"Лезвие сна" - читать интересную книгу автора (Де Линт Чарльз)

Виньетки из богемной жизни

Снежная зима давно осталась позади, но Иззи не без тревоги свернула на Стэнтон-стрит, ведущую к маленькому домику позади особняка, где находилась студия Рашкина. Она со страхом ожидала возвращения воспоминаний о банде подростков, но единственное, что возникло в ее мыслях, — это визит в полицейский участок несколько недель назад, когда пришлось перелистывать альбом с фотографиями преступников. Иззи внимательно, страницу за страницей, разглядывала портреты, но ни одно лицо не показалось ей знакомым. Вся эта процедура потеряла смысл после высказывания одного из детективов о том, что лишь малая доля таких расследований приводит к арестам и еще меньшая — к судебным разбирательствам.

— Особенно неутешительны результаты в случаях проявления неоправданной жестокости, как произошло с вами, — продолжал детектив. — В девяти случаях из десяти жертва знает своих обидчиков. Не обязательно хорошо знает. Это может быть кто-то, кто в метро вытащил у вас мелочь из кармана, или соседский подросток, которого вы обидели, даже не сознавая этого. В таких ситуациях мы можем опираться хотя бы на мотив преступления. В вашем случае все версии ведут в тупик. А поскольку вас не ограбили, мы даже не можем вычислить нападавших по украденным вещам, например по приметным ювелирным украшениям. Мне очень жаль, мисс Коплей. Хотелось бы иметь более утешительные известия, но я только могу вас заверить, что дело не будет закрыто. Если появится что-то новенькое, я вам сообщу.

Посещение полицейского участка нисколько не повлияло на ход расследования, зато подействовало на Иззи. Теперь вместо расплывчатых теней или, что еще хуже, лица Рашкина, у нее перед глазами стояла целая вереница неприятных личностей из полицейского альбома.

Иззи неуверенно остановилась на повороте. Могло быть и хуже. По крайней мере, она избавилась от иллюзий. Но эта мысль не помогала прогнать ночные кошмары. Как же Рашель научилась справляться с последствиями нападения? Какие сны преследовали ее? Иззи еще раз глубоко вздохнула. Дальше откладывать возвращение к прошлому невозможно. Сегодня ей придется преодолеть свои страхи.

Лето уже вступило в свои права, и виноградные лозы почти полностью закрывали стены. Вдоль дома яркими пятнами расцвели кусты желтых и сиреневых ирисов, каждая группа цветков укрывалась за частоколом длинных остроконечных листьев. Иззи немного помедлила, разглядывая окна второго этажа в надежде уловить хоть какое-то движение внутри студии, но напрасно. Весь дом выглядел покинутым — не полностью заброшенным, а просто нежилым.

По мере приближения к зданию в памяти Иззи всплывали другие воспоминания. Еще более болезненные. Тропинка поворачивала и уходила под купол кленовых и дубовых ветвей. На этом месте она впервые как следует рассмотрела Джона — разговор в темноте у библиотеки не в счет — и поразилась его сходству с картиной «Сильный духом». Если бы он снова был здесь! Но на тропинке ни позади, ни впереди никого не было.

Иззи приказала себе не думать о Джоне. Легче было сказать, чем сделать, но всё же стоило попытаться.

Иззи поднялась по лестнице и подергала дверь. Заперто. Спустившись вниз, она заглянула под цветочный горшок. Ключ лежал там, как и было сказано в письме Рашкина.

Значит, он и в самом деле уехал. Иззи снова поднялась по узкой лесенке, отперла замок и вошла внутрь. Помещение показалось ей незнакомым. Стены и потолок остались теми же, но из мастерской исчезли работы Рашкина, и от этого комната казалась огромной. На стенах висели только ее собственные картины, заботливо принесенные из кладовой первого этажа. Остались и два мольберта — ее и Рашкина — и длинный деревянный стол, тянущийся из одного конца студии в другой. На его поверхности стояли бесчисленные коробки, содержащие всевозможные принадлежности для рисования — тюбики с красками, кисти, растворитель, льняное масло и тому подобные предметы, все еще в магазинных упаковках. Под столом выстроились в ряд стопки чистых холстов, рамы, альбомы для эскизов, банки с гипсом и другие материалы. Мольберт Иззи остался на прежнем месте, рядом с ним, на маленьком столике, были заботливо разложены кисти, чистое полотно ожидало первого мазка краски. Мольберт Рашкина был оставлен пустым, как и столик рядом с ним.

Иззи не спеша прошлась по мастерской. Острое чувство одиночества и утраты охватило ее в опустевшем помещении. Впечатление заброшенности стало еще сильнее. Изменился даже воздух — закрытые окна не пропускали свежий ветерок, и еще в комнате не хватало привычных запахов краски и растворителя.

На рабочем столе лежала записка, в которой Рашкин почти повторял то, что уже сообщил в письме. Кроме того, он уведомлял, что плата за помещение, свет и телефон будет регулярно поступать во время его отсутствия.

Но где же он сам?

В этом весь Рашкин. Он объясняет только то, что находит нужным.

В самом конце записки был постскриптум, в котором художник в случае необходимости предлагал Иззи связаться с адвокатской конторой «Ольсен, Сильва и Чизмар», телефон которой он тоже оставил. Иззи задумчиво перечитала название конторы и спустилась вниз в поисках телефона. Сняв трубку, она набрала номер галереи «Зеленый человечек».

— Привет, Альбина, — сказала она, как только на ее звонок ответили.

— Иззи! Рада тебя слышать. Как ты себя чувствуешь?

— Намного лучше. Сегодня хочу приступить к работе.

— Это здорово.

— Я тут кое о чем размышляла. Ты помнишь предложение о покупке «Сильного духом»? Не можешь ли назвать мне контору, через которую оно поступило?

— Дай подумать. Что-то вроде Сильвера и кого-то еще. Если бы я услышала, я бы точно вспомнила.

— Может, Сильва? — спросила Иззи. — «Ольсен, Сильва и Чизмар»?

— Да, точно. А в чем дело? Ты же сказала, что не собираешься ее продавать?

— Я и сейчас не собираюсь. Просто наткнулась на одно имя, и оно напомнило мне об этом предложении.

Иззи перевела разговор на другую тему и вскоре распрощалась с Альбиной. Затем она осмотрела жилые комнаты, но там было еще меньше признаков присутствия хозяина, чем наверху. Осталась только мебель, кухонная утварь и немного консервов. Все остальное исчезло. Ни набросков, ни эскизов. Никаких личных вещей. Словно здесь никто никогда не жил.

Вернувшись в студию, Иззи распечатала несколько заклеенных коробок и выложила на стол их содержимое. На свет появились коробки с пастелью, углем, карандашами, баночки с фиксажем и прочие припасы. Казалось, что у Иззи свой собственный художественный магазин прямо в студии. Только это не ее студия, а Рашкина. Но хозяин уехал, уничтожив все следы своего пребывания.

Иззи снова медленно осмотрела комнату. Почему он уехал? Почему оставил ей все эти принадлежности? Почему представители его адвокатской конторы пытались купить ее картину, в то время как сам Рашкин настаивал на ее уничтожении? Не может быть, чтобы он решился выбросить такую сумму только ради исполнения своей прихоти.

Иззи тряхнула головой. Нет, Рашкин сказал совершенно определенно, что только она сама может отправить Джона обратно. Она вызвала его в этот мир, и его судьба находится в ее руках.

Иззи прошла к окну и села на диван, не отрывая глаз от того места, где осенним утром встретилась с Джоном. Всё бессмысленно. И появление существ, называемых Кэти ньюменами, и исчезновение Рашкина, и ее ненамеренная ссора с Джоном...

А насколько ненамеренной была эта размолвка? Может, честнее было бы признаться, что она исчерпала предел его терпения и Джон тоже захотел расстаться? Возможно, он и в самом деле ни разу не обманул ее, но какое будущее может быть у отношений, построенных на сплошных загадках и недомолвках? Когда один из них не имеет прошлого? Когда один из них не был даже рожден, а был вызван другим при помощи волшебства?

Спустя некоторое время Иззи взяла со стола альбом для эскизов и кусочек угля и вернулась к окну. Она стала машинально рисовать открывающийся из окна вид, предоставив мыслям кружиться в голове, пока они не стали путаться между собой. Бесконечные вопросы превратились в своеобразное заклинание и уже не требовали ответов. Наконец ее мозг полностью сосредоточился на рисовании.

«Я больше не стану задавать вопросы, — решила Иззи. — Ни одному человеку. Пусть на них отвечает мое творчество».

Она отложила альбом, взяла пачку угля и встала перед мольбертом. Вскоре на холсте появился черновой набросок. К тому времени, когда небо за окнами начало темнеть, пейзаж на мольберте проступил совершенно отчетливо. Иззи прибралась, вышла, заперла за собой дверь и положила ключ в карман. По дороге она перекусила в ресторанчике, а потом отправилась на одну из вечеринок, которыми славилась Уотерхауз-стрит, где выпила слишком много спиртного. Но не пошла домой, а позволила какому-то поэту, двумя годами моложе ее самой, увести себя к нему в квартиру и уложить в постель. В свои двадцать лет она чувствовала себя почти старухой.

Около четырех утра Иззи проснулась от неприятного чувства, что за ними кто-то наблюдает. Она села на кровати, осмотрела незнакомую комнату, подошла к окну. Спальня находилась на третьем этаже, и снаружи не было ни деревьев, ни пожарной лестницы, ни даже лоз дикого, винограда.

Иззи не стала возвращаться в постель. Она оделась и прошла в ванную комнату. Найти флакон с аспирином не составило труда, и она приняла сразу три таблетки, запила стаканом воды, а потом вышла из квартиры поэта и отправилась домой на Уотерхауз-стрит.

В постель поэта Иззи не вернулась, зато через два дня переспала с его лучшим другом.

На второй персональной выставке Иззи в галерее «Зеленый человечек» было выставлено семнадцать картин, и все они были проданы.

— Теперь я абсолютно уверена, что мы назначили за них слишком низкие цены, — сказала Альбина вечером, когда она, Алан, Кэти и Иззи отправились праздновать это событие.

Они сидели в ресторане «Рыжий лев» у окна, выходящего на Ли-стрит. Магазины уже закрылись на ночь, но даже в этот промозглый осенний вечер по тротуарам шли многочисленные пешеходы. Богемная молодежь, заезжие туристы и местные жители возвращались в свои дома или, наоборот, направлялись на вечеринки и концерты. В потоке людей Иззи заметила высокую женщину с львиной гривой золотисто-красных волос. Она прогуливалась с грацией пантеры, легкий хлопковый жакет, несмотря на сырость и холод, был расстегнут снизу доверху. Мужчины, очарованные ее красотой, оборачивались вслед, но не замечали сужающихся кверху длинных ушей, на которых пробивались завитки рыжеватой шерсти. Впрочем, на улице было достаточно темно, а золотисто-рыжие волосы почти полностью скрывали уши женщины.

Иззи закончила картину и вызвала появление этого ньюмена за два дня до открытия выставки. Картина еще не имела названия, но при виде идущей по улице женщины Иззи решила назвать полотно просто «Грация». Она уже пожалела, что изобразила женщину прислонившейся к одному из каменных львов библиотеки, а не в окружении праздной толпы на Ли-стрит.

— Я в самом деле сожалею об этом, — сказала Альбина.

Иззи потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что последние слова обращены именно к ней. Алан улыбнулся.

— Она стала слишком преуспевающей художницей, чтобы обращать внимание на болтовню плебеев вроде нас, — промолвил он. — Иззи, я прав?

— Ха-ха.

— В следующий раз, — продолжала Альбина, — я назначу более высокие цены.

— Да, — восторженно воскликнула Кэти. — На очередной выставке картины должны оцениваться в два-три раза дороже. Перед нами шедевры, которые в один прекрасный день заставят людей почтительно склонять голову.

— Перестаньте, пожалуйста, — взмолилась Иззи, пытаясь под столом толкнуть Кэти ногой, но одновременно заливаясь краской смущения.

Кэти отдернула ногу, и удар Иззи пришелся по ножке стола.

— Ну-ну, — сказал Алан. — Великий Ван Гог не стал бы так себя вести.

— Только потому, что он давно умер, — заметила Кэти. — Разве ты не помнишь историю?

— Неужели он уже устарел? — насмешливо удивился Алан.

— Он в любом случае остался в прошлом, — сказала Кэти. — А вот звезда нашей belle Иззи только восходит.

Несмотря на явные насмешки друзей, Иззи не могла не радоваться успеху выставки. Все картины были проданы. Пришедшие художники, которых она знала только по их произведениям, подходили к столику, чтобы поздравить ее. Такая удача несколько пугала Иззи, ведь представленные картины не были самыми лучшими из ее работ. Ни одно полотно, которое вызвало появление ньюменов, не было выставлено, а все они намного превосходили городские пейзажи и зарисовки. Это не означало, что в другие работы она вкладывала меньше труда и вдохновения, чем в картины-переходы; просто те, которые вызывали появление ньюменов, отнимали у нее больше душевных сил. Проданные картины были совершенными с точки зрения техники. Картины-переходы возбуждали в душе особые чувства, которым она не могла найти определение.

— В отличие от твоих так называемых друзей, — снова заговорила Альбина, — я говорю вполне серьезно. Мы должны самым тщательным образом пересмотреть уровень цен на твои произведения, выставляемые галереей.

Иззи ненавидела разговоры о бизнесе. Она просто пожала плечами, что ее ни к чему не обязывало.

— Как скажешь.

— Тогда поговорим об этом позже, — успокоилась Альбина.

— И правильно, — воскликнула Кэти, поднимая свой бокал. — Сегодня мы будем только праздновать. За Иззи и ее дальнейшее процветание!

Иззи вспыхнула от смущения, а Алан и Альбина присоединились к тосту Кэти. Люди за соседними столиками с улыбкой посматривали в их сторону.

— За моих друзей, — сказала Иззи, чокаясь своим бокалом с остальными. — За вас и ваши успехи.

— Аминь, та belle Иззи, — рассмеялась Кэти.

После ужина они пили кофе и Альбина снова вернулась к разговору о картинах Иззи, которые вызвали появление ньюменов.

— Я и не думала, что после выставки в твоей студии остались завершенные полотна, — сказала она.

— Нет ничего такого, что я хотела бы продать, — ответила Иззи.

— Но Джилли говорила, что ты выполнила серию портретов сказочных персонажей — что-то вроде того, над чем она сама работала одно время, но только не такие нереальные, как у нее.

— Да, — кивнула Иззи. — Но это всего лишь мой эксперимент.

— Я бы на твоем месте внимательно просмотрела эту серию. Чем скорее мы сможем выставить твои следующие работы, тем лучше. Было бы непростительно глупо не воспользоваться благоприятным моментом.

— Да, я понимаю.

Иззи выглянула в окно на Ли-стрит. Поток пешеходов уже поредел. Джорди, брат Кристофа, заканчивал выступление на тротуаре напротив овощного магазинчика. По обеим сторонам от него двое гитаристов ждали своей очереди выступать на уличной сцене. На противоположной стороне под аккомпанемент цимбал перед немногочисленной группой запоздалых прохожих выступал мим. Ньюмен «Грации» уже давно скрылась из виду, других существ с картин Иззи тоже не было видно.

Теперь она частенько замечала своих ньюменов в толпе людей, всегда издали, порой лишь уголком глаза, и до сих пор никто не приблизился к ней так, как это сделал Джон. Иззи казалось, что они интересуются ею не меньше, чем она интересуется ими, но что-то препятствовало их сближению. Иногда ей казалось, что это Джон попросил их держаться от нее подальше. А может, они считали, что Иззи будет расспрашивать о нем? Как только представится случай поговорить, она непременно всё объяснит и заверит, что сыта по горло общением с Джоном. Она больше и не думает о нем.

Иззи с трудом удержалась, чтобы не проверить, не вырос ли у нее нос от такой откровенной лжи.

— Иззи?

Пытаясь привлечь внимание к своим словам, Альбина тронула ее за рукав. Иззи слабо улыбнулась и сосредоточилась на своей подруге.

— Извини, я немного отвлеклась.

— Я говорю всё о тех же картинах — о твоем эксперименте. Мне очень хотелось бы на них посмотреть.

Иззи покачала головой.

— Иногда я рисую картины просто для себя, — попыталась она объяснить. — Если все выставлять на продажу, ничего не останется. Невозможно будет сравнить последние работы с более ранними. Мне нравится думать, что эти несколько картин останутся в студии, что не придется объяснять, как и почему они появились и что я хотела выразить в этих полотнах. Это просто произведения, на которые я могу взглянуть в любой момент, оторвавшись от мольберта и... Я не могу объяснить. Наверно, я к ним уже привыкла.

— Мне кажется, я тебя понимаю, — задумчиво произнесла Альбина. «Может, и так», — подумала Иззи. Может, и в самом деле ее слова имели смысл для тех, кто не знал о существовании ньюменов и о том, как они появились в этом мире. Но единственным человеком за столом, кто мог уловить скрытый смысл ее путаных объяснений, была Кэти. И в самом деле, она улыбнулась в ответ и подмигнула Иззи.

Две недели спустя после вечеринки в «Рыжем льве», вернувшись в квартиру после работы в студии, Иззи обнаружила на своей постели толстый почтовый конверт. От волнения при виде знакомого почерка Рашкина у нее участился пульс.

Почему? Почему он решил написать после нескольких месяцев молчания?

Она взяла конверт и поискала обратный адрес. Его не было. Штемпель на конверте был настолько смазан, что определить место отправления было невозможно, но, судя по почтовым маркам, письмо было написано внутри страны, так что автор мог находиться где угодно между Атлантическим и Тихоокеанским побережьем. А может, и в самом Ньюфорде. После долгих размышлений Иззи всё же распечатала письмо. Внутри находился лист плотной бумаги, исписанный рукой Рашкина, а на каждом кусочке свободного пространства пестрели чернильные зарисовки. С первых же строк Иззи поняла, что это рецензия на ее выставку в галерее «Зеленый человечек». Рашкин ее посетил. И одобрил работы. Но...

Во время чтения Иззи кивала головой на его критические замечания и вспыхивала от удовольствия при каждом одобрительном слове. Как бы удачно ни прошла выставка, Иззи знала, что в некоторых картинах есть недочеты — ничего конкретного, на что она или кто-либо из посетителей могли бы с уверенностью указать. Просто она была убеждена, что в нескольких картинах что-то не так, но не могла определить, что именно. Каждую из таких картин Рашкин подверг тщательному разбору и подсказал, где она ошиблась и как избежать таких неудач в будущем.

Его проницательность ошеломила Иззи. Ей нравилось работать самостоятельно — занятия в мастерской Рашкина теперь отличались той же свободой, которой раньше она обладала в студии-теплице профессора Дейпла, а наличие необходимых материалов, оставленных Рашкиным, давало дополнительное преимущество. Но временами она скучала по своему бывшему наставнику. Не по тому злобному старику, вокруг которого приходилось ходить на цыпочках во время приступов плохого настроения. Но по тем благополучным временам, когда забывалось всё плохое. По тем дням, когда Рашкин мог подойти к ее мольберту и указать на ошибки или она сама обращалась к нему со своими проблемами, а он помогал справиться с трудностями советом или инструментами.

«Теперь всё не так, — подумала Иззи, прижимая письмо к груди. — Как странно, и Рашкин, и Джон исчезли в одно и то же время. Интересно, когда он был на выставке? Где он сейчас? Когда вернется?»

В письме не содержалось ответов ни на один из этих вопросов. Тон послания был вполне доброжелательным, но его темой являлись только выставленные в галерее картины, ничего больше. Никаких известий, никаких вопросов о ее жизни или самочувствии. Но Иззи всё равно не смогла бы написать ответ, поскольку ни на конверте, ни внутри не было обратного адреса.

Иззи вздохнула. В этом отношении Рашкин был похож на Джона. Они оба предпочитали скрытность.

В четыре часа утра Иззи дрожала от холода посреди улицы. Температура опустилась намного ниже нуля, а резкий ветер, пронизывающий улицы старого города, опровергал все предсказания метеорологов. Иззи оделась для клубной вечеринки и совсем не задумывалась о погоде, собираясь большую часть ночи провести в теплом помещении и такси. Теперь оставалась только пожалеть о том, что соображения практичности уступили требованиям моды. Ноги совершенно окоченели в ботинках на тонкой кожаной подошве. Спрятанные под мышками руки не так страдали от холода, но колени под короткой юбкой посинели от морозного ветра, а ушам и носу грозило настоящее обморожение. Надо было остаться в теплой постели, покинутой не больше часа назад, но нет, она должна была подняться и пойти домой, как поступала всегда. Вот только она совсем упустила из виду, что после посещения многочисленных баров осталась почти без денег. Не хватило бы даже на автобус или метро, не говоря уже о такси. Не было даже монетки, чтобы позвонить кому-то, например Алану, и попросить в долг. Хотя она всё равно вряд ли отважилась бы на такой звонок. Еще три часа назад, перед тем как отправиться на квартиру того, кто ее позвал, она бы, может, и решилась, но тогда она была слишком навеселе и ей очень не хотелось одной ложиться в постель. Способность рассуждать трезво пришла позже, когда Иззи проснулась в чужой спальне и просто должна была пойти к себе домой.

Может, стоит когда-нибудь переспать с Аланом? Тогда, чтобы попасть домой, ей придется лишь перейти через улицу. Но Иззи слишком нравился Алан. Она не могла просто лечь с ним в постель, а потом прервать всякие отношения, а продолжительной связи она явно не желала. Алан — ее друг. Если довести дело до постели, рано или поздно он уйдет из ее жизни, и тогда она потеряет лучшего друга, как когда-то потеряла Джона.

«Только не надо поддаваться сентиментальным воспоминаниям», — подумала Иззи и с привычной легкостью прогнала мысли о Джоне из головы.

К тому времени, когда Иззи добрела до дома, она так дрожала, что с трудом попала ключом в замочную скважину. Но всё же она справилась. Переступив порог квартиры, она увидела, что Кэти до сих пор сидит с книгой.

— Я думала, что замерзну насмерть, — еле выговорила Иззи, стуча зубами от холода.

— На плите есть горячий чай.

— Нет, — тряхнула головой Иззи. — Я от него буду всю ночь бегать в туалет. Осталось что-нибудь в той бутылке виски, которую принес Кристоф?

— Пойду посмотрю.

Кэти вышла на кухню, а Иззи сбросила с себя промерзшую куртку и ботинки и устроилась на подушках рядом с тем местом, где до этого сидела Кэти. Она отыскала там шерстяную шаль и накинула ее себе на плечи.

— Там оставалось всего по одному глотку, — сказала Кэти, возвратившись с двумя бокалами, содержащими янтарную жидкость. Иззи с благодарностью приняла бокал. Первый же глоток наполнил ее пищевод жидким огнем, а через несколько мгновений тепло разошлось по всему телу.

— Так-то лучше, — улыбнулась она, кутаясь в шаль.

— Ты сегодня поздно, — заметила Кэти.

— Я была на вечеринке, потом встретила одного парня...

Иззи пожала плечами и замолчала, сделав еще один глоток виски.

— В последнее время ты постоянно встречаешь множество парней, — продолжила Кэти. — Кажется, что любовники у тебя меняются каждую неделю, а иногда и чаще.

— Я и не подозревала, что ты ведешь счет.

— Это совсем не так, Иззи, — вздохнула Кэти. — Я немного беспокоюсь о тебе. Это на тебя не похоже.

Иззи широко улыбнулась.

— Я ставлю эксперименты в пьянстве и распущенности, — объявила она, маскируя растерянность под напускным весельем. — Хочу испробовать на себе беспорядочный образ жизни, присущий всем великим художникам.

— Ты всё еще тоскуешь по нему? — спросила Кэти.

Они обе прекрасно знали, о ком идет речь.

— Не могу представить, кого ты имеешь в виду, — ответила Иззи.

— Господи, я чувствую себя престарелой родственницей, — вздохнула Кэти. — Лучше я заткнусь, идет?

— Идет.

— Я только надеюсь, что ты достаточно осторожна.

Иззи вытянула ногу и зацепила ремень своей сумки. Она немного порылась внутри и вытащила пачку презервативов, которые и продемонстрировала подруге.

— Я очень осторожна, мамочка, — хихикнула она. Кэти в ответ только швырнула в нее подушкой.

В тот вечер, когда произошла встреча с Энни Нин, Иззи допоздна задержалась в студии. На ее мольберте висела начатая картина, но работа над ней не ладилась уже второй день. Очередная выставка должна была состояться через несколько недель, и Иззи предстояло завершить еще по меньшей мере две картины, но сосредоточиться никак не удавалось. Желание работать над картинами-вратами подавляло всё остальное, хотя появление ньюменов никак не помогало подготовиться к выставке, поскольку Иззи всё еще не могла решиться выставить на продажу ни одну из этих картин. А создавая городские пейзажи, она попросту скучала, и это отражалось на ее работе. Наконец Иззи положила кисть в банку с растворителем и подошла к окну.

Начавшийся еще днем снегопад превратился в настоящую снежную бурю, предвещавшую мартовские оттепели. Ревущий ветер наметал огромные сугробы, растущие с каждым часом. На главных городских улицах непрестанно трудились снегоочистители, но до завтрашнего утра они не появятся в таких узких переулках, как тот, что вел к студии, так что снежные заносы продолжали увеличиваться, местами совершенно скрывая под собой проход.

Снегопад угнетающе действовал на Иззи. Так же как и зима. А месяц март тем более. Прошел ровно год с того момента, как она рассталась с Джоном, и вся эта неделя напоминала ей о совершенной той далекой ночью ошибке. И о последующих ошибках, подумала Иззи. Она продолжала делать глупости. С тех пор она бросалась в объятия первого встречного.

Слишком много пила. Слишком много времени проводила на вечеринках. И слишком часто жалела себя. Только творчество помогало ей не сойти с ума, особенно картины, вызывающие ньюменов, но каждая из них только усугубляла чувство вины. В голове Иззи постоянно спорили два голоса: голос Джона твердил об ответственности и осторожности; голос Кэти уверял, что ньюмены подвергаются не большей опасности, чем каждый из живущих в этом мире людей, что решение пересечь черту остается за ними, а Иззи только предлагает им нарисованные образы. Обе точки зрения имели смысл, но Иззи никак не могла определить, которая из них является более верной. Порой ей хотелось, чтобы она никогда не получала дара вызывать ньюменов, но полотна-врата как ничто другое раскрывали перед ней сущность творчества, и она не могла отказаться от волшебства. После неудачи в личных отношениях у Иззи остались только ее картины. Она тщательно — почти до паранойи — охраняла волшебные холсты. Иззи сменила замок на двери второго этажа, так что теперь только она могла попасть в мастерскую. Каждое утро, приходя в студию, она внимательно осматривала и пересчитывала полотна, чтобы убедиться, что ни одно из них не пострадало.

Не менее внимательно Иззи вспоминала свои сны, отыскивая в них малейшие намеки на те ужасы, что мучили ее в прошлом.

Такая осторожность приносила свои плоды. Картины оставались в целости и сохранности. Ньюмены, вызванные ее творчеством, могли спокойно строить свою жизнь в городе, не опасаясь вероломного нападения. И всё же чувство вины не уменьшалось. Говорить на эту тему с Кэти не имело смысла, Иззи заранее знала все ее доводы. А что касается Джона, то его отсутствие яснее слов говорило о неизменности его убеждений.

Иззи вздохнула, встала с дивана у окна и подошла к стене, на которой были развешены магические картины.

— Почему ни один из вас не хочет поговорить со мной? — воскликнула она. — Почему бы вам самим не рассказать, как вам здесь живется?

Ответа не последовало, но Иззи его и не ждала. Слышен был только вой ветра за окнами мастерской да потрескивание старого дома под натиском бури. Иззи опустила голову и вернулась на свое место у окна. Ей следовало отправиться домой и хорошенько выспаться, но уходить не хотелось. Слишком похоже на бегство. Кроме того, если она уйдет из студии, желание развеять тоску в водовороте вечерних развлечений в барах и клубах пересилит благие намерения выспаться. Выпивка заглушает все ее огорчения и помогает забыть о неудачах хотя бы на несколько часов.

Иззи соскребла иней со стекла и выглянула наружу. Ее глаза уловили какое-то движение, отразившееся в темном стекле, она обернулась, с удивлением заметив, что в мастерской появился кто-то еще. У стены с магическими картинами замерла фигурка стройной рыжеволосой девушки в джинсах и свитере, полностью скрывавшем верхнюю часть ее тела.

Иззи перевела взгляд с худощавой девушки на картины. Полотно, висящее напротив, было выполнено масляной пастелью и озаглавлено «Энни Нин». Образ на картине и стоящая перед ней девушка были похожи как две капли воды.

— Может, это из-за того, что мы немного побаиваемся тебя, — сказала Энни, словно отвечая на недавнее восклицание Иззи.

Хотя Иззи давно убедилась, что ее картины могут вызывать людей из другого мира, появление ньюмена всё же было для нее неожиданностью, и от этого ее сердце испуганно затрепетало.

— Вы опасаетесь меня? — наконец смогла она произнести.

Энни коротко пожала плечами, словно научилась этому жесту у Джона.

— Подумай сама, — сказала она. — Это что-то вроде встречи с Богом, ты не находишь?

— О, перестань, пожалуйста! — Энни рассмеялась:

— Ну хорошо. Ты нас не создавала, просто предложила образы на своих картинах. Но без тебя нас бы здесь не было, и ты должна понять, что встреча с тобой пугает почти каждого из нас.

— Если ты пыталась заставить меня еще острее ощутить свою вину, то ты своего добилась.

— Почему ты чувствуешь себя виноватой? — удивилась Энни.

— Этот мир представляет для вас опасность, — ответила Иззи.

Энни наклонила голову набок и пожала плечами:

— Ты, наверно, разговаривала с Джоном.

— В последнее время нет.

— Да, конечно, он очень упрям.

— За что он меня так сильно ненавидит? — спросила Иззи.

— Он не испытывает ненависти по отношению к тебе. Он просто слишком гордый. Надо дать ему время, чтобы опомниться.

— Прошел уже целый год, — вздохнула Иззи. — Скажи, он так себя ведет из-за того, что я не перестала писать эти картины? Не перестала вызывать вас?

Энни нахмурилась:

— Если дело только в этом, он не имеет права сердиться на тебя. Мы, так же как и он, сами выбираем, приходить в этот мир или нет. — Лицо Энни прояснилось. — И я ни на минуту не пожалела о своем выборе. Мне нравится ваш мир. И всем остальным тоже. Здесь можно увидеть так много удивительных вещей, можно пойти куда-нибудь и встретить разных людей. Одного дня в вашем мире хватило, чтобы рассеять все сомнения.

Улыбка Энни была так заразительна, что Иззи тоже улыбнулась ей в ответ.

— Вот только почему ты всех нас держишь здесь? — спросила Энни. — Если ты и дальше будешь писать столько картин, мы скоро не поместимся в студии.

— Это ради вашей безопасности, — объяснила Иззи. — Чтобы никто не смог причинить вам вред.

— А что нам может угрожать?

— Джон говорил, что Рашкин представляет опасность.

Неожиданно для себя Иззи рассказала об ужасном сне в ночь после разрыва с Джоном. О Рашкине и его арбалете, об охоте на ньюменов в такую же снежную бурю, как и та, что шумела сегодня за окнами мастерской. О гибели крылатой кошки и о вмешательстве Джона, сохранившем жизнь Пэддиджеку.

— Ты, наверно, ужасно переживала, — сказала Энни, выслушав рассказ.

Иззи кивнула:

— И я не могу допустить, чтобы с кем-то из вас произошло нечто подобное. Вот поэтому и прячу всех вас здесь.

— Мы и сами неплохо умеем прятаться, — заверила ее Энни. — Никто не может нас увидеть, пока мы сами этого не захотим.

— Я имею в виду полотна. Я должна сохранить их.

— Но ведь Рашкина здесь нет, — возразила Энни. — Он же уехал из города.

— Я знаю. Но он видел мою последнюю выставку и прислал мне свои замечания.

Энни вопросительно подняла брови:

— Это похоже на помощь, а не на угрозу. А ты уверена, что арбалет был в руках Рашкина?

Иззи кивнула.

— Но ведь ты видела его во сне?

— Да, во сне.

— Тогда как же ты можешь утверждать, что это был он? — спросила Энни. — Я слышала, что во сне люди видят самые невероятные вещи, а когда просыпаются, то всё исчезает. Это правда?

— Да, но ленты не исчезли, когда я проснулась, а две картины безнадежно испорчены.

— И всё же это не доказывает вину Рашкина.

— Но Джон говорил...

— Джон мне очень нравится, — прервала ее Энни. — И всем остальным тоже. И конечно, мы можем погибнуть, если уничтожить наши картины-врата, но я не уверена, что мы должны считать Рашкина опасным. Джон иногда способен невзлюбить какого-то человека и приписывать ему ужасные пороки только из-за того, что он не такой, как все.

— Я не думаю, что Джон способен на такое.

— Я не утверждаю, что он делает это намеренно. Но я совершенно точно знаю, что он ревновал тебя всё то время, которое ты проводила с Рашкиным. Кроме того, он невзлюбил этого человека с первого взгляда. Об этом мне рассказал Пэддиджек. А он знает Джона лучше, чем кто-либо из нас.

— И всё равно, — не согласилась Иззи, — лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

— Никто не сможет повредить полотна во время выставки, — возразила Энни. — Ведь в галерее, наверно, есть своя охрана?

— Да, но что будет, если Рашкин купит картины? Денег у него вполне достаточно.

— Надо просто предупредить ту женщину, которая занимается выставкой, чтобы она не продавала картины ему.

«Или его поверенным», — подумала Иззи. Но она так до сих пор и не поняла причины беспокойства Энни.

— Что изменится для вас, если я все же решусь выставить ваши полотна? — спросила Иззи.

— Здесь становится слишком тесно, — пожала плечами Энни. — Ты же знаешь, мы все связаны со своими полотнами-вратами. Где бы мы ни находились, достаточно представить себе картину, и мы мгновенно перемещаемся в то место, где она находится. — Энни улыбнулась. — Временами мы сталкиваемся друг с другом. Нам нравятся эти произведения, но это не значит, что мы всегда радуемся обществу себе подобных. А кроме того, — Энни обвела рукой студию. — Работы, находящиеся в мастерской, заслуживают большей аудитории, чем мы и те несколько твоих друзей, которые здесь бывают.

Спустя некоторое время Иззи и Энни вышли из студии и направились каждая своей дорогой. Решение так и не было принято. Кэти, выслушав рассказ о визите ньюмена, довольно улыбнулась.

— Вот видишь? — сказала она. — Я же говорила, тебе не стоит так сильно за них переживать.

— Но если полотна будут уничтожены, они погибнут. Значит, на мне лежит ответственность за сохранность картин.

Кэти пожала плечами:

— Бог свидетель, я не желаю гибели никому из них и не хочу, чтобы они подвергались опасности, но я согласна с Энни. Эти работы достойны большей аудитории. А поскольку Рашкин уже не представляет угрозы...

— Он всегда опасен, — прервала ее Иззи. — Где бы ни находился.

— Прежде чем ты примешь какое-то решение, я бы посоветовала тебе поговорить с каждым ньюменом в отдельности, — предложила Кэти. — Пусть они решают сами за себя — так же, как и в случае перехода границы между мирами.

— Если я только смогу их отыскать, — ответила Иззи.

Но оказалось, что визит Энни помог остальным преодолеть свою застенчивость. Спустя пару дней, отперев дверь студии, Иззи обнаружила внутри на кушетке женщину-львицу Грейс с журналом в руках. Высокая Грейс держалась с таким поистине царственным достоинством, что Иззи совершенно растерялась в ее присутствии.

— Я думаю, ты меня поймешь, — говорила потом Иззи пришедшей позже Энни. — Не хочу сказать ничего плохого о Грейс, но, когда она рядом, я кажусь себе совсем маленькой, и не только из-за разницы в росте.

— О, она — крепкий орешек, — со смехом ответила Энни.

— Грейс сказала мне почти то же самое, что и ты, — продолжила Иззи. — Я имею в виду то, что в студии становится слишком людно.

— По-моему, Грейс не понравится ни одно помещение, в котором находится еще хотя бы одна женщина кроме нее самой.

— Она говорила, что ты ее недолюбливаешь из-за того парня, который тебе нравился, но предпочел Грейс.

— Не так уж он мне и нравился, — вздохнула Энни. — Пожалуй, совсем не нравился. Но теперь ты сама все понимаешь. Мы такие же, как и вы. У каждого своя внешность, свой характер и свои особенности, и не все радуются встрече с остальными.

— И всё же я никогда не перестану волноваться о каждом из вас.

— Тогда надо расспросить каждого лично, — посоветовала Энни. — Те, кто захочет выйти в мир, пусть сами скажут о своем желании, и их картины будут выставлены в галерее. Другие пусть остаются здесь.

Это предложение, по мнению Иззи, было самым разумным из всего, что она слышала раньше.

— А как насчет тебя? — спросила она Энни. — Ты тоже хочешь уйти?

— Мне всё равно, — пожала плечами Энни. — Если ты решишь куда-нибудь переместить мою картину, то я бы предпочла библиотеку — мне очень нравится читать книги. Но с другой стороны, мне не хотелось бы уходить далеко отсюда. Я люблю смотреть, как оживают твои картины, это настоящее волшебство, — добавила она с улыбкой.

— А что было у вас в прошлом? — спросила Иззи. — Я когда-то пыталась поговорить на эту тему с Джоном, но он был не слишком разговорчивым.

— Это всё потому, что никто из нас не помнит, что было в прошлом. Я и сама спрашивала многих, но никто не смог ничего вспомнить. Получается, что наша жизнь началась после пересечения границы. — Энни усмехнулась, видя разочарование на лице Иззи. — Но зато я могу рассказать о том, как нам живется сейчас, — добавила она.

Весь вечер, пока Иззи работала над незаконченным пейзажем, Энни сидела на стуле рядом с мольбертом и болтала без умолку. Чуть позже в студии появилось еще одно существо с картины Иззи — горгулья Розвиндль, и все трое провели ночь за разговорами, знакомясь друг с другом и обсуждая остальных ньюменов.

В течение нескольких дней в мастерской Иззи перебывали почти все ее ньюмены. Некоторые из них приходили не по одному разу, другие проводили в студии всего лишь несколько минут, а потом торопились по своим делам. Исключение составили только Джон Свитграсс и Пэддиджек. Отсутствие Джона было понятно Иззи, и она притворялась, что это ее не беспокоит. Но ей очень хотелось увидеться с Пэддиджеком, одним из первых существ, появившихся благодаря ее творчеству. Иззи надеялась расспросить его о прошлогодней зимней ночи.

— Он слишком боится этого места, — как-то раз объяснила Розвиндль. — Он говорит, что этот дом принадлежит темному человеку, у которого нет души.

— Похоже, он просто повторяет слова Джона, — фыркнула Энни.

— Может, он захочет встретиться со мной в каком-нибудь другом месте? — спросила Иззи.

— Может быть, — согласилась горгулья, но на этом всё и закончилось.

Таким образом полотна «Пэддиджек» и «Сильный духом» остались в числе тех немногочисленных картин, ньюмены которых предпочли поселиться в студии. И Джон, и Пэддиджек должны были сделать свой выбор, а их отсутствие ясно говорило о том, что их убеждения не изменились. Большинство ньюменов не считали Рашкина способным причинить им вред, и со временем сама Иззи стала думать так же, как они.

На третьей персональной выставке Иззи впервые все полотна были объединены одной темой. Общим заглавием послужило название одной из картин: «Мой город совсем не такой, как ваш», а основной темой было присутствие ньюменов на городских улицах. Каждое произведение содержало в себе какой-нибудь странный элемент, нечто неожиданное, что невнимательный зритель способен был запросто пропустить. Это могло быть отражение летнего луга, покрытого полевыми цветами в зеркале заднего вида желтой машины такси, идущей по блестящим после дождя вечерним улицам Ньюфорда среди неоновых фонарей, отсвечивающих в каждой лужице. Это могла быть величественная фигура Грейс, у которой из-под золотисто-красной гривы волос торчали завитки на заостренных кончиках ушей. Еще одно полотно, давшее название всей выставке, изображало ряд горгулий на сером каменном карнизе старого дома; взоры всех этих странных существ были обращены к многолюдной толпе на тротуаре, но мало кто из посетителей замечал, что крайняя справа фигурка, полускрытая в тени, больше напоминает живого ребенка, чем каменное изваяние.

После нелегких раздумий и переживаний Иззи всё же позволила убедить себя выставить некоторые из картин-переходов. Но она решилась на этот шаг только после того, как общая тема окончательно сформировалась в ее голове и необходимость этих полотен для успеха выставки в целом стала для нее очевидной. Иззи старалась быть осторожной и проследить, чтобы ни одно полотно не было продано за пределы города, но, как только решение было принято, она почувствовала необъяснимое душевное облегчение.

Ощущение тревоги не исчезло до конца, но Иззи поверила в то, что решение перейти в этот мир, так же как и решение выставлять полотна в галерее, было принято самими ньюменами. Они сами строили свою жизнь, а с Иззи просто поддерживали дружеские отношения, да и то лишь некоторые из них, и Иззи с удивлением почувствовала радость от присутствия многочисленных зрителей вокруг произведений, до настоящего времени пылившихся в ее мастерской. В этом отношении она не могла согласиться с точкой зрения Рашкина. Произведения искусства должны выставляться на всеобщее обозрение, а не скапливаться в студии. А суммы, назначенные за ее картины — Альбина оценила каждую из них от полутора до трех тысяч долларов, — могли некоторым образом гарантировать бережное отношение к ним со стороны новых владельцев и безопасность ньюменов.

Альбина с восторгом поддержала решение Иззи и назначила самые высокие цены за три картины: «Грация», «Мой город совсем не такой, как ваш» и «Почему вороны летают», на которой фигура, напоминающая огородное пугало, разгоняла птиц на заднем дворе. Эти три произведения из четырнадцати выставленных полотен произвели наибольшее впечатление не только на хозяйку галереи, но и на художественных критиков, посвятивших им немало строк в своих рецензиях. Обилие хвалебных статей заставило Иззи пожалеть о том, что она представила так мало картин, но остальные ее произведения не соответствовали общей концепции выставки.

Продажа картин на этот раз несколько затянулась, но, по словам Альбины, это объяснялось только осторожностью покупателей и высоким уровнем цен.

— Изабель, я тебя уверяю, — говорила Альбина, — мы можем назвать эту выставку, бесспорно, удачной, но еще больший успех ждет тебя впереди.

Если не считать некоторого изумления по поводу успеха картин, самым удивительным для Иззи стало возобновление знакомства с одним из ее сокурсников по университету Батлера. Она заметила его во время церемонии открытия — рыжая шевелюра, яркие веснушки и потрепанная одежда не могли не броситься в глаза, и не без некоторых усилий она вспомнила его имя: Томас Дауне. А он-то почему пришел сюда? На занятиях Томас всегда казался ей слишком самодовольным, и он постоянно спорил по поводу коммерческой стороны искусства. Кроме того, он свысока говорил обо всех преподавателях, особенно о профессоре Дейпле, что вызывало неприязнь со стороны Джилли. Томас даже нередко игнорировал занятия в классе Дейпла.

При встрече с бывшим сокурсником Иззи сумела скрыть былую неприязнь, но не смогла сдержать удивление при первых же произнесенных Томасом словах.

— Я должен перед тобой извиниться, — произнес он.

— За что?

На лице Томаса появилась обезоруживающая улыбка.

— О, я не сделал и не сказал ничего плохого.

— Тогда к чему извинения? — Том потер пальцем висок:

— Я прошу прощения за свои прежние мысли по поводу твоих работ. Видишь ли, я всегда считал тебя последовательницей Рашкина...

— А теперь ты узнал, что я у него училась, — закончила за него фразу Иззи, — и изменил свое мнение.

Всё это ей давно наскучило, она слышала различные вариации на тему подражания великому мастеру бессчетное количество раз.

— Не совсем так. — Том махнул рукой в сторону ее картин. — Мое мнение изменилось из-за этого.

— Не понимаю. Я замечаю влияние Рашкина в каждом из этих полотен.

— Верно, — кивнул Том. — Но теперь ты можешь видеть мир так, как мог видеть только он — преломленный в твоем собственном восприятии окружающей действительности. И ты используешь методы, которым научил тебя Рашкин, но не копируешь его стиль. В твоих ранних работах этого не было заметно.

— Ну что ж, большое спасибо.

— Не пойми меня превратно. Я знаю, насколько трудным может быть этот процесс. Мне тоже сопутствовала удача, но я работал под руководством Эрики Кин. Тебе знакомы ее картины?

— Ну, не надо считать меня такой невеждой.

Эрика Кин была одним из самых выдающихся художников-акварелистов. Расцвет ее творчества пришелся приблизительно на то же время, что и у Рашкина. Эрика владела студией в Нижнем Кроуси, и во время обучения в университете Иззи посещала мастерскую с экскурсией, организованной Школой искусств. До сих пор в ее душе сохранилось чувство восхищения перед уникальным мастерством владения кистью.

— Извини, — сказал Том. — Понимаешь, люди зачастую оказываются очень ограниченными, когда дело касается не их сферы деятельности.

— Полагаю, что да.

— Ты бы удивилась, если бы узнала, как много именитых художников даже не знают ее имени, а другие мало знакомы с ее работами.

— Мне очень понравились ее произведения в смешанном жанре, — сказала Иззи. — Особенно сочетание чернил и акварели.

— Мне тоже, — улыбнулся Том. — Но давай вернемся к тому, с чего я начал. Мои работы тоже подвергались бесконечным сравнениям с произведениями Эрики только потому, что я у нее учился. Но критики не учитывали тот факт, что хороший учитель передает своему ученику или ученице не только технику и стиль, но и определенный взгляд на мир. И мы не можем не выражать их точку зрения в своих работах. Вследствие того что некто Кин или некто Рашкин обладают уникальным видением мира, их ученикам несколько труднее освободиться от их влияния и, если можно так выразиться, петь своим собственным голосом.

Ты уже приступила к решению этой задачи, я вижу результаты в твоих картинах и испытываю восхищение, поскольку сам не смог отыскать свой путь, по крайней мере пока не смог. Вот поэтому я и хотел перед тобой извиниться. Ты можешь быть последовательницей, но стремишься к самостоятельности, и на холстах заметны твои усилия в достижении этой цели.

Иззи окинула собеседника долгим испытующим взглядом. Она была почти уверена, что Том посмеялся над ней, но ответный взгляд был совершенно искренним.

— Извинения приняты, — сказала она после минутной паузы.

— Прекрасно. — Том смущенно помолчал, потом добавил: — У тебя уже есть планы на сегодняшний вечер после окончания церемонии?

Иззи снова внимательно посмотрела в его лицо, но теперь уже по другой причине.

— Ты приобретаешь определенную репутацию, — сказала ей Кэти несколько недель назад.

— Что ты имеешь в виду? — Кэти пожала плечами:

— Только то, что ты любишь весело проводить время, но иногда не знаешь меры. Ты очень привлекательная женщина, та belle Иззи, и множество мужчин просто счастливы воспользоваться тем, что ты, по их мнению, предлагаешь.

Иззи тогда испытала горькую обиду, но теперь, по прошествии некоторого времени, она поняла, что совсем не удивилась, услышав подобное мнение о себе. Но в тот момент она только спросила:

— Кто тебе такое сказал?

— Никто конкретно, — ответила Кэти. — Просто ходят такие слухи.

— Я и не представляла...

В глазах Кэти мелькнула грусть.

— С тех пор как ты порвала с Джоном, прошло уже больше года, — сказала она. — Ты причиняешь боль только самой себе.

Тогда Иззи даже не смогла разозлиться на Кэти. Подруга была права. Причиной ее беспорядочных метаний была тоска по Джону; отказ от длительных отношений с кем бы то ни было объяснялся страхом снова испытать боль разрыва.

— Господи, — воскликнула Иззи. — Мне так стыдно.

— Никто тебя не осуждает, — ответила Кэти. — По крайней мере в кругу наших друзей. Мы все волнуемся за тебя, ты ведь можешь оказаться в сложной ситуации и не справиться с обстоятельствами.

— Я этого не допущу, — заверила подругу Иззи. И она сдержала слово единственным известным ей способом: перестала посещать вечеринки и бары, а все эмоции выплескивала в процессе работы. Визиты Энни Нин и других ньюменов очень помогли ей в этом.

Всё это пронеслось в голове у Иззи, пока она обдумывала предложение Тома. Он, бесспорно, очень привлекателен. Нетрудно представить, как они идут в какое-нибудь уютное темное местечко, чтобы выпить раз, другой... шестой... А потом к нему домой.

Иззи бросила взгляд в сторону Кэти и кружка ее друзей. Оттуда доносились обрывки разговоров, громкий смех. Софи и Алан, Джилли и Тамма Джойстин, чей роман «Зимовка» должен был ознаменовать начало новой деятельности «Ист-стрит пресс»; от издания литературного журнала Алан переходил к выпуску книг.

— Я занята сегодня вечером, — ответила наконец Иззи.

— Я подозревал, что так и будет, — кивнул Том. — Но почему бы не попробовать?

— Но я могу пообедать с тобой завтра днем, — добавила Иззи.

Это будет вполне безопасно. Можно воздержаться от алкогольных напитков и для разнообразия сохранить способность трезво мыслить.

— Могу я за тобой заехать?

— Не стоит, — покачала головой Иззи. — Почему бы нам не встретиться в ресторанчике в полдень?

— Прекрасно, до встречи за обедом. А сейчас мне хотелось бы еще раз обойти выставку.

— Спасибо, — сказала Иззи, как только Том повернулся, чтобы уйти. Заметив его вопросительный взгляд, она пояснила: — Ты и сам понимаешь — за поддержку.

Том улыбнулся:

— Наша работа, да еще с такими учителями, требует большого напряжения. Мы должны поддерживать друг друга, поскольку остальные люди редко понимают наши проблемы.

С этими словами Том отошел от Иззи и растворился в толпе посетителей. В тот же момент его место заняла Джилли.

— О чем ты могла говорить с этим типом? — резко спросила она.

— Ну, он не такой уж и плохой, — возразила Иззи.

— Он вечно придирался к профессору...

Иззи не смогла удержаться от улыбки при воспоминании о невозмутимости профессора Дейпла — ничто не могло вывести его из себя, и, уж конечно, не критика со стороны студентов. Казалось, он от рождения награжден самой толстой и непробиваемой шкурой на свете. А самое интересное заключалось в том, что профессор обожал быть предметом дебатов, даже если его не было среди спорщиков.

— Я не хочу, чтобы вы переставали думать, как только покинете аудиторию, — неоднократно повторял он во время занятий. — Применяйте полученные знания ко всему миру. Обсуждайте их между собой. Спорьте, если это необходимо. Никогда не поддавайтесь искушению самодовольства.

— Я не думаю, что нападки Тома сильно беспокоили профессора, — заметила Иззи.

— Всё равно...

— Джилли, расслабься. Я не собираюсь выходить за него замуж.

— Ты права, — согласилась Джилли. — К тому же он чертовски хорош собой.

— Не хочу даже слушать об этом, — отрезала Иззи. — Расскажи мне лучше о тех суперобложках, которые ты собираешься выполнить.

— Как Софи посмела всё тебе рассказать! Я собиралась сама объявить об этом проекте сегодня вечером и устроить вам сюрприз.

— Если ты сообщаешь что-то по секрету, лучше предупреждай людей заранее, — сказала Иззи, увлекая подругу к группе ожидавших ее друзей. — Тогда мы сможем придержать языки.

— Этот заказ дает массу возможностей...

Иззи снова получила письмо с замечаниями Рашкина по поводу недавно прошедшей выставки и в тот же день отправилась в галерею «Зеленый человечек». Несколько минут она посвятила осмотру картин Клаудии Федер, выполненных в различных жанрах, а потом приняла приглашение Альбины на чашку чая в ее кабинете.

— Решила сделать перерыв? — спросила Альбина.

Иззи кивнула. В последнее время она уделяла работе так много внимания, что ей было не до визитов. Большинство художников после закрытия персональной выставки стараются расслабиться, по крайней мере в течение нескольких дней, но для Иззи это событие всякий раз становилось источником вдохновения. Лучшие полотна выходили из-под ее кисти именно в первую неделю после закрытия выставки.

— Сегодня я натянула несколько новых холстов на подрамники, — пояснила она. — А ты знаешь, какое это утомительное занятие.

— Да, ты несомненно заслужила отдых. Ты и так уже давно работаешь слишком напряженно.

— Для меня это не совсем работа, — заметила Иззи. — Я не хочу сказать, что картины даются мне легко, но рисование и всё остальное никогда мне не надоедают.

— За исключением натягивания холстов.

— И подгонки рам, — улыбнулась Иззи.

— А я-то всегда гадала, почему большая часть твоих картин имеет стандартный размер.

К этому времени подоспел чайник, наливая молоко и размешивая сахар в чашках, они немного побеседовали о произведениях Федер. Только перед самым уходом Иззи заговорила об истинной причине своего визита.

— Тебе приходилось когда-нибудь встречаться с Рашкиным? — наконец спросила она у Альбины, стараясь держаться как можно спокойнее.

— Я до сих пор не представляю, как он выглядит, — заявила Альбина. — Он был одной из самых загадочных личностей творческого мира Ньюфорда. Как мне помнится, кто-то утверждал, что он не посещал даже собственные выставки — по крайней мере, в качестве автора.

— В каком еще качестве он мог прийти?

— Не представляю. Мне рассказывали, что он прибегал к различным уловкам и предпочитал оставаться неузнанным, чтобы иметь возможность наблюдать за реакцией зрителей, но не участвовать в разного рода обсуждениях. — Альбина неожиданно рассмеялась. — Не могу понять, зачем ему требовалась маскировка, если и так никто не знал, как он выглядит.

Так закончилась попытка Иззи выяснить, когда Рашкин сумел осмотреть ее работы. Но всё же он приезжал ради этого события, и его замечания, как и в первый раз, представляли немалую ценность для Иззи. На этот раз Рашкин не скупился на похвалы, казалось, в последних картинах ему почти не удалось найти недостатков. Все его замечания сводились к мельчайшим техническим тонкостям, которые никто, кроме него, не мог заметить. Если он и предлагал некоторые версии изменения композиции, то только ради использования их в дальнейшей работе, а не потому, что его варианты были лучше.

Иззи с большим удовольствием прочитала благосклонные отзывы своего учителя, но еще больше ее порадовал тот факт, что где бы он ни был, чем бы ни занимался, Рашкин сумел найти время на посещение ее выставки и на письмо.

Интересно, а Джон приходит посмотреть на ее картины? Скорее всего нет. Наверно, для него достаточно встреч со своими друзьями-ньюменами на улицах города.

В один из душных, жарких дней, когда температура и влажность намного превысили свои средние показатели, Иззи наткнулась на Джилли в магазине «Амос и Кук», куда решила прогуляться, чтобы немного отдохнуть и заодно купить тюбик зеленой краски. Джилли была занята своими мыслями не меньше, чем ее подруга, и они заметили друг друга только в тот момент, когда обе потянулись за одним и тем же тюбиком.

— Привет, прекрасная незнакомка! — воскликнула Джилли.

— Давненько мы не виделись, — с улыбкой ответила Иззи.

— Уже несколько недель. Ты превращаешься в настоящую затворницу.

— Не совсем. Я просто решила поменять приоритеты. Поменьше вечеринок, побольше творчества.

— Я за тебя рада. Только не переусердствуй.

Джилли взглянула на часы в виде палитры, висевшие над прилавком с распылителями для красок. Немного присмотревшись, она поняла, что кисти на этой палитре играют роль часовых стрелок и показывают половину двенадцатого.

— У тебя найдется время для раннего обеда? — спросила она.

— Только если ты предложишь местечко с кондиционером.

— Подозреваю, что в твоей студии его нет, — со смехом заметила Джилли.

— Я чуть не растаяла от жары.

Поскольку разговор происходил в нескольких кварталах от Вильямсон-стрит, подруги остановили свой выбор на ресторане под названием «Гнездо мартышки». Они заняли столик у окна, чтобы со своего комфортабельного наблюдательного пункта смотреть на менее удачливых пешеходов, вынужденных противостоять жаре на улице. После чашки чая со льдом и сэндвичей с сыром разговор перешел на Тома Даунса.

— Ты часто встречаешься с ним в последнее время, — сказала Джилли.

Иззи неопределенно пожала плечами. Ее отношения с Томом не выходили за рамки дружеских, и разговор с ним во время открытия выставки стал для Иззи поворотным моментом в ее отношениях с мужчинами. Прекратились ночные свидания. Не было случайных любовных связей. Все свои силы она отдавала творчеству, друзьям и ньюменам.

— Ты говоришь так, словно я совершила преступление, — ответила Иззи.

— Он меня раздражает, только и всего.

— Иногда он и меня раздражает, но в основном Том ведет себя вполне прилично. Ты знакома с его работами?

— Именно это меня и волнует, — вздохнула Джилли. — В отличие от большинства людей, способных прочитать получасовую лекцию по любому поводу, он умеет работать. Особенно хороша его техника. Иногда в его картинах просматривается влияние Эрики Кин, но с каждым разом всё меньше. И он действительно воплощает то, что проповедует. Его произведения на удивление реалистичны.

— И всё это выполнено акварелью.

— Я знаю. — Джилли немного помолчала. — И что дальше? — спросила она, не дождавшись реплики от Иззи. — Насколько серьезны ваши отношения?

— Ни насколько, — покачала головой Иззи. — По крайней мере в том смысле, в котором ты об этом говоришь. Наши отношения можно назвать серьезными, но они чисто дружеские. Прекрасно иметь рядом мужчину, с которым можно сходить в кино или на выставку, и при этом нет необходимости пресекать его домогательства или беспокоиться о возможных последствиях. И мне нравится с ним разговаривать. Мы не всегда соглашаемся друг с другом, но в его рассуждениях много интересного.

— Ну конечно, — протянула Джилли, словно подозревая нечто большее.

— Это действительно так, — сказала Иззи. Некоторое время Джилли молча изучала подругу.

— Ты всё еще скучаешь по Джону? — спросила она.

— Ничуть, — солгала Иззи. — Я даже не могу вспомнить, когда думала о нем последний раз.

Картину «Женщина с книгой» Иззи закончила ко второй годовщине разрыва с Джоном. Она отступила на шаг от мольберта и поразилась тому, насколько хорошо получилась картина. Иззи почти ожидала, что рыжеволосая женщина с книгой в руках и серьезным взглядом, смягченным улыбкой, сейчас грациозно поднимется и выйдет в студию. Через мгновение Иззи рассмеялась. Конечно, так и будет. Женщина, без сомнения, сойдет с картины, почему бы и нет? Она непременно переступит черту между прошлым и настоящим, как поступают все ньюмены.

Появление ньюмена не вызывало сомнений. Но какой будет эта женщина?

Героиней картины стала женщина из истории Кэти. Название сказки и имя женщины звучали одинаково: Розалинда. Значит, и ньюмен будет носить это же имя. Иззи впервые сознательно решилась вызвать к жизни существо, чье происхождение брало начало из другой области творчества, и она не могла предугадать, что из этого получится. Будет ли Розалинда воплощением персонажа книги Кэти, или в ней смешаются представления самой Иззи с замыслом Кэти?

— Розалинда, — тихонько сказала Иззи. — Если ты решишь переступить черту, я надеюсь, у тебя будет свой собственный характер.

— А чей еще он может быть? — раздался рядом негромкий голос.

Иззи повернулась и обнаружила перед собой ожившего персонажа только что законченной картины. Еще никогда ньюмены не появлялись так быстро, и она внимательно осмотрела неожиданную гостью. Иззи испугалась, что ньюмен может чувствовать себя не лучшим образом после перехода из одного мира в другой, и совершенно не знала, что делать в этом случае. Но женщина буквально излучала мир и спокойствие, именно так, как описывала Кэти. И как постаралась изобразить сама Иззи.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она. Улыбка яснее проступила на лице Розалинды.

— Никогда не чувствовала себя лучше. Благодарю тебя за предоставленную возможность перехода.

— Ты помнишь момент перехода?

— Я помню, что была в одной из историй, — ответила Розалинда своим мягким голосом. — Но совершенно не помню, в какой именно.

На мгновение Иззи подумала, что она говорит об истории, написанной Кэти, но потом поняла, что Розалинда имеет в виду прошлое и описывает его точно так же, как и Джон. Он тоже однажды сказал, что в прошлом был в какой-то истории. Казалось, что с тех пор прошла целая жизнь.

— Могу я тебе что-нибудь предложить? — спросила Иззи. — Чай, кофе или что-то из еды?

— Думаю, мне надо просто на минутку присесть.

Розалинда пересекла комнату и устроилась на диване у окна. Она стала смотреть на заснеженную тропинку у самой стены, повернувшись к Иззе в профиль. На картине она была изображена анфас, но перед этим Иззи сделала множество набросков ее лица в разных ракурсах. И теперь она с удивлением обнаружила, что профиль Розалинды полностью совпадает с ее собственным представлением. Хотя чему тут удивляться? Постояв еще минуту, Иззи вытерла руки ветошью и приблизилась к своей гостье.

— О чем эта книга? — спросила она.

Иззи нарисовала книгу в руках женщины потому, что в истории Кэти Розалинда очень много читала. Это было отличительной чертой героини и помогало ей преодолевать жизненные невзгоды, а потом, когда обстоятельства изменились к лучшему и появилась надежда на будущее, просто доставляло удовольствие.

Розалинда улыбнулась, услышав этот вопрос.

— Не могу сказать. Я еще не начинала читать. — Улыбка стала ярче и отразилась в глазах. — Но мне почему-то кажется, что она будет всегда разной. В этом ее особое очарование, не так ли?

— Не уверена, что понимаю, что ты имеешь в виду.

Розалинда повернула книгу и показала Иззи заглавие, состоящее из единственного слова — «Очарование», затем она прижала книгу к груди и скрестила руки.

— Мне кажется, я должна пойти на прогулку, — сказала Розалинда. — Хотелось бы немного осмотреть город, прежде чем я уйду.

— Уйдешь?

— На остров, — пояснила Розалинда. — У меня такое ощущение, что я не буду чувствовать себя комфортно в замкнутом пространстве, лучше находиться на природе. Я устрою себе жилище в березовой роще. Там ведь есть березовая роща?

— Где?

— На острове.

Иззи растерянно посмотрела на женщину:

— Я снова не совсем понимаю, о чем идет речь.

— Остров Рен. Он ведь был твоим домом?

— Да, но... Как ты об этом узнала? — Розалинда задумалась, потом покачала головой.

— Я не помню. Кажется, я знала об этом всегда. — Она негромко рассмеялась. — Конечно, учитывая то, что я совсем недавно совершила переход, «всегда» — довольно короткий срок. — Розалинда поднялась с дивана. — Ты ведь не будешь возражать?

— Против того, чтобы ты жила на острове? Конечно нет.

— Нет, — качнула головой Розалинда. — Против моей прогулки. Я понимаю, что невежливо уходить почти сразу после встречи, но мне кажется, я должна с кем-то увидеться.

— С кем?

— Этого я не знаю. Я просто подчиняюсь своей интуиции.

— Позволь предложить тебе пальто, — сказала Иззи.

— Спасибо, но холод меня не беспокоит.

— Но все сейчас стараются одеться потеплее. Ты ведь не хочешь, чтобы на тебя обращали внимание?

— Люди увидят меня, только если я сама этого захочу.

Иззи медленно кивнула:

— Как же получается, что я всегда вас замечаю? Всех, кто пересек черту, я имею в виду. Независимо от того, где я нахожусь — в студии или на улице, — я всегда вас вижу.

— Ты — создатель, — ответила Розалинда. — А создатели всегда видят тех, кто пришел в этот мир через их произведения.

Розалинда подошла к Иззи и погладила ее по щеке, словно мать, ласкающая своего ребенка. Затем она даже не пошла, а скорее скользнула к двери, вышла наружу в заснеженную темноту и исчезла из виду. Иззи еще долго стояла и смотрела на дверь. Она никак не могла забыть произнесенные Розалиндой слова относительно ее прогулки по городу.

...мне кажется, я должна с кем-то увидеться. У Иззи возникло ощущение, что Розалинде не удастся отыскать этого человека на улицах Ньюфорда. И на острове Рен тоже. Девушка медленно отошла от окна и вернулась к мольберту. Она сняла законченное полотно и заменила его новым, недавно загрунтованным холстом. Не тратя времени на раздумья, Иззи начала обозначать контуры новой композиции.

Она вспомнила еще один разговор с Кэти и высказывание своей подруги:

— Иногда мне нравится думать, что персонажи всех моих книг знают друг друга или хотя бы имеют возможность познакомиться. Некоторые из них становятся добрыми друзьями. — Кэти остановилась и вдумчиво помолчала, а потом продолжила: — А некоторые просто нуждаются в обществе себе подобных. Например, дикарка. Я просто уверена, что ее может спасти только дружба с кем-то вроде Розалинды. Мирное спокойствие этой женщины сможет противостоять дикости, оставленной волками в душе девочки.

— Ты собираешься об этом написать? — спросила тогда Иззи, заинтересовавшись идеей.

Но Кэти отрицательно качнула головой:

— Мне кажется, что эта история не принадлежит мне. Им самим придется ее развивать.

«Но для этого им прежде всего надо встретиться», — думала Иззи, продолжая работу над новой картиной. Набросок едва обрел форму, а она уже различала в нем черты лица дикарки. Ей просто необходимо было перенести свои мысли из головы на холст. После того как Розалинда объявила о своем желании жить на острове Рен, Иззи решила не изображать дикарку посреди городской улицы, отступая от истории, написанной Кэти. Вместо этого Иззи окружила девушку зарослями одичавших кустов роз, в изобилии цветущих на острове. Она надеялась, что Козетта не будет против.

В результате неистовой работы полотно «Дикарка» было закончено меньше чем за неделю. Картина, казалось, возникала сама, словно мысленный образ спешил проявиться на холсте; за всё время занятий живописью Иззи ни разу не испытывала подобного чувства. Джилли и Софи пытались объяснить ей, что они ощущают в тех редких случаях, когда процесс творчества овладевает художником и тот не может сделать ни одного неверного мазка, даже если захочет, но Иззи не понимала их переживаний до тех пор, пока не начала работу над этой картиной. И еще она осознала, какое разочарование испытывали ее подруги, когда убеждались в невозможности вызывать такое состояние по собственному желанию.

В этот период Розалинда часто появлялась в студии и проводила долгие часы за разговорами с Иззи, а потом снова уходила на прогулки по городу и встречалась с ньюменами. И то, и другое доставляло ей немало удовольствия, но она не забывала о своем желании переселиться на остров. Через пару дней Иззи поняла, что будет скучать по Розалинде в ее отсутствие. В ней она нашла идеальное сочетание матери и подруги, чего ей так не хватало в детские годы. В характере Розалинды присутствовали все те черты, которых не было у матери Иззи: готовность к сопереживанию, спокойный нрав, интерес не только по отношению к живописи, но и ко всему, что существует в этом мире. От нее исходило такое доброжелательное спокойствие, что все беды и невзгоды испарялись, словно утренний туман под первыми лучами солнца.

Но и у Розалинды был свой недостаток. С первой минуты ее появления в студии Иззи хотела привести ее в свою квартиру и познакомить с Кэти, но Розалинда оказалась слишком застенчивой.

— О нет, я не могу, — говорила она. — Я буду чувствовать себя ужасно неловко.

— Но Кэти не будет возражать против этой встречи. Я точно знаю, она бы с удовольствием с тобой познакомилась. Розалинда — один из ее самых любимых персонажей.

— В том-то и дело, — вздохнула Розалинда. — Ты дала мне возможность прийти в этот мир, но ты никогда не относилась ко мне как к своему творению. А Кэти будет считать, что она создала меня. Она может не задумываться над этим, но даже вопреки своему желанию она сочтет меня существом, которое появилось только благодаря ее книге и было вызвано к жизни при помощи какого-то волшебства. Да и как она может думать иначе? Такое восприятие вполне объяснимо.

Иззи уже готова была продолжать спор и настаивать на том, что Кэти не способна так относиться к Розалинде, но в словах женщины она услышала голос Джона и, вспомнив о том, что сама не могла относиться к нему иначе, осознала правоту своей новой подруги. Иззи воспринимала всех ньюменов как самостоятельных личностей, но только не Джона. Даже сейчас, после долгих раздумий, понимая, что, создав картину, она просто предоставила ему возможность перехода, а не сотворила Джона из воздуха, тот факт, что Иззи являлась автором полотна «Сильный духом», был между ними непреодолимой преградой, и она ничего не могла с этим поделать.

— Я... Я тебя понимаю, — тихо произнесла Иззи. Розалинда печально улыбнулась:

— Я знала, что ты поймешь. — Она посмотрела на незаконченное полотно на мольберте и воспользовалась им, чтобы сменить тему разговора. — Ты заинтересовала меня своей новой работой, — сказала она. — Скажи, как скоро ты ее завершишь и объявишь о своем сюрпризе?

— Очень скоро, — пообещала Иззи.

На следующий день картина была готова, но Розалинда уже ушла на свою обычную прогулку по городу. Иззи занялась мытьем кистей и очисткой палитры, потом прибралась в студии, но день был уже в полном разгаре, а Розалинда всё не возвращалась, и беспокойство Иззи возрастало. Новый ньюмен тоже не давал о себе знать. Наконец терпение Иззи лопнуло, и она отправилась на поиски Розалинды.

Иззи обнаружила ее в районе Старого Рынка, где внимание Розалинды привлекли витрины магазинов одежды. Подбежав к ней, Иззи поделилась своей новостью:

— Картина закончена, — объявила она.

Розалинда выразила свое восхищение.

— А ты не могла бы воздержаться от немедленного перемещения в студию, — попросила Иззи. — Мне так хотелось бы присутствовать при вашей встрече.

— Я даже и не помышляла об этом, — заверила ее Розалинда.

Но когда они вдвоем вошли в мастерскую, всё получилось совсем не так, как задумала Иззи. Картина была на месте, и даже выглядела еще лучше, чем раньше, и ее ньюмен пересек границу и появился в комнате, но вместо храброй дикарки в углу свернулась в клубок и тихо стонала худенькая девушка-подросток.

— О нет, — воскликнула Иззи. — Что-то не получилось!

В ее голове возникли ужасные предположения. Козетта пострадала во время перехода. Или она получилась неполноценной — картина помогла ей появиться в этом мире, но оказалась недостаточно совершенной, чтобы девушка смогла здесь выжить. Иззи подумала, что неудача постигла ее из-за того, что она так торопилась закончить полотно, и теперь корила себя за излишнюю поспешность.

Иззи бросилась к лежащей Козетте.

— Там в ящике под кушеткой есть одеяло, — крикнула она Розалинде.

Но, обернувшись, чтобы посмотреть, нашла ли она его, Иззи обнаружила, что Розалинда всё еще стоит у двери и, насмешливо улыбаясь, качает головой.

— Розалинда! — окликнула ее Иззи.

— Она не больна, — отозвалась женщина. — Она просто пьяна.

— Пьяна?

Розалинда показала рукой на предмет, не замеченный Иззи: в нескольких футах от руки Козетты лежала пустая бутылка из-под вина. Алан недавно принес его в подарок, и Иззи собиралась забрать вино домой. Полная бутылка красного вина теперь опустела.

— Но вы же не нуждаетесь ни в еде, ни в питье, — удивилась Иззи.

— Верно, — согласилась Розалинда. — Не нуждаемся. Но похоже, что наша юная гостья испытывала сильную жажду во время перехода.

Она подошла к Козетте, опустилась на колени рядом с девочкой и вытерла ей лоб краешком своей накидки. Козетта открыла глаза.

— Привет, — сказала она. — Кажется, меня сейчас стошнит.

Иззи бросилась за тазиком, но опоздала.

Вдвоем с Розалиндой они умыли Козетту и уложили ее на кушетку, а девушка не переставала жаловаться, что комната вокруг нее постоянно кружится. Иззи вымыла пол и почистила накидку Розалинды, а потом они взяли стулья и уселись рядом с кушеткой.

— Как я понимаю, это и есть обещанный сюрприз, — произнесла Розалинда.

Иззи печально опустила голову.

— Боюсь, я всё испортила. Просто ты сказала, что ищешь кого-то в городе, и я вспомнила слова Кэти о том, что ты и Козетта могли бы подружиться. Вот я и решила вызвать ее в наш мир и удивить тебя, я ведь была уверена, что ты ищешь именно Козетту. Кэти говорила, что у вас двоих будет собственная история, но она не может написать ее сама. Это только ваша сказка. — Иззи удрученно замолчала. — Мне очень жаль, — добавила она после паузы.

— Не расстраивайся, — успокоила ее Розалинда. — Я действительно искала Козетту — просто я и сама об этом не знала до тех пор, пока ты не вызвала ее к нам.

— Но как же... — Иззи обвела рукой студию, охватывая и опустошенную бутылку, и лежащую на кушетке опьяневшую Козетту, и влажную после стирки накидку Розалинды.

— Мы такие, какие есть, — улыбнулась Розалинда. — И я считаю, что мы с Козеттой прекрасно поладим.

Они обе взглянули на лежащую ничком гостью. Козетта осторожно кивнула головой в знак согласия. Потом она приподнялась и попыталась улыбнуться, но тут же прикрыла рот рукой и испуганно вытаращила глаза. Иззи снова бросилась за тазиком.

К тому времени, когда издательство «Ист-стрит пресс» выпустило в свет первый сборник Кэти, у Алана уже имелся определенный опыт, накопленный в процессе работы над двумя предыдущими книгами, и он сделал всё возможное, чтобы обеспечить наилучшую рекламу. Рецензии на сборник были разосланы в крупнейшие книжные издательства и литературные журналы. Для празднования события он снял закусочную Финни, один из самых популярных клубов, где сам Алан и его друзья проводили время еще будучи студентами университета, и пригласил группу Эми Скаллан «Кулаки». Когда Иззи открыла дверь, небольшой клуб уже был полон поклонников таланта Кэти, представителей прессы и разного рода прихлебателей, умудрившихся получить приглашение. На сцене «Кулаки» наигрывали ирландские мелодии, а бар с бесплатной выпивкой работал вовсю.

Иззи, ошеломленная громкой музыкой и многолюдным сборищем, остановилась на пороге. В последнее время она по шестнадцать часов в день проводила в студии, готовясь к очередной выставке, до которой оставалось всего две недели, и даже иногда ночевала в мастерской. От громких разговоров и музыки она чуть не оглохла и уже собиралась уйти, но в этот момент заметила в дальнем углу зала задумчивое лицо Кэти и стала пробираться к ней сквозь толпу.

— Сегодня ты должна быть счастливой, — сказала она подруге, когда наконец не без труда завладела ее вниманием.

— Да, я знаю. Но никак не могу отделаться от ощущения, словно именно сегодня я лишилась невинности. До сих пор, когда я бралась за перо, я писала только для себя. Я сама себе рассказывала сказки и излагала их на бумаге, совершенно не задумываясь о том, что они будут изданы. А теперь... Боюсь, я не смогу не чувствовать присутствия невидимых читателей, прислушивающихся к каждому слову. Они будут оценивать каждую фразу, обсуждать ее, искать скрытый смысл.

— Добро пожаловать в мир критики.

— Дело не в этом, — возразила Кэти. — Я привыкла, что меня критикуют. Но раньше мои произведения печатались в журналах или альманахах, их критиковали совершенно равнодушные люди, им просто надо было выполнить задание. Теперь всё по-другому. Я вышла на новый уровень, и это выбило меня из колеи.

Иззи улыбнулась:

— Не хочу тебя разочаровывать, но позволь напомнить, что Алан отпечатал всего три сотни экземпляров книги.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Иззи вспомнила о своих выставках и согласно кивнула. Успех, даже не слишком громкий, заставлял ее чувствовать себя неловко каждый раз, когда она подходила к мольберту. Иззи старалась не думать об этом и, уж конечно, создавала картины не ради неизвестных зрителей, но и забыть о них не могла. С тех пор как состоялась первая выставка, Иззи поняла, что ее произведения больше не принадлежат только ей одной — они принадлежат каждому, кто заходит в галерею, каждому, кто видит репродукцию, каждому, кто покупает оригинал.

— Да, — сказала она. — Я тебя понимаю.

— Алан говорил, что уже получил предложение продать права на переиздание, — продолжила Кэти. — И это не пустяки, та belle Иззи. Они предлагают серьезные деньги — речь шла о шестизначных суммах.

Иззи удивленно подняла брови:

— Ого! Но это же здорово!

— Думаю, да. И я даже знаю, что делать с такими деньгами.

Кэти могла и не объяснять. Они с Иззи не раз вечерами обсуждали мечту Кэти создать центр помощи детям из неблагополучных семей — место, где их не будут пичкать религиозными проповедями в обмен на еду, не будут насильно запихивать в такие же ужасные семьи, как и те, из которых они сбежали.

— Каждый должен иметь право сам выбирать себе семью, — говорила Кэти, — как мы выбираем друзей. Круглый шарик никогда не войдет в квадратное отверстие, как ни старайся.

— Тебе придется научиться игнорировать невидимых читателей, — сказала Иззи. — Запомни одно: как бы они не были заинтересованы, они никогда не прочтут твоих историй, пока ты сама не решишь их опубликовать.

— Но я боюсь другого — а вдруг я буду стараться им угодить? Вдруг я начну писать истории, которые они хотят прочесть, а не те, что я хотела бы рассказать?

— О нет, — успокоила ее Иззи. — Этого ты можешь не бояться, я совершенно уверена, что ты на такое не способна.

— Деньги меняют людей, — возразила Кэти. — А большие деньги меняют нас еще сильнее. Мне бы не хотелось благодаря стараниям Алана взглянуть лет через пять в зеркало и увидеть там совершенно незнакомое лицо.

— От этого никуда не денешься, — сказала Иззи. — Вспомни, какими мы были пять лет назад.

Кэти закатила глаза в притворном ужасе:

— О боже! Не напоминай мне об этом.

— Может, мы не всегда меняемся в худшую сторону? Просто надо внимательно следить за тем, что с нами происходит.

— Ты абсолютно права. Но наш разговор становится слишком серьезным для такого события. Еще немного, и я могу поддаться депрессии. — Кэти перевела взгляд на пустую кружку из-под пива в своей руке, потом заметила, что в руках у Иззи тоже ничего нет, и предложила: — Могу я купить тебе выпивку?

— Я думала, что здесь угощают пивом бесплатно.

— Это верно, пиво бесплатное. — Кэти обняла подругу за плечи и повела ее к бару, где Алан разливал пиво из трех бочонков, закупленных к этому празднику. — Но у меня сегодня появилось настроение выпить шампанского, а этого, та belle Иззи, Алан нам не нальет.

— А ты собираешься помочь ему и здесь заработать денег?

— Да, — ответила Кэти. — Это ведь ужасное преступление, верно? Давай продадим этой свинье-капиталисту малую толику наших мыслей.

— Сколько они тебе заплатят? — переспросила Иззи,

Сегодня она пораньше ушла из студии и поэтому оказалась дома, когда Кэти примчалась с результатами торгов Алана за переиздание ее сборника «Ангелы моей первой смерти».

— Двести тысяч долларов, — повторила Кэти.

— Боже мой! Да ты разбогатела!

— Не совсем так, — рассмеялась Кэти. — Половина этой суммы принадлежит издательству «Ист-стрит пресс».

— Не могу поверить, что Алан берет такие комиссионные.

— Дело не в нем. Это стандартная ставка.

— Вот как. Ну что ж, сотня тысяч тоже немало. — Кэти кивнула:

— Знаешь, я не получу сразу всей суммы. Половина будет выплачена при подписании договора, а вторая половина — после выхода книги. Алан считает, что первый чек на пятьдесят тысяч я смогу получить месяца через полтора.

— Мне кажется, что это огромная сумма.

— Да уж, наверняка мы с тобой ни разу не видели такой кучи денег сразу. Кто знает, если Альбина и дальше будет так хорошо к тебе относиться, может, и ты сможешь через год или два зарабатывать столько же?

— Всё может быть, — рассмеялась Иззи.

— Последняя твоя картина ушла за девять тысяч.

— После вычета комиссионных мне осталось четыре с половиной.

— А ты еще упрекаешь Алана! — воскликнула Кэти.

— Я никогда не задумывалась над этим, — сказала Иззи, немного помолчала, потом добавила: — Может, Том прав, когда говорит, что посредники наживаются на художниках, которых представляют публике. Они ничего не производят, но получают почти столько же, сколько и авторы.

— А где бы мы были без Альбины и Алана? — спросила Кэти. — Легко жаловаться на высокие отчисления посредникам, но если бы не они, у нас не было бы публики. А я не хочу на всю жизнь оставаться официанткой.

— Нет-нет, — возразила Иззи. — Сколько раз тебе объяснять? Нельзя считать себя тем, кем приходится быть, чтобы выжить. Важно то, чем ты хочешь заниматься. Ты — писатель, а я — художник.

— Мне до сих пор не верится, что я смогу зарабатывать на жизнь сочинением книг, — ответила Кэти.

Иззи знала, о чем хотела сказать подруга. Сама Иззи могла обходиться без дополнительного заработка только потому, что у нее была студия Рашкина и всё необходимое для занятий живописью, а поскольку они с Кэти до сих пор снимали маленькую недорогую квартирку на Уотерхауз-стрит, ее расходы были невелики. До выхода сборника почти все гонорары Кэти уходили на покупку бумаги и ленты для пишущей машинки.

— Теперь, когда ты получишь деньги, ты собираешься заняться организацией Детского фонда?

— Совершенно верно.

— Боюсь, что этого будет недостаточно.

— Денег всегда будет мало, — вздохнула Кэти, — но я должна с чего-то начать, и пятьдесят тысяч — не такой уж плохой трамплин.

Наконец Кэти вспомнила, что сегодня ее очередь готовить ужин, и скрылась на кухне, а Иззи стала размышлять, смогла бы она пожертвовать такие деньги на благотворительность или нет. В жизни существует так много соблазнов. Можно было бы использовать эти деньги в качестве первого взноса за дом. Или отправиться в кругосветное путешествие...

— Я сегодня встретила одного из твоих ньюменов, — крикнула Кэти, выглядывая из кухни. — Он прогуливался в районе станции метро «Грассо-стрит». Может, некоторые из них предпочли поселиться в Старом городе?

Старым городом называлась часть Ньюфорда, погрузившаяся под землю в результате Великого землетрясения в самом начале столетия. Вместо того чтобы восстанавливать старые здания, уцелевшие обитатели предпочли построить новые дома поверх развалин. Сама Иззи никогда не спускалась под землю, но кое-кто из ее знакомых, например Джилли, посетили Старый город. Некоторые дома уцелели до сих пор и образовали таинственный подземный городок, местами уходивший под землю на значительную глубину.

Одно время городские власти хотели превратить это место в туристический центр, как было сделано в Сиэтле, но реконструкция и укрепление потребовали значительных вложений, и идея вскоре была забыта.

После того как нищие стали самовольно занимать пустующие здания, власти начали преграждать доступ в Старый город, но сумели перекрыть только основные туннели, после чего осталось еще не менее дюжины лазеек, известных уличным бродягам. Наиболее известным оставался туннель, начинающийся в двух сотнях ярдов от станции метро «Грассо-стрит», где Кэти и встретила ньюмена.

— Как он выглядел? — спросила Иззи. Теперь их было так много.

Небольшая группа ее давних друзей-ньюменов, выбравших в качестве места пребывания студию, сохранилась, но более поздние пришельцы чаще всего даже не появлялись в мастерской, и некоторых из них Иззи никогда не встречала. Кэти виделась с ньюменами еще реже. Большинство из них не любило общаться с людьми, знавшими об их происхождении. По словам Розалинды, поселившейся на острове вместе с Козеттой и несколькими другими ньюменами, но регулярно навещавшей Иззи, такие встречи напоминали им об их неполноценности.

— Я не совсем уверена, но, кажется, многие ньюмены выбрали Старый город в качестве постоянного места жительства, — сказала Кэти. — Джилли рассказывала, что среди поселившихся там бродяг ходят слухи о разных чудесах.

Кэти вернулась на кухню и продолжила заниматься ужином, а Иззи последовала за ней. Она выдвинула табурет из-под кухонного стола и уселась на него.

— О каких чудесах шла речь? — спросила она.

— О гибридах вроде тех, которые встречаются на твоих картинах — наполовину люди, наполовину что-то другое. Наверно, это и был кто-то из твоих ньюменов.

— А как выглядел тот, которого ты сама видела? — Кэти прекратила чистить морковь, закрыла глаза и попыталась представить, кого она встретила.

— Это была женщина, очень похожая на кошку, — стала вспоминать Кэти. — Небольшого роста, нос широким лицом, напоминающим львиную морду, и копной вьющихся волос. И еще у нее был хвост с кисточкой на конце. Я думаю, это кто-то с одной из твоих новых картин, которые ты не успела мне показать, потому что я ее не узнала. Помнится, я еще удивилась странному сочетанию элементов льва и юной девушки.

— Я такого не рисовала, — сказала Иззи.

— Но эта девушка-лев была совершенно реальной и явно не принадлежала к человеческому роду.

Но Иззи удрученно покачала головой:

— Я хотела сказать, что это не мой ньюмен.

— Но ведь только ты способна вызывать подобных существ, — возразила Кэти.

— Ты забыла о Рашкине.

«Хотя, — добавила про себя Иззи, — он лишился этого дара, по крайней мере, так он утверждал до того, как исчез из города».

— Ты права, — сказала Кэти. — Наверно, он вернулся.

В ушах Иззи раздался неясный шум, голова закружилась. Потом появилось странное ощущение, напоминавшее дурноту, но не имевшее ничего общего с пищеварением. Сначала в животе, а потом и в груди возникла тяжесть, от которой напряглись все мускулы.

— Я думаю, что это он, — медленно произнесла она.

Иззи не смогла бы объяснить чувства беспокойства от мысли о возвращении ее наставника — ни Кэти, ни самой себе.

В мастерскую Рашкина ежедневно доставляли почту, и до сих пор это были всего лишь различные рекламные листки без указания адресата, так что Иззи просто выбрасывала их в мусорную корзину. Но примерно через неделю после разговора с Кэти о встрече с девушкой-львом у станции метро «Грассо-стрит» на одном из конвертов она увидела собственное имя. Иззи вытащила письмо из пачки листовок и мгновенно узнала почерк Рашкина. Еще до того, как она решилась разорвать конверт, в ее памяти всплыли последние строки письма, отправленного накануне его исчезновения.

Я не могу сказать точно, как долго пробуду в отъезде, но обещаю известить тебя перед своим возвращением, так что ты, если пожелаешь, можешь избежать нашей встречи. Я всё пойму. Мое поведение не заслуживает прощения.

А потом она вспомнила всё, что предпочла бы забыть навсегда. Совершенно ясно, словно время повернуло вспять, Иззи увидела ту зимнюю ночь, услышала завывания вьюги в своем сне, которая перекликалась со снежной бурей за окнами спальни наяву, разглядела полускрытую накидкой фигуру Рашкина и стрелу из арбалета, ударившую в грудь крылатой кошки... Эту ужасную сцену сопровождали слова Джона:

Иззи, он питается нами. Я еще не понимаю, как именно, но точно знаю, что это как-то связано с уничтожением полотен, которые вызвали наше появление.

А потом в голове возникли обрывки воспоминаний о нападении банды подростков неподалеку от мастерской, и лица обидчиков были как две капли воды похожи на лицо Рашкина, а не на фотографии преступников из полицейского альбома.

Иззи машинально прикоснулась пальцами к потрепанному браслету из лент, всё еще надетому на ее запястье. Она обвела взглядом полотна своих ньюменов — те, что она не успела выставить для продажи, те, над которыми работала в последние дни, и те, что навсегда должны были остаться у нее. Мгновенно возникло желание всё спрятать. Позвонить Алану и попросить встретить ее на машине, сложить полотна на заднее сиденье и вывезти их из студии. И уехать самой. Подальше от Рашкина, чтобы он даже не узнал об их существовании. Господи, ну зачем она позволила себя убедить, что Рашкин не представляет опасности? Иззи несколько раз глубоко вздохнула и постаралась успокоиться.

«Расслабься, — сказала она себе. — Ты даже не знаешь, что написано в письме».

Но она всё прекрасно знала и не могла ошибиться. Девушка-лев, увиденная Кэти, предваряла это письмо. О возвращении Рашкина говорили ей и грубая бумага конверта, и чернила, которыми были написаны ее имя и адрес студии.

Иззи медленно подцепила ногтем уголок конверта, вскрыла его и достала плотный лист бумаги цвета старого пергамента. Развернув письмо, она прочитала:

"Изабель!

Надеюсь, что мое письмо застанет тебя в добром здравии. Я намерен вернуться в свою студию в Ньюфорде 17 февраля. Я буду только рад, если ты и дальше будешь пользоваться мастерской, но если ты предпочтешь оставить ее, я пойму и приму твое решение. В любом случае, независимо от твоего выбора, надеюсь увидеться с тобой, чтобы поговорить и обменяться новостями.

До встречи, Винсент".

Иззи дважды прочитала письмо и только потом положила его на столик рядом с мольбертом, прямо поверх кистей и палитры. Она попыталась вспомнить, какое сегодня число, но все мысли совершенно выветрились из головы. Иззи решила спуститься вниз и позвонить Кэти, но тут в поле зрения попал календарь с рекламой ресторана «У Перри», который она взяла еще в декабре прошлого года. Иззи сосредоточенно сосчитала дни, и ее палец остановился на шестнадцатом февраля.

Рашкин приедет уже завтра.

Снова начался приступ паники. На этот раз Иззи всё же позвонила Алану и договорилась, что он приедет сразу после полудня и поможет отвезти ее картины на Уотерхауз-стрит. Остаток утра Иззи снимала полотна со стен, складывала их у входной двери, связывала в пачки наброски и эскизы, а также вытирала пыль и отмывала пол — особенно вокруг своего мольберта. В эти часы она чувствовала себя подростком, пригласившим друзей на вечеринку в отсутствие родителей и старающимся замести следы до их возвращения.

Наконец Иззи остановилась перед рабочим столом с картонной коробкой в руках и попыталась решить, какие кисти и тюбики с красками она может считать своими собственными. В этот момент в дверь постучал Алан. Смахнув со стола в коробку всё, что попалось ей под руку, Иззи поспешила открыть дверь.

Одной из самых привлекательных черт характера Алана было его невозмутимое спокойствие при виде хаоса в квартирах и студиях его друзей. Вместо того чтобы призывать к порядку, он подчинялся обстоятельствам, слушал, когда ему что-то рассказывали, советовал в случае необходимости и исчезал, если друг предпочитал остаться в одиночестве.

— У тебя много вещей, — произнес он при виде приготовленного Иззи имущества. — Придется сделать пару поездок.

— Я не возражаю. Лишь бы мы успели вывезти всё сегодня. Понимаешь, Рашкин возвращается, он будет здесь уже завтра, и я хочу убраться до его приезда.

Алан удивленно на нее посмотрел:

— Я считал, что он разрешает тебе пользоваться мастерской.

— Да, разрешает. Разрешал. Но я не могу... Это слишком долго объяснять, Алан.

— Тогда с чего мы начнем? — спросил он.

Для переезда потребовалось три поездки, поскольку на сиденье автомобиля помещалось всего несколько картин, но они управились до шести вечера. Сложив все полотна в своей спальне, Иззи достала из холодильника пиво и наполнила бокалы.

— Мне нравится этот портрет, — сказал Алан, взяв в руки небольшую картину, выполненную масляной пастелью. — Лицо чем-то напоминает Кэти.

— Это из-за рыжих волос, — предположила Иззи.

— Иззи, — рассмеялся Алан. — Почти у всех женщин, которых ты рисуешь, рыжие волосы.

— Верно. Я и сама не знаю, почему так получается.

— Может, потому, что у Кэти волосы рыжие? — спросил Алан.

— И что это значит?

— Ничего, — ответил он. — Многие художники изображают на картинах собственные лица или лица своих друзей; они ведь так хорошо им знакомы. Я думаю, с тобой происходит то же самое.

«Может, в словах Алана и есть доля правды», — подумала Иззи. Конечно, лицо Кэти было известно ей до мельчайших подробностей, даже лучше, чем ее собственное.

— Но эта женщина напоминает мне Кэти не только цветом волос, — продолжал Алан. — Здесь что-то другое, только я не могу объяснить. Может, выражение глаз?

— Я назвала ее Энни Нин.

— В честь Анаис Нин?

— А кто это?

— Она — писательница, — пояснил Алан. — Тебе понравились бы ее книги.

— Я никогда не слышала этого имени, — сказала Иззи. — Просто оно пришло мне в голову, как только я закончила картину.

— Очень красиво. Знаешь, мне нравятся все твои работы, но на этой особенно хороши мазки кисти — такие свободные и плавные.

— На самом деле это пастель. И ты видишь не мазки кисти, а следы пастельных карандашей.

— Пусть так. Всё равно она мне нравится. — Алан собирался положить картину на место, но Иззи остановила его.

— Возьми ее себе, — предложила она. — Я буду только рада, если картина будет находиться там, где ее любят.

А кроме того, квартира Алана расположена неподалеку от библиотеки, да и у самого Алана много книг. Энни должно это понравиться.

— Я не могу ее принять, — возразил Алан. — Она, вероятно, стоит немалых денег.

— Верно. Хорошо, что ты не знаешь, как оценивают мои работы в галерее.

— Всё же вряд ли за них платят столько, сколько они того заслуживают, — заметил Алан.

Иззи улыбнулась и впервые после получения письма смогла немного расслабиться.

— Ты мне льстишь, — сказала она, не принимая его отказа от подарка.

Иззи сумела настоять на своем, и, когда они допили пиво и Алан собрался уходить, картина была в его руках.

Позже Иззи с радостью вспоминала этот жест щедрости, поскольку только благодаря ему Энни Нин сумела выжить в тех несчастьях, которые последовали за возвращением Рашкина в город.

Иззи собиралась проигнорировать факт присутствия Рашкина в городе, но в конце концов она отказалась от этого намерения. Ее ньюмены до сих пор не пострадали, ей больше не снились кошмары, которые мучили ее в прошлом, и Иззи вновь поддалась желанию поверить, что Рашкин не представляет никакой угрозы ни для нее, ни для ее ньюменов.

Она вспомнила о его письмах после выставок, в которых содержались неоценимые советы относительно ее картин. Еще о тех благословенных временах, когда она и Рашкин спокойно рассуждали об искусстве и о тех удивительных местах, где он бывал. Вспомнила о том, что он оставил ей запас всего необходимого для занятий живописью, когда она так нуждалась. И о его разрешении пользоваться студией на протяжении всего того времени, пока его не было в городе. Так легко было забыть о приступах неконтролируемой ярости и жажде власти. И о том, что под маской знаменитого художника скрывалось чудовище, как утверждал Джон.

В ее воспоминаниях смешались беспокойство и привязанность, оба чувства она испытывала в равной степени, и в конце концов Иззи решила навестить Рашкина, чтобы разобраться в своем отношении к нему.

Но она не сразу осуществила свое намерение. В первую очередь Иззи занялась поисками нового помещения для студии, вместе с Кэти они обошли несколько адресов, потом она посетила старых друзей, с которыми не виделась долгие месяцы, поскольку работа в студии всегда была важнее встреч с друзьями. В заботах и хлопотах пролетели две недели, и вдруг Иззи обнаружила, что оказалась на заснеженной тропинке, ведущей со Стэнтон-стрит к мастерской Рашкина.

Стояло хмурое холодное утро, небо скрывал толстый слой облаков, дыхание клубами пара оседало в воздухе, и ноги Иззи совсем окоченели в ботинках на тонкой подошве. Она вышла из дома около восьми часов утра, надеясь добраться до места, пока Рашкин не начнет работать, но изменила привычный маршрут и обошла почти полгорода, пока наконец не оказалась на Стэнтон-стрит. На тропинку к студии Иззи свернула уже в половине девятого.

Прямо перед ней из окон лился теплый золотистый свет, обещавший спокойствие и спасение от пронизывающего холода. Но ведь обещания могут быть обманчивы, не так ли? Иззи вспомнила разговор с Кэти вечером того дня, когда Алан помог ей перевезти картины на Уотерхауз-стрит.

— Что случилось? — спросила тогда Кэти, оглядывая спальню Иззи, превратившуюся в тесную кладовку из-за нагромождения картин и коробок. — Тебя выгнали?

— Нет, — покачала головой Иззи. — Это всё из-за Рашкина. Я получила письмо, в котором он сообщает, что завтра возвращается.

— И что же? — сказала Кэти, повторяя слова Алана. — Разве он не позволил тебе пользоваться студией во время его отсутствия?

— Да, конечно. Это... ну, ты понимаешь... — Иззи пожала плечами, не желая продолжать этот разговор. Но, в отличие от Алана, Кэти не так легко принимала расплывчатые объяснения.

— Что я должна понимать? — спросила она.

— Это из-за моих ньюменов, — вздохнула Иззи. — Я хотела вывезти все картины, пока он их не увидел.

— Ты считаешь, что он за ними охотится?

Иззи никогда не рассказывала Кэти о гибели крылатой кошки в ее сне и о том, как Рашкин пытался убить Пэддиджека, — и убил бы, если бы не вмешательство Джона. Не говорила она и о попытке Рашкина купить ее картину с первой выставки в галерее за пять тысяч долларов. Она не делилась с Кэти своими сомнениями по поводу его внешности, когда из жалкого тролля Рашкин превратился в нормального человека. Ни один из этих фактов не был известен никому.

— Ты же помнишь, что Джон утверждал, будто ньюмены помогают Рашкину сохранять молодость, что они служат ему чем-то вроде питания.

Иззи, он питается нами.

— А ты в это веришь?

— Я не знаю. Но зачем испытывать судьбу? — Кэти понимающе кивнула:

— Если ты сомневаешься, то поступила совершенно правильно. Тогда стоит соблюдать еще одно правило: держаться от него подальше.

— Я так и сделаю, — пообещала Иззи.

И всё же она оказалась там, где не должна была находиться. Иззи поднялась по ступенькам пожарной лестницы и постучала в знакомую дверь. Ключ от нового замка она перед уходом положила в конверт и опустила в почтовый ящик внизу, но в кармане ее куртки был еще один ключ. Вот и повод для визита. Она отдаст второй ключ и поблагодарит Рашкина за то, что он разрешил ей пользоваться студией. Иззи помнила обещание, данное Кэти и себе самой, не приближаться к Рашкину. Но вот дверь распахнулась, и все благие намерения мгновенно испарились.

— Изабель! — воскликнул Рашкин, и всё его лицо засветилось от радости при виде бывшей ученицы. — Как я рад тебя видеть. Входи, входи скорее, ты, наверно, озябла.

Иззи вошла в студию и отметила про себя, что внешность Рашкина снова изменилась. Он не был гротескным троллем, которого она рисовала у собора Святого Павла, но не был и тем смешным сутулым коротышкой, которого она помнила. Человек, встретивший ее у дверей, был вполне обычным — но это был всё тот же Рашкин, со всеми своими странностями и невероятно яркими глазами, в старомодной одежде. Но в его внешности не было ничего угрожающего или жестокого. Он не стал выше ростом, и плечи и грудь остались такими же широкими, но исходящая от него сила, казалось, была обусловлена не физической формой, а душевной твердостью.

— Как... как прошло ваше путешествие? — спросила Иззи.

— Путешествие? — удивленно повторил Рашкин. — Ты говоришь так, словно я уезжал в отпуск.

— Я не знала, куда и зачем вы ездили.

— Я читал лекции, Изабель. Ездил по разным городам и учил студентов, а когда было время, и сам изучал творения великих мастеров. За целую вечность невозможно узнать слишком много о тех, кто уже ушел из жизни.

Рашкин проводил Иззи к окну и усадил на диван рядом с работающим обогревателем. Не тратя времени на вопросы, он сразу же налил чашку чаю из термоса на рабочем столе и протянул ей. Иззи с благодарностью приняла горячий напиток и, обхватив чашку ладонями, подставила холодные щеки под теплый пар.

— Я получила ваши письма, — сказала она, сделав первый глоток. — Они очень помогли мне в работе.

— Значит, я не зря потратил время на писанину.

— Но невозможно было определить, откуда вы их отправили, все почтовые штемпели были смазаны.

— Какая разница, — пожал плечами Рашкин. — Я и сам сейчас не помню.

— Удивительно, что вы нашли возможность посетить мои выставки.

— Что? Как же я мог пропустить такое событие в жизни моей единственной и лучшей ученицы?

Его похвала согрела сердце Иззи. Она окинула взглядом студию и обнаружила, что в помещении снова висит множество картин, набросков и эскизов, но все они были ей незнакомы. Некоторые из них были написаны в Греции, Италии или южной Испании. Другие напоминали о Среднем Востоке, Африке, Северной Европе и даже Дальнем Востоке. В новом собрании присутствовали все виды пейзажей и портретов, а также всевозможные сочетания этих двух стилей.

— Мне жаль, что я не смог побывать на открытиях, — продолжил Рашкин. — Но расписание было настолько плотным, что я едва смог прилететь и осмотреть выставки.

Иззи собиралась было спросить, почему он не останавливался в студии, но передумала, поскольку и сама не знала, хочет ли получить ответ на этот вопрос. Ее страх перед Рашкиным объяснялся не столько опасениями за безопасность ньюменов и боязнью перед его припадками ярости. Он имел какую-то тайную подоплеку, которую она и сама не могла определить. Как бы ни пыталась Иззи выяснить причину этого чувства, она скрывалась в таких потайных уголках ее сознания, в которые ей никогда не удавалось проникнуть.

— Вы очень много работали, — сказала она, указывая на новые картины.

— Да, несомненно. А ты?

— Тоже. Но не настолько.

Иззи наконец почувствовала, что согрелась. Она поднялась с дивана и с чашкой в руках прошлась по мастерской, с восхищением разглядывая новые полотна художника. Даже после тех лет, что она провела в студии Рашкина, его работы не переставали удивлять ее; кроме удивительной техники он обладал талантом находить новые перспективы и выбирать нестандартную точку зрения. В сферу его внимания попадали самые обыденные предметы, но, благодаря его дару, они обретали новые качества. Кроме того, особая игра света на его картинах наполнила душу Иззи вдохновением, которого хватило бы на десяток работ.

— Мне бы хотелось взглянуть на твои новые достижения, — произнес Рашкин. — Если ты не против, я как-нибудь выберу день и посещу твою мастерскую.

— В данный момент я пока только занимаюсь поисками подходящего помещения, — ответила Иззи.

— Ну что ж, я подожду, пока ты устроишься на новом месте.

Рашкин не стал уговаривать ее снова вернуться в его мастерскую и продолжать совместную работу, и Иззи против своей воли почувствовала некоторое разочарование. Художник же как ни в чем не бывало сопровождал ее по студии от картины к картине, рассказывал об истории их создания, о местах и людях, изображенных на полотнах, о различных проблемах, с которыми ему пришлось столкнуться в процессе творчества, и о способах их разрешения. За несколько часов, проведенных в такой беседе, Иззи узнала больше, чем за все месяцы самостоятельной работы.

В конце концов она покинула мастерскую с искренним сожалением и отправилась домой по замерзшим улицам.

К началу апреля у Иззи наконец-то появилась собственная студия. Это был всего лишь просторный чердак перестроенной фабрики на Келли-стрит, но помещение ей нравилось. До этого момента она была вынуждена зависеть от чьей-то благотворительности — сначала Рашкина, потом профессора Дейпла, — теперь у нее было собственное помещение, которое она сама выбрала. Иззи заплатила арендную плату и внесла деньги за коммунальные услуги. Теперь ей самой придется заботиться о содержании студии. Мастерская Рашкина не принадлежала ей даже в отсутствие хозяина и его работ, значит, Иззи не могла приглашать туда посторонних, а поскольку эта студия была в ее единоличном пользовании, она наконец смогла принять участие в ежегодном смотре художественных мастерских, организуемом ньюфордской Школой искусств, а об этом она мечтала с тех самых пор, как взяла в руки кисть. Несмотря на то что Иззи не успела подготовить никаких выдающихся полотен к этому смотру, все выставленные картины были проданы в первый же день.

Кроме необходимости регулярно вносить плату за аренду пришлось привыкать и к некоторым другим неприятным вещам. Самым тяжелым для Иззи стало ослабление ее связи с ньюменами. Пока она подыскивала помещение, картины-врата оставались в ее спальне, а ньюмены не решались часто посещать ее квартиру. По их понятиям такие визиты были бы вторжением в личную жизнь. Они приходили всё реже и реже, и к тому времени, когда полотна переехали на Келли-стрит, в числе постоянных посетителей остались только Энни Нин и Розвиндль. Розалинда и Козетта тоже появлялись каждый раз, когда бывали в городе, но они нечасто покидали остров Рен. Все остальные ньюмены исчезли из ее жизни, она больше не встречала их, так же как Джона или Пэддиджека. В новой студии творчество Иззи приняло новое направление. После осмотра полотен Рашкина, привезенных из путешествия, Иззи, вдохновленная его особым видением объектов и филигранной техникой, приступила к созданию непростой серии картин, изображающих архитектурные особенности Нижнего Кроуси. В ее пейзажах сочетались уже исчезнувшие или перестроенные старинные здания и элементы современной городской архитектуры. Отличительная черта новой серии картин заключалась в том, что в городском пейзаже в центре внимания художницы оказывалось несколько противоречивых деталей: входная дверь на фоне заросшей плющом стены; узкий переулок со старым бакалейным магазинчиком по одну сторону и новой адвокатской конторой по другую; карниз старого пожарного депо с горгульями наверху, а за ним многоэтажное современное здание из стекла и бетона. В этих картинах редко присутствовали одушевленные персонажи, и только одно полотно вызвало появление ньюмена. Иззи назвала это существо Пэддиджил, поскольку она выглядела как сестра Пэддиджека и скрывалась в тени виноградных лоз, увивших обращенную к реке стену старой обувной фабрики на Церковной улице. Эта картина, названная «Лоза и камень», стала центром всей серии полотен под общим заглавием «Камни Кроуси». Выставка должна была состояться в галерее «Зеленый человечек» в начале октября.

Альбина с радостным волнением ждала начала выставки, все друзья Иззи восхищались новой серией картин, но единственным человеком, чье мнение Иззи стремилась узнать, был Рашкин. Так начались их еженедельные визиты друг к другу в студию. Иззи зашла в его мастерскую в начале мая и после непродолжительной беседы пригласила его на следующий день к себе, чтобы продемонстрировать новые работы.

При каждой их встрече Рашкин вел себя как нельзя лучше, и к концу июня у Иззи исчезли последние опасения, связанные с этим человеком. Они никогда не обсуждали ньюменов и вообще не говорили о странных и таинственных явлениях — только об искусстве. Рашкин высказывал свои замечания в очень деликатной форме и не скупился на похвалы. Иззи забыла обо всех предостережениях Джона, о припадках безумной ярости Рашкина — обо всём, кроме восторга созидания, и с радостью делилась этим восторгом с художником, которым восхищалась до самозабвения.

Иззи не собиралась скрывать возобновление отношений с бывшим учителем, но в присутствии Кэти речь об этом ни разу не заходила. Ее соседка могла бы услышать об этих визитах от кого-нибудь другого, но Кэти была слишком занята. Она наконец-то получила свою долю гонорара за книгу и теперь всё свободное время посвящала устройству Детского фонда. Кэти пришлось заниматься всем сразу: получать для своего учреждения статус благотворительного заведения, подыскивать подходящее помещение и закупать соответствующий инвентарь.

Как говорила Кэти еще в январе, денег, полученных за книгу, не хватило даже на самое необходимое. В конце июня она организовала благотворительный концерт, совмещенный с аукционом, и по окончании этого мероприятия фонд увеличился на семьдесят две тысячи долларов. Из них тысяча сто долларов была выручена за одну из картин Иззи.

— Двенадцатого июля Детский фонд будет открыт, — сказала она Иззи через несколько дней после аукциона.

— Ты собираешься устроить праздник по этому поводу? — спросила Иззи.

— Конечно. Но бесплатного угощения не будет. Я не хочу, чтобы предназначенные детям деньги шли на что-то другое. Единственное, что меня беспокоит, так это слишком большое количество несчастных детей, а я не хочу никому отказывать в помощи.

— Так организуй еще один аукцион, — предложила Иззи.

— Не думаю, что это поможет. Такие мероприятия нельзя устраивать чаще одного раза в год. К состоятельным людям и так постоянно обращаются с просьбами о пожертвованиях.

— Тогда тебе лучше вплотную заняться книгами, — с улыбкой сказала Иззи.

— Я так и делаю. То есть когда есть свободное время. Алан говорит, что многие издатели заинтересованы в моем следующем сборнике, да и на первый поступают дополнительные заявки.

— А ты собираешься продать права на издание той же самой фирме? — спросила Иззи.

Кэти покачала головой:

— Право первого тиража я предоставлю Алану. А он предложит его всем остальным. Для его издательства это шанс окончательно встать на ноги, а после того, что он для меня сделал, это самое меньшее, чем я могу отблагодарить его за участие.

— Но если он опять возьмет пятьдесят процентов комиссионных... — начала возражать Иззи.

— Этого не случится. Он даже отказался от своей доли за «Ангелов».

— Что ты говоришь?

— Те деньги, которые причитались ему в качестве комиссионных, были пожертвованы в фонд.

— Вот это да! Не могу поверить, что он отказался от такой суммы.

— Некоторые люди сказали бы то же самое о тебе, узнав о картине, которую ты предоставила для аукциона.

— Это совсем другое, — возразила Иззи, но, подумав, кивнула. — Да, я думаю, ты права.

— Мне повезло с друзьями, — сказала Кэти. Она попыталась скрыть зевок, но не сумела. — Пожалуй, мне пора спать. Я смертельно устала.

— Тебе не стоит так переутомляться, — посоветовала Иззи.

— Я не буду, — заверила ее Кэти, направляясь в спальню. — Я просто счастлива, что всё идет так благополучно. — Кэти остановилась на пороге и взглянула Иззи в лицо. — Знаешь, может, мне и в самом деле удастся спасти нескольких ребятишек от того дерьма, через которое мне пришлось пройти самой.

«Но ты не выглядишь счастливой, — подумала Иззи, глядя вслед подруге. — Ты выглядишь смертельно усталой».

Казалось, что буквально все знакомые Иззи и Кэти пришли на церемонию открытия Детского фонда Ньюфорда. Исключение составили только Джон и Рашкин, хотя оба получили приглашения — Рашкин от Иззи, а Джон от Кэти, которая случайно встретилась с ним на станции метро за неделю до этого события. Меблировку помещения Джилли определила как «современное попрошайничество», поскольку все предметы были куплены на уличных распродажах и в магазинах подержанных вещей.

— Мебель должна служить тем целям, для которых она предназначена, — говорила Кэти, стараясь сэкономить каждый цент. — Она не должна быть украшением.

Чтобы как-то скрасить впечатление от поцарапанных столов и расшатанных шкафов, Иззи и Кэти вместе со своими друзьями в течение нескольких недель мыли полы, красили потолки, шили портьеры, переклеивали обои, расписывали стены на кухне и наконец создали в доме вполне жилую атмосферу. Главным украшением комнаты ожидания, которая одновременно служила и приемной, стали картины Иззи с персонажами сказок Кэти: «Женщина с книгой» и «Дикарка». Иззи подарила их подруге еще в прошлом году.

— Я очень рада видеть их здесь, — сказала Иззи, когда они закончили встречать гостей и с бокалами в руках устало прислонились к стене в приемной.

— Мне нравится, как они здесь выглядят, — улыбнулась Кэти. — Я знаю, что ты позаимствовала образы из моих сказок, но они очень подходят для фонда. «Дикарка» воплощает в себе всех детей, которым мы надеемся помочь, а «Женщина с книгой» — идеальный образ той, кого многим из них не хватает, она похожа на любящую мать, собравшуюся почитать сказку своему ребенку на сон грядущий. На самом деле обе эти картины теперь составляют часть имущества фонда, и я написала специальное распоряжение, чтобы они всегда висели в приемной фонда, где бы она ни находилась и что бы ни случилось со мной лично.

— Я рада, — сказала Иззи. — Что мне нравится в искусстве, так это то, что каждый из нас по-своему истолковывает произведения. И при этом никто не может ошибиться.

— Ты знаешь, я время от времени вижу ее, — произнесла Кэти, указывая на Розалинду.

Иззи слегка смутилась. Зная о явном нежелании Розалинды встречаться с Кэти, она удивилась, услышав, что женщина преодолела свою застенчивость.

— В самом деле? — спросила она.

— О, я ни разу не говорила с ней, — объяснила Кэти. — Но иногда краем глаза я ее вижу — то за столиком кафе на другой стороне улицы, то на дальней тропинке в парке. Очень странно и в то же время замечательно видеть персонажа своей книги на городской улице. Это хотя бы отчасти помогает мне понять твои чувства в отношении ньюменов.

Иззи действительно хотела, чтобы Розалинда смогла набраться смелости и встретиться с Кэти. Они моментально почувствовали бы расположение друг к другу. Не раз Иззи размышляла о возможности тайком подстроить их встречу, но потом вспоминала Джона и доверие, оказанное ей Розалиндой, и всякий раз отказывалась от этой идеи.

— А Козетта? — спросила она. — Ты и ее видишь?

— Нет, — покачала головой Кэти. — По-моему, я слишком благопристойна, чтобы посещать те места, где она бывает. Держу пари, Джилли не раз ее встречала.

— Мне кажется, Джилли знакома с каждым четвертым жителем нашего города.

— Скорее с каждым третьим, и не собирается на этом останавливаться. — Кэти немного помолчала. — А почему ты никогда не рассказывала Джилли о ньюменах? Эта тема пришлась бы ей по вкусу.

— Сама не знаю, — пожала плечами Иззи. — Я никогда не была эгоисткой, но никак не могу избавиться от мысли, что если об этом узнает кто-то еще, всё изменится.

— Но мне-то ты рассказала.

— Это совсем другое, — возразила Иззи. — Это всё равно что рассказать своей второй половинке.

— Так мы с тобой всегда будем подругами? — спросила Кэти.

Иззи повернулась к ней лицом. Ее соседка смотрела так серьезно, что насмешливый ответ замер у нее на губах.

— Мы всегда будем подругами, — подтвердила она. На лице Кэти мелькнула улыбка.

— Это прекрасно. Ведь ты — самое лучшее, что когда-либо было в моей жизни. И ты ни разу не отвернулась от меня и не причинила мне боли.

— Посмотри вокруг, — сказала Иззи. — Все эти люди — твои друзья. И все они собрались здесь только благодаря тебе.

— Я знаю. Но ты ведь понимаешь, что к тебе у меня особенное отношение, не такое, как к ним.

Иззи поставила свой бокал и обняла подругу.

— Наверно, у каждого из нас может быть только один настоящий друг, — сказала она. — И мы будем верны друг другу.

— Будем верны, — повторила Кэти, отвечая на объятие Иззи. — Как соль и перец.

— Как крекеры и сыр.

— Яичница и ветчина.

— Я уже проголодалась, — рассмеялась Иззи.

— Я тоже.

Иззи взяла свой бокал с подоконника, и они рука об руку направились сквозь толпу к буфету.

Через пару недель после открытия Детского фонда Иззи, возвратившись после пикника с Томом Даунсом, обнаружила, что ее студия разгромлена. Повсюду валялись блокноты для эскизов и вырванные из них листы бумаги. Пол был испещрен пятнами краски, карандаши и палочки пастели разлетелись по всей комнате. Мольберт лежал на полу, а начатое полотно валялось рядом, к счастью, лицевой стороной вверх, и Иззи поблагодарила за это судьбу.

Онемев от потрясения, она прошла через этот хаос, подняла мольберт, повесила на место полотно, а потом заглянула в шкаф, где хранились законченные картины. В первый момент Иззи решила, что ее ограбили, но она не обнаружила никакой пропажи. Все картины-врата ее ньюменов оказались на своих местах, и ни одна из них не пострадала. Так что же здесь произошло?

Иззи нагнулась и стала собирать карандаши пастели, укладывая их в коробку, но какое-то шестое чувство заставило ее заглянуть под рабочий стол. Там в самом углу скорчилась знакомая рыжеволосая фигурка.

— Козетта, — прошептала потрясенная Иззи. Дикарка подняла залитое слезами лицо.

— Я... я знала, что так нельзя... даже когда это делала, я знала... Но я просто не могла остановиться, — произнесла она тихим, прерывающимся голосом.

Иззи почувствовала злость, но смущение и растерянность на лице Козетты погасили раздражение. Она молча посмотрела на свою гостью, а потом встала на четвереньки, залезла под стол и уселась рядышком. Иззи обняла дикарку и стала пальцами приглаживать ее рыжие вихры.

— Что случилось? — спросила она.

— Я пыталась... нарисовать картину, но ничего не получалось. Я очень старалась, но всё было так плохо, так ужасно. А я всё продолжала и продолжала, пока не почувствовала, что... начинаю задыхаться, и тогда смахнула со стола всё, что там было. Потом поняла, что поступаю неправильно, но слезы душили меня, и я продолжала разбрасывать вещи, хотя знала, что так нельзя. Я не хотела, но никак не могла остановиться.

— Я и сама нередко впадала в ярость, когда только училась рисовать, — сказала ей Иззи.

В глазах Козетты мелькнула благодарность.

— Я должна научиться, — сказала она. — Обязательно должна.

— Никто не может знать заранее, на что он способен. Чтобы достичь желаемого, приходится долго и напряженно трудиться.

— Но у меня ничего не получится, потому что внутри меня пустота. Я думала, что рисование заполнит ее, но для этого надо сначала стать настоящей. Как ты. Я хочу быть такой же, как ты.

— Тебе вовсе не обязательно быть похожей на меня, чтобы научиться рисовать, — ответила Иззи. — Все художники разные.

— Нет, я хочу быть такой же, как ты, — упрямо покачала головой Козетта.

— Но почему?

— Я хочу быть настоящей.

— Ты и так настоящая, — сказала Иззи.

— Нет, я такая же, как Серьезный Джон.

— Джон тоже настоящий. — Козетта снова замотала головой:

— Он говорит, что ты сама в это не веришь. А если ты не веришь, значит, так и есть, потому что это ты нас создала.

— Я вас не создавала, — возразила Иззи. — Я всего лишь открыла дверь, чтобы вы могли прийти.

— Тогда почему Джон так говорит? — Иззи вздохнула.

— Мы с Джоном никак не можем решить некоторые личные проблемы, — сказала она, что было явным преувеличением, поскольку они не виделись уже очень давно, но Иззи попыталась не заострять на этом внимание, главным сейчас было успокоить Козетту. — Поэтому не всегда его слова соответствуют действительности.

— И то, что он говорит о темном человеке, тоже? — спросила Козетта.

Иззи не сразу поняла, о ком идет речь.

— Ты имеешь в виду Рашкина? — спросила она и, увидев, что Козетта кивнула, попыталась ответить: — Джон недолюбливает его, поэтому подозревает в страшных преступлениях.

— Так он... он не питается нами?

Иззи не знала, что ответить. В голове пронеслись отрывки ужасного сновидения — снежная буря, Рашкин с арбалетом в руках, умирающая крылатая кошка, Пэддиджек, спасенный Джоном. Но потом она вспомнила слова Энни:

Я слышала, что во сне люди видят самые невероятные вещи, а когда просыпаются, то всё исчезает.

— Я так не думаю, — сказала она.

— И всё равно я хочу стать настоящей.

— Ты настоящая, поверь мне. Посмотри мне в глаза, Козетта. Неужели ты не видишь, что я в это верю?

— Кажется, вижу.

Иззи и Козетта еще некоторое время молча просидели под столом, потом девочка вздохнула:

— Ты сильно разозлилась на меня?

— Нет, — покачала головой Иззи. — Я поняла, что с тобой произошло. Ты поможешь мне навести порядок?

Козетта застенчиво кивнула.

— Ну, тогда давай начнем. Посмотрим, насколько быстро мы управимся.

Уже через полчаса студия приобрела свой обычный вид; нельзя сказать, чтобы в ней всё лежало на своих местах, но это был рабочий беспорядок, который вполне устраивал Иззи.

— Мне пора возвращаться на остров, — сказала Козетта, когда уборка была закончена. — Я не предупредила Розалинду, куда ухожу, и она будет волноваться.

— А как ты попадешь обратно?

К Козетте вернулась ее обычная бравада.

— О, не стоит обо мне беспокоиться. Я частенько наведываюсь в город.

— Ну хорошо, — с сомнением произнесла Иззи. — Если ты пообещаешь быть осторожной...

— Я всегда веду себя осторожно, — начала Козетта, но потом оглянулась вокруг и добавила: — Ну, почти всегда.

Иззи не смогла удержаться от смеха. Она подошла к столу и выбрала чистый альбом и несколько карандашей.

— Вот возьми, — сказала она, протягивая всё это Козетте.

— А можно?

— Конечно. Я хочу, чтобы ты попрактиковалась в рисовании. Если потребуется помощь, приходи в любое время.

— Мне бы очень хотелось научиться, — сказала Козетта.

— Тогда продолжай свои попытки. Хочешь взять с собой краски?

— Нет, — ответила Козетта, прижимая альбом к груди. — Всё отлично. — Потом она нерешительно помолчала и добавила: — Ты ведь не станешь рассказывать Розалинде о моем поступке? Она очень расстроится из-за меня.

— Я не скажу ей, — заверила ее Иззи.

— Огромное спасибо! — Козетта стремительно повернулась и поцеловала Иззи в щеку. — А знаешь, ты совсем не такая, как говорит Джон.

С этими словами она завертелась на месте как дервиш, а потом выскочила из студии.

Иззи стояла посреди комнаты и смотрела на распахнутую Козеттой дверь. От резкого толчка створка некоторое время качалась взад и вперед, потом остановилась.

— Мне бы очень хотелось, чтобы и Джон понял это, — тихо произнесла она.

В начале сентября во время выхода на эскизы в Нижний Кроуси Иззи встретила Розалинду. Всё утро она бродила по городу в поисках подходящих видов для серии «Камни Кроуси» и вдруг заметила ньюмена на противоположной стороне улицы. Розалинда тоже увидела ее и перешла через дорогу к скамье на автобусной остановке, где сидела Иззи.

— Жаль, что Козетте не хватает твоего упорства, — сказала Розалинда.

— Похоже, что она не утруждает себя рисованием.

— Она считает, что умение рисовать должно прийти к ней немедленно, а раз ничего не получается с первой попытки, то незачем и стараться.

— А я надеялась, что она придет показать мне свои рисунки. Я ведь предложила ей помощь.

— Я знала, что ты не откажешься помочь. Козетта была так взволнована, когда в прошлый раз пришла из города. — Розалинда вздохнула. — Но уже на следующий день она разорвала альбом, забросила карандаши и занялась устройством птичьих гнезд вместе с Пэддиджеком.

— Ну что ж, нельзя заставить человека рисовать, если он этого не хочет, — заметила Иззи. — Если нет стремления, ничего не выйдет.

— Согласна, — кивнула Розалинда. — Но мне очень жаль, я знаю, как сильно она хочет обрести способность писать картины.

— Не тревожься, — сказала Иззи, кладя руку на колено Розалинды. — Придет время, и она справится с этим.

— Я сомневаюсь.

— Может, мы с тобой отправимся в студию и я дам тебе другой альбом и карандаши, чтобы Козетта смогла продолжать занятия?

— Не стоит. Если она захочет, пусть сама придет и получит их из твоих рук.

Они некоторое время сидели молча, наслаждаясь прохладой сентябрьского воздуха и наблюдая за потоком проходящих мимо людей. Иззи стало интересно, видят ли прохожие Розалинду или только удивляются, что она вслух разговаривает сама с собой.

— Скажи, ты в последнее время не встречала Розвиндль? — спросила Розалинда спустя несколько минут.

— Я теперь редко вижу кого-либо из вас, — покачала головой Иззи. — Козетта была пару недель назад, а кроме нее меня навещает только Энни. Но сейчас я вспомнила, что Энни тоже спрашивала о ней. Почему ты решила ее разыскать?

— Я хотела предложить ей немного пожить вместе с нами на острове. Я знаю, что она любит город, но она с некоторых пор превратилась в настоящего отшельника, и меня это тревожит.

— Может, она встречается с другими горгульями? Кэти всегда утверждала, что каменные изваяния оживают после захода солнца. Она даже написала об этом в одной из своих историй.

— Надеюсь, что так и есть, — сказала Розалинда. — Она очень наивна, совсем как Пэддиджек. Не хотелось бы, чтобы она попала в дурную компанию.

— Ты ведешь себя совсем как их мама, — улыбнулась Иззи.

— Иногда я и в самом деле чувствую себя их матерью, — с улыбкой ответила Розалинда. — Но мне это нравится. Тогда я чувствую, что нужна им. — Розалинда встала со скамьи. — Мне пора идти, надо еще кое-что сделать.

— Если я встречу Розвиндль, то передам ей твои слова, — сказала Иззи на прощание.

Розалинда благодарно улыбнулась и присоединилась к потоку пешеходов, но с ее лица не исчезло непривычное выражение беспокойства. Иззи закрыла глаза и представила себе картину «Моя любимая Гулья», благодаря которой Розвиндль появилась в городе. Интересно, где она сейчас?

— Похоже, появился серьезный коллекционер, интересующийся твоими работами, — сказала Альбина через несколько дней после закрытия выставки «Камни Кроуси».

Иззи уже перестала беспокоиться о проведении выставок, и после напряженной работы перед открытием Детского фонда остаток лета и начало осени прошли для нее в безмятежном спокойствии. Она работала в своей студии иногда в компании Энни, иногда одна, выходила в город в поисках новых сюжетов, встречалась с Рашкиным, Томом Даунсом и остальными друзьями и проводила много времени с Кэти, когда та не была занята книгами или общественной работой. Иногда они вдвоем приходили в помещение фонда и занимались сортировкой подаренных вещей и другими хозяйственными делами, чтобы служащие могли полностью посвятить себя детям. Единственным, чего не хватало в жизни Иззи, были романтические отношения, но даже это не могло нарушить ее душевного спокойствия. Многие ее знакомые оставались одиночками, и никому не казалось странным, что Иззи вела себя так же. Образовавшуюся пустоту они заполняли творчеством и чаще всего утверждали, что больше им никто не нужен.

Успех выставки серии картин «Камни Кроуси» Иззи воспринимала всего лишь как одно из положительных событий этого года. Кэти иногда поддразнивала ее, но дело было вовсе не в том, что успех вскружил Иззи голову, просто она стала меньше обращать на него внимание. Поэтому после слов Альбины о серьезном коллекционере Иззи не почувствовала ничего, кроме легкого любопытства.

— Почему ты так думаешь? — спросила она между двумя глотками чаю, принесенного Альбиной в термосе в студию на Келли-стрит.

Они вдвоем расположились в одной из незанятых комнат в помещении фабрики, используя ее в качестве гостиной, поскольку в студии царил обычный творческий беспорядок. Отсюда открывался вид на аллею, с обеих сторон которой виднелись небольшие дворики, а кое-где поднимались современные здания многочисленных контор.

Альбина налила себе вторую чашку чаю из термоса и только потом ответила:

— Он покупает одну или две твои картины на каждой выставке, и всякий раз это самые дорогие полотна.

— Подожди, не продолжай, — сказала Иззи. — Я попробую угадать. Он врач?

Альбина покачала головой:

— На самом деле это адвокат, но я уверена, что он покупает картины для своего клиента, так что вполне возможно, что твой поклонник — доктор.

Но Иззи уже не слышала последних слов Альбины. При упоминании об адвокате сердце замерло у нее в груди.

— Как... как его имя? — спросила она дрогнувшим голосом.

Альбина не заметила перемены настроения Иззи и продолжала улыбаться.

— Ричард Сильва, — ответила она. — Из конторы «Ольсен, Сильва и Чизмар». Ты как-то спрашивала меня о них, и тогда я не могла сразу вспомнить имя, но с тех пор я получила так много чеков с их подписью, что теперь вряд ли забуду.

Напряжение в груди Иззи стало невыносимым.

— И какие полотна они приобрели? — спросила она.

Как только Альбина перечислила картины, все забытые страхи воскресли. Каждое из этих полотен вызвало ньюмена. В голове Иззи пронеслись обвинения Джона, и ей было ничего сказать в свое оправдание. «Как ты могла? — хотела она крикнуть Альбине. — Как ты позволила ему купить все эти полотна?»

Неудивительно, что Рашкин совершенно не беспокоился по поводу ее самостоятельной работы; он нашел другой способ завладеть ее ньюменами. Иззи удержалась от вопросов, поскольку Альбина вряд ли поняла бы, о чем идет речь. Не могла же она проверять каждого покупателя на предмет связи с Рашкиным. Иззи оставалось только прекратить продавать картины-врата или перестать их писать.

Одним из перечисленных Альбиной полотен оказалась картина «Моя любимая Гулья», и Иззи чуть не застонала от боли. Как она могла быть настолько глупой? Как могла предать наивную горгулью? Неудивительно, что Джон не хотел с ней общаться. Она оказалась совершенно безответственной, несмотря на все его предупреждения.

— Что-то случилось? — спросила Альбина, заметив перемену ее настроения.

Иззи повернула голову, но ничего не могла произнести.

— Нет, — наконец пробормотала она. — Просто легкий приступ меланхолии. Наверно, близятся критические дни, — добавила она.

— Вот в чем преимущество менопаузы, — сказала Альбина. — Это единственное проявление преклонного возраста, которое не вызывает у меня сожаления.

Вежливая улыбка тронула губы Иззи, но глаза оставались грустными. Всё, чего она сейчас хотела, — это остаться наедине со своим горем и гневом. Последний был направлен как на саму себя, так и на Рашкина. Как она могла снова поддаться его чарам, хотя давно знала, что ему нельзя доверять?

Прошла целая вечность, прежде чем Альбина наконец отправилась обратно в галерею.

— Это не твоя вина, — сказала Кэти вечером того же дня. — Ты не могла об этом знать.

Именно эти слова Иззи хотела услышать, но она прекрасно знала, что это неправда. Она сидела за кухонным столом, придерживая на груди вязаный жакет и глядя на Кэти сквозь пелену слез.

— В том-то всё и дело, — печально сказала она. — Я знала. Я давно должна была понять, что Рашкин представляет собой смертельную опасность для моих ньюменов и что он не сдастся так легко. Джон предупреждал меня, к тому же я сама видела, как он убил крылатую кошку. Я видела, как он охотился за Пэддиджеком.

— Но ты же говорила, что видела это во сне.

— Да, говорила, — сказала Иззи. — Но как бы я ни притворялась, что этого не было, сон оказался вещим. Я как будто смотрела фильм, но в то же время находилась в кадре.

Кэти нагнулась над столом и взяла ладонь Иззи в свои руки.

— Мне так плохо, — продолжала Иззи. — Как только я вспомню, каким он был приветливым, как я наслаждалась его обществом. А он в это время питался моими ньюменами за моей спиной...

— Подожди-ка, — прервала ее Кэти. — Мы ведь говорим о Рашкине, я не ошиблась?

Иззи кивнула.

— Но я считала, что ты его больше не видела.

— Я не собиралась. Даже не знаю, как всё произошло. Получилось так, что я снова стала с ним общаться. Я зашла в его студию, потом он пришел ко мне. Всё было так безобидно, по-дружески. Я многому у него научилась...

— И всё же ты не виновата, — снова сказала Кэти. — Ты не в силах контролировать поступки Рашкина.

Иззи понимала, что она заслуживает обвинений — она была виновна, — но испытывала благодарность к Кэти за поддержку и желание ее оправдать.

— Я должна была поверить Джону, — сказала она. — Я просто не хотела, чтобы Рашкин оказался таким, каким представлял его Джон.

— Если очень сильно хотеть, чтобы вещи были не такими, какие они есть, легко убедить себя в желаемом.

Иззи расстроенно кивнула:

— Но больше я не стану подвергать их риску. С этой минуты я буду изображать только пейзажи и портреты реальных людей.

— Ты не можешь так поступить, — возразила Кэти.

— А что мне остается делать? Как только я закончу очередную картину-переход, ньюмену будет угрожать опасность. Даже если запереть полотна в квартире или в студии, где гарантия, что он не доберется до них? Он же сумел лишить жизненной силы картины, которые я создавала в мастерской профессора Дейпла, хотя сам он там не был.

— Откуда ты знаешь?

— В ту ночь шел снег, и, если бы к дверям кто-то подходил, я бы заметила следы снаружи. Да и внутри не было ни единого признака вторжения.

— Да, риск существует, — сказала Кэти. — Но мы с тобой уже не раз беседовали на эту тему. В жизни всегда присутствует доля риска. Даже при переходе через улицу.

— Но мы рискуем лишь собственной жизнью. Я не могу взвалить на себя ответственность еще и за судьбы ньюменов. Если уж я не способна их защитить, лучше вообще не вызывать их в этот мир.

— Но это значит запереть их там, откуда они приходят.

Иззи недоуменно подняла глаза:

— О чем ты говоришь?

— Если судить по тем ньюменам, с которыми я встречалась, — начала Кэти, — нельзя сказать, что им здесь не нравится. Похоже, ты вызвала их из такого места, где не так приятно жить, как у нас; ты предоставила им возможность узнать другую жизнь.

— Мы не можем с уверенностью утверждать, что их мир так уж плох. Мы абсолютно ничего о нем не знаем. Они и сами не в состоянии его вспомнить.

— А может, они и не хотят помнить, — предположила Кэти. — Не смотри на меня так удивленно. Это вовсе не сюжет для новой истории. Некоторые люди теряют память в результате полученных травм, но еще большее количество людей просто изгоняют неприятные события из головы и делают вид, что ничего не случилось. Это избирательная амнезия. В половине случаев подсознание само делает выбор, и люди даже не подозревают, что забыли о каких-то ужасных случаях.

Выслушав предположение Кэти, Иззи ощутила странную неловкость, но не могла понять почему. Словно в то время, пока Кэти говорила, в ее душе шевельнулись неясные тени.

— Я считаю, что ты обязана по-прежнему вызывать ньюменов, — продолжила Кэти. — Они предпочитают наш мир. Согласна, он совсем не идеален, но идеальных мест не существует.

— Но всё же...

— И ты должна помнить, что они здесь не так уж несчастливы. Вспомни Джона. Без твоего творчества у них не будет никакой надежды.

— А если все они погибнут? Если я не сумею защитить их от посягательств Рашкина? Я не смогу вынести груз такой ответственности.

— Не продавай полотна, — посоветовала Кэти. — Не выставляй их на всеобщее обозрение. Держи под замком, здесь или в студии. Или арендуй специальное хранилище. Но тебе достался дар, та belle Иззи, и я не думаю, что это получилось случайно.

— Нет, этим даром наградил меня Рашкин специально для того, чтобы я обеспечивала его потребности.

Кэти покачала головой:

— Рашкин лишь научил тебя пользоваться тем, что у тебя уже было. Как ты думаешь, что привлекло его внимание? Ты и тогда уже могла вызывать ньюменов, он только показал тебе, как это делается.

«Да, показал, — подумала Иззи. — И притворился другом. А потом обманул мое доверие и бросил на растерзание угрызениям совести».

— Не знаю, смогу ли я, — сказала Иззи.

— Ты должна, — ответила Кэти. — Больше никто не может помочь им перейти границу миров.

— Кроме Рашкина. — Кэти кивнула:

— Но вспомни его собственные слова об ангелах и чудовищах. Нет сомнения, что такой человек, как он, способен вызвать только чудовищ. Кто-то должен позаботиться о равновесии и позволить ангелам попасть в наш мир.

— Почему он не может питаться собственными ньюменами?

Иззи сознавала, что сама эта мысль чудовищна, но не сумела сдержаться. Если бы Рашкин использовал своих ньюменов, то он отвечал бы за их гибель, а не она. И ее ньюмены были бы в безопасности.

— Вероятно, он просто не может, — предположила Кэти.

Иззи задумчиво кивнула. Конечно. Иначе зачем бы ему подбирать ее буквально на улице и учить живописи? Он должен был посеять семена для будущего урожая. От этой мысли Иззи почувствовала тошноту, из желудка ко рту поднялась едкая горечь.

— Боюсь, мне сейчас станет плохо, — сказала она.

— Я всегда буду с тобой, та belle Иззи, — подбодрила ее Кэти.

Иззи была уверена в правдивости этих слов. И даже не аргументы Кэти по поводу необходимости вызывать ньюменов, а именно эти слова позволили ей продолжить писать картины уже через несколько дней.

На этот раз она не стала выяснять отношения с Рашкиным, хотя и сама не могла объяснить почему. Как только она задумывалась о такой возможности, сразу чувствовала сильное напряжение и раздражение. Иззи просто перестала посещать его мастерскую и не приглашала его к себе. Тот факт, что Рашкин никак не отреагировал на такие перемены в их отношениях, только укрепил ее веру в его виновность.

Иззи разговаривала с каждым новым ньюменом, и все они выражали свою благодарность за предоставленную возможность перехода, но больше никогда не возвращались в студию. Даже Энни перестала ее навещать.

Иззи узнала о смерти своего отца, но ничего не почувствовала. Она сидела на кухне с телефонной трубкой в руке и слушала рассказ матери о сердечном приступе, случившемся с отцом, когда тот занимался хозяйственными делами, и ей казалось, что мать говорит о смерти какого-то незнакомого человека. Иззи перестала ездить на остров три года назад и, хотя она время от времени общалась с матерью по телефону, с отцом больше ни разу не разговаривала.

Когда-то она считала, что ее успех в живописи заставит отца изменить мнение о дочери, что он будет гордиться ее достижениями, но в их отношениях ничего не менялось. Во время ее последней поездки к родителям они с отцом в очередной раз поругались, и тогда, несмотря на поздний вечер, Иззи собрала сумку, дошла до причала и переправилась на шлюпке через озеро. Она пешком добралась до шоссе и приехала в город на попутной машине.

Иззи появилась в квартире на Уотерхауз-стрит под утро, и Кэти очень рассердилась.

— Ты должна была позвонить мне или Алану, — отчитывала она Иззи. — Господи, тебя же могли ограбить или изнасиловать, даже убить. Кто-нибудь из нас встретил бы тебя.

— Я не могла оставаться там ни минуты, — оправдывалась Иззи. — И уж тем более не могла просить, чтобы кто-то из них проводил меня в город.

— Но ты...

— На шоссе нет телефонов, а о том, чтобы позвонить из дома, я даже не подумала.

Кэти хотела продолжить выговор, но несчастное выражение лица Иззи заставило ее унять свой гнев.

— Ну ладно, слава богу, ты благополучно добралась до дома, — только и сказала она, обнимая подругу.

На следующее утро мать позвонила и попыталась извиниться за отца, но Иззи не хотела мириться с таким отношением. Если отец любит свою дочь, пусть сам об этом скажет, она устала ждать. Матери она задала только один вопрос: «И как ты можешь с ним жить?»

Иззи продолжала поддерживать связь с матерью, но об отце они никогда не говорили до самой его смерти.

Теперь Иззи пришлось поехать на остров и остаться с матерью, и даже присутствовать на похоронах по ее просьбе, но в душе не возникло никаких чувств — ни во время отпевания, ни в тот момент, когда гроб с телом опускали в могилу. Только вечером, когда они с матерью вернулись в дом на острове, Иззи почувствовала утрату. Со дня смерти отца прошло уже три дня, и она лежала на своей кровати в родительском доме и рассматривала знакомые с детства трещины на потолке. Только тогда на глазах появились слезы.

Но Иззи плакала не по умершему отцу. Она тосковала по отцу, которого у нее никогда не было.

— Это не навсегда, — сказала Иззи.

Они вдвоем с Кэти сидели на ступеньках перед дверью своей квартиры и наслаждались теплым весенним вечером. С крыльца просматривался отрезок Ли-стрит и бесконечный поток машин. На Уотерхауз-стрит в этот вечер было тихо. С тех пор как несколько лет назад они переехали в эту квартиру, район претерпел значительные изменения. Маленькие магазинчики и кафе на первых этажах заменили супермаркеты и пиццерии, вместо представителей богемы в домах теперь селились молодые семейные пары и преуспевающие одинокие мужчины и женщины, рассматривавшие приобретение квартиры только как способ вложения денег.

— Однажды, — как-то сказал им Алан, — здесь останутся только призраки и наши воспоминания.

— И Алан, — позже добавила Кэти; она была уверена, что он ни за что не сменит квартиру.

Но большинство людей постепенно переезжали в другие районы, а теперь к ним присоединилась и Иззи.

Мать после похорон решила перебраться во Флориду и поселиться со своей сестрой. Она собиралась передать остров во владение Иззи, но только при условии, что дочь будет там жить. Мать не хотела, чтобы остров был продан и в старом доме поселились чужие люди. По крайней мере при ее жизни.

— Когда я умру, ты можешь поступать как хочешь, — сказала она Иззи, когда они обсуждали этот вопрос.

Иззи заверила мать, что не собирается продавать остров ни сейчас, ни в будущем. Как бы ни относилась она к своему отцу, остров всё равно оставался для нее волшебным местом. И по ее мнению, так будет всегда.

— Я перееду только на время, — продолжала Иззи начатый разговор. — Посмотрю, насколько мне там понравится.

— Я понимаю, — ответила Кэти. — Тебе не надо ничего объяснять.

— Я люблю этот остров, и там прекрасные условия для работы.

Кэти кивнула:

— И еще там безопасно — для твоих ньюменов.

— Я даже не знаю, кто из них там живет, — сказала Иззи.

Она знала, что некоторые ньюмены предпочли жить на острове, но ни они, ни те, которые остались в городе, больше не общались с Иззи. И она знала причину. Она бросила их на произвол судьбы. Позволила им умирать. И от этого боль в ее сердце только усиливалась.

— Я надеялась, что мы будем там вдвоем, Кэти, — продолжила Иззи. — Дом слишком большой, и одна я там просто потеряюсь.

Они с Кэти так долго прожили вместе, что мысль о расставании казалась невыносимой. У Иззи было много друзей, и она знала, что будет скучать без них, но без Кэти она не представляла своей жизни. Они были не просто лучшими подругами. Они составляли две половинки магического союза. И каждая из них при разделении потеряла бы слишком много.

— Я не смогу жить так далеко от города, — возразила Кэти. — И это не из-за книг. Мое вдохновение останется со мной в любом месте.

— Это из-за фонда.

— Верно. Мне еще предстоит слишком много дел, и я не могу их оставить, пока организация окончательно не встанет на ноги.

— Я буду ужасно скучать по тебе, — сказала Иззи. Тогда зачем она уезжает? С островом Рен были связаны самые лучшие воспоминания детства, но и самые ужасные тоже. Годы, проведенные в Ньюфорде, значили для нее намного больше. И всё же Иззи ощущала потребность выполнить какое-то давно забытое обещание, как рыцарь времен короля Артура, давший обет. Иззи должна была переехать на остров не по настоянию матери, а ради выполнения обязательств, неизвестно когда принятых ею на себя. Единственное, что могло ее остановить, — это просьба Кэти. Но она ее не услышала.

— Я тоже буду по тебе скучать, та belle Иззи, — только и сказала она.

Давным-давно, еще до того, как Иззи покинула остров Рен ради обучения в университете, она поняла, что имена обладают собственной силой. Они влекут за собой своих владельцев точно так же, как сновидения. Так, пробудившись ото сна, вы верите, что приснившиеся события происходили на самом деле. Даже позже, осознав собственное заблуждение, вы не можете отказаться от этой мысли. К примеру, вы абсолютно уверены, что ваш приятель ни с кем вам не изменяет, но наяву смотрите на него с подозрением. Или вы точно знаете, что не писали никакой картины, но тем не менее продолжаете искать ее взглядом.

Если уж сны оказывают такое влияние, то имена, особенно выбранные самими людьми, тем более. Вследствие привычки человек срастается с именем, данным ему при рождении, но только выбранное имя указывает на особенности своего обладателя с точностью стенографического знака.

Семь лет назад, покидая остров Рен, она оставила и свое имя. Изабель были присущи кроткий нрав и невозмутимый характер. Она избегала ссор и лучше чувствовала себя среди полей с альбомом в руках, чем в гуще толпы людей. Изабель унаследовала упрямство своего отца, но избежала его ограниченности, Она предпочитала уклоняться от споров, но шла вперед и делала то, что считала нужным, лишь изредка проявляя беспокойство о последствиях.

Кэти была первой, кто назвал ее Иззи, добавив сочетание «ma belle» для созвучия с Изабель. Иззи приняла это имя и с ним начала новую жизнь. Новое имя — это не роль и не пальто, накинутое на плечи, чтобы защититься от холода. Все эти годы в Ньюфорде она действительно была Иззи. Это позволило ей освоиться в шумной толпе студентов университета и занять свое место среди представителей богемы в Нижнем Кроуси. Новое имя позволяло ей открывать двери, к которым Изабель не осмеливалась бы даже подойти близко. По настоянию Рашкина она продолжала подписывать картины полным именем, поскольку не хотела спорить с учителем по поводу уместности использования уменьшительного прозвища на произведениях искусства.

Но Иззи всё же до конца не удалось стать сильной и решительной. Безусловно, имя оказывает влияние, но оно не может полностью освободить человека от багажа прошлых лет. У Иззи были свои слабости. Ее могли запугать люди, подобные Рашкину, или отвергнуть такие, как Джон. Ее могли избить неуправляемые подростки, даже не знавшие, как ее зовут, да им это и не было интересно. Иззи и сейчас старалась избегать противостояний и прятать свою боль от посторонних глаз в самых потаенных уголках памяти. Да, имена обладают силой, поняла Иззи, но, в конце концов, они всего лишь наклейки, ярлыки, не способные дать полное представление о личности. Они отражают только одну сторону характера, но не раскрывают его целиком. Но имена помогают, как ярлыки в магазине помогают выбрать товар: кофе или чай? Зал для курящих или для некурящих? Экспрессионизм или импрессионизм?

После переезда на остров она обнаружила, что Иззи осталась где-то на шоссе, между Ньюфордом и поворотом к озеру, и тогда снова стала называть себя Изабель. Она решила вернуться к прежнему имени, потому что какой-нибудь ярлык необходим каждому из нас. Да и разница между юной Изабель и сегодняшней была невелика. Теперь ей было двадцать четыре года, а не семнадцать. Она добилась определенных успехов в живописи. Отец умер. И она жила на острове по собственному желанию, а не по принуждению.

Первое время после переезда она чувствовала себя потерянной. Но устройство жилища несколько отвлекло ее от тягостных мыслей. В одной из дальних спален Изабель организовала мастерскую и подготовила на чердаке место для хранения картин-переходов. Немного больше времени потребовалось на то, чтобы привыкнуть ночевать в бывшей спальне родителей, но Изабель перенесла туда свою мебель и быстро успокоилась. Свою бывшую спальню она превратила в комнату для гостей и стала думать о ней как о комнате Кэти.

Мать перед своим отъездом распродала весь скот, инвентарь и даже баржу, которой пользовались для перевозки грузов через озеро, но старая шлюпка осталась на причале. Изабель всё же пришлось нанять лодку побольше, чтобы перевезти все свои пожитки на остров, но маленькой шлюпки было вполне достаточно для поездок в город и обратно. Рядом с причалом на материке теперь стоял «фольксваген», купленный Изабель у Алана.

Она с удивлением обнаружила, что скучает по городским звукам — шуму машин, сиренам и постоянному гулу, который давно привыкла не замечать. Но тихие ночи и высокие небеса, которые были в ее памяти чуть ли не с рождения, быстро прогнали это чувство. В первое время она даже не могла работать из-за того, что повсюду царило невозмутимое спокойствие. Изабель варила себе утренний кофе и выходила с кружкой на веранду, а потом вдруг ловила себя на том, что занялась прополкой в огороде или отправилась на дальнюю прогулку по берегу или в лес, и с удивлением замечала, что утро уже закончилось и день был в самом разгаре.

Несколько недель Изабель работала в студии не по утрам, а скорее вечерами, но постепенно у нее набралось достаточно новых картин для очередной выставки, и при этом она не переставала писать еще и картины-переходы.

Изабель ощущала присутствие ньюменов на острове, но они, как и раньше, отказывались с ней общаться. Все, даже Розалинда и Козетта. Даже Энни Нин, следуя советам которой Изабель когда-то решилась выставить на продажу картины-переходы. Несмотря на нежелание встречаться с Изабель, ньюмены всё же изредка посещали ее студию. Не раз, возвратившись с прогулки, она обнаруживала, что вещи лежат не на своих местах, а со стола пропали кое-какие мелочи вроде карандашей, бумаги, тюбика краски или кисточки. Ей сразу же приходило на ум, что это проделки Козетты, но от таких мыслей становилось еще печальнее.

Но Изабель смирилась и с этим и впервые задумалась о поездке в город только в июле. Она очень скучала по Кэти и исключительно ради встреч с ней решила посещать город не реже двух раз в месяц.

Когда Изабель в первый раз приехала навестить Кэти в ее новой квартире на Грейси-стрит, она совершенно растерялась. Там стояла всё та же знакомая мебель, но все предметы теперь находились на других местах. Старый торшер на мраморной подставке освещал любимое кресло Кэти, но он стоял в другом углу комнаты, в эркере, которого на Уотерхауз-стрит просто не было, и поэтому выглядел совершенно незнакомым. Коллекция старинных фотографий и несколько рисунков самой Изабель, вставленных в рамки, по-прежнему висели на стене, но располагались в другом порядке. Изабель узнала и книжный шкаф, и ковры, и портьеры, и диван, но каждый раз, сколько бы она ни приезжала, их расстановка не переставала ее удивлять.

Она попыталась объяснить это Кэти, но ее подруга только рассмеялась в ответ.

— Ты теперь слишком далеко, чтобы расставлять вещи по-своему, — ответила она Изабель. — Меня тоже чуть не хватил удар, когда ты впервые появилась в городе в клетчатой фланелевой рубашке. По-моему, я ни разу не видела на тебе ничего, кроме одежды черного цвета.

К концу лета Изабель стала приезжать в город только по необходимости.

— Самая важная новость на сегодня — это окончание работы над вторым сборником, — поведала Кэти при виде Изабель, появившейся на Грейси-стрит во время очередного визита в город. — Алан собирается издать книгу уже весной.

— Как она будет называться? — спросила Изабель.

Несмотря на еженедельные телефонные разговоры, она всё больше и больше отдалялась от подруги. Целые дни Изабель проводила вдали от телефона — бродила по острову и заново знакомилась со своими полузабытыми владениями, а по утрам и вечерам работала в студии, нередко игнорируя звонки. Ей пришлось даже установить автоответчик, и теперь Изабель разговаривала по телефону только в тех случаях, когда сама набирала номер.

— Я собираюсь озаглавить сборник «Плоть камня», — ответила Кэти. — По названию истории, которая была напечатана в литературном журнале в прошлом году.

— А туда войдет сказка о человеке, который постоянно свистел?

Кэти улыбнулась:

— И эта, и многие другие, написанные после «Ангелов», и еще две истории, которых не читала даже ты.

— И мне так долго придется ждать?

Кэти, не вставая со своего места, вытянула ногу и большим пальцем подтолкнула толстый конверт, лежащий на журнальном столике.

— Специально для тебя я сделала копии, можешь забрать и прочитать дома.

— Как ты находишь время на книги при всей твоей загруженности в фонде?

— Ты сама не раз говорила, что мы должны уметь создавать дополнительное время.

— Это верно.

— Алан просил узнать у тебя, нельзя ли использовать для сборника одно из полотен, висящих в приемной фонда? Он хочет поместить на обложку «Женщину с книгой». Права на переиздание в твердой обложке он еще никому не предлагал, но считает, что с этим не возникнет никаких трудностей.

Изабель смутилась.

— В чем дело? — спросила Кэти. — Я думала, ты обрадуешься такому предложению.

— Так оно и есть, но оно заставляет меня беспокоиться.

— Я не понимаю.

— Это картина-переход, — пояснила Изабель. — Ничего не могу с собой поделать, но мне страшно выставлять ее на всеобщее обозрение.

— Я не собираюсь продавать картину Рашкину, — сказала Кэти. — Надеюсь, у тебя не возникло такой мысли.

— Конечно нет. Но сейчас Рашкин не подозревает о ее существовании. Я боюсь, что, как только он ее увидит, сразу постарается завладеть полотном.

— Но ведь...

— Знаешь, почему я так не люблю уезжать с острова? Я каждый раз боюсь, что кто-нибудь проникнет в дом и выкрадет то, что еще осталось.

— Ну, не думаю, что тебе стоит так переживать, — возразила Кэти. — За исключением картины «Пэддиджек», которая висит на кухне, все остальные спрятаны так, что их нелегко обнаружить.

Хранилище для картин было устроено на чердаке, под самой крышей. Между обшивкой и основной стеной существовало узкое пространство, и Изабель составила туда картины, предварительно завернув их в ткань и непромокаемую пленку, да еще завалила ненужной мебелью и досками. Об этом тайнике знала только Кэти.

— Я понимаю, но всё равно...

— Есть еще одна причина, по которой ты можешь не беспокоиться о Рашкине. Ты еще не слышала? По словам Норы, он нашел себе новую ученицу.

— Я ее знаю?

Кэти покачала головой:

— Мне говорили, что ее зовут Барбара Николс и она совсем молоденькая — еще не закончила художественную школу.

— Знакомая история.

— Ты не очень-то заинтересовалась этой новостью.

Изабель засмеялась:

— А чего ты ожидала? Что я буду ревновать?

— Нет, но я думала, может, тебе стоит ее предупредить? Насчет Рашкина, ньюменов и его охоты на них.

— Не думаю, что в этом есть смысл, — ответила Изабель. — Если он еще не рассказал ей о ньюменах, она сочтет меня сумасшедшей или ревнивой. А если Рашкин уже научил ее использовать свой талант, никакие мои слова не заставят ее прекратить писать картины. Я хорошо это знаю.

«Или думаю, что знаю». Изабель искренне хотела верить своим словам и старалась не придавать значения эгоистичной мысли, возникшей в голове. Если Рашкин нашел другую художницу, способную снабжать его ньюменами, может, теперь ее создания будут в безопасности?

— Ты видела ее работы? — спросила она Кэти.

— Нет, но Джилли видела. По ее словам, это нечто ошеломляющее.

«Бедная девочка», — подумала Изабель.

— Ну так что же? — спросила Кэти. — Ты не находишь, что угроза твоим картинам со стороны Рашкина уменьшилась?

Изабель очень не хотелось огорчать Кэти, но она всё же отрицательно покачала головой. До тех пор пока она не будет абсолютно уверена, она не имеет права рисковать.

— Знаю, ты можешь считать меня шизофреничкой... — начала Изабель, но Кэти взмахом руки остановила ее извинения.

— Не пытайся мне ничего объяснить, — сказала она. — Я всё понимаю. Но ты должна мне кое-что пообещать.

— Что же это?

— Однажды ты выполнишь иллюстрации к моей книге.

— Я... — Изабель не могла решиться.

— Подожди. Когда-нибудь Рашкин умрет и ты со спокойной душой сможешь это сделать.

— Хорошо, — согласилась Изабель. — Когда-нибудь я осмелюсь на это.

— Я запомню это обещание, — заверила ее Кэти и сменила тему разговора: — Когда состоится твоя выставка?

— В октябре. Мне надо закончить еще пару картин.

— Я думаю, это будет грандиозное зрелище. Мне кажется, что остров сам перетекает на полотно через твою кисть.

— Мне всегда нравилось там работать.

— И ты проведешь у меня всю неделю, пока будет открыта выставка?

— Даже не надейся от меня отделаться.

— Что за прекрасная идея! — воскликнула Кэти.

Она расправила одеяло, на котором сидела, и вытянула ноги поближе к огню. Сидевшая напротив Изабель удовлетворенно кивнула. После захода солнца стало немного прохладно, но в целом день накануне праздника костров выдался на славу. Утренние лучи прогнали туман с озера, и весь день небо оставалось безоблачным. Для комаров и мух было пока слишком рано, да и другие насекомые еще не очнулись от зимней спячки.

На берегу небольшой бухточки с восточной стороны острова разложили огромный костер, и каждый, кто оказывался рядом, подкладывал в него сухие ветки деревьев и бревна, выброшенные на берег осенними бурями. Отрезок дороги, ведущий к причалу на материке, был заполнен машинами, а шлюпка Изабель и две другие лодки, нанятые специально для этого праздника, без устали сновали по озеру. С утра до полудня гости переправлялись на остров, а к вечеру кое-кто предпочел уехать. На поляне за бухтой раскинулись многочисленные палатки, а те, кто приехал без снаряжения, устраивались на ночь в просторном амбаре. Некоторые смельчаки собирались провести ночь под открытым небом, и, по мнению Изабель, это был не самый плохой вариант. Как только стемнело, на небе засияли звезды, и, казалось, до них можно было дотянуться рукой.

После затянувшегося ужина неподалеку от костра зазвучала музыка. Дюжина музыкантов исполняла попурри на темы народных песен, старых рок-хитов и кельтских танцевальных мелодий. Со своего места рядом с Кэти Изабель среди прочих исполнителей могла видеть Джорди, брата Кристофа, играющего на своей скрипке, и Эми Скаллан со свирелью. Оба они одинаково хорошо исполняли как песни «Биттлз», так и кельтские мелодии. Расположившиеся вокруг слушатели отбивали такт ладонями по коленям или постукивали ногами по камням. По всему берегу от самой воды до костра люди танцевали и пели, если знали слова.

Вино и пиво лились рекой, и в воздухе витали запахи костра, озерной воды и сосновой хвои, смешанные со сладковатым ароматом марихуаны. Когда самокрутки с травкой пошли по кругу, Изабель отрицательно покачала головой, а Кэти глубоко затянулась и передала сигарету дальше. Изабель уже выпила пару стаканчиков неизвестного пунша, который кто-то привез с собой, и по странному шуму в голове поняла, что напиток оказался крепче, чем ей показалось после первого глотка. Она не чувствовала себя опьяневшей, скорее просто не могла как следует сфокусировать взгляд. Всё, на чем останавливались ее глаза независимо от удаленности, казалось ей необычно загадочным.

Кэти повернула голову, и свет костра заиграл в ее подкрашенных хной волосах.

— Это самый прекрасный вечер, — сказала она. Изабель кивнула в знак согласия:

— Я и не думала, что приедет так много людей, ведь сегодня не выходной день.

— Ты что, шутишь? Вряд ли хоть один из наших друзей имеет постоянную работу.

— Всё равно странно.

— Понимаю, — улыбнулась Кэти. — Как будто день открытых дверей на старой Уотерхауз-стрит, верно?

Сравнение оказалось удивительно точным. Как и на тех давних вечеринках, она знала едва ли половину гостей. Но люди вокруг собирались в небольшие группы, разговаривали между собой, потом кружки распадались и снова сходились уже в ином составе, значит, большинство присутствующих были знакомы между собой.

— Могу поклясться, часть гостей останется до конца недели, — добавила Кэти.

— О Господи! Надеюсь, водопровод выдержит такое нашествие.

Иззи открыла для гостей один из находящихся снаружы туалетов, но в ее дом гости тоже нередко забегали воспользоваться удобствами, так что проложенный еще при дедушке водопровод работал на пределе.

— А я надеюсь, что запасы пива вскоре закончатся, — возразила Кэти.

— Завтра мы могли бы отправиться в гавань и пополнить запасы, — сказала Изабель. — Вероятно, нужно будет купить еще еды.

— Только не вздумай платить за всё сама, собери с них деньги перед тем, как ехать в магазин.

— Разве можно договориться с такой толпой?

— В любом случае стоит попробовать.

— Да, наверно, — согласилась Изабель. — Скажи, ты знаешь вон того парня?

Она в течение всего дня видела его то тут, то там, но каждый раз, как только собиралась подойти и познакомиться, кто-то отвлекал ее внимание.

Кэти посмотрела в ту сторону, куда указывала подруга.

— О ком ты говоришь?

— Как раз напротив нас, рядом с Джилли и Софи. Он как-то не вписывается в нашу компанию.

В его костюме и прическе было что-то от прошлых времен, хотя из-за скудного освещения она с трудом могла рассмотреть детали. И всё же, по мнению Изабель, этот парень больше принадлежал к обществу начала века, а не к современной молодежи, собравшейся на острове.

— Мы все здесь немного не на своем месте, — рассмеялась Кэти. — Кроме тебя, моя отважная сельская девчонка.

— Ты меня поняла. Так кто это такой?

— Понятия не имею, — ответила Кэти. — Он тебе нравится?

— Я даже не знаю, как его зовут. Но его лицо кажется мне знакомым, и меня злит, что я не могу вспомнить, где мы встречались.

— А насколько знакомым? Ты просто видела его где-то или вы с ним общались?

— И то и другое.

— Так подойди и спроси у него, — посоветовала как всегда практичная Кэти.

— Я так и собиралась сделать, но никак не могу к нему приблизиться. Каждый раз кто-нибудь меня отвлекает, а в следующий момент парень исчезает из виду.

— Тогда позволь мне самой заняться этим феноменом, — сказала Кэти, поднимаясь на ноги.

Изабель потянула ее за рукав свитера и заставила снова сесть на одеяло:

— Слишком поздно. Он уже исчез.

Изабель была права. На том месте, где только что стоял незнакомец, вели оживленный разговор две женщины. С одной из них, театральной актрисой с восточным типом лица, Изабель изредка встречалась, вторая женщина была ей совершенно незнакома.

— Теперь он и меня заинтересовал, — сказала Кэти. — А это не один из твоих ньюменов? — внезапно спросила она, повернувшись к Изабель.

Изабель уже почти привыкла к мысли о соседстве со своими творениями. Из-под ее кисти и сейчас иногда выходили картины-врата, и она тщательно прятала их в тайнике, но постепенно она начала думать о ньюменах как о персонажах снов. Воспоминания понемногу стирались, и она уже не могла с уверенностью сказать, что ньюмены существовали наяву. Но иногда что-то тревожило ее память, и горькие мысли возвращались вместе с чувством вины. Ньюмены были настоящими. Изабель очень скучала по их обществу.

Случайное предположение Кэти о ньюмене снова пробудило тягостные воспоминания и возродило прежние чувства. Изабель ощутила тяжесть в груди, но постаралась прогнать полузабытые образы и не поддаться тоске.

— Если он и ньюмен, — наконец сказала она, — то не мой.

— Гм, — искоса взглянула на нее Кэти. — Может, новая протеже Рашкина уже настолько преуспела в своих занятиях, что вызывает ньюменов? Может, хотя бы она изобразит для меня достойного спутника?

— Прошу тебя, прекрати, — взмолилась Изабель.

— Ну ты же отказалась!

— Поверь моему опыту, — сказала Изабель. — Это не лучший вариант.

— Извини, — покачала головой Кэти, — но я в это не верю. В следующий раз ты начнешь мне доказывать, что первый неудачный опыт в любовных отношениях заставил тебя испытывать отвращение ко всем парням на свете.

— Всё может быть.

— Ах, бедняжка! Ты слишком молода и хороша собой, чтобы становиться отшельником, а тебе немного осталось до этого состояния. Ты сама хоть осознаешь это?

— И я слышу такие слова от женщины, у которой не было ни одного постоянного приятеля за все годы, что мы знакомы?

— Это совсем другое, — возразила Кэти. — Я просто жду, когда ты вызовешь ньюмена специально для меня.

Во вздохе Изабель послышалось легкое раздражение.

— А до тех пор, — продолжала Кэти, — мы будем держаться друг друга.

— С этим я могу согласиться.

— Эй, Иззи! — послышался чей-то оклик.

Изабель обернулась и увидела сзади смутный силуэт. Но вот женщина подошла ближе, и в свете костра она узнала Нору. Ее вьющиеся, коротко стриженные волосы, вязаный жакет и джинсы, свободно болтающиеся на стройной фигурке, придавали сходство с беспризорным подростком, сошедшим со страниц книг Диккенса или Гюго.

— Приехал Джек и привез майское дерево, — сказала Нора, подходя ближе. — Только он не знает, куда ты хочешь его поставить.

Накануне Изабель планировала поместить майское дерево на соседней лужайке, но теперь она была полностью занята палатками.

— Почему бы не поставить его на том лугу, куда ты водила меня сегодня утром? — предложила Кэти. — Там еще много желтых цветов.

— Тигровые лилии, — пояснила Изабель Норе.

— Они совсем не показались мне похожими на тигров, — заметила Кэти.

— Их так называют из-за пятнистых лепестков.

— Знаю, — кивнула Нора. — У моей бабушки росли такие цветы в саду, но она называла их язычками ужа.

— Еще одно образное определение, — насмешливо отозвалась Кэти. — В любом случае это идеальное место для майского дерева.

Изабель согласилась:

— Пойдем, я покажу тебе это место.

— Лучше тебе самой показать его Джеку, — сказала Нора. — По-моему, я выпила слишком много вина, чтобы пробираться через лес.

Изабель и Кэти решили пойти вдвоем. При попытке встать на ноги Изабель пришлось ухватиться за руку подруги, весь мир вокруг нее на мгновение закружился.

— Ты в порядке? — спросила Кэти.

— Слишком много этого непонятного пунша, — объяснила Изабель.

Кэти рассмеялась:

— Слишком много водки в этом пунше, это больше похоже на правду.

Изабель меньше всего хотелось обращаться к Джеку Кроу за помощью в подготовке майского дерева. Этот парень работал в салоне татуировок и своей черной кожаной одеждой и цветными татуировками больше походил на байкера, чем на приятеля Софи, которым считался последние несколько месяцев. Но Джилли заверила ее, что лучшей кандидатуры не найти, и теперь, даже при тусклом свете двух переносных фонарей, Изабель была вынуждена признать, что подруга оказалась права. Вокруг шеста были обмотаны сотни разноцветных лент, закрепленных в нескольких местах для удобства транспортировки. Их яркие переливы напомнили Изабель о браслетах, сплетенных из лент Пэддиджека. Совершенно не задумываясь, она поднесла руку к своему запястью, но браслета там не было. Изабель уже давно перестала его носить и повесила на стену в студии. Несколько месяцев она уже не вспоминала о нем, но теперь пожалела, что не надела памятный знак.

Через полчаса майское дерево было доставлено на предложенный Кэти луг и установлено в самом его центре. В последний момент они развязали ленты. Легкий ночной ветерок подхватил полоски ткани и заставил исполнять замысловатый танец вокруг столба. Это зрелище приковало к себе внимание Изабель. Казалось, двигаясь, ленты оставляют за собой яркие следы, а лунный свет придает им загадочное сияние. На секунду в ушах Изабель возник давно забытый перестук — tnana-tnan-man, — но это звучало только в ее воспоминаниях.

— Это будет восхитительно, — воскликнула Кэти, отступая на несколько шагов, чтобы полюбоваться проделанной работой. — Утром солнце попадет на разноцветные ленты, и они будут представлять собой грандиозное зрелище.

Изабель казалось, что они уже сейчас выглядят великолепно.

— Я надеюсь, кто-нибудь догадался взять с собой фотоаппарат, — добавила Кэти.

— Я совсем недавно видела Мег, — сказала Изабель, с трудом отрываясь от созерцания цветового шоу лент.

Мег Маллали была их общей знакомой, она работала фотографом и никогда не выходила из дома без фотоаппарата на плече, а иногда и двух сразу. Алан нередко подшучивал над сходством фамилий Кэти и Мег; он утверждал, что Малли и Маллали в далеком прошлом были близкими родственниками.

— Я знаю, сегодня вечером здесь собралось много людей, — заговорил Джек, как только они втроем отправились обратно к костру. — Вполне возможно, они разбрелись по всему острову, но мне никак не удается избавиться от ощущения, что поблизости есть кто-то еще кроме нас.

— Кто же это? — спросила чрезвычайно заинтригованная Кэти.

— Не могу сказать, но это напоминает мне старые волшебные сказки. — В его голосе Изабель услышала нотки смущения. — Может быть... — Джек откашлялся. — Может, это даже не совсем люди. Мне всё кажется, что кто-то смотрит в спину, а когда оборачиваюсь — там никого нет. То есть я никого не вижу. Но я все равно чувствую, что за мной наблюдают.

«Он ощущает присутствие ньюменов, — подумала Изабель. — Пора переводить разговор на другую тему».

Не успела она произнести ни слова, как Кэти заговорила тихим и серьезным голосом.

— Так ведь на этом острове обитают не только люди, — сказала она. — Ты разве не слышал об этом?

— Не только люди?

Изабель толкнула Кэти локтем, но та сделала вид, что не поняла ее жеста.

— Здесь встречаются не то призраки, не то лесные феи, — продолжала она. — Мы точно не знаем кто, но определенно кто-то есть.

— Ну конечно, — воскликнул Джек и рассмеялся, но Изабель уловила в его смехе тревогу. — Теперь вы говорите совсем как Джилли.

«Пожалуй, для этого крутого парня достаточно», — решила она.

— Можешь не верить, если не хочешь, — сказала Иззи.

— Так вы на самом деле кого-то видели? — спросил Джек.

«А может, ему что-то привиделось», — предположила Изабель. Бог знает, сколько алкоголя и наркотиков они употребили сегодня на острове. Людям может показаться всё, что угодно. Она и сама чувствовала себя не то чтобы пьяной, но словно одурманенной, хотя выпила всего лишь два стакана пива за обедом, а потом этот непонятный пунш вечером.

— Знаешь, однажды... — начала Кэти и стала рассказывать какую-то невероятную историю, наполовину позаимствованную из бульварной газеты, наполовину сочиненную ею самой.

Изабель оставила их у входа в дом. Она вошла внутрь, поговорила с гостями, а потом поднялась в студию. Сплетенный из лент Пэддиджека браслет привлек ее внимание. Он висел на своем месте на стене, но больше не казался выцветшим, он стал таким же ярким, как и ленты на только что установленном майском дереве. Изабель долго разглядывала безделушку, потом сняла с гвоздя, надела на запястье и несколько раз взмахнула рукой — за браслетом тоже тянулись разноцветные следы, мгновенно таявшие в воздухе. Через несколько минут она спустилась вниз. На веранде Изабель была вынуждена остановиться и прислушаться к своим ощущениям. Казалось, все ее чувства чрезвычайно обострились, но сосредоточить внимание на чем-то определенном ей не удавалось. Изабель попыталась стряхнуть с себя оцепенение и направилась в дальний угол веранды, чтобы спасти Алана от слишком пристального внимания Денизы Мартин. Восемнадцатилетняя Дениза училась на втором курсе актерского факультета университета Батлера и обладала роскошными светлыми волосами, в данный момент заплетенными в косу. С первой же минуты их знакомства на вечеринке в прошлом году она воспылала страстью к Алану, но ее чувства оставались без ответа.

— Она мне очень нравится, — разоткровенничался как-то Алан во время пикника с Изабель и Кэти в парке Фитцгенри, — но я не могу питать к этой девочке романтические чувства. Она слишком молода. У нас нет ничего общего.

— Семь лет — не такая уж большая разница, — заметила Кэти.

— Тогда можешь сама подружиться с ней.

— Спасибо, она не в моем вкусе, — ответила Кэти, и все трое засмеялись.

Изабель подошла к парочке и взяла Алана под руку; при виде такой фамильярности Дениза мгновенно испарилась. Изабель начала болтать с Аланом, но одновременно наблюдала за Кэти, до сих пор стоявшей с Джеком. Подруга прислонилась спиной к бревнам дома, а Джек одной рукой оперся на стену и наклонился, нашептывая ей что-то на ухо. Лицо Кэти не выражало тревоги, скорее просто скуку, но Изабель решила помочь и ей.

— Мне кажется, Кэти тоже необходимо спасать, — сказав это, она легонько прикоснулась губами к щеке Алана и пересекла двор.

Несколько шагов растянулись на целую вечность. Каждая мелочь, попадавшая в поле зрения, казалась Изабель загадочной и подозрительной. В итоге она обнаружила, что неподвижно стоит на месте. Изабель решительно тряхнула головой и преодолела расстояние, отделявшее ее от Кэти и Джека.

— Пойдем со мной, — сказала она подруге. — Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Кэти изобразила на своем лице сожаление и без колебаний пошла за Изабель. Убедившись, что Джек отправился к костру, девушки остановились.

— Кажется, вы довольно близко сошлись с Джеком за сегодняшний вечер, — поддразнила Изабель свою подругу.

— О, не выдумывай. Ты знаешь, почему они с Софи расстались?

— Ну, наверно, у них не было общих интересов, — предположила Изабель.

— Не угадала. Всё из-за того, что он давно мечтает сделать тебе татуировку.

Изабель расхохоталась:

— А что он предлагал тебе? Выколоть розу на лодыжке?

— А как тебе понравится дракон на внутренней стороне бедра?

Изабель рассмеялась еще громче.

— Тебе подходит, — сказала она, едва переведя дыхание. — Особенно после твоих рассуждений о феях и призраках.

— Но ведь остров действительно населен таинственными существами, та belle Иззи.

— Сдаюсь.

— Так что я...

— О, подожди, — прервала ее Изабель. — Опять появился тот парень.

Прежде чем Кэти успела сказать хоть слово, Изабель устремилась за молодым человеком, скрывшемся за амбаром. Кэти сделала несколько шагов за ней, но передумала и свернула к дому, чтобы налить себе еще стаканчик пива.

— Эй, подожди минутку, — крикнула Изабель, сворачивая за угол амбара.

Но перед ней никого не было. Она внезапно ощутила приступ головокружения и, закрыв глаза, оперлась на стену. Но от этого стало только хуже, перед ее мысленным взором замелькали странные разноцветные пятна. Она сделала несколько неуверенных шагов, забрела в заросли розовых кустов и легла на траву.

В тени густых зарослей Изабель пролежала несколько минут, а может, и несколько часов — она была не в силах определить. Время перестало быть линейным. Сквозь переплетение усеянных бутонами ветвей роз она посмотрела в ночное небо. Яркие звезды притягивали взгляд, они поднимали ее ввысь и одновременно спускались к ней на землю. Изабель была на пороге какого-то грандиозного открытия, но не имела понятия, к какой области оно принадлежит и какое отношение она сама имеет к происходящему событию. Была ли она наблюдателем или участником? Свет звезд, наполнявший и тело, и душу, делал ее огромной и одновременно совсем крошечной; она чувствовала важность происходящего, но в то же время оставалась совершенно безразличной. Чьи-то шаги раздались совсем близко, и Изабель показалось, что прошел не один год, прежде чем она сумела повернуть голову и посмотреть, кто это. На фоне ночного неба она разглядела только смутные очертания головы и плеч присевшего на корточки человека.

— Здравствуй, Изабель, — раздался голос Рашкина.

Она должна была почувствовать тревогу в его присутствии, но Изабель не могла сосредоточиться на своих ощущениях. Рашкин немного подвинулся, и оказалось, что он пришел не один. Позади него виднелась еще одна фигура, и по какой-то странной причине ее было хорошо видно. Тот самый старомодно одетый незнакомец, которого она преследовала до того, как она почувствовала это странное недомогание. Это он, высокий и стройный, с улыбкой на губах, стоял рядом с Рашкиным и смотрел на Изабель.

— Это Бенджамин, — произнес Рашкин. — Он мой старинный друг. Его происхождение относится к тому периоду, когда я еще не лишился способности вызывать ему подобных.

"Значит, он действительно ньюмен, — смогла подумать Изабель. — Но только не мой и не новой ученицы Рашкина".

— Мы здесь хорошо повеселились, — продолжал Рашкин. — Да, мы неплохо провели время, но теперь нам пора уходить, и я хочу узнать, где ты прячешь своих любимцев.

Изабель в недоумении уставилась на Рашкина. Она слышала его голос, но, когда он передвинулся, лунный свет попал на его лицо и бледные лучи странным образом оттенили сетку глубоких морщин. Это зрелище так поразило Изабель, что она не сразу поняла его слова. Рашкин молчал в ожидании ее ответа. Она попыталась пробиться сквозь путаницу воспоминаний. Понять смысл сказанного ей оказалось не под силу, но в памяти осталось последнее слово.

— Любимцев? — переспросила она.

Как интересно вибрировал ее голос. Раньше Изабель не задумывалась над этим, но в этих трех слогах зазвучал целый мир звуков.

— Полотна, — произнес Рашкин. — Я пришел за полотнами. Ты можешь даже не вставать, просто скажи, где они находятся, и Бенджамин поможет мне с ними разобраться.

При появлении Рашкина на острове Изабель не почувствовала угрозы для себя лично, но ее ньюмены — совсем другое дело. Когда Рашкин упомянул о них, она ухватилась за его рукав и с трудом села. Осколки и обрывки ее мыслей усеяли всю лужайку, и теперь требовалось неимоверное усилие, чтобы собрать их в единое целое и сосредоточиться на том, что происходило в данную минуту.

— Вы. Не сможете. Их. Забрать, — выговорила Изабель, с особой тщательностью произнося каждое слово.

— Это черная неблагодарность с твоей стороны, — сказал Рашкин и оглянулся на своего спутника. — Как ты считаешь, Бенджамин?

— Я никак не ожидал от нее такого, — отозвался ньюмен.

«Какой чудесный голос у Бенджамина, — подумала Изабель. — Голос Джона тоже звучал прекрасно. Может, это отличительная черта всех ньюменов?»

Рашкин вздохнул и снова повернулся к Изабель:

— И это после всего, что я для тебя сделал...

— Что... что... — начала Изабель, но тут же потеряла ход мысли, зато произнесенные слова еще долго отдавались эхом в ее голове.

— Ну я же пришел в гости не с пустыми руками, — сказал Рашкин.

— Вероятно, она не смогла по достоинству оценить ваш подарок, — присоединился Бенджамин.

Рашкин внимательно всмотрелся в лицо Изабель.

— Но она, без сомнения, его попробовала, — удовлетворенно произнес он.

Теплое дыхание Рашкина коснулось ее щеки, и Изабель почувствовала запах корицы.

— Мощная штучка, не правда ли, Изабель?

Изабель. Это ее имя. Она и есть Изабель. Но какое отношение имеют ньюмен и корица к...

Мысль была запутанной с самого начала, и она не смогла сконцентрировать на ней свое внимание. Изабель видела, как мысль уносилась вдаль мимо головы Рашкина, мимо Бенджамина, всё выше и выше, к самым звездам, потом мигнула, словно свеча на ветру, и погасла. Изабель перевела взгляд на Рашкина и заметила, что черты его залитого лунным светом лица стали резче. Со стороны дома донеслись встревоженные голоса. Она смогла разобрать слова, но не сразу поняла их смысл.

— ...он был в пунше...

— ...вот дерьмо...

— ...выпил три стакана...

— ...я как будто вернулся в прошлое...

— ...добавлено в спиртное...

— ...я пробовал ЛСД, я знаю, что это...

— ...всё так странно...

— ...так быстро действует...

— ...это затягивает...

— ...если я узнаю, кто это...

— ...он перестарался...

— ...люди, я полетела...

— ...кто-нибудь, держите ее...

Замешательство Изабель внезапно исчезло. При виде освещенного луной лица Рашкина она обрела способность ясно мыслить и осознала, что произошло. Но от этого ей стало еще хуже, ее охватила настоящая паника. Это Рашкин привез на остров бутылки с пуншем, в котором был растворен ЛСД, и теперь она и большая часть присутствующих находились под воздействием наркотика.

— Или ты добровольно отдашь мне полотна, или я заставлю тебя их отдать. Выбирай, Изабель.

Она с ужасом посмотрела на Рашкина:

— Как вы могли сделать с нами такое?

— Это же вечеринка, — пожал он плечами. — Я решил, что вам будет интересно познакомиться с обратной стороной сознания. А теперь не медли, — добавил он. — Я не собираюсь торчать здесь всю ночь.

— Может, мы еще раз обыщем всё вокруг? — предложил Бенджамин.

Рашкин покачал головой:

— Они здесь, совсем близко. Я их чувствую. Но она очень хорошо их спрятала. — Рашкин наклонился к самому лицу Изабель. — Я прав, Изабель? Ты решила, что можешь их от меня скрыть?

— Чудовище!

Ясность мыслей снова покинула Изабель. Искаженное лицо Рашкина уплывало куда-то вдаль. Когда он сунул ей спички, Изабель попыталась оттолкнуть коробок, но в следующий момент почувствовала, что крепко сжимает его а руке.

— Полотна находятся в одном из этих строений, — сказал Рашкин. — Я это точно знаю.

На его изменившемся до неузнаваемости лице ярко блеснули глаза. Изабель не могла отвести взгляд. Она словно покинула свое тело и плыла по воздуху, но ее удерживал взгляд этих светящихся в темноте глаз.

— Скажи мне, где картины, — настаивал Рашкин. — Мы возьмем то, за чем пришли, и уйдем.

Изабель стоило огромного труда просто покачать головой.

— Если ты не скажешь, — предупредил Рашкин, — я заставлю тебя лично уничтожить все полотна. Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Изабель смутно помнила рассказ Кэти о воздействии галлюциногенного наркотика.

— Единственное, что можно сделать, — говорила она тогда Изабель, — это расслабиться и не сопротивляться его действию. Сопротивление только усиливает его влияние. Если расслабишься, то всё пройдет, и ты просто вычеркнешь из жизни несколько часов. Если будешь бороться, можешь лишиться рассудка.

Изабель с трудом остановила взгляд на Рашкине.

— Я не стану, — попыталась сказать она, но с губ слетели только бессмысленные звуки.

Изабель перестала сопротивляться действию наркотика и отдалась своим ощущениям. Она еще слышала шум разговоров у самого дома, видела искаженное лицо Рашкина, чувствовала запах корицы. Изабель всё еще сжимала в руке коробок спичек, да так крепко, что его края смялись в ладони. А потом всё исчезло. Неожиданный вихрь подхватил ее, прогнал все чувства и унес в такое место, где не было ни образов, ни запахов, ни звуков. Только тишина и темнота.

Пустота.

Изабель очнулась в березовой роще в северной части острова. Сразу за рощей простирались обширные поля, цепочкой остроконечных утесов спускавшиеся к самому озеру. Оттуда до Изабель доносился плеск волн о каменистый берег. Солнечные лучи резали глаза даже сквозь закрытые веки, а во рту после вчерашнего праздника остался отвратительный вкус. Изабель перекатилась со спины на живот и тотчас же почувствовала приступ тошноты, но он быстро прошел. В воздухе стоял знакомый резкий запах, но Изабель потребовалось несколько минут, чтобы определить его природу — запах потухшего костра.

Мысль о костре вызвала воспоминания, перед Изабель восстановилась цепочка ужасных событий, начавшихся с того момента, когда она в поисках ньюмена Рашкина оказалась позади амбара и поняла, что, сама того не сознавая, приняла немалую дозу сильного наркотика.

Изабель медленно села и осмотрела себя. Руки и одежда были покрыты сажей, словно кто-то прошелся по всему телу угольными карандашами. Непонятно, каким образом она вообще оказалась в этом месте. С того момента, как она последовала давнему совету Кэти и перестала сопротивляться действию наркотика, в памяти образовалась пустота. Освобожденное от контроля подсознание стерло все дальнейшие события.

Немного поразмышляв, Изабель обнаружила, что всё же кое-что помнит. В какой-то момент бессознательное состояние, видимо, перешло в сон, вернее, в кошмар. Ей снилось, что дом вместе с находящимися там полотнами загорелся. А потом стали гибнуть ньюмены — хрупкие, обугленные тела падали во двор, их жалкие останки освещало ревущее пламя, охватившее деревянное строение. Изабель помнила, как брала их на руки и пыталась облегчить ужасные страдания, помнила, как по щекам непрерывно текли слезы, а сердце в груди было готово разорваться. Она не обращала внимания на людей вокруг, тем более что большинство ее гостей тоже находились под действием наркотика и не замечали ни ее, ни умирающих ньюменов. Люди настолько лишились рассудка, что никто и не подумал бороться с огнем, пока не стало слишком поздно.

Внезапно в груди Изабель воцарился ледяной холод, дыхание перехватило от ужаса. Она снова посмотрела на свои руки.

Если всё это ей приснилось, то откуда появилась сажа на руках и одежде?

Она медленно встала на ноги, вышла из рощи и посмотрела на юг. На дальнем краю острова, над верхушками деревьев к небу поднималась тонкая струйка дыма. Холод в груди усилился, казалось, сердце и легкие покрылись инеем. Изабель медленно побрела по направлению к дому; она не хотела возвращаться, но остановиться уже не могла. Вот перед ней появился луг с майским деревом, и она остановилась отдохнуть. В отсутствие людей майский шест казался неуместным. В воздухе не было ни малейшего дуновения, и разноцветные ленты бессильно повисли.

Майский шест.

Праздник костров.

Изабель вспомнила встречу с Рашкиным и его ньюменом позади амбара. Вот Рашкин требует, чтобы она отдала ему полотна, вот вкладывает ей в руку коробок со спичками.

Я заставлю тебя лично уничтожить все полотна. Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Она тряхнула головой. Нет. Она не могла этого сделать. Даже под действием наркотика никто не мог заставить ее поджечь дом.

Изабель покинула одинокий майский шест и пошла по знакомой лесной тропинке к тому месту, где стоял дом. Она с трудом переставляла ноги, но всё же сумела добраться до края леса и остановилась на границе сада, окружавшего дом. Перед ней лежали руины. От дома остались только почерневший от сажи каменный фундамент и печная труба. Всё остальное превратилось в пепел и угли. От едкого запаха дыма резало глаза.

Вокруг не было никаких признаков мертвых ньюменов. Только ее друзья, не менее пораженные, чем сама Изабель, стояли поодаль и смотрели на развалины. От этой группы отделилась рыжеволосая фигурка и устремилась к Изабель.

— Ох, таbelle Иззи, — воскликнула Кэти, обнимая подругу за плечи. — Мне так жаль...

— Я... я этого не делала, — вымолвила Изабель.

— Не делала чего? — спросила Кэти.

Изабель дрожащей рукой показала иа руины дома:

— Он пытался меня заставить, но, клянусь, я не делала этого.

— Кто пытался тебя заставить?

— Рашкин.

— Это он подмешал наркотик в пунш? — Изабель кивнула.

— Я убью этого мерзавца, — сказала Кэти. — Клянусь, я это сделаю.

Изабель молча смотрела на дымящиеся развалины. Дом всегда стоял здесь, сколько она себя помнила. Он стоял и до ее рождения, и она привыкла считать, что он останется и после ее смерти. Непостижимо, но его больше нет. Ни дома, ни ее картин.

— Картины-врата... — наконец выговорила Изабель, не отводя взгляда от лежащих перед ней обугленных обломков. Что это? Одна из балок? Резная доска над камином? — Может, кто-нибудь спас полотна?

Кэти колебалась несколько мгновений, потом ответила:

— Все были слишком одурманены, чтобы бороться с огнем. А о ньюменах знали только ты и я. К тому времени, когда я прибежала сюда, было уже слишком поздно лезть на чердак.

— Значит, они всё же погибли, — сказала Изабель. — Он добрался до них. — Она с тоской посмотрела на Кэти. — Он убил Джона.

Кэти покрепче прижала ее к себе.

— А я... Я была здесь во время пожара? — спросила Изабель.

— Я не знаю, — ответила Кэти. — Это было настоящее безумие. Все были одурманены наркотиком... — Кэти беспомощно повела плечами. — Я искала тебя, — добавила она. — Искала всё утро. Но тебя не было целую ночь, и во время пожара тоже.

Изабель повернулась и еще раз осмотрела развалины. Она так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладонь.

«Думай, — приказала она себе. — Думай скорее, не прогоняй воспоминания».

Изабель изо всех сил старалась напрячь память, но всплыли только старые факты, которые были надежно скрыты в потайных уголках сознания: Джон не бросал ее, она сама его прогнала. На нее не нападала банда подростков, ее избил Рашкин. За этими двумя фрагментами потянулась целая вереница лжи, в которой она убеждала себя в течение долгих лет и наконец поверила. Но из прошлой ночи в памяти осталось только одно: Рашкин, вкладывающий ей в руку коробок со спичками.

Я заставлю тебя лично уничтожить все полотна.

Может ли кто-то контролировать человека до такой степени? Неужели они заставили ее совершить это преступление?

Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Изабель опустила взгляд на покрытые сажей ладони и прижалась лицом к плечу Кэти. Холод, воцарившийся в груди, стал ее неотъемлемой частью, он проник во все уголки ее тела и больше никогда не исчезал.

Только спустя неделю после пожара Изабель нашла в себе силы объясниться с Рашкиным. Вдвоем с Кэти они отправились в его студию, но, как и следовало ожидать, он отрицал свое участие в этом происшествии и даже присутствие на острове. Рашкин клялся, что в ту ночь он был в Нью-Йорке, и в качестве доказательства продемонстрировал билет на самолет и счет из гостиницы.

Изабель молча выслушала его объяснения, но она не могла поверить в то, что ей привиделся весь эпизод с Рашкиным и его ньюменом, так же как не могла доказать, что Рашкин лжет. Он выразил ей свои соболезнования по поводу потери дома и картин, но Изабель едва слушала его. Всё, что у нее осталось, — это воспоминание об испачканных сажей руках и одежде, и еще об утренней слабости и тошноте. В конце концов она позволила Кэти увести себя в квартиру на Грейси-стрит, где они обе остановились.

Изабель больше никогда не возвращалась в студию Рашкина.

На следующую ночь после пожара Изабель приняла решение. Но для ее ньюменов всё равно было слишком поздно. Выжили только те, чьи полотна не были заперты в доме на острове. Розалинда и Козетта, обитавшие в Детском фонде. Энни Нин в квартире Алана. Горсточка других, подаренных или проданных кому-то кроме агентов Рашкина. Слишком мало из почти сотни ньюменов, вызванных ею в этот мир.

И больше их не будет. Она не могла перестать заниматься живописью, но поклялась никогда больше не открывать врата для перехода. И не важно, кто принимает решение о переходе, всё равно ответственность лежит на ней. Если не открывать дверь, никто не попадет сюда и не подвергнется смертельной опасности. Изабель знала, что будет скучать по ним, но такова была цена — и она совсем не высока, если учесть, какие несчастья ее творчество принесло ньюменам. Она лишится только одной стороны своего творчества; они же поплатились жизнями. Ради того, чтобы не подвергать себя искушению, Изабель оставила прежнюю манеру письма и обратилась к абстрактному экспрессионизму.

Но этого было недостаточно. Другие художники могли открыть врата для перехода.

Как-то вечером Изабель вышла из студии, которую во время реконструкции на острове делила с Софи, и направилась по Келли-стрит к помещению художественного факультета университета Батлера. Там в одном из холлов она разыскала выставку студенческих работ и надолго остановилась перед двумя произведениями Барбары Николс.

Оба полотна представляли собой уличные сценки на Ферри-стрит. В работах Барбары всё было превосходно — от использования светотеней до прописи мельчайших деталей. Для Изабель осмотра этих двух работ было вполне достаточно, чтобы понять, что привлекло внимание Рашкина к юной художнице. С первого взгляда она распознала признаки его влияния — не в стиле, а, как говорил Том, в особой манере видения объектов живописи. Барбара Николс подошла к изображению уличных сценок так, как это сделал бы сам Рашкин. И как поступила бы Изабель, если бы выбрала эти объекты.

Простояв у картин довольно долгое время, Изабель отправилась на поиски кого-нибудь, кто помог бы ей разыскать художницу. Она расспросила несколько человек, знакомых с Барбарой, но никто из них не представлял, где ее можно найти. Наконец ей посчастливилось отыскать молодого студента, работавшего в одной из студий на втором этаже. Это был высокий, нескладный и слегка сутулый парень не старше двадцати лет, с коротко стриженными волосами соломенного цвета. Некоторое время Изабель стояла на пороге студии и наблюдала за его работой, но художник почувствовал ее присутствие и обернулся. Его бледно-голубые и несколько выпуклые глаза придавали лицу какое-то удивленное птичье выражение.

— Она говорила что-то насчет занятий в библиотеке, — ответил он на вопрос Изабель. — А если ее там нет, попробуйте поискать в кафе Кэтрин — на Баттерсфилд-роуд. Там собираются многие наши студенты.

— Я знаю это место.

Некоторые вещи никогда не меняются. Кафе Кэтрин было местом встречи творческой молодежи и в то время, когда она сама посещала занятия в университете.

— Вот и хорошо. Тогда...

Его жест красноречивее всяких слов говорил о том, что парню не терпится вернуться к работе.

Изабель это поняла, но ей пришлось задать еще один вопрос:

— А как она выглядит? — Парень пожал плечами:

— Короткие темные волосы, мелкие черты лица, очень выразительные глаза. Немного костлявая.

При этих словах Изабель не могла удержаться от улыбки; он и сам сильно не дотягивал до мистера Совершенство.

— Я видел ее сегодня днем в обрезанных джинсах и футболке с отпечатанной репродукцией лилий Моне.

— Спасибо за помощь.

— Всегда рад помочь.

Не успела Изабель повернуться, чтобы выйти из студии, как парень вновь обратился к мольберту. По дороге к выходу Изабель с легкой завистью размышляла о молодом художнике. Какая муза подгоняет его? Но еще больше ее мысли занимал другой вопрос: а что стало бы с ней, если бы не встреча с Рашкиным у лестницы собора Святого Павла? Если бы она ответила отказом на его приглашение или не пришла бы в его студию? Каким бы было ее творчество? Кем бы стала она сама?

Глупые вопросы. В некотором смысле у нее никогда не было выбора. Задолго до первой встречи она уже была очарована его работами. Именно благодаря его творчеству она взяла в руки кисть. А обучение под его руководством оказалось фатальной неизбежностью. Подарком судьбы. Зато потом, как в тех волшебных сказках, которые так любит Кэти, за подарок пришлось заплатить. И слишком дорогой ценой.

Благодаря указаниям паренька из университета отыскать Барбару Николс оказалось несложно. Девушка точно соответствовала его описанию, только вот определение «костлявая» ей не подходило. Скорее Изабель назвала бы ее изящной. А ее глаза по интенсивности голубого цвета могли соперничать с глазами Джилли. Изабель стало любопытно, заставлял ли Рашкин ее раздеваться на первом занятии в студии. Но вместе с тем она ощутила симпатию к молодой художнице.

Изабель поднималась по каменным ступеням библиотеки как раз в тот момент, когда Барбара выходила оттуда. От воспоминаний о давней встрече на этом самом месте Изабель пробрал озноб. Она дотронулась пальцами до плетеного браслета, с некоторых пор не покидавшего ее запястье, а потом окликнула Николс.

— О, прошу вас, зовите меня просто Барб, — взмолилась девушка. — А то «госпожа Николс» заставляет меня вспоминать о матери.

Изабель улыбнулась и назвала свое имя. Глаза Барбары наполнились сочувствием.

— Я слышала об ужасном пожаре, — сказала она. — Ты, должно быть, была страшно расстроена.

Изабель невольно посмотрела на то место за каменным львом, где когда-то стоял Джон. Она почти увидела его призрак, и его голос снова раздался в ушах. Пальцы безостановочно крутили и крутили браслет на руке.

— Я и сейчас еще не успокоилась, — призналась Изабель.

— Это так странно, — снова заговорила Барбара. — Вот так стоять и разговаривать с тобой. Ведь ты — один из моих самых любимых художников.

Щеки Изабель загорелись от этих слов.

— Мне так нравятся твои работы, — продолжала Барбара. — И когда я думаю о том, что с ними случилось, чувствую настоящую боль. — Она запнулась. — Прости. Возможно, ты стараешься забыть, а я снова напоминаю о страшном несчастье.

— Такое невозможно забыть, — сказала Изабель, а потом, подумав о судьбе ньюменов, добавила: — Думаю, мне лучше помнить об этом.

Барб изумленно подняла брови, но Изабель не стала объяснять свои слова. Она не знала, как можно объяснить такое.

— Я хотела поговорить о Рашкине, — сказала она. — Даже не знаю, с чего начать, но с тех пор, как я услышала, что ты берешь у него уроки, я поняла, что должна предупредить...

Уловив предостерегающее выражение на лице Барбары, Изабель замолчала.

— Рашкин, — горько произнесла Барбара. — Как я радовалась, когда он предложил работать под его руководством! — Она многозначительно взглянула на Изабель. — Вероятно, ты — единственный человек, который знает, какое волнение охватывает, когда идешь по тропинке к его студии, когда поднимаешься по ступеням узкой лесенки...

Изабель нетерпеливо кивнула:

— И что же произошло?

— Скорее всего то же самое, что и с тобой. Я с самого начала поняла, что он одержим властолюбием. Хорошо. Я была готова мириться с его отвратительным характером ради того, чтобы научиться писать, как он или как ты.

На этот раз Изабель пропустила комплимент мимо ушей. Она хотела спросить о ньюменах. Что Рашкин успел ей рассказать? Сколько несчастных созданий Барб уже вызвала в этот мир? Но прежде, чем она успела хотя бы мысленно сформулировать вопросы, Барб заговорила снова.

— Когда он впервые ударил меня, я стерпела. — Взгляд девушки устремился вдаль, куда-то за пределы университетского городка. — Мне это очень не понравилось, — добавила она гораздо тише. — Но он разыграл такой спектакль, был так расстроен, что я имела глупость поверить и остаться.

— До тех пор пока это не повторилось, — продолжила Изабель.

Барб кивнула:

— Я с трудом в это поверила. То есть я хочу сказать, что не могла поверить в то, что это повторилось. А потом я словно обезумела и тоже ударила его. Я просто схватила картину, над которой работала, и ударила его по голове. А пока он лежал на полу и ждал моего раскаяния и жалости, собрала свои вещи и ушла.

Изабель охватило чувство восхищения своей собеседницей. Где же был ее собственный гнев в то время, когда Рашкин избивал ее? Гнев побеждало страстное желание учиться. И ярость, и решительность, и чувство независимости — всё было подавлено жаждой знаний. А может, она частично унаследовала характер матери? Ведь та никогда не осмеливалась вступиться за дочь во время их ссор с отцом.

— Больше я туда не возвращалась, — закончила Барб. Она наконец-то взглянула в лицо Изабель и попыталась улыбнуться. — Ты об этом хотела меня предупредить?

Она ничего не знает о ньюменах.

— Я хотела встретиться с тобой с того самого дня, когда узнала, что ты работаешь под его руководством, — сказала Изабель.

Это было почти правдой. Конечно, основной ее заботой были ньюмены, но она должна была подумать и о Барб тоже. Она на самом деле хотела уберечь Барб от той боли, которую ей пришлось вынести самой.

— Я не знала, как к тебе подойти. Боялась, что ты примешь мои слова за злобные выдумки, за ревность, поскольку ты заняла мое место в его студии.

Барб понимающе кивнула.

— Я не могу сказать, как отнеслась бы к предупреждениям до того, как это произошло. С самого первого дня я понимала, что с ним не всё в порядке. Но с его бранью я могла мириться. Мой отец тоже время от времени принимался меня ругать. Но однажды он поднял на меня руку. В тот же вечер я ушла из дома и больше никогда не возвращалась. — На лице девушки появилось выражение замешательства. — Странно, не правда ли? Рашкину я предоставила второй шанс, а своему отцу — нет.

— Мой отец тоже кричал на меня, — сказала Изабель. — Он придирался всегда, за исключением тех случаев, когда предпочитал демонстрировать холодное презрение. Но ни разу не ударил. В отличие от... — Перед мысленным взором Изабель возникла картина зимнего дня, удары и пинки Рашкина, а потом падение с металлической лестницы. — В отличие от Рашкина.

— Я до сих пор не понимаю, — задумчиво произнесла Барб. — Из-под его кисти вышли самые замечательные произведения современного искусства. Как он может быть таким, какой он есть?

— Боюсь, мы ожидали слишком многого, — вздохнула Изабель. — Мы не отделяем творчество от автора.

— А как можно отделить одно от другого? Его картины так искренни, как можно не считать их частицей его души?

На это Изабель ничего не сумела ответить: она и сама не раз задавалась тем же вопросом, но, как и Барбара, нисколько не приблизилась к разгадке.

— Послушай, — заговорила Барб. — Не хочу показаться грубой, но разговор на эту тему... Бесспорно, хорошо, что можно с кем-то поделиться своими переживаниями, и я благодарю судьбу за эту встречу, но воспоминания об этом кошмаре выбивают меня из колеи. Я лучше пойду.

— Я понимаю, — кивнула Изабель. — Только сначала...

Она спросила телефон девушки, объяснив, что хочет дать его Алану, чтобы тот позвонил, если подвернется подходящая работа. Барб нацарапала семь цифр в альбоме для эскизов и вырвала листок.

— Я ничего не могу обещать, — предупредила Изабель.

— Я понимаю.

— И еще я хочу дать твой телефон Альбине Спрех, владелице галереи «Зеленый человечек».

— Правда? Это было бы чудесно. Я до сих пор никак не могу пробиться ни в одну дверь. Везде принимают только по рекомендациям.

— Может, нам удастся изменить положение, — сказала Изабель.

— Или хотя бы попробовать, — невесело улыбнулась Барб.

— Мне жаль, что я заставила тебя снова пережить всё это. Я просто не слышала, что ты оставила Рашкина. Если бы знала, не стала бы тебя беспокоить.

— Не стоит извиняться. Иначе мне никогда не представился бы шанс познакомиться с тобой.

Прежде чем Изабель смогла справиться с волнением от очередной похвалы ее таланта, Барб убежала, словно за ней гнались призраки, разбуженные недавним разговором. Изабель оставалась на ступенях библиотеки, пока собственные призраки не заставили ее покинуть это место. Она не бежала, как Барб, но и не медлила. И ни разу не оглянулась.