле у прохода и смотрела голографовизор. Только Джеренс Бранстэд, со своей обычной непринужденностью, опустился на сиденье рядом со мной, держа в руках свой голографовизор.

– Вы хотели узнать, как нас рассадят на церемонии, сэр? – Одобрение размещения участников банкета было одним из условий, которого мы добились на переговорах.

– О да. Есть схема? – Я уставился в план торжества. Участие в нем могло стать одним из моих последних появлений на публике, и мне хотелось получить удовольствие. – Кана пусть сажают не сюда. Мы никогда не были друзьями. – Хотя, если бывшего Генсека усадить не в центре, а где-нибудь в другом месте, это вызовет его раздражение. Самого меня эти нюансы никогда не волновали. – А где Метзнер? Нет, его надо посадить впереди. Он поддержал наши действия по финансированию Военно-Воздушных Сил ООН.

Двигатели заревели громче. Почти незаметно мы тронулись в путь.

– А теперь проверь, чтобы Боланд сидел рядом со мной. Он будет счастлив, а Родштейн пусть позлится.

Руководитель моей службы посмотрел на меня с подозрением:

– Вы уверены, сэр?

– Если земельщикам это не нравится, пусть устраиваются в вестибюле, – весело ответил я. Через мгновение Бранстэд тоже улыбнулся.

Наконец мы начали взлет.

– А теперь насчет флотских…

Неожиданный удар чуть не выбросил меня из сиденья. Почти тут же корабль начал тормозить, его стало кидать из стороны в сторону. Я вцепился в подлокотники.

Марк Тилниц выскочил из кабины. Он пробежал мимо Джеренса, отстегнул мои ремни безопасности и бросил меня на пол.

Потом он пробежал по салону, освободил Арлину. Пересадил ее на несколько рядов вперед. Затем подполз ко мне, стараясь оставаться ниже линии иллюминаторов.

Весь дрожа, корабль замедлял ход.

– Господи, что происходит? – прорычал я.

Не обращая никакого внимания на мои слова, Тилниц крикнул в переносной микрофон:

– Наземные службы! У нас завязался бой! Стреляют с запада. Закройте шаттлпорт! – Он бросился к кабине. – Пилот, держитесь дальше от зданий! Выруливайте в конец взлетно-посадочной полосы!

Двери кормового отсека распахнулись. Из него вышли два здоровяка-охранника. Один наклонился надо мной, защищая своим телом.

– Не подходи к иллюминаторам, Бранстэд! Ложись! – Марк с пистолетом в руках осторожно глянул в окошко. – Никого не видно. Никто не ранен? – Он осмотрелся. – Они прострелили шасси.

Я отодвинул охранника и проковылял к сиденью в дальнем углу корабля.

– Откуда ты узнал? – Меня все еще колотило от выброса адреналина.

– Видел искры на бетонке. Сначала они промахнулись. Держитесь ниже, сэр. – Дернул он меня за руку. Потом снова постучал по клавишам мобильника. – Бронированный автомобиль – на северный конец полосы. Вызовите армейские части, вертолет, обеспечьте поддержку с воздуха.

Я высвободился из его цепкого захвата.

– Я здесь в такой же безопасности, как и в любом другом месте. Арлина?

– Со мной все в порядке. – Ее лицо было хмурым. – Марк, поймай их.

– Наши ребята знают свое дело. – Он прорычал что-то в мобильник. – Господин Генеральный секретарь, мы доставим вас домой, в вашу резиденцию.

Я хлопнул по подлокотнику кресла.

– Черта с два! – И тут же устыдился за свой язык. – Я не позволю какому-то лунатику с винтовкой держать меня узником в собственном доме.

– Ники…

– Нет, Арлина, я лечу на орбитальную станцию. Оставайся дома, если боишься.

Я тут же пожалел о сказанном, но было поздно. Вместо ответа Арлина сжала губы и промолчала. Стало ясно, что она потихоньку наливается гневом. Я постарался говорить убедительнее:

– Марк, я принимаю эту защиту, пока ты будешь все улаживать. Даю час. Два, не больше. А потом мы летим в Нью-Йорк.

– Это мне решать. Была стрельба.

– Ты слышал, что я сказал?

– А вы слышали меня? Или я ухожу в отставку. – Мы обменялись взглядами.

– Хватит, вы, оба, – прорычал Джеренс. У меня перехватило дыхание. Мой руководитель администрации никогда так со мной не разговаривал. – Марк, он твой начальник, нравится тебе это или нет. Господин Генеральный секретарь, перестаньте двигаться туда-сюда. Марк знает, что делает.

– А я никогда и не говорил, что не знает. – Почему мой голос стал таким ворчливым?

Вдали завыли сирены. К нам приблизились машины с мигалками, и вскоре мы оказались в их кольце.

Марк вглядывался вдаль, а сам слушал через наушники, что ему говорят.

– Снаружи все проверено. Выходите из корабля, господин Генеральный секретарь.

– Отлично. Арлина? – Я протянул жене руку, но она уже шла позади меня.

Тилниц шел впереди, с пистолетом наизготовку. В окружении охранников я проследовал вниз по ступенькам и через несколько секунд оказался в дымчатом бронированном автомобиле.

– Вперед! – прорычал Марк.

– Только с Арлиной.

– Она поедет в следующей машине. Давай вперед! – Мы рванули с места, быстро набирая скорость.

– Куда мы направляемся?

– В ангар.

– Зачем туда?

– Согласно инструкции, – терпеливо объяснил Тилниц.

Через час я мерил шагами холодный бетон ангара:

– Я хочу осмотреть тело нападавшего.

– Пока не будет обследован каждый дюйм, шаттлпорт нельзя считать безопасным.

Настроение у меня было паршивенькое. Арлина смотрела на меня как на пустое место, несмотря на мои извинения. Я понимал, что все слова тут были бессмысленными. На «Веллингтоне» во время атаки рыб супруга держалась мужественно и не выказала никакого страха. И теперь поставить под сомнение ее смелость…

Джеренс Бранстэд стоял у автомобиля, скрестив руки на груди и всем своим видом демонстрируя несогласие с моим решением немедленно лететь на орбитальную станцию.

Я глубоко вздохнул. Потом сделал еще одну попытку. Придется мне поучиться терпению.

Джеренс громко вздохнул, уже в третий раз. «Нет, Господи, я этого не допущу. Меня уже почти лишили доверия церкви патриархи, и теперь я сделаю то, чего хочу».

– Марк, посмотри на меня. – Я взял его руку и положил себе на грудь. – Кто я, по-твоему?

– Генеральный секретарь, – озадаченно ответил он.

– Но не Иисус Христос, ты согласен?

Он кивнул.

– Я обычный человек, – продолжал я. – Поэтому меня могут убить, несмотря на все ваши старания. Все годы моей службы на Флоте мне угрожали разные опасности. В меня стреляли и на «Гибернии», и на Надежде. Ранили на «Дерзком». Рыбы заливали мои корабли кислотой. Я едва не погиб при восстании. – Я умолчал о моем клятвоотступничестве. Вовремя прикусил язык. И мысленно вознес короткую молитву раскаяния.

– Эти времена давно миновали, – сказал он.

– Нет, если Господу Богу так угодно! – Я поднял трость, словно боевой лазер. – Я не собираюсь здесь мариноваться и сидеть сложа руки. Слышишь? Покажи мне это черто… благословенное тело.

Марк поднял руки, как бы сдаваясь.

– Хорошо, хорошо. – И мы снова забрались в броневик.

Территория шаттлпорта была оцеплена. Я наклонился над окровавленным телом, в руках этого человека все еще была зажата старая винтовка. Бледный светловолосый парень, лет тридцати. В выцветшем спортивном костюме, с рваной раной в груди. Рассыпавшиеся волосы, землистого цвета щеки. Мне с ним никогда встречаться не приходилось. Впрочем, ничего другого я и не ожидал.

Вокруг суетились полицейские и сотрудники службы безопасности ООН – записывали что-то, опрашивали свидетелей. Слава богу, Карлотти умел держать представителей масс-медиа на дистанции. Только за это я его и терпел.

Я глянул вниз, на пустые глаза нападавшего.

– Он был один?

– Если не считать водителя.

– Идентификационный номер?

– Мы взяли отпечатки пальцев и пробу ДНК. Анализ не займет много времени. Хотя он явно из Лиги экологического действия. – Марк поймал мой удивленный взгляд и пояснил:

– У него в кармане был их манифест.

– Еще один?

– Похожий на первый. – Он скривил губы. – Нам следовало быть к этому готовыми. В Девоне они предупредили, что устроят что-то еще.

– Где эта бумага?

– У следователя. Я сделаю для вас копию.

Я потрогал пальцем ткань спортивного костюма:

– Зачем ты это сделал, приятель?

– Вряд ли он ожидал, что погибнет. – Марк махнул рукой в сторону выхода:

– Он почти успел скрыться. Его ждала машина.

– Есть ее описание?

– Да, мы его получили. Но, к нашему стыду, водитель успел сбежать. Я бы хотел, чтобы вы отсюда ушли. Все ведь увидели?

– Да.

Все это меня сильно расстроило. Как могло получиться, что эти невинные дети, эти экологисты, становятся убийцами и обстреливают мой корабль? Мятежные века давно миновали, слава богу: Народы больше не изнывали под гнетом тирании. Повсюду на земле люди так или иначе объединялись, а войны и прочие ужасы давно сделались достоянием истории. Да, было восстание беспризорников – но они пошли на такое, когда их приперло к стенке, когда самое их существование оказалось под угрозой.

Акт терроризма всегда наказывался смертью, увенчался Он успехом или нет. Это не подлежало сомнению. Но когда в последний раз применялась такая мера? Серьезные разногласия в обществе стали столь редкими в наши дни… А после усовершенствования лазеров в Лунаполисе – что толку в восстаниях? Восточное побережье Америки, правительственные службы и наши главные индустриальные центры были так надежно защищены, что никакая сила на земле не могла им всерьез угрожать.

Я вздохнул. Что нас ждет впереди? Ладно, вряд ли решение этой проблемы затянется надолго.

– Доставьте нас на церемонию Бон Уолтерса. Марк повел меня к вертолету.

Орбитальная станция была самой большой из когда-либо построенных рядом с нашей планетой. Она находилась на геостационарной орбите, над восточной окраиной Соединенных Штатов. С нее стартовали межпланетные корабли до Лунаполиса, Деймоса и других ближайших поселений, а также, что более важно, отправлялись тяжелые межзвездные космолеты Флота к более дальним колониям. В огромных ее хранилищах ждали своей очереди для отправки к другим планетным системам всевозможные грузы, а также зерно и руда из далеких колоний для переброски на Землю или другие соседние порты. На орбитальной станции имелось множество отелей и ресторанов, обслуживающих толпы пассажиров, что направлялись на одну из семидесяти семи планет и спутников, на которых человеческая раса основала свои поселения.

Одиннадцать из них были колонизированы во время моего пребывания на вершине власти.

Я тайком потирал грудь, причем не столько из-за быстрого подъема. В течение десятилетий, с тех пор как мои легкие заменили… Да ладно…

– Добро пожаловать, сэр, – приветствовал меня Джеффри Рэнд, одетый в гражданское администратор орбитальной станции. – Слава богу, вы в безопасности.

Я нахмурился. Конечно, о происшествии в шаттлпорту уже раструбили на весь мир.

– Вы знакомы с миссис Сифорт? Арлина…

Она вежливо кивнула, все еще с насупленным видом. Рэнд показал на электромобиль:

– Сюда, пожалуйста, сэр.

Когда я проходил мимо выстроившихся в шеренгу официальных лиц, адмирал флота Маккей четко, как положено по уставу, отдал честь.

Марк Тилниц, шествуя рядом со мной, всматривался в лица, перебегая взглядом на руки. С учетом недавних событий его трудно было за то винить.

Я кивнул Бранстэду:

– Что там у нас дальше?

– Я предусмотрел для вас пару часов отдыха в «Хилтоне», но это было еще до… задержки. Поэтому я отменил встречу с офицерами Флота, чтобы у вас было время отдохнуть до банкета.

– Чушь. – Я глубоко вздохнул, чтобы унять дрожь. – Обойдусь сегодня без дневного сна.

– Он тебе необходим, Ник. – Голос благоверной был едким, точно соляная кислота.

– Все решено. – Я крепко сжал губы, не желая ссориться с женой в присутствии посторонних.

Электромобиль катил по ярко освещенным коридорам, сплошь в аварийных люках, которые закрывались при первых признаках декомпрессии. Из соображений безопасности мы высадились на пятом уровне, неподалеку от базы Флота, вдали от гражданских учреждений и магазинов.

Будучи капитаном, я много раз проходил такими коридорами, ни о чем не задумываясь. Теперь мои пальцы нервно сжимали трость. В случае нужды я бы мог пройти по ним еще раз. Мои охранники слишком рьяно меня опекают, и, подозреваю, я от этого изрядно размяк. Я уже наполовину решился остановить электромобиль и пойти пешком. В самом деле…

Я поднял трость:

– Притормози-ка.

Вздрогнув, водитель сбавил ход. Я вылез из электромобиля. Марк спешно последовал за мной.

Все уставились на меня. Не мог же я от всех требовать, чтобы они присоединились ко мне. Доставил бы при этом неудобства для Рэнда, адмирала, моих помощников…

Мне надо было найти какую-то причину остановки.

– Что это такое? – Я указал на аварийный люк.

– Для регулировки движения, господин Генеральный секретарь. – Если Рэнд и был удивлен моей выходкой, то никак этого не показал.

– Давайте посмотрим. – Я открыл люк, повернув специальное колесико снаружи.

За ним оказалась небольшая комнатка. Я проскользнул мимо испуганных охранников. На полках и столах размещалась всевозможная аппаратура, возле которой сидели техники.

– Почему они не в униформе?

– Это гражданские, сэр.

– О, конечно. – Я почувствовал себя идиотом. Бывал бы почаще на орбитальной станции – знал бы ее лучше. Флот занимался своими делами в одном крыле, а остальное пространство станции находилось под контролем администрации. – Очень хорошо. – Я как ни в чем не бывало погрузился обратно в электромобиль. – Поехали.

Через несколько мгновений мы приблизились к пропускному пункту в конце флотского крыла. Я обменялся рукопожатием с администратором станции и с вызовом посмотрел на Тилница.

– Марк, я на территории Флота. Отдохни немного. Отвези Арлину в отель. Или, может?.. – Я махнул рукой в сторону аварийного люка.

Арлина помотала головой:

– В отель.

– Господин Генеральный секретарь…

– Джеренс, скажи Марку, что там, где Флот, я в безопасности. Адмирал, пойдемте. – И я оставил Тилница протестовать дальше.

Зал заседаний мог бы вместить весь Совет Адмиралтейства, все пятнадцать человек. Но нас было только пятеро, включая капитана. Адмирал Маккей, в серой пятнистой униформе, сел напротив меня. Рядом с ним расположился адмирал Хой. У него было узкое лицо, хранившее мрачное выражение. Йохансон из правительственной службы внешних сношений тоже здесь присутствовал, и еще один офицер, которого я не знал, неотрывно сверлил меня своими голубыми глазами.

– Господин Генеральный секретарь, позвольте представить вам капитана Стангера.

– О, конечно. – Я видел его голографический портрет, распространяемый по сетям. – Как вы находите «Галактику», мистер Стангер?

– Она великолепна, сэр. – Его взгляд потеплел, и капитан слегка улыбнулся.

Я хмыкнул про себя. Еще бы, при такой-то стоимости! Но долг вежливости требовал добавить кое-что еще:

– А как с погрузкой?

Трюмы «Галактики» были громадными. Некоторые из них приходилось заполнять при помощи шаттлов.

– Все идет хорошо. Два месяца, как и предусмотрено графиком. – Он увидел мою гримасу и быстро добавил:

– Все в порядке, сэр, правда. Мы используем это время для того, чтобы лучше подготовить команду.

Это-то я мог понять. Обучить экипаж – всегда задача непростая, и уж вдвойне сложнее, если собран он с миру по нитке, с других кораблей, где были другие порядки и другая техника.

Адмирал Маккей прокашлялся, включил свой голографовизор:

– Что ж, тогда…

– А вы не хотите пройти по кораблю, господин Генеральный секретарь? Тем самым вы бы оказали нам большую честь. – И Стангер застыл в ожидании.

– Мне очень жаль, что не могу сейчас этого сделать. Должен быть на банкете по поводу премии Бона Уолтерса… – С другой стороны, в моем графике на завтра не предусматривалось ничего существенного, и вполне можно было посмотреть на этого космического гиппопотама, ставшего яблоком раздора. Кроме того, после следующей встречи с патриархами мне, наверное, не представится такой возможности.

Я отослал свой шаттл обратно на Землю. Тилницу и Бранстэду это не понравилось.

– Очень хорошо, утром. Я туда загляну. – Я заметил, что глаза у Маккея стали ледяными. – Прошу прощения, адмирал, давайте перейдем к делу.

Мы быстренько обсудили полдюжины обычных вопросов: внебюджетные ассигнования, новые назначения, диспозицию кораблей Флота… Потом возникла неловкая пауза.

– Ну? – Я переводил взгляд с одного на другого. – Для чего мы на самом деле собрались?

– Господин Генеральный секретарь, – осторожно начал адмирал Хой. – Мы хотели бы, чтобы вы были в курсе тех мнений, которые разделяет большинство офицеров.

Патриархи уже порядком поднадоели мне своим хождением вокруг да около, и я не хотел больше этого терпеть:

– Говорите прямо.

– Мы все любим Флот, об этом и говорить нечего. И мы прекрасно знаем, как к нам относится ваша администрация.

Я заволновался. Почему ему так трудно поделиться своими мыслями? Возможно, капитан Стангер почувствовал мое нетерпение. Он выразительно кашлянул, и Хой с облегчением ему кивнул.

Стангер шагнул вперед, его глаза были серьезными:

– И так не хватает средств, чтобы восстановить Нью-Йорк, спасти затопляемые Нидерланды и обеспечить Флот всем необходимым для поддержания единства человечества, во избежание отделения колоний… Короче говоря, Флот не хочет, чтобы средства тратились на пустые экологические затеи. Вот, я все сказал.

– А конкретно вы – какое имеете к этому отношение?

– Строго говоря, никакого. – Он на мгновение опустил глаза. – Может, вы бы предпочли, чтобы мы об этом не говорили?

«Да», – подумал я.

– Нет, конечно, нет. Я всего лишь хотел сказать… – Я запнулся. – Продолжайте.

Стангер криво улыбнулся:

– Все, находящиеся здесь, будут до последнего дыхания верны присяге, как и офицеры, с которыми мы говорили.

– Естественно.

Почему по спине у меня пробежал холодок?

– Тем не менее многие офицеры испытывают недовольство. Думаю, вы подтвердите это, адмирал Хой, не так ли? Так вот. Администрация Сифорта не выступила против Закона об уменьшении парникового эффекта…

– Сокращение промышленных выбросов уменьшит всемирное потепление, хотя бы на градус. Это только пять процентов.

– Три года назад был максимум – всего в четыре процента. Но любое ограничение тормозит работу нашей промышленности и наносит удар по авторитету правительства. А с какой целью? Откровенно говоря, Голландию все равно не спасти. Напрасные хлопоты.

Я покачал головой:

– Дело не только в Нидерландах. Та же ситуация во Флориде, Луизиане, Японии.

– Построить обычные дамбы намного дешевле, чем все эти глобальные фантазии экологистов, господин Генеральный секретарь. Согласитесь, сэр. – Стангер дождался, пока я согласно кивнул, и продолжил:

– Укрепление Флота жизненно необходимо. Вы не можете с этим не согласиться. В колониях тревожно, и если торговля хотя бы с одной из них остановится – наша экономика может войти в штопор. Сейчас, как никогда, требуется наше присутствие повсюду, и для этого нужно больше кораблей. И препятствует этому не только законодательство, затрудняющее работу фабрик и заводов. На самом деле никакие мероприятия по защите от озоновых дыр не проводятся и…

– Но мы будем стараться что-то сделать.

Почему я почувствовал, что защищаю линию «зеленых»? По сути, Стангер оказывался прав. Мы мало что могли противопоставить той линии, которой придерживался относительно нас Господь Всемогущий. Но я не должен был говорить это Стангеру: он бросал вызов политике моей администрации.

– Мы находимся под все нарастающим давлением «зеленых», – продолжал я. – Дело не только в Уинстеде и его Совете, сейчас выдвинулась Лига экологического действия. Отменить все экологические программы было бы так же плохо, как присоединиться к терроризму «зеленых». Неужели вы не видите, что мы должны стоять на своем?

– Я вижу, что бюджет Флота не в порядке. Не надо сокращать его еще и в пользу этих экологи…

– В этом году Флот потратил больше, чем в предыдущем.

– Да, мы получили прибавку, но почти вся она пошла на «Галактику» и «Олимпиаду».

Я хлопнул рукой по столу:

– Вы сами хотели, чтоб построили эти корабли!

– Конечно, они нам нужны. – Стангер говорил искренне. – Они могут перевезти тысячи солдат, если до этого дойдет. Ни одна колония не станет…

– Мы не будем использовать их для нападения на другие миры! – Я с трудом сдерживался. Мы слишком далеко зашли. – Я не буду отменять Закон о парниковом эффекте. Это нецелесообразно.

Мы с Бранстэдом решили дать «зеленым» небольшой тайм-аут, чтобы они подуспокоились.

– Вы по-прежнему останетесь марионеткой в руках Совета по защите окружающей среды?

– Не сказал бы так. – Я помолчал. – И как много офицеров солидарны с высказанной вами точкой зрения?

– Большинство из тех, с кем я говорил. – Он повернулся к Маккею:

– Сэр, а какова позиция Адмиралтейства?

Казалось, что адмиралу не по себе.

– В целом у нас лишь небольшие разногласия. Господин Генеральный секретарь… – Он с вызовом посмотрел на меня. – Всю свою жизнь вы оказывали поддержку Флоту. Неужели вы не видите, что настал момент, когда колебаниям не место?

Я медленно поднялся на ноги.

– А разве меня можно в этом обвинить? Йохансон из Правительственной службы впервые подал голос:

– Ни в коей мере, сэр. Но мы обеспокоены тем постоянным давлением, которое оказывают на вас эти экологисты. Они не имеют никакого понятия, что бюджет не резиновый.

– А что, если… – осторожно спросил я, – если я уступлю их просьбам?

– Но почему, сэр? – Простодушные глаза Стангера встретились с моими. – Всего лишь исполняйте свои обязанности, как всегда. А иначе мы будем очень разочарованы.

– Что ж, ладно. Смотрите только, чтобы дальше этого не зашло. – Кожа у меня сделалась липкой от пота. – Я тщательно обдумаю то, что вы сказали. На совещании в Адмиралтействе в следующем месяце, когда речь пойдет о бюджете…

Но в следующем месяце я вряд ли буду с кем-то совещаться в Адмиралтействе. В лучшем случае меня отправят в отставку. Или обвинят в ереси, если патриархи все же сделают то, что задумали.

– Я хорошенько над этим подумаю, – закончил я уверенным тоном. – Положитесь на меня. Я очень хочу, чтобы наш Флот был сильным и боеспособным.

На этой ноте мы и попрощались.

Такая конфронтация чрезвычайно меня встревожила. Вне зависимости от того, рассматривать высказанные замечания как угрозы или просто как предупреждение, стало абсолютно ясно, что я слишком долго не интересовался службой офицеров Флота. Впрочем, это будет проблема моего преемника, а не моя. Если только я не выберу дружбу с консерваторами, не устрою демонстрацию нашей мощи перед колониями и как следствие не завоюю расположение патриархов.

– О, господин Генеральный секретарь. – Адмирал Хой выглядел взволнованным. – Не могли бы вы заглянуть в мой кабинет? Я хочу вам кое-что показать.

– Отлично. – В коридоре меня ждал Джеренс Бранстэд с начальником моей охраны. Я нахмурился:

– Вроде бы вам было велено отдыхать.

Тилниц только махнул рукой:

– Моя работа состоит в том, чтобы не спускать с вас глаз.

Рядом с нами был Хой, поэтому я не стал спорить. Мы пошли с ним к люку, ведущему в его апартаменты.

– Сюда, сэр.

– Знаю, – холодно отозвался я.

Когда-то, десятилетия назад, я поднялся сюда наверх, в эту самую каюту, чтобы потребовать от адмирала Джеффа Торна отменить приказ о расстреле каждого десятого переселенца. И это место напомнило мне о трагедиях, о которых я давно забыл, а также о днях, когда мы с Фити еще были друзьями.

Хой застыл возле проема. Я вошел внутрь, ориентируясь по блеску огромного голографического экрана, занимающего целую стену напротив.

– Ничего не измени… Господи! Вскочивший на ноги офицер виновато улыбался:

– Мы хотели сделать вам сюрприз, сэр. С вами все в порядке?

Я прислонился к стене.

– Да. Я… Алекс, как ты… это так замечательно, что… я не знаю… – Я нервно сглотнул. – Иди ко мне!

Офицер протянул руки ко мне, и я собрался было пожать их, но отстранил его вместо того, чтобы обнять.

– О боже! Боже мой! – Я был не в силах сказать что-либо еще.

Алекс Тамаров был бравым гардемарином на «Гибернии», когда я впервые перешагнул порог ее кают-компании – полным надежд мальчишкой, сломанная жизнь которого была еще впереди. Позже я сделал его лейтенантом, летал с ним снова спустя несколько лет, прошел вместе с ним через огонь, воду и муки амнезии.

Я вытер глаза.

– Как ты… где ты был…

– «Мельбурн» пришвартовался два дня назад, сэр.

– Сколько же лет прошло?

– Двенадцать.

Несколько полетов у него – и выборы, политика у меня.

Я закрыл глаза. Как это могло произойти? Как так получается в жизни? «Посмотри-ка на него, – подумалось мне. – Все еще стройный, лицо словно выточено из камня, волнистые волосы, едва тронутые сединой. Капитан». О звании Алекса сообщали звездочки на его плечах, но я и так это знал. Время от времени, просматривая списки капитанов, я вспоминал некоторые имена.

– Шесть с половиной лет, – продолжал он, – меня не было в Солнечной системе. А здесь занимался организацией нового полета. Джош Феннер планирует отправить «Мельбурн» на Титан. Мойра немного расстроилась, что я оставляю ее с ребятишками, особенно переживает за Майкла. Мистер Сифорт не желает их повидать? – Моя улыбка погасла при мысли об изменениях, которые мне придется вносить в свои планы. – Они в отеле. Она будет рада видеть вас. И мы немного посидим… О!

– В чем дело, сэр?

– Дерек в городе! – Его лицо вспыхнуло от восторга. «Три мушкетера снова вместе!» Когда мы были почти мальчишками, то сообща сносили терпеливо все мучения в Сентралтауне.

Я хихикнул. Каким-то образом благодаря его присутствию у меня полегчало на сердце. Алекс был добродушным парнем – не прошибешь за просто так. Если бы он был рядом со мной все эти бесцветные годы!

Кто-то кашлянул рядом. Словно очнувшись, я осознал, что мы не одни.

– О, Марк, вы никогда не встречались… Адмирал Хой, вы не представите их друг другу? – Я упал в кресло и обхватил голову руками.

Когда-то на планете Надежда мы с Алексом спали в одной палатке вдали от освоенной плантаторами зоны…

– Сэр?

Я был таким молодым, боевым, старался исполнять свои обязанности…

– Сэр, с вами все в порядке? – снова послышалось рядом.

– Конечно, Джеренс. – Я взялся за протянутую им руку. – Выдели время для Алекса. Придумай что-нибудь, вне зависимости от того, что у меня намечено. И пусть он сидит впереди на сегодняшнем банкете.

– Будет сделано.

Двумя уровнями ниже коридоры орбитальной станции были шире, обшивка более изящной, вполне подходящей для пребывания там пассажиров. Наш электромобиль сбавил ход у отделанного золотом входа в «Хилтон».

Я сердечно помахал зевакам, будучи в хорошем настроении оттого, что рядом со мной оказался Алекс. Мы проложили себе дорогу через толпу людей. На церемонии были приняты все возможные меры предосторожности, не проверяли только тех, кто уже прошел через это по пути на станцию.

Через полчаса – на виду у сотен людей, которые заплатили астрономические суммы за привилегию здесь присутствовать, и на глазах еще миллионов телезрителей – я ковырялся вилкой в зеленом горошке и жареном цыпленке.

Я думал об Арлине, мне хотелось посоветоваться с нею по поводу разговора со Стангером, но она сидела в переднем ряду, отказавшись выйти на авансцену. Надо будет мне как-то больше не глупить.

Сенатор Роб Боланд склонился ко мне поближе:

– Надеюсь, я не помешаю вам нынешним вечером?

– Не помешаете, если будете говорить правду.

Не будь он так озабочен выборами на новый срок, я бы во многом с ним согласился. Но Робби Боланд удачно занимал сенаторское кресло своего отца и заслуживал переизбрания.

Мы давно забыли и наши разногласия по поводу беспризорников, и моральное поражение Боланда. Политика научила меня быть практичным. Его помощь была важным инструментом в проведении через Сенат многих законов, которые моя партия считала важными.

В другом конце стола, отведенном для почетных гостей, бывший Генсек Кан мрачно жевал.

Робби перегнулся над моей тарелкой, чтобы пожать Алексу руку:

– Мистер Тамаров, не могу поверить, что мы встретились.

– Рад встрече, сенатор.

– Вы служили на его первом корабле? Как я вам завидую.

– Почему же? – Алекс бросил на меня извиняющийся взгляд, но я не очень вникал в их разговор обо мне.

– Я познакомился с мистером Сифортом, когда он был начальником Академии. – Боланда тогда, моими хлопотами, приняли туда кадетом. – Вы же знали его в молодости.

– Все мы были тогда молоды. – Алекс улыбнулся своим воспоминаниям, потом повернулся ко мне. – А сейчас – посмотрите-ка. – Он прочитал блистающую надпись на экране позади нас:

– Премия Бона Уолтерса за высочайшую нравственность.

– Господи Иисусе, Алекс. О, извините! – Я тут же склонил голову в искреннем раскаянии. – Ты что, не понимаешь, что все это политиканство? Как я на самом деле мог это заслужить?

– А почему бы и нет?

Замигали огни. Председательствующий взобрался на подиум и начал вступительную речь. Я старался изобразить вежливый интерес.

Сначала он изъявил всеобщую благодарность организаторам церемонии. Потом передал слово Антону Бурсу, всемирно известной кинозвезде, который создал для миллионов зрителей образ капитана Бона Уолтерса. Потом глава фонда Бона Уолтерса рассказал о своей сложной работе и о премии, которую они спонсируют.

Моя вежливая улыбка стала превращаться в каменную маску. Я прикрыл рот платком.

– Терпение, сэр, – прошептал Алекс. – Это долго не продлится.

Я только хмыкнул в ответ. Его глаза блеснули:

– Я и понятия не имел об этой премии, когда «Мельбурн» ошвартовался. Как все удачно сложилось.

– Ну, ты-то здесь не виноват.

– Разве вы не понимаете, сэр? Я бы вышел из игры много лет назад, если б не ваш пример. Даже сегодня кадеты вас глубоко уважают. Не могу и передать, как это здорово – ощущать, что и все общество думает точно так же.

– Алекс, ну сколько тебе повторять? Мы организовали это – Бранстэд и я.

Я отвернулся, чтобы немного пригубить вина. Через стекло бокала один из огней светился, как иллюминатор. Я поиграл своим бокалом. Походило на иллюминатор на корабле ВКС «Хельсинки»…

Я спустился на второй уровень. Вверх по лестнице, потом налево. Еще зеленый, неуклюжий шестнадцатилетний мальчишка – я был впечатлительным гардемарином, впервые входившим для доклада на капитанский мостик. До этого я не видел мистера Хагера – первого гардемарина, от которого зависела моя судьба, – не видел и капитана, столь отдаленного от моей тогдашней жизни, что я покрывался потом в предвкушении скорой встречи.

Мне надлежало произвести хорошее впечатление. От этого зависела вся моя карьера. Вся моя учеба, все мои тренировки были подготовкой к этой встрече.

«Помоги мне, Господи. Я раб Твой, всецело преданный Тебе. Я посвящу всю мою жизнь Тебе».

Мои шаги замедлились. Я был рядом с капитанским мостиком.

Я застегнул все пуговицы, пригладил китель. Пробежался пальцами по коротко остриженным волосам.

«Вот оно, Господи! В этот момент начинается моя карьера. Помоги мне сделать все правильно. Помоги мне держаться достойно».

Послышались аплодисменты. Я вздрогнул и поднял голову. Робби Боланд поднялся с кресла и прошел на подиум.

– Леди и джентльмены! Оказаться здесь сегодня вечером – большая честь. Потому что почетным гостем является мой друг, старый товарищ, верный союзник моего отца, мой… – он мгновение поколебался, – мой наставник. Человек, который научил меня отличать правду от лжи и благодаря которому, – он горестно улыбнулся, – я утерял политический вес. – Это вызвало дружеский смех. Боланд, донельзя расстроенный гибелью своего друга Адама Тенера, которую не сумел предотвратить, ушел в отставку с должности члена Генеральной Ассамблеи, чтобы поднять на ноги сынишку Адама – Джареда, парнишку с проблемами. Это было за пять лет до его возвращения в политику.

– Николас Сифорт – человек, который никогда не будет лгать. Человек, который никогда не станет вилять. Человек, который ненавидит любую фальшь. Человек, который делает то, что считает нужным, чего бы это ни стоило.

Алекс схватил, меня за руку:

– Я так горжусь вами! Не променял бы это ни на что в мире.

Я по-прежнему смотрел на бокал, но капитанский мостик «Хельсинки» уже растаял.

«Господи, почему все так получается? Почему я не могу вернуться назад, снова стать тем честным мальчишкой?»

В дальнем конце стола Генсек Кан уперся взглядом в свою тарелку.

«Почему я здесь, Господи?»

– …человек, который служит примером доброты, решительности, открытости, прогрессивности и моральной чистоты для всего человечества. Представляю вам капитана «Гибернии», «Дерзкого», «Трафальгара», номинанта премии этого года имени Хьюго Бона Уолтерса, Генерального секретаря ООН Николаса Эвина Сифорта! – Боланд повернулся, и зал разразился аплодисментами.

«Господи, верни меня в детство. Я встану на колени, если это поможет моей мольбе. Дай мне еще один шанс».

– Сэр, пора.

«Смилуйся! Как я мог так пасть?»

– Они ждут!

Мне не оставалось ничего другого, как только пройти через это. Несколько слов благодарности – и все закончится. Медленно, устало я поднялся на ноги. Овации не смолкали. Люди вставали и аплодировали стоя.

Это было невыносимо.

Я кое-как добрался до подиума, прислонил неразлучную трость к стойке. Широко улыбаясь, со сверкающими глазами, Робби Боланд протянул мне руку.

Ожидая, когда смолкнут аплодисменты, я оглядел зал. Арвина Родштейна загнали во второй ряд, как я и планировал. Он заплатил немалые деньги, чтобы во всем этом участвовать. Господи, как он элегантен в своем черном костюме!

Я поднял обе руки и помахал залу. Скольких людей здесь я знал? Адмирала Хоя, конечно. Заместителя Генсека Чисно Валера и сидевших с ним за столом помощников. Конни Хистинга с голографовидения. Винце Канло из «Всего мира на экране». Да и многих других.

Аплодисменты стали медленно стихать.

Я жмурился от огней, от света телекамер, которые будут разносить мои слова по всему миру.

В переднем ряду замахали руками, как будто для того, чтобы привлечь мое внимание.

«О, нет!»

Мой сын Филип и Джаред Тенер усмехались, довольные произведенным на меня шоком.

«Нет, Господи, только не это».

Я посмотрел вниз, на Алекса. Его губы словно молча произносили: «Браво, сэр!»

Слышалось скрипение сотен стульев. Наконец в зале наступила полнейшая тишина.

Только несколько слов. И дело будет сделано.

– Леди и джентльмены! Благодарю вас…

«Гардемарин Николас Сифорт докладывает, сэр!» – отчеканил энергичный молодой голос. Я замер в ожидании. Капитан «Хельсинки» повернул ко мне свои пронзительные серые глаза.

– …благодарю… – Я запнулся. «Нет!»

Я застыл на несколько мгновений, смотря в зал.

Послышались удивленные восклицания.

Я схватился за кафедру так, что костяшки пальцев побелели. В переднем ряду мой сын Ф. Т. смотрел вверх, переполняемый гордостью.

Я поднял голову.

– Благодарю вас за доверие, которое вы сочли возможным мне оказать. – Я осмотрел присутствующих в поисках человека, который мог бы меня понять. – Вы будете чествовать мою высочайшую нравственность… Между тем прошлой зимой я одобрил изменение в налоговом законодательстве, попав в число номинантов на премию Бона Уолтерса. Я знал, что награждение этой премией обязательно последует за подобным деянием. Это можно назвать только актом моральной нечистоплотности, и больше никак. После того, что здесь мною сказано, я не имею возражений против продолжения церемонии награждения.

Повсюду в зале зазвучали удивленные возгласы.

Филип в переднем ряду молча за мною наблюдал, а губы его разомкнулись, словно он хотел что-то возразить. Рука Джареда вытянулась вперед, как бы для защиты.

– Являюсь ли я после всего этого порочным человеком? Думаю, что нет, однако я дал волю политическим амбициям и соответственно рассадил здесь гостей банкета. Мистер Генеральный секретарь Кан, вам следовало бы сидеть на более почетном месте – и вы бы там сидели, не вмешайся я. Мистер Родштейн, хотя вы и директор фонда Бона Уолтерса, я дал вам место в отдалении от президиума за ваше выступление против Закона о тарифах на пшеницу. Я прошу прощения у вас обоих за эти нечестные действия.

– Господин Генеральный секретарь! Не надо! – донесся до подиума крик Джеренса Бранстэда.

– Давно ходили слухи, что премия Бона Уолтерса присуждается по политическим мотивам. Так оно и есть. И мне нет прощения за участие в этом дешевом балагане.

Возгласы в зале стихли, и наступила мертвая тишина.

Я проглотил комок, застрявший у меня в горле.

– Так как я нахожусь здесь рядом с моим старым товарищем по полетам, в присутствии моего сына, которым внутренне горжусь, и еще одного хорошего парня, который когда-то был моим кадетом, мне вспомнилось, кем когда-то, несколько десятилетий назад, я хотел стать. Теперь уже поздно пытаться стать таким человеком. Но я могу сделать очень важную для меня попытку искупить свою вину. Итак, как вы видите, если у меня есть какие-то претензии на моральное достоинство, я не могу принять награду, которую присуждают наиболее высоконравственному человеку. Я недостоин чести, которую вы мне сегодня оказали.

Я невозмутимо смотрел прямо в голографокамеры.

– Благодарю вас за намерение наградить меня. Благослови вас Господь.

Опираясь на трость, я заковылял через молчащий зал.