"Надежда патриарха" - читать интересную книгу автора (Файнток Дэвид)

Часть первая

1

– …И вот «Галактика» перед нами. Это совершеннейший из когда-либо строившихся космических кораблей – поистине венец межзвездных устремлений человечества. И мы собрались здесь, чтобы…

Я осторожно устроил поудобнее свою больную ногу. Привлекать внимание направленных на трибуну голографокамер не хотелось. Прямо передо мной была широкая спина адмирала Дубровика. За ним виднелись лица собравшихся на церемонию лондонцев. Слева от меня лучезарно улыбался Дерек Кэрр.

Да уймется ли наконец этот старый Дубровик? Как Генсек ООН и номинальный Главнокомандующий Вооруженными Силами Объединенных Наций я был выше его по званию. Например, мог запросто зажечь красный свет перед его кандидатами на отправку в Лунаполис. Впрочем, я и так в последние годы многовато путался под ногами у Военно-Космических Сил ООН и в эти дни старался держать себя в узде – без нужды никуда свой нос не совать. И все же в толпе высокопоставленных шишек и чинуш, терпеливо внимавших адмиралу, находилось немало и достойных офицеров. Они заслуживали продвижения по службе, причем благодаря их личным качествам, а не связям в верхних эшелонах власти.

Среди военных в однообразной синеватой униформе и гражданских в накрахмаленных белых рубашках было и несколько обозленных патриотов нашей праматери-Земли. Им не нравились недавно добившиеся независимости колонии у далеких звезд. Раздосадованные, эти деятели считали, что я смотрю на происходящее сквозь пальцы. Среди этих недовольных могло оказаться и несколько откровенных фанатиков, хотя в целом такие упертые личности для ВКС являлись большой редкостью. Без всякого сомнения, здесь было немало и тех, кому все на свете, что называется, по барабану. Лишь бы никто не угрожал отнять у них насиженные теплые местечки.

– …не далее как 250 лет назад человечество совершило первый дерзкий прыжок в космос, и сколько с тех пор ярчайших личностей, сколько различных организаций участвовали в осуществлении важных проектов, служащих интересам всего нашего общества!

Еще бы они не участвовали, подумалось мне, – при таких-то баснословных прибылях! А вот постройка «Галактики» была ошибкой. Я попросту не смог устоять перед безграничным энтузиазмом Адмиралтейства. К тому же сенатор Боланд вместе с Земельной партией – нашей оппозицией в Генеральной Ассамблее ООН – пообещали дать «добро» бюджету ВКС в обмен на выгодные строительные контракты для своих людей. Требовались же нам корабли альфа-класса, вроде первого – «Гибернии», – на котором я летал командиром. А неуклюжие и дорогие гиппопотамы вроде «Галактики» нам были ни к чему.

Через голову моей жены Арлины я криво усмехнулся старому другу Джеффу Торну, который разделял мои дурные предчувствия.

Да, «Галактика» вкупе с «Олимпиадой» и их стоявшими на стапелях сестричками помогли бы заселять новые колонии, но ведь человечество осваивало дальние планеты уже без малого двести лет, и все они нуждались в помощи. А я сомневался, что милой сердцу Дерека Кэрра колонии на планете Надежда поможет отправка туда такого гиганта, как «Галактика».

Я взглянул на огромный голографический экран, едва ли не весь занимаемый кораблем непомерно больших размеров. Сверкая огнями, «Галактика» плыла высоко над нами и уже отделилась от орбитальной станции, близ которой и обретали крылья Военно-Космические Силы.

Я покачал головой. После давней неудачи с «Веллингтоном» нечего было и думать о такой приемке кораблей и собирать по этому случаю толпы народа. Тогда же, после нападения космической рыбы, мы едва ноги унесли. Теперь и в помине не было тех космических пришельцев, они стали жертвами «кошачьих концертов» – изобретенных мною станций-приманок. Зато с тех пор темными ночами мне нередко слышался укоряющий глас Господа, и я думал – не добавить ли к длинному перечню моих грехов еще и геноцид.

– …Разве мог даже Генсек Сифорт вообразить двенадцать лет назад, когда начинался второй срок его пребывания в этой должности, когда мир сотрясали бунты беспризорников и человечество еще не оправилось от атак ужасающих космических рыб, борьбе с которыми он отдал столько сил…

Мое дыхание перешло на сип. Супруга предостерегающе ухватила меня своими длинными пальцами за локоть.

Я хмуро взглянул на нее:

– Лизоблюд несчастный! А ты слышал, что… Жена наклонилась ко мне. По лицу Арлины скользнула улыбка, и, казалось, морщинки вокруг ее, все еще ярких, голубых глаз расправились:

– Сожми губы, Ник, по ним все можно прочитать.

– Ради бога, пускай читают. Я… – До меня внезапно дошло, что я делаю. Я прикусил язык и принял благопристойный вид.

Слева от меня кто-то кашлянул – может, это был смешок. Я стрельнул глазами в Дерека Кэрра. Мой стальной взгляд испепелил бы его, будь он гардемарином, но, к сожалению, эти времена миновали несколько десятилетий назад. У моего старого друга тоже был пронзающий, как лазер, взгляд. Обзавелся он им, когда стал первым лицом на планете Надежда, и теперь мне не удалось вывести его из равновесия.

– …С ее необъятными грузовыми трюмами, с экипажем в восемьсот человек, берущая на борт три тысячи пассажиров, «Галактика» будет утверждать власть Объединенных Наций и достойно представлять их в разбросанных на просторах Вселенной колониях и в самых дальних уголках…

Дерек наклонился ко мне:

– Его несет и несет.

Я повернулся к Джеффу Торну и шепнул ему:

– Слыхал? Политику теперь делают болваны. И правда «утверждают власть Объединенных Наций». Как будто нам сейчас без военных кораблей не поладить с собственными доминионами.

– С некоторыми можно и поладить. – Он поднял руку, чтобы предупредить мои возражения. – Думаю, Дубровик на этих делах собаку съел.

– …Итак, по случаю приемки космического корабля «Галактика» я имею честь представить его превосходительство Николаса Эвина Сифорта, Генерального секретаря Организации Объединенных Наций. – Повернувшись ко мне, адмирал расплылся в улыбке, словно малыш, ждущий родительской похвалы.

Послышались одобрительные аплодисменты. Они волной прокатились по залу, кондиционеры в котором этим жарким днем лондонского лета работали на полную мощь.

Я взялся за трость с серебряным набалдашником и с ее помощью поднялся со своего стула, устало и вместе с тем заговорщицки подмигнул Арлине.

– Ну что, отправить Дубровика в отставку прямо сейчас? – проговорил я полушутя, полусерьезно.

Ее губы слегка шевельнулись:

– Конечно, дорогой. Земельщикам на следующих выборах только и не хватает кандидата-мученика.

Я вздохнул и заковылял к ожидавшим меня микрофонам.

– Садимся, – сказал в ларингофоны Марк Тилниц, начальник моей службы безопасности.

Наш вертолет сел точно в центре креста на посадочной площадке Академии Военно-Космических Сил в Девоне.

Тилниц был сотрудником следственного отдела ООН. Генерал Доннер прибыл из Генерального Штаба Вооруженных Сил ООН, Карен Варне – из флотской разведки, другие секретные агенты – из нью-йоркской полиции. Странная система, но благодаря ей к охране Генсека ООН могли приложить руку разные службы, соперничество между которыми ко всему этому и привело, а ни о какой преторианской страже не могло быть и речи.

Под унылым девонским солнцем я стал сходить по трапу. Охранник был весь ожидание, он парил где-то рядом с моей рукой, готовый в любую секунду меня подхватить.

– Что, выгляжу таким немощным? – едко осведомился я. Возможный его ответ меня, пожалуй, немного страшил. – Дай-ка я сам. Арлина? Я здесь. – Я протянул руку.

Выбравшись из входного люка, она начала осторожно спускаться по ступенькам.

– Что-то случилось, Ники? Ты в последнее время не в себе.

– Ничего, все в порядке. – У меня заболело колено. – Ненавижу эти публичные церемонии.

Я сделал над собой усилие и улыбнулся начальнику Академии Хазену, спешившему нас поприветствовать. Вертолеты и реактивные самолеты, которые обеспечивали нам то ли эскорт, то ли защиту, наконец растворились в небе.

Вообще-то охрана сопровождала меня повсюду. Но уже в первый срок моего пребывания на посту Генсека ООН я запретил охранять меня в Академии ВКС и на земных базах Военно-Космических Сил. Я бы ни при каких обстоятельствах не позволил Тилницу и его разношерстной команде подумать, что нуждаюсь в защите от Военно-Космических Сил, служба в которых была еще так свежа в моей памяти. По территории Академии я собирался ходить безо всякой охраны, если не считать начальника заведения и его подчиненных. Помимо всего прочего, Академия отнюдь не являлась лагерем, вход в который распахивался перед любым желающим.

Я осмотрелся. Территорию Академии окружал высокий металлический забор с контрольно-пропускным пунктом. Кадеты и служащие, как всегда, ухаживали за тутовыми деревьями и можжевельником. Высокие клены отбрасывали густую тень.

Когда-то девонская Академия была построена далеко от города, но магазинчики и пабы сами скакнули поближе и теперь всегда были к ее услугам. В то же время ее здания стояли довольно далеко от забора, среди густой растительности, и это давало хоть какое-то ощущение отторженности.

Мы с Арлиной едва улизнули с грандиозного приема, последовавшего за тем, как я благословил «Галактику», и у меня все еще болели челюсти от лучезарной улыбки, которую мне приходилось там носить на лице. Правда, стоя среди приветствовавших меня чиновников, я сумел перекинуться парой слов с Дереком Кэрром, пока он не успел выйти и вновь присоединиться к торговой делегации планеты Надежда. Я собирался повидать его еще разок, когда вернусь в окрестности Вашингтона.

– Рад приветствовать вас, господин Генеральный секретарь, – приблизился к нам Хазен. Лицо у него было с красными прожилками, из-под синей флотской униформы выпирало брюшко, в волосах заметно пробивалась седина. Тем не менее он силился выглядеть значительным.

Я отсалютовал ему в ответ:

– Взаимно.

На сердце у меня чуть-чуть потеплело. Все-таки Девон был моим домом. Но тут же я нахмурился: был моим домом, пока я, после моего предательства, не потерял на него все права. Я поспешил сосредоточиться на чем-нибудь другом. Следовало мне раньше думать, когда я совершал свои проступки. А теперь только Господь Бог мог меня простить, и то не обязательно.

Пока мы шли по такой знакомой мне дорожке к зданию администрации, я критически осматривал начальника Академии, которого до того видел лишь однажды, на одном из приемов. Несмотря на то что вся моя жизнь была посвящена ВКС, я никогда не мог и мечтать, чтобы запретить Адмиралтейству назначить начальника, которого я толком не знал. Со времен восстания беспризорников я больше занимался гражданскими делами и укреплением нашей экономики.

Я откашлялся:

– Вы знакомы с миссис Сифорт, я полагаю? – Арлине были хорошо известны мои привычки, и, пока я размышлял, она неплохо поддерживала разговор. Бывший офицер, жена знала Академию не хуже меня.

Мы медленно шли мимо владений начальника Академии, где когда-то находился мой кабинет, и вдоль казарм, которые в кадетские годы были моим домом.

Мои помощники успели предупредить начальника Академии о пожеланиях Генсека, и он не стал нарушать привычный распорядок жизни кадетов и отрывать их от занятий ради встречи высокого гостя. Так или иначе, во дворе было почти безлюдно. Обычно здесь сновали туда-сюда толпы кадетов, выполняя какие-то поручения или, в качестве наказания, тщательнейшим образом выстригая газоны.

Хазен словно прочитал мои мысли:

– Я отменил все работы во дворе, господин Генеральный секретарь. – Он поднял глаза к небу. – Прошу прощения, надо было мне поставить тенты для защиты от солнца.

– Мне никакие навесы не нужны, – презрительно усмехнулся я, но тем не менее ускорил шаг.

– До конца недели у нас радиационное предупреждение, несмотря на защитные рассеиватели. Если гамма-излучение будет выше нормы, я отправлю большинство наших красавчиков на Фарсайд.

Корпуса Лунной Академии находились на обратной стороне спутника Земли. В этих муравейниках наши кадеты проходили практику.

– Чем позже – тем лучше.

– Они тоже так говорят, – пожал плечами он. – А вас-то в свое время разве держали здесь взаперти, в четырех стенах?

– Это было полстолетия назад. – Я принял серьезный вид. – Сейчас совсем другие времена. – К моему облегчению, мы подошли к дому начальника Академии. У меня буквально ноги подкашивались, к тому же Арлине было вредно находиться под таким палящим солнцем.

– А как тут Грирсон? – Я воззрился на воина через большой стол из красного дерева.

Сержант М'бово сказал, что мальчишка у себя в казарме.

– С ним все в порядке, настоящий трудяга, сэр. Все еще горит желанием попасть в этот Космофлот.

«Кадет весь отдает себя Космическому Флоту», – любили повторять в Академии. И эти некогда высокопарные словечки постепенно ужались до пренебрежительного «Космофлот».

– Ему ведь только пятнадцать. – Голос Арлины исполнился нежности. Сам я порой жестковато держался с курсантами-салагами, а ей всегда хотелось быть с ними более мягкой. На нашего сына, Филипа, она оказывала даже большее влияние, чем я. Конечно, став юношей, и он понял, что терпение Арлины имеет свои пределы. И переходить их не следовало – иначе оставалось уповать лишь на Господа Бога.

Не так давно, когда Филип подрос, мы с Арлиной серьезно задумались о том, не завести ли нам еще детей. Но все эти мои хлопоты на службе… Я вздохнул. Все долгое время моего пребывания на высоком посту подчиненные не отходили от меня ни на шаг, словно только я мог дать им верный совет или предостеречь от ошибки. А я в ответ многих из них спровадил на тот свет.

– Господин Генеральный секретарь? – Хазен, с папкой наготове, застыл в ожидании.

Я снова переключился на наше заседание:

– Очень хорошо, посмотрим.

Я положил его папку в стопку «нерешенных» дел. Хотя на столе перед каждым сиденьем помещался дисплей, на флоте чтили традиции. Так, на каждого кандидата в кадеты заводилась старомодная папка с бумагами.

Мой визит в Академию объяснялся двумя причинами. Во-первых, Девон являлся одним из немногих мест – за исключением нашего с Арлиной дома, – где мне не досаждали вездесущие журналисты. Территория этого учебного заведения считалась закрытой, и горько приходилось тому вертолету, который осмеливался туда залететь.

Другой мотив моего посещения Академии был более сложным. Некогда, будучи ее начальником, я отобрал нескольких кадетов для особых заданий. Из этой затеи ничего не вышло, и все они сложили головы во время одной из моих бессмысленных причуд. Однако мои преемники не учли того печального опыта, и традиция продолжалась.

Несколько лет спустя, когда я вернулся к общественной жизни в качестве сенатора, а потом и Генерального секретаря ООН, меня вконец достала пустопорожняя болтовня моих помощников-политиканов, и я стал подыскивать себе адъютантов помоложе. Я набрал свежеиспеченных гардемаринов, только что выпущенных из Академии, – но, к моей досаде, немного поварившись в политической кухне, они сделались столь же несносными, сколь и их предшественники.

Тогда мне пришло в голову, что надо отбирать их еще в пору учебы в Академии, пока они не стали гардемаринами, и затем – за небольшим исключением – посылать их на годик-другой на космический корабль. Я надеялся, что потом, когда им предложат должности в администрации ООН, они хотя бы будут помнить о флотских традициях и дисциплине. Большинство действительно о них помнили, особенно если не задерживались у меня слишком долго. Мой нынешний адъютант, Чарли Витрек, был хорошим парнем, он мне сразу понравился, но через неделю ему предстояло снова отправиться в полет, и нам требовалось прихватить с собой нескольких гардемаринов, которых я отобрал в предыдущие годы.

Вообще-то эта система всегда работала хорошо. Конечно, никому из выделенных кадетов не следовало думать, что они теперь крепкой нитью будут привязаны к Флоту. Незачем было им и слишком рьяно относиться к своим служебным обязанностям на космическом корабле. Для подготовки нужных мне кадетов я нуждался в помощи персонала, и, конечно, содействие мне оказывалось. В Академии тоже хотели, чтобы их любимчики окончательно созревали как молодые гардемарины, а если они не вполне для этого годились – никто не хотел рисковать испортить отношения с Генеральным секретарем ООН.

Ко всему прочему я обнаружил, что моя нынешняя миссия неприятно напоминает финальный отбор – нелегкую работенку по определению среди мириадов претендентов именно тех, кто достоин быть принятым в Академию. Когда я стал Генеральным секретарем ООН, мне доставило величайшее удовольствие вернуть ВКС долгожданную привилегию самим отбирать кандидатов для пополнения рядов Космического Флота.

В этот день мы с Хазеном, Арлиной и несколькими сержантами Академии просматривали личные дела кадетов, отбирая из них самых многообещающих юнцов.

У нас с Арлиной за долгие годы сложились хорошие отношения по службе. Она представляла меня на многих заседаниях, на которых иначе пришлось бы париться мне. Здесь, в Академии, ее помощь была особенно ценной, потому что мы оба были некогда кадетами и нас объединяли любовь к Космическому Флоту и знание его обычаев.

Я открыл еще одну папку:

– А как насчет… Внезапно дверь распахнулась.

– Мистер Хазен! – выкрикнул, тяжело дыша, сержант. Рядом с ним стоял рыжеволосый гардемарин.

Хазен привстал со стула:

– Как вы смеете сюда врываться, точно…

– Мы не могли до вас дозвониться, автоответчик твердил: «Просьба не беспокоить». У нас тут, ну… происшествие. Во время одевания скафандров, в проверочной камере… пять кадетов…

Я скривился, вспоминая кадетские годы. Сначала сержант научил нас, как надевать скафандры. Мы снимали и надевали их несколько дней подряд, валяя дурака, когда он за нами не наблюдал. Потом, в один прекрасный день, когда мы облачились в скафандры, он вдруг отправил нас одного за другим в герметичную газовую камеру. Половина из нас вышли оттуда позеленевшими, остальные, видно, еще до этого научились правильно застегивать скафандры.

Пятерым кадетам, глотнувшим газа, угрожало лишь расстройство желудка на день-другой да чувство голода из-за пропущенного обеда. Жестокий урок – но в не прощающем ничего космосе все закончилось бы куда как печальнее.

– Отведи их в лазарет, Грегори. – Хазен бросил на меня извиняющийся взгляд. – Прошу прощения, господин Генеральный секретарь.

– Сэр, двое из них мертвы. Остальные… врачи ими занимаются, но…

– О господи! – произнес я неестественным голосом. Хазен заморгал глазами:

– Невозможно! Как? Почему…

– Не знаю! – сквозь слезы пробормотал Грегори.

Я с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к дверям.

– Ник, подожди! – воскликнула Арлина.

Я проигнорировал ее слова. Тяжело опираясь на трость, я прошел через все административное здание, выбрался на послеполуденное солнце и поковылял по дорожке, что вела к учебным и спальным корпусам, а заодно и к находившейся посредине территории Академии камере для обучения надеванию скафандров.

Вмешиваясь в это дело, я вторгался в прерогативы Хазена, но мое потрясение было столь сильным, что я не мог сидеть сложа руки. Кадеты не должны погибать во время тренировок со скафандрами! Тем более в Девоне. Фарсайд – другое дело. У безвоздушного пространства свои законы. Если кто-то из наших подопечных расставался с жизнью, – я глубоко вздохнул, – Академии грозил большой скандал. Значит, кто-то проявил непростительную халатность. А начальнику заведения придется сегодня вечером писать письма, которые наполнят горем чьи-то дома.

Я подошел к учебным корпусам. Рядом со мной шли сержанты, присутствовавшие на нашем собрании, начальник Академии, Арлина, полуживой сержант Грегори и гардемарин, вместе с ним ворвавшийся на заседание.

Хазен набросился на Грегори:

– Доложите подробно!

– Слушаюсь, сэр. Я повел кадетов в тренажер для одевания скафандров в 17–00. Позже, чем обычно, но мы стараемся не держать их без нужды на солнце. – Сержант сделал паузу, чтобы перевести дух. – Двадцать один кадет. Роббинс был оставлен в казарме. Я видел, как они помогали друг другу надевать скафандры. Все было как всегда, сэр.

– Продолжайте!

Я открыл было рот, чтобы вмешаться, но прикусил язык. За это отвечал Хазен, а не я.

– Потом я послал их внутрь. Гардемарин Ансельм – вот он, здесь – помогал. Емкость с рвотным газом уже была там – камеру сегодня утром использовал сержант Букер. Первые четыре кадета прошли испытание без всяких происшествий.

«…Да где же, к дьяволу, эта камера для проверки скафандров? И подумать не мог, что она так далеко».

Грегори сбавил шаг, приноравливаясь ко мне.

– Кадет Сантини, когда выходила, согнулась пополам. Я помог ей снять шлем и постарался ее успокоить, но мое внимание привлекли кадеты в камере. – Он внезапно замолчал и отвел глаза, словно глядя на нечто ужасное, видимое им одним.

– Я сказал – докладывайте! – рявкнул Хазен.

– Отставить! – громыхнул я. Будь прокляты все эти условности! Все-таки я – Верховный Главнокомандующий и могу делать все по своему усмотрению. Я повернулся к Грегори:

– Вы в порядке, сержант? – Это он отвечал за безопасность кадетов, и один Господь Бог знал, что творилось у него на душе.

– Сэр… – В его глазах, устремленных на меня, была мольба. – И другим кадетам становилось все хуже. Это не их вина, они слишком молоды и не знали, что, надевая скафандр, надо все проверять и перепроверять. Я старался всех их держать в поле зрения. Сантини сняла шлем, и я думал, что у нее все хорошо. Но… – его передернуло, – когда я снова посмотрел на нее, она билась в конвульсиях. Я ничего не мог поделать. Ниче… – Он замолк на полуслове.

Я неуклюже похлопал его по плечу.

Сержант снова заговорил, на этот раз медленнее:

– В камере Форд лежал лицом вниз. Потом упал Эйкен. До меня вдруг дошло, что творится что-то ужасное, и я приказал Ансельму проветрить камеру. Но он то ли не услышал меня, то ли не понял.

Гардемарин шевельнулся, словно собираясь что-то сказать.

Я поднял руку:

– Минутку, мистер… э-э… Ансельм. Продолжайте, сержант.

– К тому времени, как я подбежал к другому входу в камеру и открыл аварийный кислородный баллон, еще двое кадетов упали. Я приказал Ансельму вытащить их – он был в скафандре, а я нет – и Вернулся к Сантини… Она лежала бездыханной. – Грегори с трудом выговаривал слова. – Когда мы вытащили остальных, еще троим стало плохо. Я позвонил в лазарет и доложил обо всем лейтенанту Ле Боу.

Наконец мы достигли камеры для проверки скафандров – приземистого, стального цвета сооружения без окон, располагавшегося за тренировочным центром. Я вспомнил раздевалку с рядами шкафчиков, через которую следовало пройти кадетам. Затем воздушный тамбур на пути к основной камере и переходной шлюз в конце.

И этих цыплят заперли в такой душегубке!

– И вы бросили кадетов там? – спросил я, сам не особенно в это веря.

– Лейтенант Ле Боу приказал мне немедленно доложить вам. – Сержант и правда мог бросить все и побежать докладывать. На Флоте принято выполнять приказы немедленно.

Мое колено нестерпимо болело. Когда мы приблизились к кадетам, которых выворачивало наизнанку, я про себя грязно выругался. Одни плакали, другие молча распластались на траве. Пятеро ребят лежали неподвижными серыми комками, над ними колдовали три фельдшера с походными сумками. Лейтенант наблюдал за всем этим, сложив руки на груди.

Кадет-капрал, увидев нас, дрожащим голосом воскликнул:

– Смирно!

– Оставайтесь на своих местах, – проскрипел я и бросил взгляд на одного из несчастных:

– О господи! – Изо рта и из глаз у него текла кровь. – Слушайте, вы, хоть кто-нибудь остался жив?

Фельдшер поднял голову, и взгляд его был зловещим. Он покачал головой.

– Как это произошло? – спросил я.

– Не знаю. – Он устало опустился коленями на траву. – Мы опоздали на три минуты. Они умерли. Мы уже ничего не могли поделать.

Я повернулся к М'бово:

– Сержант, проводите кадетов в казармы.

Чем скорее эти ребята покинут место трагедии – тем лучше.

– Разрешите мне с ними пойти, – попросил Грегори. – Это должен сделать я.

– Нет, я хочу, чтобы ты оставался здесь. – Если в гибели кадетов виноват Грегори, то лучше ему держаться подальше от тех, кто остался в живых. – Сержант М'бово, побудьте с ними. Проследите, чтобы в ближайшие три дня их не перегружали работой.

– Слушаюсь, сэр. – Больше ему в ответ на недвусмысленный приказ и сказать было нечего. Хотя я и ходил в гражданском, и не занимал никакого места в военной иерархии, но все ж таки являлся Генеральным секретарем ООН. – Ну, пацаны, марш в казармы. Шире шаг!

Когда они отошли подальше и уже не могли нас слышать, Хазен предложил:

– Надо бы дать им какие-то дополнительные упражнения, чтобы не сидели сложа руки.

Я, в молодые годы, скорее всего, тоже так бы сделал.

– Оставьте их в покое. Им надо пропустить это через себя. – Я повернулся к рыжеволосому гардемарину:

– А теперь хотелось бы услышать вашу версию происшедшего.

Моя жена вздрогнула, но было слишком поздно: я понял, что мои слова прозвучали как обвинение.

Рассказ Ансельма во всех деталях совпал с докладом сержанта.

Арлина пододвинулась поближе и прошептала мне на ухо:

– Ник, позволь Хазену этим заняться. Ты ж ему на пятки наступаешь.

Так и было на самом деле, но меня уже понесло:

– Где баллон с газом?

– Все еще в камере, подсоединен к распылителю.

– Не прикасайтесь к нему! – Я сбавил тон и продолжил нормальным голосом:

– Мистер Хазен, газ необходимо подвергнуть анализу. Пусть три человека отнесут баллон в лабораторию. Пошлите туда Ле Боу. И пускай с ним пойдут три сержанта, которые не имеют отношения к инциденту. Отправьте тела этих несчастных ребят в лазарет, они не должны оставаться здесь. Ну, что стоите и смотрите? Действуйте, да поживее.

– Слушаюсь, сэр, – нетвердым голосом ответил Хазен. Грегори ничего не сказал, но в его глазах застыл немой упрек.

– И проведите вскрытие погибших. Вечером. – Я задумался, что еще нужно сделать. – На территорию Академии никого не впускать. – Если появятся слухи, журналисты возьмут нас в осаду, чтобы нанести Космическому Флоту как можно больший ущерб. Все эти писаки – настоящие вурдалаки. – Грегори, Ансельм, ждите нас в кабинете начальника Академии.

Пока я говорил, Хазен был весь внимание.

– Ле Боу!

Лейтенант подскочил как ужаленный:

– Я, сэр!

– Наденьте скафандр и зайдите в камеру. Проверьте…

– В скафандре нет никакой необходимости, сэр. Камера проветрена.

– Наденьте скафандр, – повторил я ледяным голосом. – Не должно быть никакого риска.

– Слушаюсь, сэр. – Он наконец смутился, хотя это должно было произойти раньше, когда он взялся оспаривать прямой приказ. С другой стороны, как гражданское лицо я не имел права отдавать ему распоряжения.

– Осмотрите там все и доложите по рации, если что-то окажется не на своем месте. – Как только он повернулся к входу в камеру, я добавил:

– Тщательно застегните скафандр!

Вылазка Ле Боу ничего не принесла. К тому времени, когда он вышел оттуда, и погибших, и полуживых кадетов отнесли в лазарет, и прибыли два сержанта, чтобы сопроводить емкость с газом в лабораторию. Ле Боу на наших глазах отсоединил ее от распылителя. Вопреки здравому смыслу я задержал дыхание и сам ее осмотрел. На емкости имелся обычный фабричный ярлык, рядом – соответствующие предупреждения. Если бы производитель по неосторожности послал нам не ту канистру, я бы наверняка вскоре увидел виновника вздернутым на виселицу. Ничто другое пока в голову не приходило.

Впереди ждало много работы, и я понял, что не могу доверить все это одному Хазену. О чем я жалел – так это о том, что отказался от мобильного телефона. Старая привычка, оставшаяся еще с тех времен, когда сам был начальником Академии. Да и на «Гибернии» я понял, что, если у командира корабля есть мобильник, он не будет знать ни минуты покоя.

– Вы не позвоните Барнстэду? – Я дал Хазену номер руководителя моей администрации. – Скажите ему, чтобы он отменил мой вылет на орбитальную станцию. Я проведу ночь в Девоне.

– Ник, мы должны вернуться домой, – словно извиняясь, напомнила Арлина. – К нам должен прийти Дерек, а завтра прибудет делегация из Комитета спасения Голландии.

– Отставить, Хазен. Дайте я сам с ним поговорю. – Я взял мобильник. – Джеренс? Арлина возвращается домой, я останусь здесь. – Арлина пронзила меня взглядом, полным досады. – Пришлешь корабль завтра. Я скажу когда. Нет, у меня все в порядке. Тут случился небольшой… инцидент. Что? Это меня не волнует, отмени его. На следующей неделе. – Я отключился и крепко обнял жену. – Приготовься к встрече с Дереком и пообщайся с голландцами вместо меня. Скоро увидимся.

Она обмякла и уткнулась подбородком мне в плечо:

– Ник, эти кадеты…

– Да, я знаю. Ужасно.

– Я имею в виду тех, что выжили.

– Случилось несчастье, Арлина. Мы оба все видели. Им следует…

– Они так переживают, им так плохо.

– Я тут ничего не могу поделать.

– Но ты ведь постараешься, не так ли, Ник? – В ее голосе звучала мольба.

Я отвернулся. Потом наконец сказал:

– Сделаю все, что в моих силах.

Мы с начальником Академии медленно шли в сгущающихся сумерках к его офису.

– Насколько хорошо вы знаете Грегори, мистер Хазен?

– Хороший парень. Даже если он не очень тщательно за всем смотрел, все равно – как он мог предотвратить несчастье? Мы использовали этот рвотный газ много лет.

Моя улыбка больше походила на горькую усмешку:

– Целые поколения.

– Это, безусловно, несчастный случай, господин Генеральный секретарь. Роковое стечение обстоятельств.

– Вы в самом деле так считаете? – Мои сомнения между тем все росли.

Последовала долгая пауза.

– Мне бы хотелось, чтобы все было именно так, – наконец сказал он.

Внезапно он показался мне гораздо более симпатичным.

– Извините. Многовато беру на себя.

– Это ваше право, сэр. Вы – Генеральный секретарь. Я усмехнулся, вспомнив одного адмирала, который когда-то давно попытался командовать моим кораблем.

– Это нисколько не облегчает дело.

– Отнюдь, – возразил он. Его искренность вызывала восхищение. – Вы, кажется, ведь не помните меня?

Я напряг память:

– Припоминаю, что где-то вас видел. Вы были на корабле ВКС «Черчилль». Я прав?

– Я был в казармах Вальдеса. – Он говорил так, как будто не слышал меня. – Когда вы набирали команду. – Он сбавил шаг, и мне стало легче идти, чтобы не отстать. – Сержант Ибарес.

– О! – Как это я позволил ему переменить тему? Я любил Академию, искренне любил. Однако…

– Я был одним из тех немногих отсутствовавших, когда вы забирали кадетов в Фарсайд. Иначе я бы непременно был с вами. Знаю, что вы бы меня взяли. – Его лицо покраснело, и он старательно отводил глаза. – Я неудачно упал – валяли дурака в казармах. Примерно за неделю до атаки космической рыбы. Сломал три ребра. Говорили, что вы были в ярости.

– Это была тяжелая ночь, – безнадежным голосом ответил я. – После захода солнца… Хазен, я каждую ночь всю свою жизнь думаю: что я мог сделать для тех несчастных кадетов? Благодарите судьбу, что вы не были среди них. – Во время последнего нападения пришельцев из космоса я набирал добровольцев, зная, хотя и не говоря им, что посылаю ребят на верную смерть. И теперь-то я с трудом мог об этом говорить. Раньше же многие годы мне это было не под силу.

– Сэр, знаете ли вы, что это такое – быть одним из последних, кто учился под началом Николаса Сифорта? Говорят, вы вызвали кадетов в столовую Фарсайда. – Его глаза смотрели куда-то вдаль, как будто он силился что-то вспомнить. – Вы говорили, что это будет опасно и что вам нужны те, кто готов отправиться на корабли-подрывники. Они все поняли, хотя и были еще совсем мальчишками.

– Мистер Хазен… – Как я мог позволить ему завести этот разговор?..

– В течение многих лет те, кто отказался, перекладывали вину с одного на другого или на вас. Только Боланд и Бранстэд могли гордиться. И еще Тенер. – Жалкие несколько счастливчиков, которым удалось выжить и вернуться со мной на родину-Землю. – Когда же все это произошло, я лечился после травмы. – Его голос смягчился. – Я должен был погибнуть – но как я мог этим гордиться? Мы воевали, изредка. Я терял друзей. – Хазен замолк на полуслове и прокашлялся. – Когда меня послали сюда, я никак не мог понять, что это большая честь. Ходить там, где вы ходили, сидеть за вашим столом, командовать людьми, которыми вы…

– Хватит! – Мой крик эхом отозвался в стенах здания.

Он посмотрел на меня, и его взгляд был полон решимости.

– Мне хотелось произвести на вас впечатление. Чтобы вы увидели, что я все держу в своих руках. Вы думаете, я не знаю, каким идиотом выглядел, когда кричал на Грегори? Я едва язык себе не откусил.

– Все в порядке, мистер Хазен. Я бы действовал точно так же.

– Но не перед нашим… – Он пробормотал что-то не вполне интеллигентное.

– Что?

– Идолом. – В его взгляде был вызов, словно на дуэль.

– Господь да хранит нас, – пробормотал я. Мы подошли к лестнице. Я взял спутника за руку и держался за нее, когда мы поднимались. – Черт бы побрал эту ногу.

– Могу я спросить, что с ней, сэр? Я заметил, что несколько лет назад вы стали ходить с тростью.

– Артрит. А после аварии в Хельсинки стало болеть сильнее. – Артрит поддавался лечению, но у меня болезнь зашла слишком далеко. И я свои немощи заслужил.

Хазен остановился у входа в кабинет:

– Вызвать немедленно Грегори и Ансельма или подождем заключения из лаборатории?

– Думаю, надо подождать.

– Могу показать вам помещения для VIP-гостей.

– Я знаю дорогу. Позвоните мне, когда будет готово заключение. – И я поковылял к своим апартаментам.

Там я снял куртку, вымыл лицо и причесался. Бросил взгляд на свое стареющее лицо в зеркале и призадумался. На лбу морщины, а граница волос поднимается все выше и выше. Я не позволял пичкать себя косметическими добавками, хотя все равно поглощал вещества, призванные препятствовать старению. Они содержались в воде для питья.

И все же, даже на седьмом десятке, я еще отнюдь не был стариком. Увеличение продолжительности жизни было главной причиной перенаселенности Земли и истощения всех ее ресурсов. Если б я захотел, у меня впереди была бы еще четверть века активной жизни. А возможно, и больше. В наше время раньше восьмидесяти пяти на пенсию по старости редко кто выходил.

Я провел рукой по следу ужасного шрама, некогда протянувшегося по моей щеке. Много лет назад, по настоянию Адмиралтейства, я позволил его убрать. Дети прятались под столы при моем появлении, и это было невыносимо.

Минуло уже пятьдесят лет с того дня, когда отец доставил меня к воротам Академии, завел внутрь и, не говоря ни слова, оставил там. Военно-Космические Силы были тогда – и оставались по сей день – сокровенной мечтой любого молодого человека. Армия такой популярностью не пользовалась, и там по этому поводу сильно переживали.

Конечно, у ВКС и правда были преимущества, прекрасно известные любому кандидату в офицеры. Открытие в 2046 году N-волн, которые распространялись быстрее света, привело к настоящему перевороту в физике. Спустя немного времени были созданы новые двигатели, и у людей появилась возможность перемещаться по Вселенной со сверхсветовыми скоростями. Но за путешествия к далеким звездам приходилось платить дорогой ценой: страшная онкологическая опухоль меланома Т поражала тех, кто долго находился рядом с такими двигателями. Это было профессиональное заболевание космических путешественников.

К счастью, N-волны не угрожали молодым людям в течение первых пяти лет после их полового созревания. У них был почти полный иммунитет. Но Космический Флот не мог позволить себе посылать на корабли совершенно необученных детей. Поэтому в космос отправлялись кадеты-тинэйджеры. Так было и со мной. После двух лет пребывания в Академии мне, молодому гардемарину, и моим товарищам была предоставлена возможность сделаться настоящими морскими волками в космическом океане.

Из зеркала на меня глядели грустные, изможденные глаза.

На корабле Военно-Космических Сил «Гиберния» я был гардемарином и после гибели всех других офицеров взял на себя командование. Позже, на «Дерзком», мне удалось отбить атаки безжалостных космических рыб, которые прилетали из неведомых звездных далей. Мы выжили и вернулись в Солнечную систему, но перед этим я проклял сам себя, потому что во имя спасения корабля мне пришлось стать клятвоотступником.

К крайней моей досаде, журналисты после этого принялись настойчиво делать из меня героя. Наконец Адмиралтейство назначило меня начальником Академии Военно-Космического Флота. И в Фарсайде я пошел на самое большое клятвоотступничество со времен Иуды. Я обманом послал своих кадетов на верную смерть… Мой мобильник запипикал.

– Да?

– Сэр, лаборатория подготовила заключение, – доложил Хазен.

– Так быстро? – Я взглянул на часы. Оказывается, я проторчал перед зеркалом битый час. – Сейчас подойду.

Я пригладил седеющие волосы. Десятилетия назад отец Райсон не дал мне сойти с ума, я нашел приют в монастыре нового бенедиктинского ордена. Я бы до сих пор пребывал там как брат Николас, если б не отчаянные мольбы Эдди Босса, с которым мы служили на одном корабле во время переселения на нем беспризорников. Его друзья подверглись жесткому давлению со стороны местных властей, я не смог Эдди отказать и выступил на их защиту. Покинув приютившую меня обитель, я использовал свой авторитет, чтобы заняться политикой, и стал сначала сенатором от северной Англии, а потом Генеральным секретарем ООН.

Воспоминания нахлынули на меня, и я не мог их остановить.

Несмотря на все мои старания, меня таки втянуло в политические дрязги. После лондонского скандала мне пришлось оставить свой пост, и я этому несказанно обрадовался. Однако в 2229 году случилось восстание переселенцев, меня вовлекло в прежний водоворот. Я не имел выбора, потому что пропал мой собственный сын Филип, оказавшийся в самой гуще событий. Его жизнь была ценнее моей, я до сих пор так считаю, несмотря на то, что с ним стало позднее.

Когда восстание подавили, всем стало ясно, как относится Земельная партия к простым городским жителям. Мне же после этого не оставалось ничего другого, как еще раз выдвинуть свою кандидатуру…

Я надел куртку и направился к апартаментам начальника Академии.

– Нервно-паралитический газ. – Хазен направил свой толстый палец на голографический экран. – Смертельный яд.

Ошеломленный, я рухнул в кресло. Нечто подобное можно было подозревать, но, когда я услышал это наяву, у меня буквально подкосились ноги. И все же, словно утопающий, я продолжал цепляться за соломинку.

– Смешанный с рвотным? – Я уставился на экран.

– Нет, сэр. Концентрированный нервно-паралитический газ. Одна такая вот емкость, если ее содержимое будет выпушено, к примеру, в курсантскую столовую, убьет всех находящихся там людей.

– Грегори сказал, что Букер неоднократно раньше использовал такие емкости.

– С его кадетами все в порядке. Я посылал Ансельма проверить.

– А где изготовлен рвотный газ? – спросил я. Лицо Хазена помрачнело:

– Я позвонил туда, где его делали. Корпорация «Хим-фарм» специализируется на снабжении больниц. Они утверждают, что, даже если бы случилась подобная ошибка, их продукция не убила бы людей так быстро.

– А сама емкость?

– Я уже об этом подумал. Емкости они же и изготавливают.

Наши взгляды встретились.

– Мистер Хазен, вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

– Да, сэр. Это было сделано преднамеренно.

На мгновение воцарилась тишина. Потом я ударил кулаком по столу.

– Этот сержант, который сегодня утром работал с проверочной камерой… Букер, что ли? Отправить его и Грегори на детектор лжи!

– Сэр, мы не можем этого сделать.

– Кадеты погибли!

– Но никаких доказательств нет. Совсем никаких.

– Они оба пользовались этой емкостью. Хазен глубоко вздохнул:

– Данный факт не является доказательством преступления, сэр, и вам это известно!

У меня свело челюсть от такой наглости. Давненько никто так со мной не разговаривал! Но через несколько секунд моя ярость стала стихать.

Он был прав. Законом 2026 года о правдивости показаний подозреваемый был лишен права молчать. При наличии каких-то доказательств его вины он мог быть послан на проверку детектором лжи с применением наркотиков. Если правдивость его показаний подтверждалась, обвинения снимались. Если же он под воздействием сложной наркотической смеси соглашался с предъявленными обвинениями, его признание расценивалось как доказательство.

Однако законодатели постарались не допустить произвольного вмешательства дознавательных органов в сознание подозреваемого, когда его воля подавлена наркотиками. И поэтому для применения такого детектора лжи требовались безусловные доказательства вины человека.

– Прошу прощения, – вздохнул я. – Отправьте Букера в казарму, пока мы здесь со всем этим не разберемся. И вызовите-ка этого гардемарина.

Вдвоем мы допрашивали беднягу Ансельма, пока он весь не взмок, а губы у него не начали дрожать. Постепенно мой пыл поиссяк. Парень говорил правду: он не замечал ничего необычного, пока кадеты не начали падать, и не было никаких оснований подозревать ни Грегори, ни кого бы то ни было еще.

– Прошу прощения, сэр? – Он обращался к начальнику Академии.

– Да?

– Не могли бы вы пояснить, что все это значит? Мы с Хазеном обменялись удивленными взглядами.

Чтобы гардемарин задавал такие вопросы старшим офицерам? Куда же катится Военно-Космический Флот? Хазен побагровел, и у него перехватило дыхание, но тут вмешался я. Не было никаких причин, чтобы держать этого мальчика в неведении.

– Кадеты погибли не в результате несчастного случая. Это убийство.

– О, нет! – Отчаянный крик Ансельма вырвался, казалось, прямо из его сердца.

– Убийство нервно-паралитическим газом.

– Но почему?

– Нам это неизвестно. – И внезапно я добавил:

– Есть какие-то соображения?

– Боже, это невозможно. Джимми Форд? Сантини? Кому понадобилось их убивать? – Его глаза повлажнели. – Вчера был день рождения Ронни Эйкена.

– Вы не должны никому об этом говорить. Крайне важно, чтобы эта новость не просочилась за пределы Академии. – Во всяком случае, до тех пор, пока мы не узнаем, что тут у нас происходит.

– Слушаюсь, конечно, сэр. Я посмотрел на Хазена:

– Нужны ли специальные меры? – Парня можно было изолировать от остальных гардемаринов во избежание распространения слухов.

Хазен, к его чести, отрицательно покачал головой:

– Мистер Ансельм – офицер, и его слова достаточно. Покраснев, я проглотил скрытый за этими словами упрек, понимая, что беспокоиться не о чем. Слово офицера Флота – закон. Вся служба держится на доверии. Как бы я ни был выведен из равновесия видом бездыханных ребят на траве, мне следовало помнить, что я имею дело с нежно любимыми мною Военно-Космическими Силами, а не со сворой беспринципных политиканов. Хазен сжалился над гардемарином:

– Вы свободны, мистер Ансельм. Тот мгновенно испарился.

Я прокашлялся и сказал:

– Надо допросить сержантов.

– Грегори уже все нам рассказал.

– Тогда надо послушать его еще раз.

Так мы и сделали. Во время своего речитатива сержант Грегори поглядывал на меня со скрытой враждебностью. Но едва ли его можно было в этом винить.

– Как я уже говорил, сэр, у меня нет никаких предположений относительно причин происшедшего. Емкость была на своем месте, все было как всегда.

– Не ссорились ли ваши кадеты между собой или с теми, кто живет в других казармах?

Он сжал кулаки, чтобы взять себя в руки.

– Мистер Хазен, могу ли я говорить свободно? Начальник Академии кивнул.

– К моим кадетам никто неприязни не испытывал – ни в казарме Крейн, ни в каких-либо других. И даже человек в должности Генерального секретаря ООН вряд ли может нести такую бессмыслицу.

– Сержант! – Начальник Академии был ошарашен.

– С меня достаточно! Можете отдать меня под трибунал, если вам это не нравится! – Грегори замолк, тяжело дыша.

– Мне понятны ваши чувства, – заморгал глазами Хазен, – но господин Генеральный секретарь и я должны выяснить…

В дверь постучали. Вошел гардемарин, вытянулся в струнку и отдал честь:

– Докладывает гардемарин Эндрю Пэйсон, сэр. Сержанта Букера в казарме Вальдеса нет. Кадет-капрал не видел его после ужина.

– Ворота! – рыкнул я Хазену.

Он забегал пальцами по клавиатуре мобильника. Когда соединение установилось, Хазен начал медленно подниматься с кресла.

– Букера видели выходящим сегодня в районе обеда. В бога душу мать, отродье…

– Не богохульствуйте! – взорвался я.

– …сучье. Подлюга гребаный!

– Хватит! – Я хватил ладонью по столу с такой силой, что рука заныла. – Сержант, мы обязаны принести вам извинения.

– Будь они прокляты – ваши обязанности и ваши права! – Грегори, казалось, вот-вот перескочит через стол. Его смелость вызывала у меня восхищение. Остановить его мог или я, или начальник Академии.

Гардемарин недоуменно вращал глазами и смотрел на нас, как на помешанных.

Запикал мобильник. Глухо выругавшись, Хазен ответил, потом протянул трубку мне.

– Сэр? Это Бранстэд. Вы что-нибудь слышали о Лиге экологического действия?

– Я сейчас занят, Джеренс. Это может подождать? – Но уже говоря это, я понял, что Бранстэд звонит неспроста. Руководитель моей службы никогда не станет меня беспокоить без крайней нужды.

– Мы получили от них сообщение. Они утверждают, что убили в Академии полдюжины кадетов.

Костяшки моих пальцев, сжимавших трубку, побелели.

– Продолжай.

– Пока вы транжирите средства на пустопорожние затеи вроде «Галактики» – это их слова, – а загрязнения все растут, они будут оказывать сопротивление. И на протяжении нескольких страниц в том же духе.

– Вот отродье… – Я попытался привести в порядок разбегающиеся мысли. – Держи это в тайне, сколько возможно. Забери меня отсюда, пока журналюги не разнюхали о моем визите сюда и не осадили Академию.

– Прошу прощения, сэр. Мне переслали копию этого сообщения из корпорации «Весь мир на экране». Они хотят получить от нас комментарий и подтверждение того, что вы находитесь в Девоне. Лига экологического действия утверждает, что приурочила свою акцию к вашему пребыванию там. Их цель – показать, что ни один человек не может чувствовать себя в безопасности от народного гнева. Вы должны в течение двадцати четырех часов объявить об изменении политики – или они продолжат свои акции, а человеческая жизнь сильно упадет в цене.

Я длинно и витиевато выругался. По завершении этой тирады Бранстэд сказал:

– Я пошлю ваш вертолет.

– Нет. Я должен во всем разобраться. – Я стиснул зубы. Мой визит вызвал гибель ни в чем не повинных кадетов. Теперь моя репутация не стоила и гроша. Но если бы я уехал, это облегчило бы жизнь Академии и Флоту. Раз новость уже стала достоянием гласности, мое присутствие здесь уже не имело значения.

– Я посылаю вертолет. Мне хочется, чтобы Тилниц был рядом с вами. У нашей службы безопасности на эту Лигу ничего нет. Но кто бы это ни были – если они творят свои дела в Академии, вы не в безопасности.

– Нет. Мне это не впервой.

Мгновение я думал, что он примется возражать, но, к моему облегчению, он не стал настаивать на своем. Вместо этого Бранстэд сказал:

– Я позвонил Уинстеду в Совет по защите окружающей среды, но они там тоже в недоумении.

– Да уж, конечно. – У меня были основания для сарказма: этот Совет по охране всегда оставался чистеньким, какие бы помои ни приходилось разгребать другим. – Найдите эту Лигу. Поднимите всех на ноги.

– Я свяжусь с разведкой Флота. Академия на попечении у них. Между прочим, я буду вынужден устроить пресс-конференцию. Как только вы вернетесь.

– Пусть Карлотти этим займется. – Предоставим возможность моему представительному пресс-секретарю отбить атаки стервятников из масс-медиа.

– Прошу прощения, но это слишком серьезное дело. Они будут ждать именно вас.

Я вздохнул.

Тогда тяни время, сколь возможно. – И я закончил разговор.

– Ладно. – Я посмотрел на Грегори. – Вы имеете какое-то отношение к окружающей среде?

– Нет. – Во взгляде Грегори было презрение.

– И я думаю, что нет.

Мобильник снова запикал. Я едва не грохнул его об пол. Хазен несколько секунд слушал, что ему говорили, затем отключил связь.

– Это из лазарета. Вскрытие подтвердило данные из лаборатории.

Я выругался.

– Отправляйтесь к вашим кадетам в казарму, сержант. Мистер Хазен, прикажите принести досье на Букера, будь он проклят. Пошлите копию Бранстэду. Гардемарин, вы свободны.

Сержант Грегори, выходя, удостоил меня ледяным взглядом. Что ж, неудивительно, несмотря на мои извинения. Поделом – за мои попытки обвинить его в убийстве.