"Бомбардировщик" - читать интересную книгу автора (Дейтон Лен)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Бомбардировщики поднимались все выше и выше. Пренебрегая заданной высотой, большинство летчиков направляли нос своего самолета вверх, и вопрос о высоте полета решался, таким образом, предельными техническими возможностями их машин.

Ламберт поднял «скрипучую дверь» почти на двадцать одну тысячу футов, после чего подрегулировал органы управления и включил автопилот.

– До поворота пятьдесят минут, – доложил Кошер.

Они вошли в квадрат «Рейнц-Эмиль-четыре» по координатной сетке люфтваффе, хотя, естественно, не имели об этом ни малейшего представления. Их самолеты находились в головной части колонны бомбардировщиков длиной почти двести миль. В то время как «скрипучая дверь» была уже над Северным морем, последний самолет этого потока только еще взлетал с аэродрома.

Сегодня видимость была слабой, и путь бомбардировщиков обозначался только гулом двух тысяч восьмисот двигателей с высокими эксплуатационными характеристиками. Постройка каждого из этих двигателей требовала таких же производственных мощностей, какие необходимы для создания сорока обыкновенных автомобильных двигателей. Одно только радио– и радиолокационное оборудование бомбардировщика стоит столько же, сколько стоит миллион радиоприемников. Общее количество затрачиваемого на него прочного алюминия составляет столько же, сколько его необходимо для изготовления одиннадцати миллионов кастрюль. В денежном измерении, в ценах 1943 года, каждый «ланкастер» стоил сто шестьдесят девять тысяч шестьсот восемьдесят долларов. Обучение экипажа пожирало средств больше, чем их бы потребовалось на его трехлетнее обучение в Кембриджском университете. Не считая «москито», группы наведения, самолетов, совершающих беспокоящие налеты на Берлин, и самолетов, которые сбросят листовки в Остенде, это бомбардировочное соединение стоило триста сорок три миллиона четыреста тысяч долларов.

Самолеты Ламберта, Суита и Картера находились не больше чем в полумиле друг от друга, хотя в эту темную ночь единственным, кто знал об этом, был оператор радиолокационной станции «Горностай», наблюдавший за выбросами сигналов на расположенном перед ним экране.

Радиолокационная станция «Фрейя» предупредила меньшую, более точную «Вюрцбург» о направлении полета колонны бомбардировщиков. В теплом затемненном помещении прокладочного поста Август Бах. затаил дыхание, как рыболов при виде подергивающегося поплавка.

– «Вюрцбург» красный обнаружил цель, герр оберлейтенант, – доложил Вилли Рейнеке, – в квадрате «Гейнц-Эмиль-четыре».

Все происходило так, как предусматривал Август.

– Приказ: «Карузо» десять лево, «Кошка-один», – сказал Август.

Левенгерц нажал на педали руля направления. Он должен выполнять любое указание без промедления, ибо тяжелый «юнкерс» с его неуклюжей антенной конструкцией не намного быстроходнее «ланкастера».

– Перехват на встречно-параллельных курсах, – продолжал Август. – Я выведу его немного севернее противника.

– Сообщение: скучный фильм, – сказал Левенгерц. Это было кодовое обозначение плохой видимости.

Вилли Рейнеке чуть слышно возмутился:

– Вечно они жалуются на видимость! В помещении прокладочно го поста собралось много свободного от дежурства персонала. Все горели желанием посмотреть, как развернутся события дальше.

– Приготовиться: разворот на сто восемьдесят градусов, – приказал Август.

– Ясно, – ответил Левенгерц.

Он стал теперь частью машины. Сейчас самолетом, по существу, управлял Бах.

Август взглянул на полные нетерпеливого ожидания лица тех, кто находился в помещении прокладочного поста. Они смотрели как зрители, наблюдающие азартную карточную игру. Август видел, как два световых пятна быстро двигались друг другу навстречу. Он понимал, что ошибись он в определении момента разворота истребителя «Кошка-один» – и контакт будет потерян. Такой исход на виду у всех подчиненных был бы для Августа Баха наименее желательным.

Кошер Коэн посмотрел на путевую карту, освещенную лампой, укрепленной над штурманским столом.

– До голландского берега осталось одиннадцать минут, – доложил он.

Ламберт поерзал, поудобнее устраиваясь на жестком ранце парашюта.

– Мы в зоне видимости радиолокационной станции, – предостерег он свой экипаж. – Смотрите в оба за истребителями.

Как и все радиооператоры на бомбардировщиках, Джимми Гримм пытался обнаружить голоса противника в полосе частот от семи тысяч пятидесяти до семи тысяч ста килогерц. Обнаружив их, он мог бы начать передавать на этой частоте сигналы и забивать таким образом разговор между оператором наведения на командно-диспетчерском пункте и летчиками на истребителях. Для передачи таких помех в каждом двигателе бомбардировщика был вмонтирован специальный микрофон. Неожиданно Джимми услышал немецкую речь.

– Я засек разговор между оператором и ночным истребителем! – возбужденно воскликнул Джимми Гримм.

– Тот, кого преследует истребитель, находится на вашем курсе, – заметил Дигби. Вытянувшись в носовой части во всю длину, он смотрел вниз, пытаясь обнаружить голландский берег.

– Эх, если бы получше знать немецкий, – с сожалением проворчал Джимми Гримм.

– Вполне возможно, что он летит за нами, – подал голос Бинти из средней верхней турели.

– Нельзя ли лечь на курс восемьдесят градусов, командир, чтобы проверить? – спросил Коэн.

– Ты штурман, тебе и карты в руки, – ответил Ламберт и начал выполнять мелкий вираж.

– Он все еще далеко позади бомбардировщика, – сказал Коэн, – и оператор наведения подает команду снизиться.

Флэш Гордон напряженно вглядывался в темноту через открытую часть хвостовой турели. В ней теперь было очень холодно, но зато Флэш видел намного лучше, чем раньше. Когда он немного наклонялся вперед, его голова оказывалась почти вне самолета. Он непрерывно поворачивал турель, описывая дулами пулеметов небольшие окружности, как, бывало, на тренировках в школе воздушных стрелков, где он проделывал эти манипуляции, вставив в дула пулеметов карандаши.

Флэш Гордон и Левенгерц напряженно всматривались в темноту навстречу друг другу со всей сосредоточенностью, на какую они были способны, однако стояла слишком темная ночь, чтобы увидеть что-либо.

Флэш слышал, как Коэн попросил изменить курс, и наблюдал за проносившимися мимо хвостовой части самолета облаками.

Август Бах видел, как красное световое пятнышко на столе изменило направление движения.

– Он повернул влево, – заметил Август. – Теперь он уже совсем близко.

– По-моему, истребитель преследует нас, – сделал вывод Коэн. – Оператор приказывает ему отвернуть влево.

– Забивай, забивай его! – поспешил приказать Ламберт, закладывая глубокий вираж.

Левенгерц на ночном истребителе изменил курс, как ему указали. Неожиданно на радиолокационном экране Закса появился световой сигнал.

– Мы засекли его! -проговорил Закс, стараясь скрыть радостное возбуждение.

Внезапно в телефоне появились оглушительные помехи. Значит, противник совсем рядом.

– Вовремя догадался, – произнес Левенгерц.

Закс убрал громкость, чтобы свести помехи до минимума. Левенгерц поставил защелки предохранителей на риску «Огонь», и на приборном щитке появилось несколько красных огоньков. Неожиданно «юнкерс» вошел в турбулентный поток. Левенгерцу пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать самолет на курсе.

– Спутная струя от самолета противника, – сказал Левенгерц. – Выведите меня на один уровень с ним. Я потеряю высоту, когда увижу его.

– Вы в пятистах метрах от него.

– Вижу! – крикнул вдруг Левенгерц. Прямо перед ним темноту пронзили восемь желтых световых точек – пламя из выхлопных патрубков.

Поскольку все примитивные ритуалы, особенно относящиеся к смерти, имеют свои специфические названия, Левенгерц доложил Баху об обнаружении бомбардировщика словами: «Литавры, литавры!»

Флэш Гордон был человеком кроткого нрава, невысокого роста, скромного происхождения и говорил тихим голосом. Хотя Флэш никогда по-настоящему не лгал, он пришел тем не менее к заключению, что белая ложь иногда совершенно необходима для прогресса рода человеческого. «Если ложь – единственный путь к совершенствованию самолетов с аэродрома Уорли-Фен, то я пойду на такую ложь», – подумал он. Более спокойного момента, чем теперь, никогда не бывало: казалось, они перехитрили немецкий истребитель и теперь в небе вокруг них никого не было.

– Истребитель, истребитель! Влево вниз! – крикнул вдруг Флэш Гордон. И, не пытаясь воспользоваться прицелом, он открыл бешеный огонь по непроницаемой темноте, в которой абсолютно ничего не было видно.

Ламберт, инстинктивно подчиняясь команде, которую имел право дать любой член экипажа, бросил «скрипучую дверь» в крутой вираж и позволил ей камнем устремиться вниз.

Бинти Джонс, дабы не позволить своему коллеге превзойти его, также открыл огонь из пулеметов. По небу пролегли изгибающиеся трассы, ибо «скрипучая дверь» падала вниз куда быстрее, чем вращались ее турели.

– О боже! – воскликнул Левенгерц, заметив приближающуюся к нему трассу.

Он быстро уклонился от трассы, а восемь язычков пламени, вырывавшиеся из выхлопных патрубков двигателей «двери», заняв вертикальное положение, выскользнули из поля видимости прямо перед носом «юнкерса». Небольшие, 0,303-дюймовые пули, которыми стреляли англичане, редко оказывались фатальными для прочного «юнкерса», но Левенгерц все же избегал летать навстречу им.

Ламберт выполнял классический противоистребительный маневр «змейка», монотонно информируя членов экипажа об эволюциях самолета:

– Влево вниз! Влево вверх! Перекладываю! Вправо вверх! Вправо вниз! Перекладываю! Влево вниз! Влево вверх!..

Левенгерцу много раз приходилось наблюдать такой маневр уклонения противника. Четыре или пять раз ему удалось выполнить этот же маневр синхронно со своей жертвой и в конце концов поразить ее. На этот раз такой маневр ему не удался.

– Цель потеряна, – сказал Закс.

– Моя вина, – отозвался Левенгерц и включил радиопередатчик: – «Кошка-один» оператору наведения: потерял цель.

Август посмотрел на прокладочный стол и увидел, что световое пятно, которое обозначало бомбардировщик «скрипучая дверь», переместилось к самой границе зоны видимости станции «Горностай».

– Этому англичанину повезло, – сказал он с разочарованием.

– За ним следует много других, – успокоил его Вилли.

Ламберт вывел «скрипучую дверь» из «змейки». Его руки дрожали, но он продолжал крепко держать штурвал, чтобы Бэттерсби не заметил этого.

– Кош, дай мне курс на Нордвейк, – приказал Сэм.

– Ну как, теперь вы верите в целесообразность выреза в остеклении моей турели? – наконец не удержался от вопроса Флэш Гордон. Он долго ждал хотя бы одного слова похвалы или благодарности.

– Все получилось чертовски здорово, – отозвался Ламберт.

– Я не верю, что ты видел что-нибудь, – усомнился Бинти Джонс.

– Здоровенный ночной истребитель, ясно?

– Ничего там не было, – настаивал Бипти.

– В таком случае зачем же ты стрелял? – спросил Флэш. Ответа не последовало. – Я назову это «смотровой щиток со свободным обзором Гордона»! -гордо заявил Флэш.

– А ну-ка замолчите все! – приказал Ламберт.

Бомбардировщик Суита отстал из-за ошибки в определении ветра в районе Лоустофта, а «скрипучая дверь» несколько раз поворачивала и выполняла «змейку» над морем, поэтому к часу ночи и Суиту, и Ламберту оставалось до берега еще около восьми миль. В это время Томми Картер на своем «ланкастере» уже прошел Нордвейк, повернул и пролетел четыре мили по последней прямой, ведущей к объекту бомбардировки.

Маяк в Нордвейк-ан-зе построен на современной эспланаде, и теперь его затемненный огонь был включен, так как мимо проходил конвой в охранении крейсера противовоздушной обороны «Гельд». Крейсер засек своими радиолокационными станциями пролетавшие над ним бомбардировщики и открыл огонь. Каждый артиллерийский залп «Гельда» сотрясал стекла в окнах домов, а вспышки выстрелов освещали всю приморскую часть города.

– Вот молодцы-то, – сказал Ламберт, – включили для нас маяк в Нордвейке.

Ламберт и Дигби в носу самолета еще любовались пульсирующим затемненным огнем маяка, когда вся эспланада неожиданно ярко осветилась, будто солнце выбрало этот город для индивидуальной утренней зари. Два «ланкастера» из группы наведения сбросили светящие бомбы, чтобы обозначить таким образом точку поворота для всей колонны бомбардировщиков. Смотритель. маяка уставился в окно на ослепительно яркие желтые «рождественские елки» из огней, которые, громко потрескивая, медленно опускались, оставляя после себя змейки белого дыма.

Высоко-высоко над Нордвейком находился самолет королевских военно-воздушных сил «москито». Летчик на нем тоже видел светящие бомбы. Восьмидесятивосьмимиллиметровые зенитные снаряды не доставали самолеты «москито», потому что те летали на очень большой высоте. Радиолокационные станции «Вюрцбург» обнаруживали их и следили за ними с трудом, так как эти самолеты построены из дерева, а ночные истребители не могли угнаться за ними, потому что «москито» обладали большей скоростью. «Москито», который находился сейчас над Нордвейком, шел, ориентируясь по специально передаваемым для него сигналам радиомаяков, и его задача состояла в том, чтобы сбросить над Крефельдом четыре красные ориентирно-сигнальные бомбы для наведения на цель тяжелых бомбардировщиков. Таков, по крайней мере, был план.

Светящие бомбы повисли над Нордвейком в одну минуту второго. В считанные секунды донесение об этом было передано по телефону в Делен, и там без промедления отметили это на огромном светящемся экранов. Крейсер противовоздушной обороны «Гельд» сообщил пеленги на них.

Не позднее чем через две минуты немцы располагали достаточной информацией, чтобы сделать вывод:. летящие бомбардировщики поворачивают на новый курс. В районах, над которыми летели бомбардировщики, было произведено полное затемнение. Поезда на железных дорогах остановились, станции были затемнены, рабочие заводов и фабрик укрылись в бомбоубежищах.

Города, поселки и деревни до самого Кельна и Дортмунда получили распоряжение приготовиться к отражению воздушного налета через тридцать минут. На зенитных батареях сигареты были отброшены в сторону, кофе остался недопитым. Люди, ворча, смеясь и зевая, выходили из домов и бараков и, ежась от ночной прохлады, застегивали шинели и пальто на все пуговицы. Стволы зенитных Орудий были направлены вверх, прожекторы развернуты в нужном направлении, радиолокационные станции прогреты, взрыватели ввинчены в снаряды. Под котлами с супом был зажжен огонь, одеяла рассортированы, покрывала приготовлены, продовольственные карточки заверены, и узлы с поношенной одеждой развязаны. Альтгартен тоже оказался в угрожаемой зоне.

Тяжелые шторы на окнах в отдельном кабинете в ресторане Френзеля Штюбе создавали для гостей интимную обстановку. В этом старинном зале пахло сейчас жареными утками, шнапсом, свечами и хорошими сигарами. Эти запахи глубоко впитались в дубовые панели стен и напоминали о других званых обедах в другие времена. Гости, повеселевшие от тщательно подобранного бургомистром и неограниченно подававшегося вина, уселись в кресла и приготовились произносить речи и тосты, которых хватило бы на всю оставшуюся часть вечера.

Герд Белль выбрал весьма удачный момент, чтобы распрощаться с хозяином. Отведав знаменитого френзелевского яблочного пирога, Герд решил, что вечер, в части его касающейся, вполне можно на этом закончить. Он объяснил свой ранний уход тем, что обязан быть готовым выполнять свои функции в случае воздушного налета. На самом же деле Герд намеревался пойти в буфет железнодорожного вокзала, чтобы поиграть там с друзьями в скат.

Когда принесли кофе, начальник полиции обер-вахмистр Мюллер встал, чтобы произнести тост, но Герд прибавил шагу и успел скрыться за дверью. Мюллер одернул синий форменный френч, нервно откашлялся и начал говорить о заслугах бургомистра, о вкладе Альтгартена в победу, а также о том, как этот город соблюдает законы третьего рейха.

Шел уже второй час ночи, когда прибывший из ратуши посыльный прошептал что-то на ухо бургомистру. До появления этого парня в служебной форме, с каской на голове и в больших казенных перчатках на руках все чувствовали себя так, будто не было никакой войны.

– Минуточку внимания, господа, – проговорил бургомистр, и на лицах гостей появилась тревога. – Я получил официальное сообщение, что несколько минут назад в воздухе обнаружено крупное соединение английских военно-воздушных сил. Наши радиолокационные станции предсказывают, что бомбардировке подвергнется Рур. Я не сомневаюсь, что мои гости пожелают выполнить свой служебный долг и как можно скорее разъедутся по своим местам. Разрешите пожелать вам всем успехов. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! -повторили без особого энтузиазма гости.

Вскоре после этого в городе прозвучало предупреждение об угрозе воздушного нападения.

Альтгартенский железнодорожный вокзал был примечателен скорее оживленностью своего буфета, чем оживленностью расписания движения поездов. Каждый день с утра до поздней ночи в буфете стоял шум и дым от сигар. Не раз, когда основная железнодорожная магистраль подвергалась бомбардировке, войсковые эшелоны направлялись через Альтгартен, и тогда две пожилые дамы, содержавшие привокзальный буфет, подавали пиво, кофе и бутерброды до тех пор, пока у них не иссякали все запасы.

Буфет был обставлен как гостиная Викторианской эпохи. Его украшением служили несколько десятков декоративных растений, бюст Бетховена, написанный маслом портрет Вагнера, цветная репродукция портрета фюрера и старинное пианино.

Три столика около пианино считались лучшими. Сегодня средний столик заняла группа игроков в скат. Вокруг игроков – это были Герд Белль и два его друга инженера – собралась толпа любопытных.

В час ночи, точно по расписанию, на вокзал прибыл поезд. Гудок, пыхтение и свист стравливаемого пара смешались с воем сирен в громкоговорителях, возвещавших об угрозе воздушного нападения. Эхо неприятных, внушающих страх звуков прокатилось по всему городу. Но даже и после этого из буфета вышли не все. Надо полагать, что если бы сигнал общей тревоги прозвучал еще страшнее, то здесь, в Альтгартене, его восприняли бы в чисто академическом плане, ибо все считали, что бомбы предназначаются для одного из крупных городов в Руре.

Наконец Герд Белль решил, что и для него настало время поехать на своем фургоне к ратуше и доложить старшему на командно-диспетчерском посту гражданской обороны о своей готовности выполнить долг. Как только радиолокационные станции сообщали, по какому району наносится удар, Герд направлялся в город, подвергшийся бомбардировке, и оказывал посильную помощь пострадавшим. «В этом, пожалуй, преимущество одинокого», – подумал Герд и сразу вспомнил о Гансе и Анне-Луизе. Пожалуй, ему лучше заехать в дом Августа и убедиться, что они укрылись в убежище. Герд поднял брови, чтобы спросить своего друга Бодо Рейтера, что, по его мнению, произойдет. Бодо бросил свои карты на стол, давая этим понять, что игру продолжать нельзя.

– Бери мой бакалейный фургон, – предложил Герд Рейтеру. – Я возьму у кого-нибудь мотоцикл и приеду еще до того, как тебе прикажут куда-нибудь выехать.

Анна-Луиза, как всегда перед сном, расчесывала волосы – не меньше трехсот взмахов щеткой. В соседней комнате неожиданно раздался голос Ганса:

– Фрейлейн, фрейлейн…

– Да, Ганс. Но почему ты не в постели, мальчик? Он раздви нул занавески на окне:

– Какие чудесные огни, фрейлейн! Смотрите, как красиво! Как будто рождественские елки в небе.

Анна-Луиза подошла к окну.

– Да, – согласилась она. – И правда как рождественские елки, Ганс.

– Это папа пускает их?

– Нет, мой милый. – Цветные огни были близко, совсем близко. Она взяла мальчика на руки. – Скоро ты станешь слишком тяжелым, чтобы поднимать тебя, Ганс.

– Когда я стану большим, то буду поднимать вас, фрейлейн.

– О, это будет чудесно! – воскликнула Анна-Луиза и поцеловала мальчика.

Когда раздался стук в дверь, она подошла к ней с Гансом на руках.

– Герр Белль, что-нибудь случилось?

– Я хочу, чтобы вы укрылись в соседнем доме, у герра Фосса. В прошлом месяце он предложил Августу, чтобы в случае воздушного налета вы и мальчик укрывались у него. Его убежище укреплено, и в нем есть вентиляторы, нагнетающие свежий воздух. Духота – очень опасная вещь, понимаете?

– Сегодня?

– Они уже сбрасывают светящие бомбы. Это они обозначают цели. Вам нужно поспешить.

– Но… Не будут же они бомбить Альтгартен?

– Пожалуйста, Анна-Луиза, поторопитесь.

– Мне нужно взять обувь и пальто для Ганса.

– Я не могу больше ждать, фрейлейн, – сказал Герд. – Поторопитесь и хорошенько постучите в дверь герра Фосса. Я уверен, он дома, но иногда проигрывает на патефоне пластинки и может не услышать стука.

– Спасибо, герр Белль, вы очень любезны.

– Я обещал Августу, – проговорил Герд и, нажав ногой на педаль мотоцикла, уехал в сторону лагеря инженерных частей.

Когда падали первые бомбы, Анна-Луиза услышала новые для себя звуки: быстро перемещающийся шелестящий полусвист, будто по покатому металлическому лотку скользит тяжелый груз в упаковке. Каждый такой звук заканчивался оглушительным взрывом и лязгом металла, от которых больно било барабанные перепонки и сотрясалась земля под ногами.

– Нам надо торопиться, милый Ганс,

Огни последнего «ланкастера» скрылись за высоким забором аэродрома Уорли-Фен. Подписав все документы и выключив настольную лампу, полковник раздвинул шторы затемнения и открыл окно. Когда улетали самолеты, он всегда испытывал одно и то же чувство: где-то в глубине души командир базы всегда опасался, что в одну из таких ночей ни один из них не вернется и тогда он навеки останется на аэродроме в одиночестве. В текущем месяце это был уже двенадцатый рейд. Слишком много. И его подчиненные, и он сам очень устали. Он стремился предпринять все возможное, чтобы его эскадрилью использовали в составе групп наведения, хотя, по правде говоря, его люди не были подготовлены для выполнения таких задач. Это были самые заурядные летчики, а он самый обычный командир.

Когда его глаза привыкли к темноте, он начал различать стоянки самолетов и служебные помещения второго отряда. В металлических бараках, где летный состав дежурил холодными ночами, разжигали крохотные обогревательные печки. Только в одном этом месяце он потерял три экипажа, погибших в свой первый же боевой вылет. Один экипаж пробыл на аэродроме всего лишь восемь дней. Их смелость и отвага равноценна смелости и отваге тысячи львов, и он никому не позволит омрачить чувство гордости, которое испытывал, находясь вместе с ними на передовой линии. Полковник задвинул шторы и опять включил настольную лампу.

Раздался стук в дверь, и в кабинет вошла его подчиненная.

– Капрал Тэйлор, прибыла по вашему приказанию, сэр, – доложила она.

– Здравствуйте, капрал. Ничего, ничего, стойте вольно. Мы с вами, кажется, не знакомы. – Полковник улыбнулся. – Но вам-то, вероятно, приходилось видеть меня. Вы заведуете складом спасательного снаряжения, так ведь?

– Да, сэр.

– Садитесь, капрал. Как вы, наверное, знаете, у нас в королевских военно-воздушных силах существует традиция, когда в определенных случаях офицеры и их подчиненные разговаривают, что называется, как мужчина с мужчиной. Это значит, что все, о чем мы говорим друг другу, не является официальным. Вы курите, капрал?

– Нет, спасибо, сэр.

– Так вот, капрал, я хотел бы знать, как давно вы вышли замуж за старшего сержанта авиации Ламберта?

– Три месяца назад, сэр.

– Ну и как, вам здесь хорошо живется, капрал? Полковник так напоминал ей в этот момент ее отца! Что она могла сказать ему о том, как ей здесь живется? Горящие в полнакала лампочки ночью, железные солдатские койки, грязное постельное белье, сырые стены, постоянно хлопающие двери. А позади этих дверей какаянибудь лишившаяся родных и дома девушка принимает невыносимо горячую ванну и пьет джин…

– Я рядом с мужем, и это уже хорошо, – ответила Рут.

– Правильно. Тем не менее вы продолжаете числиться в списках женской вспомогательной службы под вашей девичьей фамилией?

– Да, сэр. Я хотела бы что-то предпринять в этой связи, но…

– Но командир секции Холройд не настаивает на этом, а вы боитесь, что вас переведут куда-нибудь еще, если об этом узнает регистрационная канцелярия?

– Да, сэр.

– Ну что ж, я говорил с мисс Холройд о вас. Она сказала, что вы добросовестный работник, а, по ее мнению, на действующей авиационной базе эффективно работающие люди – это главное.

– Да, сэр.

– Да, в наши дни и в наш век самое важное – это эффективность. Королевские военно-воздушные силы – молодой вид вооруженных сил с молодыми идеями, и он не ограничивается узкими рамками правил и наставлений. Однако при всем этом должно соблюдаться правило взаимных уступок. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Пожалуй, я возьму сигарету, сэр.

– Да-да, пожалуйста. Спички на столе. Ваш муж, миссис Ламберт, один из моих наиболее опытных командиров экипажей. Тем не менее если у нас появляется парень, который рисует на своем самолете портреты коммунистов, то, как по-вашему, что об этом подумают люди?

– Портреты коммунистов?

– Да, миссис Ламберт. Портрет Сталина! Полагаю, вы согласитесь, что это портрет коммуниста?

– Но портрет Сталина нарисован не на самолете моего мужа. Это на самолете сержанта Картера, сэр.

– Мне лучше знать мои самолеты, миссис Ламберт! Вы не можете не согласиться, что я лучше знаю их, чем вы. – Он улыбнулся, сожалея о ее женской ограниченности.

– Поэтому вы меня и вызвали, сэр?

– Нет, не поэтому, капрал. Я вызвал вас, чтобы вместе докопаться до причин, по которым с вашим мужем происходит что-то непонятное, миссис Ламберт. Он, кажется, полон решимости бросить вызов начальству. А на этом аэродроме… – Полковник улыбнулся. – Э-э, на этом аэродроме начальство – это я.

– Бросить вызов вам, сэр?

Полковник откинулся на спинку стула. Он, видимо, не совсем представлял себе, как продолжать разговор. Когда он вновь заговорил, в его голосе появились такие нотки, будто он решил по неожиданному побуждению раскрыть ей все.

– Может быть, вам известно, миссис Ламберт, что я являюсь членом различных комитетов. Ничего не поделаешь, я всегда это любил и буду любить. И если на свете существует такой комитет, в котором я состою с особым удовольствием, так это крикетный. Игра в крикет несколько напоминает боевой вылет. Я люблю это сравнение: за томительно долгим свободным временем вдруг наступают мгновения, когда парни сталкиваются лицом к лицу со стремительно поданным мячом. Вы понимаете меня, миссис Ламберт?

– Боюсь, что нет, сэр.

– В субботу крикетный матч. Уорли-Фен против Литл-Бестериджа. Я хочу, чтобы команда Уорли-Фена победила. Ведь это вполне естественно, правда?

Рут улыбнулась. Все разговоры и заботы об этой игре казались ей ребячеством.

– И вы хотите, чтобы мой муж был в команде? – спросила она.

– Вы просто видите меня насквозь, миссис Ламберт! Как сказала однажды моя мать: «На свете нет такой женщины, которая не смогла бы разгадать тебя». – Полковник засмеялся и попыхал своей трубкой.

– Вы льстите мне, предполагая, что я могу повлиять на своего мужа, сэр. Но, если бы даже и смогла, я отнюдь не уверена, что это было бы разумно.

– Ну что вы, что вы, миссис Ламберт! Не настолько уж я наивен, да и вы тоже. Помогать друг другу и уступать друг другу – вот что характерно для людей в военно-воздушных силах. Вы скрываете, что живете здесь со своим мужем, так как это противоречит существующим положениям, а ваш непосредственный начальник командир секции Холройд и я не хотим быть неоправданно строгими по отношению к вам…

Рут осмотрелась вокруг, словно прикидывая, как бы ей уйти из кабинета.

– Единственное, о чем я прошу вас, капрал, это неофициально сообщить вашему мужу о состоявшемся между нами разговоре. – Он вытряхнул пепел из трубки и продолжал: – А ведь я даже подумываю о том, чтобы отстранить его от полетов. – Медленно выговаривая слова, полковник внимательно наблюдал за Рут, но никаких перемен в выражении ее лица не заметил. Эта глупая девчонка становилась невыносимой, и он начинал терять терпение. Преданная и умная жена сразу поняла бы, что ее мужу угрожает неприятность. -Вам известно, миссис Ламберт, что означает отстранение от полетов, что за этим последует?

Рут старалась не повышать тона, но все же не смогла скрыть охватившего ее гнева:

– Я знаю, что за этим последует, сэр. Это самое строгое наказание в военно-воздушных силах. Но меня оно не пугает. Как, по-вашему, я себя чувствую, когда его самолет взлетает ночью? Я лежу с открытыми глазами, несмотря на множество принятых снотворных таблеток, и жду, что вот-вот у двери раздастся звонок вместо привычного поворота ключа в замке. Отстраняйте его от полетов, если вы так решили, у меня тогда будет муж, который доживет до того, чтобы увидеть конец войны.

Полковник сделал вид, будто ищет какой-то документ на столе.

– Мне кажется, вы плохо понимаете, какой это позор, если он будет отстранен от полетов…

Рут собрала всю свою волю, чтобы вновь не повысить голоса.

– Этот позор существует только для мужчин. Приберегите слова об этом для ваших школ и клубов или до того момента, когда вы проиграете матч в крикет.

Полковник исподлобья посмотрел на нее.

– Вы что же, миссис Ламберт, так и детей своих будете воспитывать? Без чувства гордости и собственного достоинства? – Он сказал это таким тоном, будто был совершенно уверен в том, что дети будут воспитываться именно так.

– Спросите вдов ваших погибших летчиков, как они объясняют гордость своим детям, оставшимся без отцов… Или сборщику квартирной платы.

Рут покрутила свое обручальное кольцо и посмотрела полковнику прямо в глаза, пытаясь увидеть, какой эффект произвели на него ее слова. «Разве он может понять это? – подумала она. – У него нет ни жены, ни детей, ни своего дома…»

– Хорошо, капрал. Постарайтесь сделать так, чтобы ваш муж знал, что ему угрожает.

– Не беспокойтесь, сэр. По-моему, любой у нас на базе знает, что ему угрожает. Мы все – игроки в вашем крикетном матче! Так ведь, сэр? Хотелось бы мне знать, какой счет будет у вашей команды сегодня в Крефельде? И еще хотелось бы мне знать, вернется ли сегодня мой муж?

– Я полагаю, это все, капрал, – сказал полковник. – Мы сделаем так, чтобы ваше положение соответствовало тому, что вы состоите в браке с Ламбертом.

– Вы вправе сделать выбор между тем, чтобы сделать очень несчастной меня или моего мужа, сэр. Но знайте: один из нас будет вполне удовлетворен.

– Вы уволены со службы, капрал.

Рут медленно встала и с надменной четкостью отдала полковнику честь.

Когда она вышла, он нервно нажал кнопку звонка на столе.

– Мне надо поговорить с командиром секции мисс Холройд. Пусть она зайдет ко мне утром, – сказал он вошедшему секретарю.

Эта невозможная девица ведет себя совершенно недостойно! Позволять себе этакое как раз в тот момент, когда его храбрые ребята рискуют своей жизнью! Нет, он не может допустить это…