"Тень на шторе" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

Глава 4 Окно на третьем этаже

Она прошла впереди Мегрэ в его кабинет с вызывающим достоинством тех людей, для кого ирония постороннего представляет собой худшее из несчастий.

— Прошу садиться, мадам!

Принимая ее, Мегрэ разыгрывал увальня, добряка с грустными глазами.

Она приняла точно такую же позу, что и в приемной. Позу нарочито благопристойную, но и вызывающую! Лопатки ее не касались спинки стула.

— Я предполагаю, господин комиссар, что вы спрашиваете себя, почему я… Вы, наверное, не ожидали меня.

— Ожидал!

И он добродушно улыбнулся. Пальцы в черных нитяных перчатках сразу же словно застыли. Госпожа Мартен острым взглядом обвела кабинет, и тут ее озарила мысль:

— Наверное, вы получили анонимное письмо?

Задавая этот вопрос, она как бы заранее на него отвечала, притворяясь, будто уверена в своем предположении.

— Анонимного письма я не получал.

Она недоверчиво покачала головой.

Госпожа Мартен абсолютно подходила служащему регистратуры, за которого вышла замуж. Легко было представить себе, как они прогуливаются в воскресенье после обеда по Елисейским полям: черная спина госпожи Мартен; всегда сдвинутая набок из-за шиньона шляпка; быстрая походка деловой женщины и особое движение подбородка, которым она подчеркивала, что ее слова не подлежат обсуждению. А рядом — бежевое пальто месье Мартена, его кожаные перчатки и трость, его уверенная, неторопливая походка, его попытки выглядеть беззаботным гулякой, разглядывающим витрины…

— У вас уже был траурный костюм? — как бы невзначай спросил Мегрэ.

— Три года назад умерла сестра… Я имею в виду свою сестру из Блуа… Ту самую, что была замужем за комиссаром полиции. Так что…

— Что?

Молчание.

Она предупреждала его!

Впрочем, она начинала нервничать, потому что этому толстому комиссару не нужна была ее заранее приготовленная речь.

— Когда вам стало известно о смерти вашего первого мужа?

— Сегодня утром, как и всем. Консьержка сказала мне, что вы занимаетесь этим делом, а так как мое положение весьма щекотливое… Вы не можете этого понять.

— Нет, понимаю! Кстати, ваш сын не заходил к вам вчера после обеда?

— На что вы намекаете!

— Ни на что не намекаю. Просто спрашиваю.

— Консьержка может сказать вам, что он не был у меня по меньшей мере три недели…

Слова ее звучали холодно. На Мегрэ она смотрела вызывающе. Разве Мегрэ не допустил ошибку, не дав ей возможности высказаться?!

— Я счастлив, что вы пришли сюда, — сказал он, — ведь это свидетельствует о вашей деликатности.

При одном слове «деликатность» что-то сразу изменилось в серых глазах женщины. Она кивнула головой в знак благодарности.

— Бывают очень трудные ситуации, — начала она. — Но не каждый это понимает. Даже мой муж, который мне советовал не носить траур! Обратите внимание, что я ведь не ношу траур, хотя и в трауре. На мне нет вуали, крепа. Только черный костюм.

У нее вновь появилась уверенность. Она исподволь готовилась произнести свою речь, убедившись, что ей не угрожает ирония Мегрэ:

— Я предпочитаю не рассказывать, сколько я от Куше натерпелась! Все зарабатываемые деньги он терял в каких-то нелепых спекуляциях. Он намеревался разбогатеть. Раза три в году он менял место работы, так что, когда родился сын, у нас не осталось ни гроша и моя мать вынуждена была купить малышу приданое…

Наконец она поставила свой зонтик к письменному столу. Мегрэ подумал, что с такой же ожесточенной холодностью она разговаривала вчера вечером, когда он заметил ее тень на шторе.

— Если не можешь прокормить женщину, не надо жениться! Вот что я вам скажу. А также если у тебя нет никакой гордости. У меня язык не поворачивается назвать вам все профессии, какие перепробовал Куше.

Я его просила подыскать серьезное место, где после смерти платят пенсию. К примеру, где-нибудь в управлении. Чтобы, если с ним что-либо случится, я не осталась безо всего. Так нет! Он дошел до того, что проехал вместе с велосипедистами «Тур де Франс» в качестве черт знает там кого… Он ехал впереди гонщиков, занимаясь снабжением или чем-то вроде этого! А вернулся без гроша. Таким был этот человек! И такова же была моя жизнь!

— А где вы жили?

— В Нантере. Ведь мы даже не могли платить за квартиру в городе. Вы же знаете Куше? Ему на все было наплевать! Никакого стыда у него не было. Он ни о чем не заботился. Он считал, что рожден для того, чтобы зарабатывать много денег, и что он их сумеет заработать… После велосипедов настал черед цепочек для часов. Нет, вы даже не представляете себе! Этими цепочками, месье, он торговал в палатке на ярмарке. И мои сестры не решались пойти на ярмарку в Нейи, боясь увидеть его в таком положении…

— Это вы потребовали развода?

Она потупила голову:

— Господин Мартен жил в том же доме, что и мы… Тогда он был моложе. Он занимал отличное место в управлении. Куше из-за своих авантюр почти всегда оставлял меня в одиночестве. О! Не думайте ничего дурного, все у нас с Мартеном было очень пристойно. Я призналась мужу. Мы оба согласились на развод по причине несходства характеров. Куше только должен был выплачивать мне алименты. И мы, господин Мартен и я, ждали год, прежде чем поженились.

Теперь она беспокойно ерзала на стуле, теребя застежку сумочки; губы ее начали дрожать.

— Как видите, мне не повезло. Сначала Куше даже нерегулярно выплачивал алименты. Каково было видеть, что господин Мартен оплачивает расходы по содержанию чужого ребенка… Лишь одной мне известно, что я пережила. Я заставила Роже учиться. Я хотела дать ему хорошее образование. Он не был похож на отца. Он был ласковым, чувствительным. Когда ему исполнилось семнадцать, Мартен нашел ему в банке место ученика. И тут, не знаю уж где, он встретил Куше…

— И привык просить у отца деньги?

— Обратите внимание, мне Куше всегда во всем отказывал! Для меня, видите ли, все было слишком дорого! Я сама шила себе платья и по три года носила одну и ту же шляпку.

— А Роже он давал все, чего бы тот ни попросил?

— Он его испортил! Роже бросил нас и стал жить один. Изредка он приходил ко мне. Но ведь он встречался и со своим отцом!

— Давно ли вы живете на площади Вогезов?

— Около восьми лет. Когда мы нашли эту квартиру, то мы даже не знали, что Куше занимается сыворотками. Мартен хотел переехать. Не хватало еще только этого! Если кто и должен был переехать, так именно Куше, не правда ли? Переехать должен был Куше, который, не знаю каким образом, разбогател и которого я видела приезжающим в автомобиле с собственным шофером! У него был даже свой шофер! Я видела его жену!

— У него в доме?

— Я подкараулила ее на улице, чтобы посмотреть, как она выглядит. Предпочитаю ничего не говорить о ней. Во всяком случае, она представляет собой не бог весть что, несмотря на важный вид, который напускает, и каракулевое манто.

Мегрэ провел рукой по лбу. Разговор становился каким-то кошмаром. Четверть часа вглядывался в это худое бесцветное лицо Мегрэ, и теперь ему казалось, что оно всегда будет стоять у него перед глазами. Это лицо напомнило ему некоторые семейные портреты, даже из его собственной семьи. У Мегрэ была тетка, правда, более солидная, чем госпожа Мартен, но и она также вечно жаловалась на судьбу. Когда тетка приходила к ним — он был еще ребенком, — то он знал, что, едва усевшись в кресло, она тут же вынет из сумочки носовой платок. «Бедняжка Эрманс, — начинала причитать она. — Что за жизнь! Я должна рассказать тебе, что снова натворил Пьер…»

Неожиданно мадам Мартен потеряла нить своих мыслей. Она слишком разволновалась:

— Вы должны понять мое положение. Разумеется, Куше женился на другой. Но ведь я была его женой, была с ним вместе первые, самые трудные годы его жизни. А вторая — это просто кукла…

— Вы претендуете на наследство?

— Это я-то?! — негодующе вскрикнула она. — Да я бы ни за что на свете не взяла его денег! Мы не богаты. Мартену не хватает инициативы, он не умеет пробиваться в жизни, он позволяет менее толковым коллегам перебегать ему дорогу… Но если бы мне пришлось пойти в прислуги, чтобы жить, то и тогда бы я не взяла…

— Это вы послали мужа сообщить Роже о смерти отца?

Она не побледнела, потому что это было невозможно. Цвет ее лица всегда оставался однообразно серым.

Но во взгляде что-то дрогнуло.

— Откуда вам это известно? — И вдруг возмутилась: — Надеюсь, что за нами, по крайней мере, нет слежки? Отвечайте же! Уж это было бы слишком! В таком случае я бы немедленно обратилась куда следует.

— Успокойтесь, мадам, ничего подобного я не сказал. Сегодня утром я совершенно случайно встретил господина Мартена…

Однако она продолжала держаться настороженно:

— В конце концов я пожалею, что пришла сюда. Мы хотим быть слишком корректными. А вместо признательности…

— Уверяю вас, что я бесконечно благодарен вам за этот визит.

И все-таки она чувствовала что-то неладное. Этот полный широкоплечий человек с короткой шеей, который смотрел на нее наивными, как будто ничего не выражающими глазами, пугал ее.

— В любом случае, — резким голосом проговорила она, — лучше, чтобы вы от меня самой узнали…

— Что вы — первая мадам Куше?

— А вы видели другую?

Мегрэ едва сдержал улыбку:

— Еще нет.

— О, эта будет проливать крокодиловы слезы! Хотя теперь она может жить спокойно… на миллионы, заработанные Куше.

И она внезапно расплакалась:

— Она даже не была с ним знакома, когда он боролся с жизнью, когда ему нужна была женщина, которая могла его поддержать…

Мадам Мартен встала. Осмотрелась, чтобы убедиться, не забыла ли чего-нибудь. Тяжело вздохнула.

— Однако все это не имеет значения, — горько улыбнулась она. — Я, во всяком случае, выполнила свой долг. Не знаю, что вы думаете обо мне, но…

— Уверяю вас…

Мегрэ трудно было бы закончить фразу, если бы она не прервала его:

— Меня все это не трогает! Совесть моя чиста! Не каждый может так о себе сказать…

Ей чего-то не хватало. Она не знала чего. Она еще раз оглядела комнату, пошевелила рукой, словно удивляясь, что в ней ничего нет.

Мегрэ поднялся и проводил ее до двери:

— Благодарю вас за ваш визит.

— Я просто выполнила свой долг.

Мегрэ, закрыв за ней дверь, подошел к окну и, несмотря на холод, настежь распахнул его. Он устал, словно после трудного допроса преступника. И особенно угнетала его смутная тревога, которую ощущаешь, когда вынужден наблюдать те стороны жизни, какие обычно предпочитают не замечать. А ведь разговор не был ни драматичным, ни отталкивающим. Ничего необыкновенного она не сказала.

На углу письменного стола был раскрыт бюллетень полиции с фотографиями двух десятков разыскиваемых личностей.

«Эрнст Штровитц, заочно приговорен судом города Кана к смертной казни за убийство фермерши на Бенувилльской дороге…»

И пометка красными чернилами: «Опасен. Имеет при себе оружие».

Этот тип не отдаст дешево свою жизнь. Ну что ж!

Мегрэ предпочел бы столкнуться с ним, вместо того чтобы заниматься этой липкой серостью, этими семейными историями, этим пока еще необъяснимым, но, как он угадывал, необычным преступлением.

Его преследовали образы: чета Мартен, прогуливающаяся в воскресенье по Елисейским полям; бежевое пальто и черная шелковая лента на шее женщины.

Он позвонил. Вошел Жан, и Мегрэ послал его за справками, которые он запросил о всех лицах, что имели какое-либо отношение к преступлению.

В них он ничего особенного не обнаружил. Нина однажды попала на Монмартре в облаву, но ее отпустили после того, как выяснилось, что она не живет на доходы от проституции.

Что касается сына Куше, то за ним следила бригада светской полиции, которая подозревала его в торговле наркотиками. Однако никаких определенных обвинений против него не выдвигалось.

Мегрэ позвонил в полицию нравов. Селину, имевшую девичью фамилию Луазо и родившуюся в Сен-Аман-Монтрон, там знали хорошо. Она была зарегистрирована и довольно регулярно приходила на медицинский осмотр.

— Она не опасная девушка, — сказал бригадир. — Чаще всего довольствуется двумя-тремя постоянными друзьями. Мы забираем ее лишь тогда, когда она снова оказывается на панели.

Жан, находившийся в комнате, показал Мегрэ на какую-то вещь:

— Эта дама забыла зонтик.

— Я знаю. Он мне понадобится.

Комиссар вздохнул, поднялся из-за стола, закрыл окно и, подойдя к камину, повернулся спиной к огню; такую позу он обычно принимал, когда ему надо было подумать.

Спустя час он уже мог мысленно резюмировать справки, которые поступили к нему из различных служб и лежали на письменном столе.

Прежде всего вскрытие подтвердило заключение судебного медэксперта: в Куше стреляли с трех метров, и смерть наступила мгновенно. В желудке убитого обнаружили небольшое количество алкоголя.

Фотографы заявили, что никаких интересных отпечатков пальцев не обнаружено.

Наконец, банк «Лионский кредит» подтвердил, что Куше, которого там хорошо знали, зашел в половине четвертого и взял триста тысяч франков новыми банкнотами, как он это обычно делал в конце каждого месяца.

Итак, было почти точно установлено, что, приехав в свой кабинет на площади Вогезов, Куше положил триста тысяч франков в сейф, рядом с шестьюдесятью, которые там уже находились.

Так как ему еще надо было поработать, он не закрыл сейф, к которому сидел спиной.

Свет в лаборатории указывал, что в какой-то момент он выходил из кабинета: то ли хотел проверить другие служебные помещения, то ли, что более вероятно, ходил в туалет.

Когда он вернулся, оставались ли еще деньги в сейфе?

Вероятно, нет, потому что в таком случае убийца Должен был бы оттащить труп в сторону, чтобы открыть тяжелую дверь сейфа и забрать банкноты.

Такова была «техническая» сторона дела. Но был ли это один убийца-вор, или же здесь действовали убийца и вор?

Мегрэ провел десять минут у судебного следователя, сообщил ему полученные результаты. Потом в начале первого вернулся домой; плечи у него были опущены, что служило признаком плохого настроения.

— Ты занимаешься происшедшим на площади Вогезов? — спросила жена, читая газету.

— Я!

У него из головы не выходили худое лицо, черное платье, скорбные глаза мадам Мартен.

Он видел ее слезы, которые брызнули внезапно, но потом исчезли, словно высушенные каким-то внутренним пламенем, чтобы через несколько минут появиться вновь.

Мадам Куше носила меха. У мадам Мартен их не было. Куше, снабжающий чем-то участников «Тур де Франс», и его первая жена, которая вынуждена была по три года не менять шляпки.

И сын… И этот флакон с эфиром на ночном столике в номере отеля «Пигаль»…

Селина, которая выходила на панель лишь тогда, когда у нее не было постоянного друга…

Нина…

— Ты чем-то недоволен? — спросила жена. — Ты плохо выглядишь. Кажется, у тебя насморк.

Действительно, Мегрэ ощущал пощипывание в носу и пустоту в голове.

— Откуда ты притащил этот ужасный зонтик?!

Это же зонтик госпожи Мартен!

— Так, ерунда, — сказал Мегрэ жене. — Я пойду… Не знаю, когда буду дома.

Есть впечатления, которые нельзя объяснить: чувствовалось, что в этом доме произошло нечто необычное, и ощущалось это сразу же, с фасада.

Почему в лавке похоронных принадлежностей такая суета? Наверное, жильцы сложились на венок.

А что значат беспокойные взгляды дамского парикмахера, чей салон находится на другой стороне входной арки?

В этот день дом имел какой-то нездоровый вид. А так как было четыре часа и начинало смеркаться, то под аркой уже горела эта смешная лампочка.

Напротив сторож закрывал решетки сквера. На втором этаже слуга де Сен-Марка неторопливо, старательно задергивал шторы.

Мегрэ, постучав в дверь консьержки, вошел к ней в комнату.

Консьержка чем-то отдаленно напоминала мадам Мартен: обе были как бы женщинами без возраста и пола. И обе были несчастными или считали себя таковыми.

Только в консьержке чувствовалось больше покорности, почти животной покорности своей судьбе.

— Здравствуйте, господин комиссар. Я вас ждала с утра. Ну и история! По-моему, я правильно сделала, обойдя жильцов с подписным листком на венок. Вы не знаете, когда похороны?

Двор, заполненный голубоватым воздухом сумерек, прорезали длинные желтые полосы света от двух лампочек: одна горела под аркой, другая — на стене.

— Где квартира мадам Мартен? — спросил Мегрэ.

— На третьем этаже, третья дверь налево.

Комиссар узнал окно; в нем горел свет, но на шторе не вырисовывалось никакой тени.

Со стороны лаборатории слышался треск пишущих машинок.

Мегрэ поднимался по лестнице, держа под мышкой зонтик мадам Мартен. До второго этажа подъезд был отремонтирован: стены покрашены, ступеньки натерты.

С третьего этажа начинался другой мир: грязные стены, щербатый пол. Двери квартир выкрашены грязно-коричневой краской. На них — либо пришпиленные кнопками визитки, либо штампованные алюминиевые таблички.

Визитная карточка (за сотню — три франка): «Месье и мадам Эдгар Мартен». Справа — шнурок из плетеной в три цвета тесьмы с мягким помпоном на конце. Когда Мегрэ потянул за него, слабый звонок раздался в пустоте квартиры. Затем послышались быстрые шаги. Чей-то голос спросил:

— Кто там?

— Я принес вам ваш зонтик!

Дверь отворилась. Сбоку прихожая была не больше квадратного метра; на вешалке висело бежевое пальто.

Напротив — распахнутая дверь в комнату — полугостиную-полустоловую.

— Извините, что беспокою вас… Сегодня утром вы забыли зонтик в моем кабинете…

— Вот как! А я уж думала, что оставила его в автобусе. Я говорила Мартену…

Мегрэ не улыбнулся. Он привык к женщинам, у которых мания называть мужей по фамилии.

Мартен стоял рядом, одетый в полосатые брюки и домашний пиджак из толстого шоколадного цвета сукна.

— Проходите, пожалуйста…

— Я не хотел бы вас беспокоить…

— Людей, которым нечего скрывать, нельзя побеспокоить!

Несомненно, главная характеристика квартиры — это ее запах. Здесь стоял спертый запах мастики, кухни и старой одежды.

Канарейка порхала в клетке, роняя иногда на пол капельки воды.

— Подай же кресло господину комиссару!

Кресло! В комнате и было всего одно вольтеровское кресло, обитое темной, почти почерневшей от времени кожей.

Госпожа Мартен, совсем не похожая на ту, которую он видел утром, щебетала:

— Вы выпьете что-нибудь? Ну, конечно да. Мартен! Принеси аперитив.

У Мартена был смущенный вид. Быть может, в доме не было аперитива или оставалось немного, на дне бутылки?

— Благодарю, мадам! Я не пью перед обедом.

— Но ведь у вас еще есть время.

Эти люди, наверное, не любили света, потому что три электрические лампочки были аккуратно затянуты плотным цветастым полотном, которое пропускало лишь необходимый минимум лучей.

«Главное — мастика», — думал Мегрэ.

В запахе этой квартиры преобладала мастика. Массивный дубовый пол был отполирован, как каток.

Месье Мартен демонстрировал улыбку человека, устраивающего прием.

— У вас, должно быть, чудесный вид на площадь, единственную по красоте в Париже, — заметил Мегрэ, который отлично знал, что окна квартиры выходят во двор. Он подошел к окну, небрежным жестом отодвинул штору, на которой видел тень госпожи Мартен.

И замер, пораженный.

Прямо перед ним находились кабинеты и лаборатория фирмы Куше.

Он обратил внимание, что нижние окна там были из матового стекла. И еще он заметил, что это внутренние окна. Другие же, наверху, были чистые, прозрачные, два-три раза в неделю их мыли уборщицы.

На том месте, где убили Куше, можно было отчетливо видеть месье Филиппа, подписывающего напечатанные на машинке письма, что ему одно за другим подавала секретарша. Различалась даже замочная скважина сейфа.

И приоткрытая дверь в лабораторию. В ее окнах виднелись женщины в белых халатах, которые сидели по обе стороны огромного стола и упаковывали стеклянные пробирки.

— Налей все-таки чего-нибудь! — услышал Мегрэ голос госпожи Мартен.

Ее муж засуетился, открывая шкаф и звеня рюмками.

— Только капельку вермута, господин комиссар! Мадам Куше наверняка смогла бы предложить вам коктейль… — И на лице госпожи Мартен появилась злая улыбка.