"Наследники по прямой. Книга первая" - читать интересную книгу автора (Давыдов Вадим)Сталиноморск. 28 августа 1940Гурьев будто очнулся и снова посмотрел на девушку: – Что? – Почему она не с Вами? – Потому что это невозможно. – Вы давно с ней виделись? – Давно. Очень давно. Она не здесь, Даша. Далеко отсюда. – Я знаю, – нетерпеливо сказала девушка, сводя вместе выгоревшие на солнце брови. – Кто она? Испанка? Нет, нет, имя… Кто она, кто!? Он чувствовал – интуицией, которая практически никогда не подводила его – до тянущей пустоты в желудке чувствовал, насколько важен его ответ. Не правильный ответ – правдивый. Честный. Как на духу. Он не знал, почему и зачем. Но ощущал необходимость этого разговора с предельной, пугающей ясностью, неотвратимой, как восход солнца. Всё зависело от того, сумеет ли он. – Англичанка, – после недолгой паузы выговорил Гурьев. И добавил, словно извиняясь (Боже мой, перед кем?!): – Даша. Так бывает, – даже если у людей друг к другу очень сильные чувства, но у них такие разные жизни… Такие невероятно разные, что в одну их соединить никак невозможно. – Это Вы себя так уговариваете. – Ты жестокая девочка, – улыбнулся Гурьев. – Нет. Я честная. Хотите, я вам помогу? – То есть? – Я думаю, Вы и сами всё знаете. Внутри – всё знаете. Просто иногда – этого недостаточно. Иногда – нужно, чтобы кто-то другой сказал это громко. Не вообще – а Вам. Именно Вам. Вы слышите? – Слышу, – подтвердил еле заметным кивком Гурьев. – Слышу. – Это – как будто болезнь, – произнесла девушка так, что у Гурьева внутри всё подобралось в предчувствии чего-то невообразимо важного. – У многих это недолго, почти у всех. Недолго. А у таких, как Вы и как я… Как она – может быть много всякого разного. А потом случается – одно навсегда. И всё. Я очень хочу, чтобы у меня случилось именно так. И как можно скорее. Даша, не пригнувшись, встретила его взгляд, и тут Гурьев вспомнил. И едва не вскрикнул. Этого просто не могло быть. Невозможно. Немыслимо, как сказала бы Рэйчел. Он знал, что не ошибается. Он не мог ошибиться. Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Он не мог забыть. Или перепутать. Он никогда ничего не забывал. И не путал. Да и одно из самых ярких детских впечатлений невозможно ни забыть, ни перепутать с чем бы то ни было… Так, сказал он себе. Спокойно. Спокойненько. Очень, очень, очень спокойненько. Мы всё-всё выясним. Но не сейчас. Видит Бог, не сейчас. – Возьмите меня к себе, – попросила девушка. – Я знаю, Вы можете. Я Вам пригожусь. Я много всего умею – и за маленькими ухаживать, и за ранеными… Я в госпитале почти всё лето проработала, санитаркой. Меня раненые слушаются. Возьмите. Пожалуйста. Гурьеву пришлось сделать усилие, большее, чем обычно, чтобы голос его прозвучал ровно, как всегда: – Куда – «к себе»? – Неважно. К себе. Она не отступит, подумал Гурьев. Конечно же, она не отступит. – В каком качестве? – В любом. Я, похоже, опоздаю на обед к Завадской, подумал Гурьев. Ну, и… пёс с ним. С обедом. – Возьмёте? У меня в табеле все-все пятёрки. Кроме географии, но это личное. А так – все. И в аттестате будут – все-все. Честное слово. – Честное комсомольское? – Я не комсомолка. Да что такое происходит, перепугался Гурьев. Не может, не может такого быть. Что, что происходит?! Что?!? – Почему? – он наклонил голову набок. – Папа сказал – не лезь. Будешь соответствовать – предложат сами. Нет – значит, не надо. – Молодец папа. – Я знаю. Девушка смотрела на него, не отрываясь, ожидая ответа. Ответ может быть только один, это же очевидно, подумал Гурьев. А она ждёт. Нет. Я не могу. – Хорошо. Но – с испытательным сроком. Согласна? – Согласна, – кивнула Даша. И просияла. И снова сделалась вмиг серьёзной: – А она? – Что – она?! – Она что-нибудь умеет? – Даша. Я не думаю, что нам стоит углубляться в эти дебри, – как можно мягче произнёс Гурьев. Со всей мягкостью, на какую был сейчас способен. – Разве можно, стоя на одной ноге, целую жизнь рассказать? Просто мы не можем быть вместе, и всё. – Опять Вы со мной, как с дурочкой? Вы обещали. Вы ведь не боитесь. – Нет, – Гурьев улыбнулся. – Вы думаете, у неё кто-то есть? – упавшим голосом спросила Даша. – Как страшно Вы улыбаетесь. Вы думаете: да, она Вас любит, но у неё кто-то есть? Нет. Нет. Я знаю, так бывает. От ужаса, от отчаяния. Но она?! Как Вы можете думать так о ней?! Как… Как Вам не стыдно?! – Я так не думаю, – Гурьев прищурился, посмотрел поверх головы девушки, словно раздумывая, что ответить ей. Он действительно раздумывал, потому что это был не тот разговор, который обрывают на полуслове. – Это не так уж важно, как кажется многим. Но я так не думаю. Хотя мне было бы намного легче думать именно так. А ещё легче – знать, что это именно так. Просто у неё есть там дело. Очень важное. А вообще-то женщине не обязательно уметь что-то особенное, – Гурьев улыбнулся, покачал головой. – Женщине вовсе необязательно участвовать в мужских делах наравне с мужчинами. Женщине очень часто – почти всегда – достаточно просто быть. А мужчине – просто знать, что она есть. Я сделал когда-то опрометчивый шаг, втянув её в то, во что не должен был ни в коем случае втягивать. И я… – Гурьев опустил веки. – Всё, Даша. Действительно хватит. – Нет. Не хватит. Там есть кто-то ещё. Кто? Младший брат, подумал он. Младший брат. – Один очень хороший человек. Очень важный человек. Она обязана находится с ним рядом. Он сейчас на войне, и она – она ждёт. Ты же, наверное, знаешь – там, в небе над Лондоном, сейчас война. Он понял, что проболтался. И что сейчас она всё поймёт. Потому что от этой девушки ничего невозможно спрятать. Ну, по крайней мере, – спрятать надолго. – Он лётчик, – тихо, потрясённо прошептала девушка. – Лётчик. Пилот. Истребитель. И Вы… Вы страшно боитесь. Просто… Ужасно. Вы его очень любите. Вы… но ведь он – не Ваш сын?! – Больше, чем сын. Гораздо больше. Ученик. – Вот оно что… Вот оно что. А у нас с фашистами… пакт. Но это же не дружба никакая, это просто политика. Вы же знаете всё. Вы же понимаете! Нам нужно время, чтобы подготовиться. А потом – мы так ударим по ним! Вместе! И обязательно победим. Обязательно! Вот, подумал Гурьев. Вот, это хорошо. Пусть пока думает так. Это хорошо, хорошо. Это правильно. Пока – правильно. Лучше пока не нужно. Больше не нужно. Пожалуйста. Пожалуйста. Не нужно больше ни о чём догадываться, хорошо?! – Всё равно. Это неправильно. Нечестно. Несправедливо. Вы должны быть вместе. Если это любовь… Ведь Вы же не думаете, что всё кончилось, правда?! – Я много о чём думал. И об этом тоже. – Тогда позовите её. Скорее. – Я не могу. – Почему?! – Я не имею права. – Если он её любит по-настоящему, он её отпустит. Он должен понять… Давайте, я ему письмо напишу?! Я ему всё объясню. Я сумею. – На каком языке? – Гурьев не захотел сдержать невесёлой улыбки. – In English, – по-английски ответила Даша после короткой паузы. И медленно, но твёрдо продолжила: – I do not speak very well, but I can read and write much better. I simply had no opportunity to practice enough. And now, – perhaps I would have one* Интересно, подумал Гурьев, сколько ещё сюрпризов она мне преподнесёт? Явно не только сегодня. Конечно, акцент довольно жутковатый, но все вспомогательные глаголы, времена и предлоги на месте. Ах, как это радует. – Меня папа учил. И сама училась. И по-испански тоже, – Даша опять вскинула подбородок: – А как его зовут? – Эндрю. – Я на неё похожа? Хоть немного? – Почему ты спрашиваешь? – Потому что Вы так на меня смотрите. Особенно. Вспоминаете кого-то, кого видели очень-очень давно. Её? Или ещё кого-то? Другого? Этого просто не может быть, твёрдо решил Гурьев. Не может быть такого, и всё. – Нет. Совсем не похожа. Ты очень красивая девушка, Даша, – но совершенно другая. – Гурьев не собирался сегодня углубляться в детали – кто на кого похож и что всё это значит. Пусть будет пока так. – А сколько ей сейчас лет? Она… намного Вас старше? – Мне тридцать. А ей скоро исполнится тридцать два. В сентябре. – Так это не её сын… Брат? Младший брат? – Да. – Ладно, – кивнула Даша и повторила с какой-то настораживающей интонацией: – Ладно. Я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю. Вот увидите. Обещаю. – Давай всё-таки пойдем дальше, – осторожно сказал Гурьев. – А то я опоздаю на званый обед к вашей заведующей. – Так нечестно, – Даша посмотрела на него. – Что нечестно?! – Я Вашу тайну знаю, а Вы мою нет. – А что за тайна у тебя такая?! – Гурьев опять задавил адреналиновый всплеск – только метнулись по щекам желваки. Неужели, пронеслось у него в голове. Неужели. Она знает? Что – знает?!? Что за бред лезет тебе в голову, наставник заблудших?! – А теперь Вы со мной, как с маленькой, – нахмурилась Даша. – Я взрослая. – Подобные утверждения характерны как раз именно для маленьких, – вздохнул Гурьев. – Скажи ещё – опытная. – Нет. Не опытная. Но взрослая. А тайна в том, что нет никакой тайны. Все думают, что есть, а на самом деле – нет. Грустно, правда? Гурьев чуть перевёл дух. Кажется, пронесло. Пока – пронесло. Надолго ли?! – Не грустно, – ласково произнёс он. – Тайна – это всегда скелет в шкафу. По-моему, лучше обойтись без скелетов. Они имеют привычку выпадать при самых неподходящих для этого обстоятельствах. Ну, и потом – теперь у тебя тоже есть тайна. – Это Ваша. – Ну, мы же с тобой друзья, – Гурьев улыбнулся, покачал головой. – Мы так и будем болтать по колено в воде, пока не стемнеет? – Конечно, нет. Идём. – Мы разве на «ты»? – вкрадчиво поинтересовался Гурьев, уже угадав ответ и заранее смиряясь с неизбежным. А попробовал бы я трепыхнуться, подумал он не очень весело. – Но ведь ты сам сказал – мы друзья. В школе я буду ужасно, до тошноты вежливая. А вообще… Я не знаю, почему. Я просто – так чувствую. Можно? Это да такой степени непедагогично, подумал Гурьев с ужасом. До такой степени, что… – Можно. – Гур. – Что?! – Опять я угадала, – Даша посмотрела на Гурьева, как показалось ему, снисходительно. И улыбнулась. – Угадала, – он смотрел на неё так, словно видел впервые. – Угадала ты, Даша. А, всё равно, махнул он мысленно рукой. Всё равно через два дня вся школа будет его так называть. Ничего не попишешь. А там – и весь город. Пророчество. – Я всегда угадываю, – она пожала плечами так, словно речь шла о чём-то безнадёжно обыденном и скучном, как тетрадь в линеечку. – Идём? Они дошли до его скалы, потом, одевшись, быстро дошлёпали до пляжа, вместе поднялись в будку спасателя. – Чердынцева?! – Огромный, похожий на боцмана пиратского галеона – только без повязки на глазу – мужичище вытаращился на них, переводя взгляд удивительно ясных, детских каких-то, глаз с Гурьева на Дашу. Лицо у него тоже было такое открытое, детское – просто читай, не хочу. – Заходи, кума, любуйся… Ты чего?! Проклятые маленькие города, подумал Гурьев. Ненавижу. – Познакомьтесь, Денис Андреевич, – Даша вздохнула и виновато посмотрела на Гурьева. – Это Денис Андреевич Шульгин, наш учитель физкультуры. А это… Гурьев пожал веслообразную лапищу: – Перекись, вата есть? Надо царапину обработать. – А что случилось-то?! – А не надо вопросов. Не надо, – покачал головой Гурьев. – Сами справитесь, или помочь? – Справимся, товарищ Гурьев. Ему показалось, что в голосе Шульгина прозвучало что-то вроде обиды. Вот это напрасно, напрасно, подумал он. Напрасно я так с ним. Правильный мужик. Пригодится. Для дела – и вообще, пригодится. – У тебя рубашка есть? – гораздо мягче спросил Гурьев и улыбнулся – своей нормальной улыбкой, против которой не было защиты ни у кого, никогда. – Ты посмотри, в каком я виде. Люди сейчас разбегаться начнут. – Да нормально всё, – заговорщически усмехнулся Шульгин. – Щас. – Спасибо, – надевая великоватую рубаху, от всего сердца поблагодарил Гурьев. – Я за таксомотором сбегаю, а вы тут полевой лазарет пока разверните. Салют. – Ну?! – повернулся к девушке Шульгин, когда хлипкая дверца будки затворилась за Гурьевым. – Рассказывай, быстро! – Не могу, – покачала головой Даша. – Я честное слово дала. – Садись, – мрачно кивнул Шульгин. – Ишь, ты. Честное слово. Эх, Чердынцева, Чердынцева. Одни хлопоты с тобой, одни хлопоты… Гурьев возвратился через десять минут: – Всё, едем. Денис Андреич, дай одеяло какое-нибудь, я завтра верну. Шульгин хмыкнул довольно – судя по всему, скорый переход от официоза к неформальному сотрудничеству ему импонировал. Он вытянул из сундука позади себя и протянул Гурьеву требуемое: – Только не забудь. Имущество-то казённое, Яков Кириллович, сам понимаешь. – Не забуду. Бывай. Набрасывая на плечи девушки одеяло, Гурьев недовольно проворчал: – Идём быстренько, на нас смотрят. Терпеть не могу привлекать внимание. Даша, коротко взглянув на Гурьева, улыбнулась, – опять эта снисходительная улыбка, подумал он, – и пошла вперёд. Как она ангельски соблазнительно выглядит в этом жутком одеяле, мысленно вздохнул Гурьев. Господи. Рэйчел. Возле дома Чердынцевых такси остановилось. Быстро оценив картину – небольшая, чисто выбеленная хата в южнорусском стиле, невысокий штакетник забора, калитка с крючочком от честных людей и крошечный палисад, – Гурьев понял: нет. Так не пойдёт. Он спросил: – Когда отец вернётся? – В октябре. Точно я не знаю – это военная тайна. Я вас сразу же познакомлю. Он немножко будет ревновать сначала, но ты не пугайся, ладно? – Я попробую, – усмехнулся Гурьев. – Ты как с хозяйством одна управляешься? – Соседи помогают, если что. Да у нас и нет никакого особенного хозяйства. Справляюсь. Я привыкла. Вот обормот, сердито подумал о Чердынцеве Гурьев. Разве можно ребёнка так мучить?! Ну, я тебе вправлю мозги, мореход, дай только тебя дождаться. Ох, вправлю. – Теперь слушай, – ласково сказал Гурьев. – У меня времени – ну, просто уже минус час. Давай быстренько переодевайся – и назад в машину. – Зачем?! – у Даши глаза стали круглые-круглые. – За Денисом Андреевичем съездим. Побудет с тобой до вечера, а там я придумаю что-нибудь. – Гур… – Всё, всё. Это приказ. – Почему?! – У приказа есть место действия и срок исполнения. Ответа на вопрос «почему» ни один приказ никогда не содержал – и не будет. Дочери военного моряка полагается это знать. – Да, я быстро, – девушка выскользнула из автомобиля и скрылась за калиткой. – Мотор не глуши, – буркнул Гурьев таксисту, оторопело озиравшему всю сцену. – Сейчас поедем. Через несколько минут Даша появилась снова, быстренько уселась на сиденье и протянула Гурьеву аккуратно сложенную и отутюженную рубаху и свёрнутое скаткой одеяло. Чистюля, подумал Гурьев. Чистюля и аккуратистка. Отличница. Совсем, как Рэйчел. Какая-то непонятная, абсолютно безосновательная, беспочвенная радость клокотала в нём, бурлила, как пузырьки воздуха в кипящей воде. Что, у неё и утюг под парами стоит?! Господи, подумал Гурьев, да что же это такое?! – Трогай, – проворчал Гурьев шофёру, натягивая свою рубашку, приятно щекочущую кожу теплом. – Гур… А что случилось? Гурьев приподнял бровь и указал глазами на шофёра. Даша быстро кивнула и отодвинулась вглубь сиденья. Шульгин, кажется не столько удивился, сколько обрадовался: – Здорово! Зайдёшь? У меня есть как раз согревающего по… – Я не зайду, а ты выйдешь, Денис, – тихо произнёс Гурьев. – Сколько до конца рабочего дня? – Час ещё… – Снимаю с дежурства. Вперёд. – А… – По дороге. Выслушав короткий отчёт о событиях, Шульгин почесал то место, где когда-то росла буйная шевелюра, а теперь имелась гладкая и загорелая до черноты лысина: – Ничего не понимаю… Это ж не ребёнок, а чистое золото! – А я о чём. У меня, Денис есть интуиция. Она у меня большая. Большая-пребольшая. И она мне уже битый час твердит: всё это неспроста и очень, очень чревато. Поэтому я сейчас отправляюсь к вашей Завадской на рекогносцировку, а ты бдишь около Дарьи, аки пес цепной. Если что – бей и не думай. Думать и отвечать за всё буду я. Шульгин сплюнул и длинно, громко и обстоятельно исследовал подробности родословной живой силы вероятного противника. Гурьев догадался, что в основу исследования лёг целый ряд весьма рискованных допущений и смелых гипотез о степенях родства и некоторых малоизвестных науке подробностях анатомии мифологических существ – персонажей народного фольклора, – но форма, форма! Поэт, вздохнул Гурьев. Мне опять повезло. – Ты иссяк? – поинтересовался Гурьев, когда Шульгин сделал паузу для забора воздуха. – Да ты что?!? – оскорбился Шульгин. – Да это ж так, разминка! Щас я… – Стоп-машина. С этой минуты – такие слова произносятся про себя. А лучше – вообще не произносятся. Постепенно изымаются из обращения. Знаешь, откуда матюги взялись? – Знаю. От татар. – Сам ты от злых татаровей, – беззлобно усмехнулся Гурьев. – Матерщина – матерные слова – это проклятия, имена бесов. И человек, произносящий эти слова, особенно – попусту, автоматически призывает этих бесов на себя, своих детей и свой род. Материться – значит уничтожать разум и здоровье. Как своё, так и тех, кто эти ругательства слышит. Матерщина, Денис – это оружие. Страшное оружие. А оружие вынимают, чтобы убить. Вот, например, приходят наши красавцы за девочкой, – а тут вылетает из-за острова на стрежень товарищ Шульгин, и: та-та-та! та-та-та! та-та-та! Это есть боевое применение тонкого инструмента. И мне нравится. Как ты выражаешься: приходи, кума, любуйся. Так что – язычок-то прикуси до поры. Вопросы? – Так ты – это?! – обалдело уставился на него Шульгин. – Правда, учитель, что ли?! |
||
|