"Западня свободы" - читать интересную книгу автора (Бэгли Десмонд)

3

Судья говорил правду о «едва ли приятных условиях наших тюрем». Так, в которую я попал, оказалась просто ужасной. Войдя в переполненную камеру предварительного заключения, я подумал, что в этот день судьи, видимо поработали сверхурочно. Настроение мое было мрачным, — это и понятно: вряд ли нашелся бы человек, который, стоя перед лицом суда и услышав такой приговор, остался совершенно равнодушным.

Мне тридцать четыре. Когда я выйду, мне исполнится пятьдесят четыре, может быть, немного меньше, если удастся убедить начальство, что я хороший мальчик. Но это будет чертовски трудно, учитывая то, что сказал судья. Любая комиссия по пересмотру дела, знакомясь с протоколом процесса, наткнется на его высказывания, и они произведут на нес ошеломляющее впечатление.

Двадцать долгих лет!

Я безучастно стоял, пока сопровождающий полицейский зачитывал принимавшему меня офицеру подробности моего дела.

— Хорошо, — сказал тот и сделал запись в книге. Затем он вырвал из нее небольшой квадратик бумаги. — Вот квитанция. Тело получено.

Он так и выразился: «Тело получено». Вот так. В тюрьме ты перестаешь быть человеком, а становишься телом, зомби, статистической единицей. С тобой обращаются так же, как почтальон с той желтой коробкой с брильянтами. Ты становишься посылкой из плоти и крови, которую отправляют, получают и через определенные промежутки времени кормят. Однако, то, что у тебя есть мозги, здесь не учитывается.

— Пошли, — сказал приемщик. — Сюда.

Он открыл дверь и посторонился, чтобы я прошел. Дверь захлопнулась за мной, и я услышал щелчок замка. Я очутился в помещении, заполненном людьми. Публика, судя по одежде, очень пестрая: парни в джинсах, мужчины в котелках и полосатых брюках. Никто не разговаривал. Все просто стояли, рассматривая пол, словно на нем было написано нечто чрезвычайно важное. Я думаю, что они чувствовали себя так же, как я — полностью выбитыми из колеи.

Мы долго торчали в этом помещении, ожидая, что последует дальше. Может быть, некоторые, более опытные, и знали. Но я-то впервые находился в английской тюрьме и был внутренне напряжен. Слова Маскелла о том, что особо опасные преступники попадают в весьма неприятную ситуацию, не выходили из головы.

Наконец, нас стали выводить из помещения — по одному и в строго алфавитном порядке. Мне пришлось ждать своей очереди долго, но она все же подошла, и тюремщик повел меня по коридору в какой-то кабинет.

Заключенным никогда не предлагают сесть. И я стоял перед столом, за которым сидел офицер и задавал мне вопросы. Я отвечал, и он заносил мои ответы в специальную книгу, словно чиновный ангел. Он записал мое имя, место рождения, имя отца и девичью фамилию матери, мой возраст, ближайших родственников, род занятий. За все время он ни разу не взглянул на меня. Я для него как человек и не существовал, — я был носителем статистических данных. Он нажал кнопку — получил нужные сведения, и все.

Содержимое моих карманов было скрупулезно переписано и положено в холщевый мешок, затем сняли отпечатки пальцев. Я оглянулся, ища что-нибудь, чтобы стереть с рук чернила, но ничего подходящего не было. Скоро я понял, почему. Меня отвели в жаркое, наполненное паром помещение и приказали раздеться. Здесь я распрощался со своей одеждой, которую предстояло увидеть только через двадцать лет: мне сильно повезет, если она еще не выйдет из моды.

После душа, который оказался очень приятным, я переоделся в тюремную одежду — серый фланелевый костюм жуткого покроя. Вот теперь стоило бы отправиться к портному Макинтоша.

Еще по одному коридору меня провели на медицинское обследование, идиотскую процедуру. Почему не проделать ее после душа, когда я еще не был одет — не понимаю. Тем не менее, я покорно разделся и снова оделся и меня определили годным к работе. Я вообще был совершенством — годен ко всему.

Потом тюремщик привел меня в громадное помещение с рядами камер и железными лестницами, похожими на пожарные.

— Запомни раз и навсегда — это зал «Си», — сказал тюремщик.

Мы затопали по лестнице наверх, потом прошли вдоль камер и остановились перед одной из них. Тюремщик открыл ее.

— Это твоя.

Я вошел внутрь, и дверь захлопнулась за мной с холодным стуком вечности. Я стоял посреди камеры, ничего не видя. Мозг не работал, — забастовал. Минут через пятнадцать я лег на койку и не мог сдержать душивших меня слез.

После этого я почувствовал себя лучше и попытался осмыслить ситуацию. Камера была около двенадцати футов в длину, семь в ширину и, вероятно, футов восемь в высоту. Стены покрыты слоем клеевой краски казенного кремового цвета, на одной из них располагалось зарешеченное оконце. Дверь с глазком, казалось, могла выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда.

Обстановку составляла койка с железной рамой, деревянный стол, стул, умывальник с кувшином, выносная параша и пустая полка. Осмотр тюремной камеры — одна из самых легких задач, какие может себе поставить человек. В течение трех минут я обнаружил все, что там можно было найти: три одеяла, две простыни, комковатый матрас, рубашку, пару шлепанцев, тонкое, не впитывающее воду полотенце, ложку и кружку. На гвозде, торчащем в стене, висели на петельке копия Уложения о содержании тюрем Ее Величества и информационная брошюрка.

Три минуты — и я знал о камере все, что только можно. Интересно, что мне делать остальные двадцать лет? И тогда я решил удовлетворять свое любопытство строго ограниченными дозами. Времени будет много, а событий мало, и каждое новое впечатление следовало запасать впрок и обсасывать, не торопясь и ревниво.

Стены камеры вдруг ощутились особенно остро. Я почувствовал, как они зловеще высятся надо мной, толстые и мощные. Только спустя четверть часа я смог преодолеть приступ клаустрофобии и унять дрожь.

Я тут же нарушил свое решение о дозировании впечатлений и принялся читать информационную брошюру. Впрочем, это было абсолютно необходимо. Я — новичок в этой школе, и чем скорее разберусь в ее механике, тем лучше. Тюремные старики могли сыграть не одну шутку с зеленым новичком, а я не хотел стать легкой жертвой для них.

Брошюрка содержала любопытную информацию. Я узнал, что рубашка, находящаяся в камере, — ночная; что свет выключается в десять тридцать, а подъем происходит в шесть тридцать; что мне должны выдавать бритву, которую после бритья нужно возвращать. Там содержались и другие полезные сведения, даже такие, которые можно было использовать для освобождения.

К примеру, я мог обратиться в кассационный суд, а в случае неудачи — к генеральному прокурору, чтобы мое дело рассмотрела Палата Лордов. Я имел право направить петицию Министру внутренних дел и написать члену парламента, за которого голосовал.

Ничего этого я не собирался делать. Мои отношения с Министром слишком далеки от приятельских, а мой член парламента был недосягаем, ибо находился где-то за шесть тысяч миль.

Я прочел брошюру от корки до корки и начал читать ее снова. Делать было нечего, и я решил заучить этот проклятый текст наизусть. Однако, читать пришлось недолго — в камере выключили свет.