"Западня свободы" - читать интересную книгу автора (Бэгли Десмонд)

2

Шли месяцы.

Я чистил, скреб, полировал зал «Си» изо дня в день. Это было все равно, что чистить Авгиевы конюшни, хотя больше походило на свинюшник. У меня произошло несколько мелких стычек по этому поводу, но ничего такого, что отразилось бы в моем досье.

Время от времени приходил Форбс и снова пытался расколоть меня по поводу брильянтов, но из этого ничего не получилось, и он махнул рукой. Полагаю, что меня сочли неисправимым.

Пару раз меня посетил Маскелл. В первый раз он спросил, не собираюсь ли апеллировать по поводу пересмотра дела.

— А какой смысл? — спросил я.

— Ну так, ради формы, — ответил он. — Кстати, вы помните, судья бросил фразу о том, что он, мол, не видит, как ваше дело может быть хуже, чем оно есть? С его стороны это была очень неосторожная фраза, и ее можно рассматривать как попытку оказать давление на присяжных. Правда, с другой стороны, ваше упрямство относительно исчезнувшей собственности не очень обнадеживает.

Я улыбнулся ему.

— Мистер Маскелл, если я ничего не знаю о брильянтах, как я могу что-нибудь сказать о них?

Апелляцию мы решили не подавать.

Во второй раз я встретился с ним в кабинете начальника тюрьмы. Тот сказал:

— Ваш адвокат просит вас подписать доверенность.

Маскелл пояснил:

— Мистер Риарден имеет кое-какие вклады в Южной Африке, которые теперь так ликвидированы и переводятся в Англию. Естественно, нужен человек, который будет заниматься этим, поскольку сам он такой возможности лишен.

— Какая сумма имеется в виду? — спросил начальник.

— Немногим больше 400 фунтов, — сказал Маскелл. — Вложение их в какой-нибудь попечительный фонд даст через двадцать лет около тысячи фунтов. Сумма, на которую мистер может твердо рассчитывать, я полагаю. — Он протянул бумагу. — Вот разрешение министерства внутренних дел.

— Хорошо, — сказал начальник, и я подписал доверенность.

В конце концов, кто-то должен платить за радио, которым мне разрешили пользоваться — такие вещи бесплатно не предоставляются. Приятно было и то, что меня не забывают. Я тепло поблагодарил Маскелла.

И вот наступил день, когда я зачеркнул цифру 365 в моем календаре. Впереди оставалось только девятнадцать лет. Джонни ничего не сообщал мне о скарперах, и я с грустью думал о том, что мои шансы на побег ничтожны.

Я все еще числился в категории особо опасных со всеми вытекающими отсюда неудобствами. Но теперь я уже привык спать с включенным светом и автоматически складывал свою одежду за порогом камеры, когда приходил с вечерним обходом Смитон. Через разные промежутки времени меня переводили из камеры в камеру, и я тщательно фиксировал этот процесс, пытаясь нащупать какой-нибудь принцип. Однако, насколько я мог судить, ни с точки зрения времени, ни с точки зрения выбора камеры, никаких закономерностей не было. Я решил, что они просто прибегают к гаданию, вытаскивая клочки бумаги из чьей-нибудь фуражки. В этом случае я был бессилен.

Примерно в это время я встретился со Слэйдом. Он числился в категории впервые совершивших преступление и получил сорок два года, хотя я сомневался в том, что Специальное уложение о совершивших преступление впервые предусматривает наказание за шпионаж. Я, конечно, слышал о Слэйде — о суде над ним постоянно сообщалось в выпусках новостей по радио и в газетах. Впрочем, допрашивали его в камере, и наиболее интересные подробности его дела достоянием публики не стали, так что никто толком не знал, в чем, собственно, состоит его вина. Но судя по всему он считался весьма крупной птицей.

Это был бледный человек, выглядевший так, словно его когда-то большое тело съежилось, и кожа отвисла и болталась, как уши у сеттера. Он ходил, опираясь на две палки, и позже я узнал, что ему прострелили бедра и он провел восемь месяцев в госпитале. Интересная жизнь у шпионов — иногда слишком интересная.

На суде выяснилось, что в действительности он русский, но это нельзя было определить по его речи, потому что английским он владел в совершенстве. Срок, который он получил, мог бы сделать его паханом всей тюремной братии, но этого не произошло: самые матерые уголовники оказались патриотами, и относились к нему в тюрьме прохладно.

То, что он не был англичанином, меня не волновало. Он оказался исключительно интересным собеседником, культурным и начитанным и сразу же согласился помогать мне в занятиях русским языком, когда я попросил его об этом.

Мой русский после прибытия Слэйда стал быстро улучшаться.

Приближался конец отсидки Джонни, и его перевели в общежитие. Это означало, что он уже работал и за пределами тюрьмы. Считалось, что это помогает преступнику постепенно акклиматизироваться во внешнем мире. Впрочем, я не заметил каких-либо перемен в Джонни Свифте. Но мои встречи с ним стали крайне редкими. Мы встречались иногда во время прогулки, перебросившись парой фраз. И все. Я стал высматривать кого-нибудь еще, кто мог бы помочь мне связаться со скарперами, устраивающими побеги заключенных, если эта чертова организация вообще существовала. В любой момент меня могли перевести в другую тюрьму, возможно, особо укрепленную и охраняемую, а это меня совершенно не устраивало.

Прошло пятнадцать месяцев, день в день, прежде, чем что-то произошло. Я жадно глотал прокопченный воздух на прогулочном дворе, когда там появился Джонни Свифт и жестом подозвал меня к себе. Я неторопливо двинулся в его сторону и поймал футбольный мяч, который он как бы случайно отпасовал мне. Я подкинул его раза два и, подбежав к Джонни, отдал мяч ему.

— Ты по-прежнему хочешь выбраться отсюда? — спросил он и ногой послал мяч через двор.

Я почувствовал, как напряглись мои мускулы.

— А что, есть предложение?

— Ко мне подходили, — сообщил он. — Если ты еще интересуешься этим, можно продолжить.

— Очень даже интересуюсь. С меня уже хватит всего этого.

— Пятнадцать месяцев! — с насмешкой произнес он. — Это пустяки. А у тебя башли есть?

— Сколько надо?

— Пять тысяч только для начала, — сказал Джонни. — Причем, их надо выложить до того, как тебя выудят.

— Господи, это же громадные деньги!

— Мне сказали, что это аванс на предварительные расходы. Он не возвращается. Основная плата будет еще больше.

— Сколько?

— Не знаю. Это все, что мне сказали. Они хотят знать, как скоро ты можешь выложить пять тысяч.

— Я могу достать их, — сказал я. — У меня припрятаны пять тысяч в Южной Африке, о которых никто не знает. — Я осмотрел двор и увидел Хадсона, медленно фланирующего среди заключенных.

— Мне понадобится чек Стандарт-банка в Южной Африке, отделение Хоспиталл-хилл, Иоганнесбург. Понял?

Он медленно повторил и кивнул головой.

— Понял.

— Я подпишу его, и они получат по нему деньги. Это будет не трудно, хотя сделать это надо в Южной Африке.

— Но на это понадобится некоторое время, приятель, — сказал Джонни.

Я невесело улыбнулся.

— У меня в распоряжении девятнадцать лет. Но все же попроси их поторопиться. Я боюсь, что меня вывезут отсюда.

— Внимание, поблизости Хадсон, — сказал Джонни. — С тобой свяжутся. — Он вдруг рванулся в сторону, перехватил чью-то передачу и побежал с мячом вперед. Следом за ним присоединился к игре и я.

Чек объявился десять дней спустя. Его принес один вновь прибывший и тайком передал его мне.

— Мне сказали, это для тебя. — Шепнул он. — Когда подпишешь, отдай Шервину.

Я знал Шервина, который уже кончал отсидку.

— Погоди, — сказал я. — Что-нибудь еще?

— Больше ничего, — пробормотал тот и отошел от меня. Этим вечером я разложил свои книги на столе и начал заниматься как обычно. Я грыз русский язык и, по-моему, делал большие успехи. Произношение мое сильно улучшилось с тех пор, как в тюрьме появился Слэйд, хотя для заочного обучения это значения не имело. Я посидел над книгами с полчаса, затем вынул чековую форму и, разгладив ее, положил перед собой.

Я уж почти забыл, как выглядят такие вещи, и теперь, видя знакомые слова, почувствовал себя так, словно мне в нос ударило пылью с иоганнесбургских терриконов. Сумма была уже вписана — десять тысяч рэндов. Густовато кладут парни, — подумал я. В результате инфляции фунт стерлингов по сравнению с рэндом похудел, и теперь указанная сумма составляла 5650 фунтов. Они рассчитывали на то, что я этого не знаю, а когда узнаю, будет поздно.

Я вписал дату, поставил свою подпись — причем, вовсе не Дж. А. Риарден — и вложил чек между страницами грамматики русского языка.

Кто же все-таки я — умница или дурак из дураков? Кто-то мог здорово провести меня, — тот же Джонни, к примеру. И если это был он, то плакали мои пять тысяч ни за что, ни про что. Но тут я учитывал и человеческую жадность: если предполагалось, что в том источнике, откуда изъята первая сумма, есть значительные запасы, то из него попытаются черпануть еще раз — только тогда деньги можно получить уже после предоставления услуг и если они окажутся успешными.

На следующее утро я передал чек Шервину, который искусно зажал его между пальцами, и я понял, что он без особого труда переправит его на волю. Шервин был карточным шулером, и никто в тюрьме не смел и мечтать о том, чтобы выиграть у него. Он мог делать с колодой все, что угодно, — заставить ее плясать и петь песни, так что спрятать чек было для него парой пустяков.

И я стал ждать и гадать, на какие такие расходы эта шайка потратит пять тысяч фунтов стерлингов.

Шли недели, но ничего не происходило. Я прикинул, что для того, чтобы получить деньги по чеку и привезти их в Англию, понадобится чуть больше недели. Пять недель прошли без всякого результата, и меня охватило беспокойство.

Вдруг все разрешилось очень быстро.

Было свободное время, когда мы могли общаться друг с другом. Смитон читал мне нотацию за то, что я где-то недостаточно чисто убрал — признак моей нервозности. Подошел Косгроув с шахматной доской под мышкой. Он подождал, пока Смитон закончит свои наставления и сказала:

— Не огорчайся, Риарден. Давай сыграем.

Я был знаком с Косгроувом. На воле он занимался организацией хищений товаров — в основном, сигарет и виски. Кто-то настучал на него, его схватили и засунули на десять лет. Сейчас он сидел уже шестой год и при удачном стечении обстоятельств мог года через два очутиться на свободе. Он был чемпионом зала «Си» по шахматам и вообще хитрым и умным человеком.

Я рассеянно сказал:

— Не сегодня, Косси.

Он искоса посмотрел на Смитона, стоявшего в двух шагах.

— Ты что, не хочешь выиграть по-большому?

— Выиграть по-большому? — удивился я.

— Ну да, большой турнир. — Он протянул доску. — Я тебя проинструктирую на этот счет, если поиграешь со мной.

Мы нашли свободный стол в углу зала, подальше от Смитона, и сели. Я спросил:

— В чем дело, Косей?

— Я твой посредник, — сказал он, расставляя фигуры. — Будешь говорить только со мной, больше ни с кем. Понятно? — Я коротко кивнул, и он продолжал: — Начнем с обсуждения денег.

— Если так, то сразу и кончим, отрезал я. — Ваша шарага уже поимела от меня пять тысяч, а я что-то пока ничего не вижу.

— Ты же видишь меня? — Он оглянулся кругом. — Ты давай играй… Твой ход. — Я сыграл с2-сЗ, и он засмеялся. — А ты осторожный парень, Риарден. Как тихонько начал.

— Прекрати финтить, Косей. Если есть, что сказать, говори.

— Да я ж не виню тебя за то, что ты осторожен, — сказал он. — Хочу сказать только одно: тебе придется заплатить крупную сумму.

— Но не прежде, чем выйду отсюда, — сказал я. — Я не такой молокосос.

— Понимаю тебя, — сказал Косей, — это все равно, что прыгать в темноте с завязанными глазами. Но как бы там ни было, нам придется сначала поговорить о деньгах, а нет, — так разговор кончен.

— Ладно. Сколько?

Он двинул королевского слона.

— Мы своего рода сборщики налогов, берем с суммы дохода. Ты закосил 173000 фунтов стерлингов. Мы возьмем половину, то есть 86,500.

— Не будь идиотом, — сказал я. — В вашем расчете слишком много дефектов, и ты прекрасно это знаешь.

— Например?

— Во-первых, в посылке было товару на 120000 фунтов. Хозяева явно подзагнули, называя цифру.

Он кивнул головой.

— Может быть. Дальше?

— Дальше. Ты что, полагаешь, что эти брильянты можно продать за полную стоимость? Это же не легальная продажа, уж ты-то должен это понимать.

— Играй, — сказал он спокойно. — За нами следят. Необработанные брильянты можно продать за полную стоимость, если иметь башку на плечах. А она у тебя есть. Эту работенку ты толково исполнил. Если в тебя не заложили, чисто ушел.

— Это не были необработанные брильянты, — сказал я. — Их отгранили в Амстердаме, и они вернулись обратно для оправки. Такие брильянты обычно просвечиваются рентгеном, фотографируются и регистрируются. Их пришлось подвергнуть новой огранке, а это сильно снижает их ценность. И еще — я не один. У меня был напарник. Он разработал эту операцию, а я осуществил ее. Доход — пополам.

— Да, ребята интересовались этим вопросом, — сказал Косей. — Они что-то не могли понять, он тебя заложил что ли? Потому что, если это так, то у тебя нет ни гроша, и нам нечего терять время.

— Нет, это не он, — сказал я как можно убедительнее.

— А слух идет, что это он.

— Этот слух могли ведь подкинуть полицейские. — Форбс или Бранскилл, правда? У них есть на то свои причины.

— Могли, — согласился Косей. — А кто твой напарник?

— Нет, так дело не пойдет, — сказал я решительно. — Я не продал его фараонам и не продам его вам. Кстати, это само по себе доказывает, что не он заложил меня. Мы со своим другом ладим хорошо, тихо занимаемся своим делом, и нам посторонние не нужны.

— Ладно, оставим это на время, — сказал Косей. — Я передам обо всем ребятам. Но это возвращает нас к вопросу о бабках. Сколько же вы взяли?

— По нашим оценкам — сорок тысяч, — сказал я спокойно. — И они в надежном месте. И доступ к ним только через меня.

Он слегка улыбнулся.

— В швейцарском банке?

— Ага. В надежном месте.

— Итак, все равно — половина. По тысяче за год. Дешево, конечно, да ладно. Мы беремся переправить тебя через стену и за пределы Англии. Если ты возвращаешься, это твои проблемы. Но послушай внимательно: не пытайся нас надуть, и лучше приготовь для нас башли. Если их не будет — то никто никогда тебя не увидит. Надеюсь, понятно?

— Понятно. Вы выводите меня отсюда и получаете ваши деньги.

— Значит, я поговорю с ребятами, а они сами решат, быть тебе нашим клиентом или нет.

Я сказал:

— Косей, если ваша компания так сильна, как ты говоришь, какого черта ты торчишь здесь? Не могу этого понять.

— Я просто посредник, — ответил он. — Меня уже здесь завербовали. Потом мне сидеть осталось два года. Дотяну как-нибудь, и к чему рисковать? Меня ждет хорошая работа, и я не собираюсь отказываться от нее. — Он взглянул на меня. — А тебе туго придется, если ты вернешься в Англию.

— Это меня не волнует, — сказал я. — Я тут прохлаждался всего неделю, ничего об этой стране не знаю и не хочу знать.

Косей сделал ход.

— Шах. Еще кое-что. Ты в последнее время приятельствуешь со Слэйдом, да? Говорите друг с другом о чем-то.

— Он мне помогает заниматься русским, — сказал я, уводя короля.

— Этому конец, — сказал Косей, как бы невзначай, — отвали от Слэйда подальше, иначе сделка не состоится.

Я в изумлении посмотрел на него.

— Что за черт?..

— Именно так, — подтвердил он спокойно и сделал ход ферзем.

— Шах.

— Тольку не говори мне, что твои друзья патриоты, — сказал я и засмеялся. — В чем дело?

Косей посмотрел на меня с сожалением.

— Ты кто такой, чтобы задавать вопросы? Делай, что тебе говорят. — Он повернул голову в сторону Смитона, как раз проходившего мимо. — Знаете что? Риарден-то чуть не выиграл у меня. — Это было, конечно, чистейшее вранье. — У него хорошие шансы на турнире.

Смитон посмотрел на него без всякого выражения и прошел мимо.