"Ученик некроманта. Игры Проклятых" - читать интересную книгу автора (Гуров Александр Владимирович)

Глава 13. Ритуал Крови

Он присел и приложил руку к холодному, запыленному камню, исчерченному бесчисленными знаками, каждый из которых имел свою цель, свое значение и был тщательно выверенным элементом огромной, занявшей широкую округлую залу, гептады. Сложный символ хранил на себе шесть имен Великого Бога, имен, которые знали все, но не говорили вслух, дабы не накликать беды, и по шесть имен каждого из его верных вестников, глашатаев изначальной воли. Шести вестников. Скоро сигил откровения нальется кровью сорока и еще двух, и когда в сердце знака скопится достаточно живительной влаги…

— Каэль проснется. — Клавдий резко встал и, развернувшись, улыбчиво посмотрел на Алекто Д’Анагис. Сейчас ее наготу прикрывала черная ритуальная ряса, достаточно широкая, чтобы скрыть прелестные формы вампирши, но там, где пасовало зрение, побеждало воображение, и Клавдий смотрел на пробужденную с бесконечным желанием, как бы сильно ни хотел выкинуть из головы фривольные мысли. — Алекто, он проснется, и ждать осталось недолго.

— Зачем тебе это? — Вампирша тщетно пыталась отговорить Батури от сумасшедшей идеи, но тот не хотел ее слушать: все твердил, что единственный шанс уберечь род от неминуемой гибели — это возродить Первейшего.

— Ситуация проясниться, когда Высшие соберутся и Каэль вернется в наш мир. Я расскажу все, что ты захочешь услышать, и даже больше.

— Хорошо, — выдохнула Алекто, понимая, что ей не переубедить названного брата. — Но…

— Род будет жить! — всплеснул руками Батури и, подойдя к Алекто, обнял ее за плечи, затем переместил руки к идеально точному, словно изваянному величайшим из скульпторов, и белому, как полотно, лицу. — Мы вернем то, что было утрачено! Мы — спасители расы! — Он поцеловал ее в красные, словно испачканные кровью, губы.

Алекто, хоть и с немалым трудом, все же отстранила его от себя. Она любила эти поцелуи, но боялась их, боялась к ним привыкнуть, чтобы неминуемое расставание с чуткими прикосновениями не оказалось до смерти болезненным.

— Зачем ты убил Толбиака — неужели тебе мало смертей? — холодно спросила она про то, что ее мало волновало, но Алекто интересовалась, чтобы лишь занять свои мысли, чтобы остудить вспыхнувшую в ней страсть.

— Сестра, — резко опустил он руки и отвернулся. — Власть держится на страхе.

— Ты хочешь закончить, как Каэль?

— Он жил долго и красиво, — с восхищением выговорил Клавдий, словно мечтал о такой же судьбе. — Его имя и по сей день у всех на устах. Так будет и впредь — ведь сегодня его звезда вновь воссияет на небе.

— Мне не нравится твоя затея. — Алекто подошла к Клавдию. Он почувствовал ее руку у себя на плече, ее холодное, как укол под сердцем, касание. — Ты всегда убегаешь, и если воскреснет Каэль, тебя снова не будет рядом.

— Мы бессмертны, впереди у нас целая вечность… — делая шаг вперед и уходя из-под леденящей руки, ответил Клавдий.

— Вечная жизнь — не благословение, она — проклятье.

— Да, пусть мы прокляты, но…

— Но стоит ли возвращать жизнь братоубийце? — Алекто не дала Клавдию договорить — опять вернула разговор в первичное русло.

— Если ты не забыла, то и меня считают братоубийцей, и самое удивительное, что я им являюсь.

— Ты не такой, у тебя просто не было другого выбора…

— И сейчас его нет, — отрезал Клавдий. Он не хотел раскрывать перед Алекто своих карт, но у него вновь не осталось выбора. Клавдий повернулся лицом к вампирше и посмотрел в ее зеленые, как у кошки, глаза. — Я воскрешу Каэля, потому что так приказал мне Арганус. Да, меня волнует судьба рода. Да, я воскресил бы Перворожденного и без приказа, будь у меня такая возможность, но воскресил бы значительно позже. А сейчас я делаю то, что делаю, по наставлению Хозяина, ослушаться которого я не вправе.

— Но для чего Арганусу Каэль? Разве он не понимает, что получит сильный Орден, а этого не желает ни один из некромантов? Арганус заработает себе врагов.

— Трудно заработать то, что уже твое. Врагов у Аргануса и без того слишком много, чтобы бояться получить еще одного или двух, или даже десяток. Он пытается исполнить пророчество, которое якобы даст ему власть над миром, и не остановится, пока не добьется своего.

— Пусть так, но при чем тут ты и Каэль? — непонимающе глядя на названного брата, спросила Алекто.

Батури несколько мгновений молчал, взвешивая, стоит ли рассказывать о пророчестве, стоит ли открывать его тайну? Или проще оставить Алекто в неведении, позволить ей, как и всегда, жить чувствами; оградить ее он интриг и игр со смертью? Но она имела право знать, поэтому Клавдий заговорил:

— Часть этого пророчества гласит, что должен ожить дважды мертвый. И этим «дважды мертвым», по мнению Аргануса, должен стать Каэль. Но прорицание не исполнится. Д’Эвизвил не учел одного: Каэль не умирал второй смертью. Он Перворожденный. И если всем остальным, чтобы стать вампиром, надо умереть, то Каэль явился на свет Измененным. Этого Арганус не знал — ведь ему, как и всем невампирам, неведомо истинное происхождение рода. Он начнет войну и проиграет ее, а наш род получит глоток воздуха и сможет понемногу, по чуть-чуть восстановить свои позиции. А позже открыто заявить о своих правах. Это будет — не сразу, но будет…

— Пусть все случится так, как ты желаешь, — смирилась с неизбежным Алекто и обняла Клавдия. Она уже устала от интриг, которые, не дав и опомниться, захлестнули ее сразу же после пробуждения. Сейчас она хотела одного — быть вдали от всех, быть рядом с Клавдием, но знала, что этому не бывать. Это желание уже стало однажды той причиной, по которой она ушла в «долгую дорогу», и вновь поддаваться эмоциям Алекто не собиралась. Но ей до жути хотелось прижать к себе того, кто был ей братом, но и возлюбленным. И, обняв, она снова почувствовала себя маленькой девочкой, которой была, впервые познакомившись с Клавдием.

…По прихоти старого барона она попала в родовое поместье Батури Савильйенов де Медичи. Наивная, она решила, что станет ему дочерью, но сделалась любовницей.

Старый барон приходил к ней каждую ночь и уходил лишь за час до рассвета. Алекто и не догадывалась, что новый хозяин не человек. А он все заглядывал в покои любимицы, чтобы из раза в раз вкушать прелести молодого тела. Так прошло несколько лет, и так было бы и дальше, если б в ее комнату не заглянул молодой баронет. Любовь, как искра, вспыхнула в ее сердце, но не угасла, как бывает, а переросла в неистовое пламя. И баронет ответил на это чувство взаимностью. С того дня они часто виделись, и однажды, всецело отдавшись любви, позабыли про барона. Он застал сына в постели незаконнорожденной дочери. Он мог плюнуть на эту досадную мелочь, забыть и завести себе новую подругу сердца, но все обернулось иначе. Отец схлестнулся с сыном в поединке, отчаянном и смертельном — смертельном для барона. Девочка только в эту ночь поняла, в чей замок она угодила, что за нелюди наслаждались ее телом. Но она любила, а любви неведом страх. Желая навеки быть рядом с возлюбленным, она попросила его о бессмертии и подставила под острые клыки свою хрупкую шею…

Она крепче прижалась к нему, кротко вздрагивая, словно от страха. От ее объятий повеяло холодом. Даже мертвый, лишенный теплокровности вампир не мог справиться с морозом, сковавшим тело. Клавдию стоило немалых трудов, чтобы скрыть бьющую его дрожь. Но в одно мгновение холод исчез, словно Батури отпустили из ледяных оков и вернули в покой и безмятежность. Он не заметил синеватой изморози под ногами, которая в мгновение ока превратилась в капли воды: ведь все его внимание было обращено на потянувшуюся из многочисленных входов процессию вампиров, закутанных в черные ритуальные рясы.

— Высшие, — отстраняясь от Алекто, прошептал Клавдий. — Время пришло.

Ярко блеснула огненная вспышка и моментально угасла, но на смену одной пришла другая. Широкую округлую комнату озарил ослепляющий свет, на стенах заплясали бешеные тени — тонкие, как клинки, и черные, как чернильные пятна.

— Прекратите! — приказывал Клавдий, его голос был переполнен отчаянием и ненавистью. — Прекратите! — Батури крутился волчком, из последних сил противостоя чужой волшбе, но сил с каждым мгновением было все меньше. Он все еще вращался на месте и по-прежнему успевал выставлять крис в нужном направлении в нужный момент и разрушать обращенные на него заклинания.

Нападавших было немного, не больше пяти — остальные Высшие просто наблюдали, ожидая, чем закончится неравная схватка. И если в начале поединка почти все предрекали победу Клавдию, то сейчас ситуация не поддавалась столь явному прогнозу.

Алекто рванулась на помощь к возлюбленному, но упала, сделав всего несколько шагов. Ее тело оцепенело, будто превращаясь в камень.

— Не лезь, — посоветовал седовласый Регин. Этот вампир с внешностью зрелого мужчины, по непонятным причинам поседевшего раньше времени, всегда напоминал Алекто барона Батури. Регин подошел ближе и, взяв девушку на руки, тихо прошептал: — Клавдий сам выбрал свою судьбу, и теперь победа — дело чести. Если ты вмешаешься, он будет сожалеть, что не погиб.

— Пусти… — сквозь зубы выговорила Алекто. — Он умрет, если ему не помочь…

— У него всегда был козырь в рукаве — не стоит переживать, он выпутается, — врал, утешая, Регин, краем глаза замечая, что Батури пропустил удар и упал на одно колено.

Огненный шар изуродовал ему лицо, в спину ударила молния, но он поднялся, правда, лишь для того, чтобы вновь упасть под градом новых ударов. Казалось, смерть неминуема и вопрос лишь в том, сколько еще магических арканов ему удастся выдержать. Но неожиданно густая тьма опустилась вязкой, непробиваемой преградой над Высшим, и ни одно заклинание не смогло прорвать этот мрак, казавшийся живым и разумным. Всевидящие глаза Стража Отражений, на время затуманенные тайной волшбой, открылись, и Тьма ударила тех, кто пришел в Зал Крови с нечистыми помыслами. Клавдий, убедившись, что ему уже ничто не угрожает, прошептал заклинание, которым недавно ослеплял Стража, и Тьма рассеялась.

— Те, кто посмеет напасть, — умрут, — вставая, властно изрек лишенный половины лица Батури. Его потрепанный вид, искаженная ожогами личина и тлеющая мантия делали его внешность ужасной. Теперь он, как никогда, был похож на оживший труп.

— Все, кто стоит в этой зале, отныне мои. И если я почувствую подвох или предательство, Страж испепелит посмевшего перечить мне и моей воле! — Клавдий оскалился, обнажая острые клыки. Он вытянул руку и, прокрутившись на месте, обвел клинком круг, указывая на каждого из собравшихся. — Вы дадите мне Кровь, дадите Кровь тому, кто вас породил! Клинки! Клинки! — бешеным зверем взревел Батури, всего одним словом, не требующим объяснений, приказывая каждому обнажить ритуальные клинки и вспороть себе вены. — К’йен! Ко мне и на колени! Ко мне! — К’йен хотел ослушаться, но ноги не повиновались: он сделал шаг вперед и уже не смог остановиться — он двигался медленно, словно в вязкой жидкости, мысли бесконечным потоком проносились, не задерживаясь, в голове, а К’йен все шел, и казалось, его пути не будет конца. — На колени! — приказал властный голос, и К’йен упал у ног Властелина.

— Моя жизнь в твоих руках, — преклоняя голову, ответил К’йен и сам не поверил своим словам.

Клавдий посмотрел на жертву и ехидно ухмыльнулся. Его безразличным взглядом, упорным, но лишенным эмоций, смотрела сама смерть. И К’йен в страхе перед неизбежным закрыл глаза.

— Не стоило играть в те игры, которые неминуемо приведут к гибели. Напасть, подговорив лишь четверых… ты совершил глупость и за глупость поплатишься жизнью.

— Голос, которым говорил Батури, ему не принадлежал, этот голос был переполнен тоской, словно он сочувствовал К’йену и сожалел о грядущей гибели, но ровно настолько же он был безмятежным и спокойным, холодным и презирающим.

— Крови! — Закричала обезумевшая Тьма, в которую превратился Батури. Его хрустально-голубые глаза стали черными, как уголь, они светились Тьмой, приводя в ужас и страх все живое и неживое и в то же время завораживая, подчиняя. — Крови, Высшие!

Сорок бессмертных упали на колени и, безропотно выполняя приказ, полоснули себя по запястьям. Кисти Высших окрасились красным, тягучая кровь сперва мелкими каплями изукрасила сорок знаков, но стоило току набрать силу, а тонким струйкам дотянуться до камня, как сигил сам стал высасывать жизненные силы из своих жертв — нагло, беспардонно. Черный камень изукрасился алым, и чем дальше лилась кровь, тем чернее она становилась, словно впитывала в себя Тьму, наполнялась Тьмой.

Красное на черном, дважды черном. Жизни сорока и еще двух, застывших в кровавом кругу, были отданы одному. Когда багряно-черная масса дотянулась до центра сигила, когда скопилась у ног К’йена, Клавдий занес Смерть и, вогнав искривленное лезвие в небьющееся сердце, смертью подарил новую жизнь.

К’йен упал в лужу чужой и собственной крови. Его жизнь и жизни сорока смешались в одну. Сталь, помнившая руку хозяина, вытянула из бездны дух, который немедля, без раздумий и жалости пожрал то тело, которое было ему преподнесено. К’йен был мертв, дважды мертв, но чужая воля заставила кричать даже мертвеца. Кровь, залившая сигил, вспыхнула, но огонь не обжигал — лишь щекотал своими язычками сорок искровавленных тел, не утративших подобия жизни, и одного мертвеца, над которым застыл Батури, смеющийся смехом безумца.

Огонь был красным, а сердце огня черным. Черная кровь, кровь Черного.

Ритуал подходил к концу.

Пламя утихло. Смех обезумевшего, окативший широкую залу, захлебнулся. Кровь, льющаяся из сорока вспоротых запястий, остановилась. А мертвец открыл глаза.

— Свершилось, — облизнув изувеченные огнем губы, улыбнулся Клавдий и протянул ожившему кинжал.

— Не знаю, почему бездна не пожрала меня — видимо, я оказался несъедобным даже для нее. Но я только рад, что произошло именно так, — рассуждал вампир, стоя на шпиле башни. Холодный ветер играл его волосами, бледная молодая луна ласкала его юношеское лицо, лицо К’йена, но уже не его. К’йен изменился, и это было заметно не только по мудрому, выражающему вековые опыт и знания, взгляду, но и по манерам, жестам, мимике, и даже чертам лица. Казалось, метаморфозы, произошедшие с юным вампиром, не должны были повлиять на его внешность, но она стала другой — более мужественной, зрелой. Теперь это был не К’йен, а Каэль, и лишь слепой не заметил бы этого. — Твоя настойчивость вернула мне жизнь, и я тебе за это благодарен.

Каэль, истосковавшийся по ветру и луне, свежему воздуху и свободе, заставил Батури забраться на самую высокую башню Зеркального Замка, и теперь они вдвоем сидели высоко над землей и смотрели на безликий ночной светоч, на необъятные леса, раскинувшиеся вокруг замка на множество лиг, на кипящую даже в мертвой стране жизнь, никогда не покидавшую лесные угодья. Каэль набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул.

— Свобода, — с наслаждением протянул он, оборачиваясь и глядя на Клавдия. — Благодарю.

— Не стоит благодарностей, — учтиво улыбнулся Батури.

— Многое изменилось после моего ухода, но теперь я вернулся, и все пойдет как раньше. Правда, для этого придется постараться.

— Наш род на грани вымирания… — Батури потупил взор, чувствуя свою вину. — Это произошло из-за меня, но…

— Ты все сделал правильно. — Легкое касание в чужие мысли дало Каэлю недостающие знания. Пройдет не так много времени, и он будет знать все, что ему нужно, и даже больше. — Чтобы получить сильную расу, надо избавиться от отребья.

Некроманты, желая насолить нам и обессилить, только помогли. Мы лишились хвоста, который тянул вниз.

— Жестко сказано, — произнес Клавдий. — Эти слова не лишены смысла, хотя я бы предпочел иметь в запасе не только качество, но и количество.

— Голодное, обездоленное племя, разуверившееся в сильных собратьях, не сыграло бы нам на руку, только наоборот. Чтобы спасти тело от гангрены, надо отрубить зараженную часть. Это неизбежно, сколь бы ни была тяжела потеря. Низших в любом случае пришлось бы убить, правда, их смерти могли принести пользу расе, но и такая гибель не особо страшна.

— Они нарушили приказ. Сегодня мы нарушили его снова, — с горечью выговорил Клавдий. Сегодня Перворожденный позволил своим Детям вкусить людскую кровь.

Пробудившимся после «долгой дороги» это было необходимо, но рисковать и радовать пищей сразу всех казалось непростительной ошибкой. Батури не хотел начинать этот разговор, но не начать его он не мог: — Каэль, зачем ты приказал Высшим разорить несколько деревень и угнать почти полсотни людей? Некроманты вышлют карателей.

— Мы отдадим виновников сами, — пожал плечами Каэль.

— Как? — Сперва Клавдий не понял, а позже и не поверил в услышанное. — Ты… ты понимаешь, что эти Высшие — последний оплот рода?

— Я не сказал, что мы выдадим всех. Достаточно четырех. Тех четырех, которые посмели тебе мешать. Предатели нам ни к чему. А так — и Высшие будут сыты, и некроманты довольны, и мы лишимся ненужного навоза. Я не боюсь пожертвовать негодными зернами и оставить только здоровые семена, из которых вырастут по-настоящему сильные древа. Мне нужна армия, которой я могу доверять, не опасаясь, что за моей спиной занесен осиновый кол.

— Ты прав, Каэль, ты, как всегда, прав… — поддержал Клавдий. Он и сам был бы не против убить обидчиков, но терять сильных магов, которых и без того осталось немного, не хотелось.

— Не сожалей о недостойных, — отрезал Каэль. — Ты доставишь прах виновных и этим в очередной раз докажешь некромантам свою лояльность, выиграешь время.

Батури задумался. Он опять оказывался виновником всех бед. Пока Каэль будет набирать себе союзников, Клавдий вновь выступит в роли Карателя, уничтожающего себе подобных.

— Я бы выдал «ослушников» сам, но моя оболочка, К’йен, сыграла в Голодной ночи не в пользу некромантов. В его словах могут усомниться, но не в твоих. — Каэль был опять прав, но Кладвию уже так опостылела слава братоубийцы…

— Их надо придать суду живыми, — выдавил из себя Батури.

— Это невозможно: Балор Дот не должен знать о моем возвращении…

— Каэль, — перебил своего прародителя Высший. — Он не узнает. Смертники поклянутся на печати Эльтона.

— Клеймо? — несколько удивился Каэль, и Клавдий невольно улыбнулся: застать Перворожденного врасплох было делом далеко не простым. — Утерянное Кольцо попало в руки старого барона… — догадался Каэль. — Твоей отец, Клавдий, был хорошим игроком.

— Но излишне похотливым, — помрачнел Батури. Он не любил вспоминать тот миг, когда он стал убийцей отца.

— Зато он вырастил достойную смену, — широко улыбнулся Каэль и дружески хлопнул своего избавителя по плечу. — Нас ждут великие дела, Брат! Наш час настал.

Каэль широко расставил руки и камнем рухнул с высокой башни.

— Не засиживайся! Грядет рассвет! — крикнул он вдогонку и обернулся в кожана.

Луна еще стояла на небе, но на востоке уже появилось розоватое марево, из которого быстро выросло солнце. Яркий свет ударил в лицо, обжигая и без того сожженную кожу. Клавдий прикрыл глаза рукой, несколько мгновений привыкая к рассветным лучам, после чего прыгнул вслед за Каэлем, наслаждаясь свободным полетом, свободой… и полетом.