"Моролинги" - читать интересную книгу автора (Дегтярев Максим)

12

Как и все большие боссы, начальник Департамента Тяжких Преступлений, старший инспектор и полковник Виттенгер (господи, как же любят они обвешивать себя чинами!) пребывает поочередно в двух ипостасях. На службу ходит Виттенгер-1, с друзьями и знакомыми общается Виттенгер-2. Виттенгер-2 отличается от Виттенгера-1 широтой взглядов, неплохим (для полицейского) чувством юмора и философским отношением к жизни.

Конечно, со временем Виттенгер-2 непременно восторжествует над Виттенгером-1. Но не в этом году, поскольку в этом году торжеству Виттенгера-2 над Виттенгером-1 все время что-то мешает. Причем, мешают вещи прямо противоположные. Например, на позапрошлом пятничном совещании у губернатора был отмечен рекордно низкий уровень тяжких преступлений. Виттенгера, конечно, похвалили, но тут же сообразили, что отсутствие убийц и насильников на пятидесятимиллионном Фаоне нельзя считать заслугой начальника Департамента Тяжких Преступлений. Виттенгер и опомниться не успел, как губернатор, с подачи начальника полиции, решил пересмотреть перечень преступлений, считавшихся тяжкими. От расследования угонов флаеров Виттенгер кое-как отвертелся, но квартирные кражи со взломом теперь полностью в ведении Департамента Тяжких Преступлений.

Только-только Виттенгер примирился со столь унизительным расширением своих полномочий, как убивают известного на весь Фаон компьютерного гения. Сколько за минувшую неделю произошло квартирных краж – никто уже не считал. Озверевший Виттенгер-1 задавил несчастного Виттенгера-2 до уровня младшего сержанта постовой службы.

Набирая в три часа пополудни номер Департамента Тяжких Преступлений, я был уверен, что нарвусь на Виттенгера-1 в самой худшей форме.

Когда Виттенгер ответил, мне хватило десяти секунд, чтобы понять – передо мною сидит Виттенгер-2. Я чуть было не сказал, мол, извините, ошибся номером, перезвоню, когда у вас будет соответствующее настроение. Инспектор не заметил моего замешательства, он, перейдя на «ты», сказал:

– Приходи ко мне домой часиков в девять, поболтаем, – и чуть ли не улыбнулся!

– Ну конечно, конечно приду, – проговорил я в полнейшей растерянности. – Но почему так поздно?.

– Неужели для тебя девять вечера – это поздно? – изумился он. – Раньше никак не могу – работа…

Мне показалось, что зря я дал ему понять, что готов с ним встретиться хоть сейчас.

– Может, отложим до выходных? – осторожно предложил я.

– В выходные я отдыхаю, – ответил он. – Давай сегодня.

Виттенгер назвал адрес и сказал: «До вечера». «До вечера», – повторил я вслед за ним.

В общении со мной, инспектор переходит на избыточно фамильярный тон, только когда нас связывает одно дело, обычно – убийство. Но месяц или два разлуки – и снова слышишь: «господин Ильинский, пройдемте» или «Ильинский, назовите ваше полное имя».

Виттенгер жил в термитнике под номером один – это тот термитник, к которому подступают циклопические бетонные ступени делового центра Фаон-Полиса. На прошлой неделе, во вторник, в пять часов вечера, через большое окно своей гостиной Виттенгер мог бы наблюдать, как я допрашиваю посыльного Джима. Чтобы разглядеть нас инспектору хватило бы обычного оптического бинокля.

Инспектор в одиночестве занимал большой четырехкомнатный блок. Прожив бок о бок пятнадцать лет и родив ребенка, супруги Виттенгер расстались. Произошло это еще до того, как Виттенгер получил наконец повышение. Дочь – взбалмошная, но хитрая девица – укатила вместе с матерью на Землю. Мне говорили, что развода бы не произошло, если бы госпоже Виттенгер достался только Виттенгер-2, без Виттенгера-1. В этом заключении я усматриваю некоторое противоречие, ибо, как ни крути, госпожа Виттенгер жила именно с Виттенгером-2, а с Виттенгером-1 жили, в смысле трудились, его подчиненные, которые не имели возможности ни развестись со своим начальником, ни укатить с матерями на Землю.

Шеф, напутствуя меня перед визитом к Виттенгеру, сказал:

Чем бы тебе он ни угрожал, что бы не обещал – ни слова об исследованиях.

Разумеется, я ответил:

Есть!

Этого Шефу показалось недостаточно.

Поклянись прибавкой к жалованью.

Знал бы Шеф, какой сюрприз готовит для меня Виттенгер, послал бы вместо меня Ларсона – Ларсон абсолютно равнодушен к еде. Виттенгер встретил меня в перепачканном фартуке, в правой руке он держал длинную вилку для переворачивания мяса.

– Инспектор, я без оружия, – увидев вилку, я поднял руки.

– Зря ты оставляешь бластер во флаере. В последнее время участились кражи из личного транспорта.

– Неужели вас заставили расследовать и кражи?

– Благодаря тебе и твоему шефу, до этого еще не дошло.

– Сказали бы раньше, не дошло бы и до квартирных краж. Чем это пахнет?

Запах я учуял уже на площадке перед дверью в квартиру. И тогда я подумал, что ошибся дверью – как ошибся номером, когда звонил в Департамент.

– Иди посмотри, – инспектор вилкой указал в сторону кухни. – И не хватай руками. Для этого существуют столовые приборы.

На жаровне под вытяжкой лежало полдюжины отбивных. Натуральное мясо на открытом огне в обычной квартире – для Фаона это невиданная роскошь.

– Инспектор, а ведь я – вегетарианец, – сказал я, сглатывая слюну.

– Ну и отлично! Съем все сам, – воскликнул он с издевкой. – А с каких это пор ты стал вегетарианцем?

– Помните, как я отравился в пятницу? Врач сказал, что все дело в мясных консервах. У них истек срок годности, а я и не посмотрел. Теперь меня просто воротит от вида жареной телятины с луком-шалотом, сладким перцем, шампиньонами, зеленью, сыром и красным вином.

– Вина нет, – вставил Виттенгер. – Это коньяк.

– Тогда другое дело, накладывайте, – велел я.

– Я уточню у химиков, но по-моему «Буйного лунатика» делают не из тухлых консервов.

Я развел руками:

– Ума не приложу, как такое могло случиться. Но я тоже наведу справки.

– Да, загадка… Пошли в комнату, – предложил он. Кухня, доверху заваленная пустыми упаковками из-под продуктов, двоих нас не вмещала.

Еду перенесли на стол в гостиной. Перед тем как поставить тарелки, стол следовало освободить. Валявшиеся на нем вещи – бумаги, пустые банки, кобуру и что-то из одежды – Виттенгер побросал на стул. Мне пришлось сделать вид, будто я не заметил, чт за детали мужской одежды валялись на столе.

Теперь выяснилось, что одному из нас не на чем сидеть. Виттенгер наклонил стул, и все вещи повалились на пол. Таким образом и стол и стул были освобождены полностью.

– Уборкой вы себя не напрягаете, – сказал я, окинув глазом царивший в квартире холостяцкий разгром.

– Кто б говорил! – всплеснул руками Виттенгер. – Черт, забыл… – Он побежал сворачивать матрац, лежавший в углу рядом с телевизором. Пояснил: – Врачи рекомендовали спать на жестком.

Давай, рассказывай, думаю я, врачи… Вы, инспектор, решили, что гостиной и кухни для одного вполне достаточно. Если позволить себе устраивать бардак сразу в четырех комнатах, то потом его ввек не разгребешь.

– Помогает? – спросил я.

– Да вроде… На беспорядок не обращай внимания. Ты ведь тоже… ну ты меня понимаешь…

Считает меня собратом по несчастью, – начинаю догадываться я. Искренне сочувствует. Может, он меня и готовить научит?

– Конечно, понимаю… Мясо, на мой взгляд, удалось.

Он, наконец, свернул матрац, куда-то его быстренько унес и вернулся за стол.

– Спасибо, ешь на здоровье. Кстати о пятнице и о консервах. Зачем ты на меня-то накинулся? Обзывал, цитирую: вороной-выскочкой с тигриным сердцем и раскрашенными перьями, подлейшим похитителем чужих строк, сотрясателем сцены и не помню еще кем. Конец цитаты.

– Я – на вас?! Впрочем, мне рассказывали… Приношу искренние извинения. А ворона-выскочка, вероятно, взялась из фильма про Роберта Грина. Грин так обзывал Шекспира. Фильм я посмотрел перед визитом в дом Корно. Потом у меня помутилось в голове и, наверное, я вообразил, что вы – Шекспир.

– Ага, а ты – Роберт Грин. Зачем смотреть такие тяжелые фильмы перед налетом на чужой дом?

– Для самообразования. Не верите – спросите у Яны.

– Спрошу, не сомневайся. Итак, ты посмотрел фильм и поехал трясти кабинет Корно… Ты ешь, ешь, не отвлекайся, это я так, сам для себя рассуждаю.

Я и не думал отвлекаться, а вилку положил только для того, чтобы взять соус. Виттенгер продолжил рассуждать «сам для себя»:

– Понятно, что обыскивать кабинет ты пошел по поручению клиента, господина Краузли. И понятно, что «Буйный лунатик» взялся не из консервов, а из баллончика, найденного Амиресом. Следовательно, ты явился в дом не один. Тот, с кем ты был, прихватил «Лунатика», чтобы избавиться от тебя или, говоря по-другому, подставить. Этот неизвестный икс нашел в кабинете то, что ему было надо, и прыснул на тебя «Лунатиком». Он рассчитывал, что Амирес, вернувшись утром, разбудит тебя, ты на него накинешься, как накинулся на меня, и убьешь. План отличный, но почему он бросил баллончик… Как ты думаешь?

– Когда я ем, я не могу думать.

– Ну ешь, ешь, – тихо бормочет инспектор. – Бенедикт… Помнишь Бенедикта?.. Помнишь, хорошо. Так вот, у Бенедикта нашли твою визитную карточку. Ты случайно не с ним обыскивал дом?

Я возразил:

– Один ходил. Баллончик остался в кармане с предыдущего дела – забыл выложить. Случайно нажал на распылитель.

– Это плохо, – пробормотал он, – если баллончик твой, то за разгром полицейского участка отвечаешь только ты. Придется компенсировать ущерб. Твоему Шефу это не понравится.

– Ну это наши проблемы, – ответил я, подкладывая салат.

– Не спорю, ваши. Вернемся к карточке. Если ты скажешь, что Бенедикт ее у тебя украл, то мне опять-таки есть, что тебе ответить: на карточке найдены твои следы, причем свежайшие… Ну, как салат? По-моему, я не досолил.

Я коварнейшим образом усмехнулся:

– Соли хватает и в вашей пище и в ваших словах, милорд. Ее так много, что впору вам вести солеторговлю, не тратя время на писанье строф. Из Лнкашира нет известий?

– Нет, – помотал головой Виттенгер. – А будешь паясничать, останешься без десерта. Так откуда у Бенедикта твоя визитная карточка?

– Не имею ни малейшего понятия. Но если вы мне расскажете побольше об этом Бенедикте, то, может, и вспомню. За что его таскали по врачам? Начните с Сорбонны.

Инспектор снова наполнил бокалы, пригубил, почмокал губами, потом почему-то поморщился.

– История, на мой взгляд, почти анекдотическая. Рассказываю, как написано в его медицинской карте, поэтому все претензии не ко мне. Как тебе известно, Бенедикт Эппель учился на лингвиста, изучал древние и первобытные языки. Учился, надо сказать, совсем не плохо, получил стипендию, подавал, как говорится, надежды. Бенедикт никогда не относился к науке поверхностно, всегда старался докопаться до сути. Преподаватели сперва в нем души не чаяли. Потом его чрезмерное рвение начало раздражать – Бенедикт все подвергал сомнению, постоянно спорил, обвинял преподавателей в умышленной фальсификации, сокрытии улик… тьфу… исторических фактов. Преподаватели в Сорбонне никогда не отличались долготерпением. Да и кто станет терпеть, когда студент во время лекции вдруг вскакивает с места и начинает кричать, что всё – вранье, что студентов нарочно обманывают… Обругав очередного лектора, он начинал выдвигать собственные идеи относительно того, как и что надо изучать. Лекции заканчивались скандалами вплоть до вызова охраны.

– И за это его выгнали?

– Нет, выгнали его за вандализм. Однажды ночью его застукали в парижском Пантеоне на коленях у статуи Нострадамуса с зубилом в руках.

– Что это за статуя: «Нострадамус с зубилом в руках».

– Тьфу на тебя! Не Нострадамус с зубилом, а Бенедикт был с зубилом, есть такая скульптура…

– Святой Бенедикт с зубилом?

– Ильинский, десерта ты уже лишился. Сейчас лишишься и коньяка. Ты все отлично понял. Бенедикт держал в руках зубило и молоток и пытался отковырять от статуи Ностродамуса книгу, которую Нострадамус держал раскрытой на коленях. Книга была каменной, как и сам Нострадамус. У Эппеля есть очень своеобразная теория. Согласно его теории, в скульптурном портрете человека с книгой, главным персонажем является книга. И иногда ее можно прочитать или хотя бы узнать название. Эппель уверял, что каменный Нострадамус держит на руках неизвестную доселе книгу. В нее Нострадамус записал свои неизвестные доселе предсказания. Ты ведь знаешь, что Нострадамус был предсказателем?

– Ага, его бы к нам вместо Нимеша.

– Нимеша? А чем у вас занимается Нимеш?

Давно замечено, что сколько бы Виттенгер ни выпил, информацию он фильтрует четче иного трезвого. Я отмахнулся:

– Так, забудьте. Почему Бенедикт не воспользовался лазером?

– Если бы он воспользовался лазером, то угодил бы не в психиатрическую клинику, а в тюрьму. Лазер, по словам Бенедикта, не годится. Лазер режет ровно по прямой, а скалывать каменные страницы надо по сохранившимся внутри камня неоднородностям – так станет виден текст.

– А что написано на тех страницах, где раскрыта книга?

– Ничего. Пусто. Но Бенедикта это не волновало. Он говорил, что в средние века авторы специально оставляли внутри книги две чистые страницы, чтобы скульптор или, скажем, художник не смогли подсмотреть текст и изобразить его на скульптуре или, соответственно, на портрете.

– Не вижу логики. Откуда возьмется скрытый текст, если скульптор ничего не видит даже на открытой странице.

– Кажется, Бенедикта об этом никто не спрашивал, – озадаченно пробормотал инспектор. – Возможно было два скульптора. Один ваял статую, другой царапал буквы в книге. Федр, послушай, невозможно понять логику сумасшедшего. Нельзя воспринимать его идеи так серьезно.

– Однако послать человека в клинику из-за какой-то статуи… Нострадамус что, сильно пострадал?

– Нострадамусу хоть бы хны, но полицейским, пытавшимся скрутить Бенедикта, действительно досталось. Один из них потом два месяца провел в больнице с черепно-мозговой травмой – Эппель проломил ему голову молотком. Помня об этом, я вчера подстраховался – послал к общежитию пятерых ребят из спецназа. Бенедикт и пикнуть не успел.

– Буйный, однако. Что с ним случилось потом, после Сорбонны?

– Обязали в течение года раз в неделю посещать врача. Один пропуск – и принудительная госпитализация. Отходив сколько положено, Эппель покидает Землю и подается на Фаон. Благодаря заступничеству профессора Цанса его принимают на четвертый курс Фаонского Университета. Там он учится, но с перерывом – его однажды отправили к в клинику долечиваться.

– За что?

– А то не знаешь, – прищурился Виттенгер.

– Ни сном ни духом.

Виттенгер возмутился:

– Опять врешь! Доедай шампиньоны и говори, откуда у Бенедикта твоя карточка.

– Инспектор, не гоните так. Чтобы вспомнить нужно время. Какая хоть карточка-то? У меня их до черта.

– Карточка репортера из «Сектора Фаониссимо».

– Ну вы даете! Знаете, сколько таких карточек я раздал за свою жизнь? Сотни две, если не больше. Почему бы одной не оказаться у Бенедикта.

– То есть ты признаешь, что вы встречались, – насел Виттенгер. – Когда?

– Да хоть в прошлой жизни! Ради вон того куска осетрины, я призню, что Бенедикт – мой внебрачный сын. Давайте поговорим о ком-нибудь другом. Ну хоть о Шишке… нет, из уважения к вам, про Шишку я спрашивать не буду.

Заслышав ненавистное имя, инспектор побагровел.

– Я ее в Шнырька переименую и скормлю вапролокам! Постой, это ведь гениальная мысль! Сам Бенедикт бы позавидовал. Смотри, про эту девицу мы не знаем ничего, кроме прозвища – Шишка. Взять геном-код она не дала – укусила Ньютропа за палец. Когда стали ее фотографировать, скорчила такую гримасу, что мама родная не узнает. Через трое суток, а, как ты знаешь, держать без предъявления обвинения мы можем только семьдесят два часа, мы Шишку переименуем в Шнырька и заново сфотографируем. Вторую такую рожу ей ни в жизнь не состроить. И заново арестуем – снова на трое суток. Если не назовет своего настоящего имени, через трое суток снова переименуем. На сумасшедших действуют только сумасшедшие средства, помяни, Федр, мои слова!

– Дайте запишу. Отличные слова, инспектор. Сойдут за эпитафию! – и я полез за комлогом.

Слово «эпитафия» подействовало на Виттенгера неожиданно успокаивающе. Он вполголоса сказал:

– С эпитафиями мы пока погодим, – и взялся за бутылку.

Я пододвинул свой бокал, он налил не глядя ни на меня, ни на бокал.

– Хорошо, – сказал я, – шнырек Шишка пускай посидит. Бенедикт в чем-нибудь признался?

– Молчит. Как бы не пришлось его выпустить под залог.

– Кроме показаний Амиреса у вас на него ничего нет. Не стоило и арестовывать.

– Полагаешь, нет? – усмехнулся он. – Так слушай. Амирес на первом допросе сказал, что открыл дверь посыльному, точнее человеку в форменной кепке «Рокко Беллс». Мы обыскали комнату Бенедикта и нашли форму посыльного из этого ресторана. Выяснили, что два года назад Бенедикт там подрабатывал. После увольнения, форму он не вернул.

– Подумаешь! Там даже я подрабатывал. Не помню, вернули ли форму… Кажется, нет. А Бенедикта, наверное, уволили за скалывание поздравительных надписей с тортов. В отместку он не вернул форму. Что ж, по-вашему, Бенедикт настолько глуп, что после убийства оставил форму посыльного у себя?

– Нет, он оставил ее именно потому, что не глуп. За неделю до убийства эту форму видел в его комнате сосед Бенедикта по общежитию, она валялась в шкафу с одеждой. Еще один студент так же подтвердил, что у Бенедикта где-то лежит эта форма. Поэтому Бенедикт не мог ее выкинуть – это было бы подозрительно.

Я возразил:

– Амирес Бенедикта не узнал.

– Сегодня мы провели еще один следственный эксперимент. Оказалось, если стоять близко к входной двери, то камера слежения берет только голову, поэтому Амирес даже не видел, была ли на посыльном форменная куртка или нет. День тогда был солнечным, камера наблюдения автоматически подстраивается под общее освещение, а козырек кепки отбрасывал тень на лицо, поэтому Амирес не разглядел лица посыльного. В общем, мы не нашли в показаниях Амиреса никаких противоречий. Он не обязан был узнать Бенедикта.

– А мотив? Вы нашли мотив? Или полагаете, что Бенедикт приревновал…

– Чушь! – перебил меня Виттенгер. – Это мы тоже проверили. Между ними ничего такого не было.

– Тогда какой?

– Ха, если бы я знал мотив, Краузли уже выписывал бы чек для «Фонда ветеранов полиции». Зачем ты искал Бенедикта по всему университету? Какую работу Бенедикт выполнял для Корно? Скажешь, получишь четверть – двадцать пять процентов, как для нашедшего клад. Деньги достанутся лично тебе.

Вот он момент истины! Чем я там клялся…

– Шеф меня уволит.

– Конечно уволит! А ты полетишь на Оркус тратить честно заработанные деньги. Кода все промотаешь, я возьму тебя к себе в Департамент младшим следователем.

– Нет, инспектор, не могу…

Инспектор отодвинул в сторону тарелку, налег на стол и прорычал:

– Не вынуждай…

Стол жалобно затрещал.

– Давайте, полковник, тащите вашу жаровню, вилку и что там у вас еще в запасе. Кстати, вы вляпались в кетчуп. Возьмите салфетку.

Я протянул ему кусок туалетной бумаги, рулон которой стоял на столе взамен салфеток. Инспектор внимательно осмотрел локти и понял, что я не шучу.

– Спасибо, – он взял бумагу и вытер рукав. – Как думаешь, отстирается?

– Это к Ларсону. Моющие средства по его части. Я с ним поговорю.

– А Бенедикт по чьей части? – вкрадчиво спросил Виттенгер.

– Только к Шефу.

– Ну разумеется, как я сразу не догадался! Надо было вместо тебя позвать на ужин Шефа.

– Услышь я такое до того, как слопал ваш ужин, я бы пожалуй обиделся и ушел, но теперь мне плевать. И на будущее учтите: Шеф предпочитает восточную кухню. И никаких шампиньонов. Он их не выносит.

– Я знаю, – и Виттенгер хитро подмигнул мне. – Перекусили с ним как-то раз… Но коньяк он любит.

– Вот и предложите.

– На вас не напасешься. Говори, что вы с Бенедиктом или с кем другим искали в кабинете?

– Ничего конкретного. И я там был один.

– Если один, то значит историю про баллончик с «Лунатиком» вы с Амиресом выдумали. Газ использовали для защиты кабинета, потому что там было, что защищать. Разве не так?

– Думайте, что хотите, – после сытного ужина мне вдруг стало лень врать. – Надавите на Бенедикта, пусть он выдумает какую-нибудь историю. Я устал сочинять. И вообще, мне пора: Шеф ждет с докладом. Вы не напомните, что мы ели, а то Шеф всегда требует точности.

– Неблагодарный ты, – сказал со вздохом инспектор. – Как полетишь-то в таком виде?

– Как, как… На автопилоте, разумеется.

Я проковылял в прихожую. Виттенгер, еще менее устойчиво, чем я, пошел следом – провожать. Руку он мне на прощание сжал так, что хрустнули суставы.