"Доктор Великанов размышляет и действует" - читать интересную книгу автора (Шубин Алексей Иванович)

Глава пятая

В минуту сравнительного затишья доктор Великанов сказал Ульяне Ивановне:

– Не кажется ли вам, дорогая Ульяна Ивановна, что Мазепа не обладает необходимой храбростью? Я замечаю, что он неохотно приближается к месту, где был взрыв.

Сестра-хозяйка, недолюбливавшая Мазепу за непреоборимую лень и упрямство, на этот раз за него заступилась.

– Животное, а понимает, Арсений Васильевич, и, как умеет, свою жизнь бережет.

– Я вовсе не думаю оспаривать целесообразность его поведения, но нам часто бывает необходимо подъезжать к месту взрыва, и мне надоело таскать этого труса за узду.

Доктор Великанов задумался.

– Цирковые дрессировщики достигают замечательных результатов, поощряя те или другие поступки животного лакомством, – так сказать, стимулируя их. Это единственный вид поощрения, понятный животным.

– Что же, вы Мазепу поощрять думаете?

– Да. Лошади любят хлеб с солью и сахар. Если после каждого взрыва давать ему небольшой кусок, он будет видеть во взрыве сигнал для лакомства.

– Этак мы и простимулироваться можем, – с сомнением проговорила Ульяна Ивановна, – ведь то и дело бабахает.

– Я буду давать понемногу, Ульяна Ивановна.

Так началось перевоспитание Мазепы.

Случилось, что поблизости от наших путешественников упал подбитый в воздушном бою немецкий самолет. Он врезался в землю со страшным воем и взорвался.

Привязав лошадь к кусту, доктор Великанов и Ульяна Ивановна подошли к дымящемуся самолету, походившему на труп чудовища.

Доктора Великанова вид поверженного насмерть врага навел на глубокие размышления. Наступив на хвостовое оперение, он некоторое время задумчиво рассматривал сложное устройство машины, затем сказал:

– Если бы, Ульяна Ивановна, два года назад мне кто-нибудь сказал, что я буду радоваться гибели человека, я, несомненно, был бы глубоко возмущен и, разумеется, был бы не прав, потому что фашизм уже существовал и будущее можно было предвидеть. Говоря совершенно откровенно, я должен сознаться, что, прожив шестьдесят два года, я не успел узнать самого себя. Как я ошибался!

Уразумев, что доктор упрекает не кого-нибудь, а самого себя, Ульяна Ивановна сочла необходимым возразить:

– Уж так-таки и ошибались! Больница-то, чай, как игрушечка была. И все вы знали, пока при своем деле были.

– Нет, Ульяна Ивановна, многого я даже не предполагал.

– Что же такое новое вы нынче узнали?

– Да хотя бы то, что во мне, как в каждом порядочном русском человеке, есть военные задатки. Во мне шестьдесят два года дремал воин. И кто знает, может быть, при других обстоятельствах я был бы теперь прославленным героем.

Трудно было описать удивление, даже смятение, охватившее Ульяну Ивановну при таком заявлении доктора. При всем своем к нему уважении, она не могла представить его военным человеком.

– Что-то, батюшка чудное вы говорите, – начала Ульяна Ивановна, – или уж я из ума выжила – вас понимать перестала. Люди по специальности делятся, и кто же в доктора пойдет, если все военными станут? Докторское сословие тоже надобно, – очень приличное сословие.

– Против этого я не спорю, но, мне кажется, из меня мог бы выйти неплохой командир, – настаивал доктор.

Его упрямство толкнуло Ульяну Ивановну на рискованную откровенность.

– Не сердитесь, Арсений Васильевич, но у вас для военного героя даже физической комплекции мало.

Доктор Великанов улыбнулся, сошел с хвоста самолета и, подойдя к Ульяне Ивановне, положил руку на ее большое круглое плечо.

– Я и не думаю сердиться, Ульяна Ивановна, но могу опровергнуть вас многочисленными примерами. Сам Суворов вовсе не был великаном. Можно быть человеком маленького роста и большим героем.

– Будто уж Суворов маленький был? – усомнилась Ульяна Ивановна. – Рисуют его только маленьким. Жил давно, вот и позабыли, какой он на самом деле был. И хоть бы и так, все равно для военного человека солидность желательна. Да и на гражданской службе представительность требуется.

– Если так, Ульяна Ивановна, я, наверно, был неважным главным врачом? – ехидно спросил доктор Великанов, на которого напал веселый стих.

Поняв, что она попала впросак, Ульяна Ивановна покраснела.

– Что же вас с другими равнять, Арсений Васильевич? Вы – особая статья: человек культурный, и лицо такое, что сразу видно…

– А солидности-то все-таки нет? – сказал доктор, любуясь смущением Ульяны Ивановны.

Хуже всего было то, что Ульяна Ивановна никак не могла понять – шутит доктор или говорит серьезно. Она даже вспотела при мысли, что, может быть, обидела доктора, и в отчаянии решилась на самоунижение: на осмеяние собственной солидности, которой втайне гордилась.

– А интеллигентность-то, Арсений Васильевич! Меня, например, взять или вас! Даже пословица такая сложена: «Велика Федора, да дура, мал клоп, да вонюч».

Выпалив этой пословицей, Ульяна Ивановна обомлела от ужаса. Она думала привести другую, где фигурировал не клоп, а золотник, но впопыхах перепутала.

Но доктор Великанов и не думал сердиться.

– Ну вас совсем, Арсений Васильевич! Я и говорить-то с вами не умею, а вы надо мной смеетесь, с толку сбиваете. Я ведь то хотела сказать, что героем всякий при своем деле может быть, лишь бы народную пользу выше себя ставил.

– Вот это золотые слова, Ульяна Ивановна! – воскликнул доктор. – И я берусь вам доказать вашу собственную правоту на множестве примеров, которые мы каждый день видим вокруг себя.

– Уж и множество! Где же герои ваши? Ездим, ездим, а героев что-то не находится.

Доктор Великанов изумленно посмотрел на Ульяну Ивановну.

– Как? – уж совершенно серьезно спросил он. – Вы не видите героев?

– Где же они?

– Да кругом нас, сколько угодно…

– Не вижу, батюшка Арсений Васильевич, не вижу…

– Придется мне вам их показать.

– Обязательно даже.

Подобные разговоры, возникавшие между ними не раз, никогда не приводили к согласию. В одном случае дело дошло даже до спора.

Виновником его явился солдат-связист, доставленный. Ульяной Ивановной к доктору с тяжелым ранением кисти левой руки. Ампутацию доктор Великанов сделать не мог, но остановить кровь и наложить повязку было в его силах.

Покончив с этим делом, доктор распорядился:

– Положите его на траву и отправьте с военной машиной в госпиталь.

Но тут произошло нечто неожиданное: красноармеец рассердился.

– Вовсе я не желаю в госпиталь! Мне дальше идти нужно.

Он подхватил винтовку и желтый ящик полевого телефона.

– Чудак-человек, тебе же лежать надо, – вразумительно сказал доктор, позволявший себе говорить «ты» всем пациентам, не достигшим, по его мнению, зрелого возраста.

– Нет уж, – за перевязку спасибо, а я пойду.

– Большой, а глупый, – уговаривал его доктор. – Тебе говорят – ложись…

– Лежи сам, если хочешь, а я не могу. У нас на наблюдательном пункте аппарат разбило, и через это дело батарея молчит, и мне новый доставить препоручили.

Объяснив это, связист не очень уверенной, но торопливой походкой отправился в сторону передовой.

– Как фамилия? – крикнул ему вдогонку заинтересованный доктор.

Этот невинный вопрос раненый истолковал как угрозу и, ускорив шаг, ответил:

– Фамилия у меня трудная – Догони-ветра-в-поле. Запиши, а то забудешь, помощник смерти.

Кто опишет негодование Ульяны Ивановны? Она уже совсем было кинулась вдогонку за уходившим связистом, но доктор весело остановил ее:

– Не волнуйтесь, дорогая Ульяна Ивановна, – все в полном порядке. Во-первых, мы лица гражданские и задерживать военнослужащего, хотя бы раненого, не имеем права, а во-вторых, я хочу напомнить вам наш разговор о героях. Этот парень если и не совсем еще герой, то кандидат в герои.

Доктор Великанов сказал это серьезно, и Ульяна Ивановна была поражена так, что на некоторое время лишилась дара речи.

– Он?… Он-то герой? – наконец вымолвила она. – Никакой он не герой, а брехун желторотый, оскорбитель.

Доктор Великанов был невозмутим.

– Вы делаете очень поспешные заключения. Не спорю, он мог бы вежливее отклонить мой совет и иначе отблагодарить нас за помощь. Я вовсе не в восторге от его поведения, но это мелочь по сравнению с тем большим и нужным, что он делает. Тяжелая рана не могла помешать ему выполнить боевой приказ. И то, что он при таких обстоятельствах не теряет сознания долга и даже чувства юмора, мне очень нравится.

Ульяна Ивановна не ответила ничего, но ее высоко поднятая голова и сжатые губы свидетельствовали, что доктор нисколько ее не убедил.

К вечеру того же дня, располагаясь на стоянку в придорожных кустах, Ульяна Ивановна встретила старых знакомых. Неподалеку от телеги стояла ручная тележка, памятная сестре-хозяйке по первому дню эвакуации, та самая тележка, на которой лежал больной. Она не могла далеко уехать, потому что женщина – жена больного и мать девушки – захворала малярией. Она лежала в кустах, раскрасневшаяся, почти в бессознательном состоянии. Доктор Великанов снабдил ее хинином, но помочь ее мужу ничем не мог – у больного был рак печени. Приход доктора явился причиной тяжелого разговора между отцом и дочерью.

– Я уже говорил, – почти кричал больной, – что меня нужно оставить в городе. Ведь это же идиотство – везти заведомо умирающего человека, почти труп, бросив все самое необходимое! Они насильно положили меня на тележку и повезли. Я, доктор, культурный человек и не хочу закрывать глаза на правду – мне остается жить считанные дни, а им нужно жить. Почему они мучаются из-за меня? Зачем? Почему они не оставили меня там?

И он показал худой, желтой рукой в сторону дымной тучи, висевшей над горящим городом.

– Очевидно, они сделали это для того, чтобы последние дни провести вместе с вами, – мягко сказал доктор Великанов. – И вам не следует отравлять этих дней ни себе, ни им.

Эта реплика заставила расплакаться молчавшую до сих пор девушку.

– Знаете, доктор, что он делает? – рассказывала, плача, она. – Он есть не хочет… Не хочет есть, чтобы, как он говорит, скорее избавить нас от обузы… И это такая нелепость, чтобы мы оставили его в горящем городе!.. Мы с мамой лучше вместе с ним умрем.

– И глупо! – не унимался больной. – Вы должны жить. Я хочу, чтобы вы жили… А ты заставляешь меня есть последний кусок.

К великому ужасу Ульяны Ивановны оказалось, что семья, состоящая из двух больных и семнадцатилетней девушки, совсем не имела продовольствия. Собираясь из города, они почти ничего не взяли, а теперь девушка не могла отлучиться от отца и матери.

Дело кончилось тем, что, потрясенная чужим горем, Ульяна Ивановна расплакалась. Доктор Великанов был спокоен, хотя и серьезен.

– Я останусь пока здесь, – решил он, – а вы отвезите больных в районную больницу с моей запиской. Тележку нужно будет привязать сзади. Кроме того, их нужно сейчас же покормить.

Ульяна Ивановна вернулась только утром, уставшая, изнывшая сердцем.

– Бывает же такое горе! – говорила она, переживая происшествие. – И не думала никогда, что так может случиться…

– Да, конечно, горе, – сказал доктор. – Но вы ничего другого, кроме горя, здесь не видите?

– Чего же видеть? Надо бы хуже, да некуда.

– Значит, многого вы не рассмотрели. Вы видели только одно горе, поразившее эту семью, а на заметили самого главного – из какого прекрасного металла выкованы отец и дочь. Отец обречен на смерть, но дочь будет жить, и это меня радует. Героизм, во всяком случае, здесь присутствует.

И на этот раз Ульяна Ивановна хотя губ не сжимала, но осталась при прежнем своем мнении. А следующий случай еще яснее показал, как несогласно глядели на героизм доктор и сестра-хозяйка.

Ульяна Ивановна привела к доктору женщину с больным ребенком. Осмотрев его, доктор спросил, когда заболела девочка.

– Кто ж его знает, когда, – ответила женщина.

Ответ рассердил доктора Великанова.

– Мать, а не знаешь, когда ребенок жаловаться начал! Плохая же ты мать!

Но гневный упрек попал не по адресу.

– Да я, товарищ доктор, вовсе не мать ей. Дело-то так было: иду из города уже вечером и вижу – около дома женщина убитая и рядом дите ползает. Я вещи, какие, несла, повыкидала, а его взяла и несу вот. А больная она с самого начала была…

– Это дело иное, – смягчился доктор. – Что же ты дальше с ней делать будешь?

– Не погибнем, как-нибудь, – проговорила женщина, бережно укутывая девочку. – Может, в колхоз где поступлю, молочка заработаю.

После ухода женщины доктор Великанов, потирая руки, обернулся к Ульяне Ивановне.

– Хотел бы знать, что скажете вы по поводу этого случая? – спросил он, уже торжествуя победу.

Ульяна Ивановна, очень спокойно слушавшая весь разговор, покачала головой.

– Что же, никак вы и ее, Арсений Васильевич, в герои записали?

– Безусловно.

– Уж очень легко у вас героем сделаться. Никакая она не героиня, Арсений Васильевич, а просто женщина, которая совесть имеет. Подумаешь, дело какое – барахло бросила да ребенка приняла… Я бы тысячу мешков с бриллиантами кинула, а сиротку не оставила…

– Гм… Но это ведь вы на свой аршин меряете.

– Не на свой, а на самый обыкновенный. Может, у немцев другой аршин, а у нас у всех одинаковый должен быть.

Доктор Великанов задумался.

«Аршин Ульяны Ивановны, несомненно, великоват, – решил он. – Но и я не совсем прав: с людей можно требовать побольше. В первую очередь, конечно, с самого себя».

Однако этим своим рассуждением он с Ульяной Ивановной почему-то не поделился.

Много, очень много происшествий, встреч и впечатлений было рассеяно по пути наших странников! Недаром же переменилась за эти немногие дни даже внешность их… Ульяна Ивановна загорела так, что ее волосы стали гораздо светлее лица: точно не лицо, а отпечаток на фотографическом негативе. Мазепа похудел и если не изменил своего характера в лучшую сторону, то выучился скрывать свои отрицательные свойства. Но больше всех, конечно, изменился сам доктор Великанов. Обросший колючей бородой, в огромных яловых сапогах и туальденоровой рубашке, он настолько не походил на прежнего доктора Великанова, что встречавшиеся знакомые редко его узнавали. Может быть, потеря докторской наружности и стала причиной одного не очень веселого, но весьма поучительного случая.

Доктор Великанов пребывал в одиночестве, ожидая отлучившуюся за продуктами Ульяну Ивановну, когда к нему подошел гражданский человек неопределенного городского вида. Он начал с того, что внимательно осмотрел Мазепу, затем телегу. Осмотр, по-видимому, удовлетворил его, и он переключил свое внимание на доктора.

– Любезнейший! Ваша подвода?

Доктор, которому такое обращение было в новинку, с любопытством посмотрел на незнакомца и ответил:

– Моя. А в чем, собственно, дело?

– Не подвезете ли мою жену?

– Она больна?

– Гм… Да, не совсем здорова.

– Приведите ее, я посмотрю.

Только всего и было сказано, и доктор никак не мог предвидеть печального результата своих слов.

Не прошло и трех минут, как на его подводу взгромоздилась довольно смазливая особа. Но ее появление было только началом бедствия. Следом за ней на подводу полезли тюки, чемоданы и швейная машина, патефон, велосипед и, наконец, обладатель неопределенной наружности.

Все это так поразило доктора, что он не был в состоянии дать своевременный отпор вторжению и был поставлен лицом к лицу с совершившимся фактом.

– Позвольте, – сказал он наконец, – я согласен посадить только одну женщину, предварительно убедившись, что она больна.

– Это вовсе не обязательно, – непринужденно ответила особа, удобно располагаясь на аптеке доктора. – Если я говорю – больна, значит, больна.

– Я врач и желаю в этом убедиться.

– А я желаю, чтобы вы меня везли, и только.

– При чем же здесь этот человек?

– Он при мне.

Доктор Великанов почувствовал необходимость взять более решительный тон.

– Должен поставить вас в известность, что в таком случае, не поедете ни вы, ни он.

– Это интересно.

– Что интересно?

– То, что врач отказывается подвезти больную женщину.

– Отказываюсь.

– Жора! – обращаясь к гражданину неопределенного вида, проговорила особа. – Я больше не желаю с ним разговаривать. Бери вожжи и едем, а он, если желает, пускай идет рядом.

В этот-то критический момент за спиной неожиданных пассажиров и появилась Ульяна Ивановна. Расслышав последнюю часть разговора, она застыла в позе гневного удивления.

– Я прошу вас сейчас же освободить подводу, – проговорил раздельно доктор, барабаня пальцами по оглобле.

– А этого не хочешь?

И смазливая особа показала доктору то, что в благовоспитанных семействах называется комбинацией из трех пальцев.

Будь это простой кукиш, показанный по невежеству, доктор, может быть, усмотрел бы' в создавшейся ситуации нечто забавное, но кукиш был с наманикюренным ногтем и некоторым образом претендовал на культуру. Это обстоятельство возмутило его до глубины души.

– Прочь! – сказал он.

Вместо ответа гражданин так рванул вожжи, что, если бы доктор не выпустил их вовремя, он обязательно бы упал.

Тут на сцену выступила Ульяна Ивановна.

Это было величественное зрелище! Вначале с телеги с жалобным дребезжанием полетел велосипед, потом его хозяин, потом патефон, потом разом все остальное. Обладательница кукиша, не дожидаясь своей очереди, спрыгнула сама.

Когда подвода была освобождена, Ульяна Ивановна пригласила:

– Садитесь, Арсений Васильевич.

– Это нахальство! – визжала между тем особа. – Жора, заступись!.. Больную бросили!..

– Мы всяких больных достаточно видели! – ответила Ульяна Ивановна и показала на всякий случай кулак джентльмену Жоре.

Тот отступил.

– Послушайте, граждане, – сказал он. – Есть же возможность договориться…

– Нету такой возможности, – ответила Ульяна Ивановна и окликнула доктора Великанова: – Что же вы не садитесь, Арсений Васильевич?

Доктор Великанов действительно медлил, с интересом наблюдая происходящее.

– Плачу две тысячи! – говорил гражданин неопределенной наружности, приближаясь к нему. – Нам совсем незачем ссориться, если можно договориться.

– Нужны они нам – ваши тысячи, – ответила за доктора Великанова Ульяна Ивановна.

– Три и отрез на брюки!

Доктор, наконец, сел, и Ульяна Ивановна хлестнула Мазепу.

Когда немного отъехали, доктор Великанов спросил:

– Как, по-вашему, можно назвать этих людей?

Ульяна Ивановна не поняла вопроса и простодушно ответила:

– Я их по городу знаю, Арсений Васильевич: завмаг из четвертого магазина и его кассирша.

– Я спрашиваю не о том, кто они, а как можно определить их нравственные качества.

Ульяна Ивановна обдумала вопрос и с сердцем сказала:

– Никаких у них качеств нет. Сволочь обыкновенная. Доктор Великанов заметил:

– Вы очень сильно выразились, Ульяна Ивановна.

Но, немного подумав, он вспомнил о наманикюренном кукише и добавил:

– Впрочем, в данном случае вы, кажется, правы, хотя я скорее назвал бы их мелкими шкурниками.

Последующий день был ознаменован событиями, куда более серьезными.

Не успели наши путники отъехать от временного при вала и двух километров, как на дороге появился немецкий самолет. Наведя на Мазепу ужас, он пронесся над самой его головой и обрушил несколько бомб на мост, который они только что проехали.

Доктор Великанов услышал крики. Слова были излишни. Понукаемый грозным кнутом и перспективой поощрения, Мазепа помчался к месту происшествия.

Но обстановка создалась сложнее, чем ожидал доктор. Немецкий летчик делал заход за заходом, сбрасывая бомбы и обстреливая из пулемета сгрудившиеся на мосту подводы и машины.

Когда подъехали достаточно близко, доктор решительно передал вожжи Ульяне Ивановне, взял сумку и спрыгнул с подводы. И здесь произошло нечто такое, что больше не повторялось никогда, ни при каких обстоятельствах: Ульяна Ивановна схватила доктора Великанова за рукав и попробовала остановить его.

– Ульяна Ивановна, никогда не держите меня за рукав! – очень серьезно сказал доктор и рысцой побежал к мосту, навстречу приближающемуся самолету.

Ульяна Ивановна не могла оторвать глаз от бегущего доктора Великанова. Грудь ее высоко вздымалась от ужаса и восторга.

Если бы в эту минуту кто-нибудь спросил ее – существуют ли на свете герои, она твердо ответила бы: «Да, существуют».