"Но женятся джентльмены на брюнетках" - читать интересную книгу автора (Лус Анита)

Глава 2

Ну вот, вскоре я узнала, что самые литературные круги Нью-Йорка собираются в отеле «Алгонкин» – туда литературные гении ходят на ланч. Известно это потому, что каждый литературный гений, съевший ланч в «Алгонкине», обязательно пишет о том, что именно туда ходят на ланч литературные гении. Так что я позвала Дороти сходить со мной на ланч именно в «Алгонкин».

Только Дороти сказала, что если мне так уж необходимо познакомиться с интеллектуалами, она все равно собирается на литературную вечеринку, которую Джордж Джин Нейтан[3] устраивает где-то в Джерси, в месте, знаменитом тем, что там подают пиво, сделанное без спирта, если только я ничего не путаю. Там должны были быть мистер Г. Л. Менкен, Теодор Драйзер, Шервуд Андерсон, Синклер Льюис, Джозеф Хергешаймер и Эрнест Бойд. Так что я сказала Дороти: «Если они все такие культурные, то зачем едут в Нью-Джерси, там же, как известно, совсем никакой культуры нет!» И Дороти, подумав, решила, что единственной причиной поездки является пиво. Но я все-таки решила поехать, потому что кое-кто из них написал довольно известные книжки.

Если кто подумает, что в Нью-Джерси устроили литературный салон, то очень ошибется – о литературе они даже не вспоминали. А если бы и вспоминали, их бы все равно слышно не было, потому что они постоянно совали монетки в электрическое пианино, а оно играло всякие разухабистые песенки. По-моему, если литераторы хотят устроить музыкальный вечер, гораздо культурнее пойти послушать хорошую оперу. Но я сама должна была догадаться, какого рода литературой интересуются литераторы, общающиеся с такой неразвитой девушкой, как Дороти.

Так что потом я все-таки повела Дороти на ланч в отель «Алгонкин», где и была вознаграждена за все. Там собираются критики, которые всем объясняют, как и что надо делать, а уж они-то вести себя умеют.

На ланч в отель «Алгонкин» мы пошли довольно рано, чтобы увидеть, как они все собираются. Самый надежный способ заполучить столик рядом с тем, кто тебя интересует, – это подружиться с метрдотелем. Метрдотель в «Алгонкине» очень знаменитый, и зовут его Джордж. Он перекрывает вход в небольшую столовую для избранных бархатным шнуром для того, чтобы люди, не разбирающиеся в гениях, не лезли туда, где им не место. Я сказала Джорджу, что мы бы хотели сесть где-нибудь поблизости от знаменитого Круглого стола литераторов, чтобы хоть послушать, о чем они говорят. И Джордж посадил нас за самый близкий к ним столик, а обслуживал нас официант, который обслуживает их. Ну вот, мы с официантом разговорились, и выяснилось, что зовут его Тони и он тоже стремится к высоким идеалам. Чем больше я узнаю людей, тем больше понимаю – сразу никогда не поймешь, кто перед тобой. Тони мне объяснил, что телом он грек-официант, а душа его впитала в себя всю культуру древних греков.

Собственно говоря, оказалось, что Тони по воспитанию джентльмен, потому что отец его был очень известным в Греции человеком, и у него был еще один сын, законный. Отец Тони воспитывал их вместе и нанял им учителя, который ознакомил их со всей греческой классикой. Только отцу Тони окончательно надоела мать Тони, поэтому он попросил своего приятеля-турка устроить так, чтобы она оказалась в числе пострадавших от зверств. Оказывается, турки больше всего любят устраивать зверства, и Тони считает – это все оттого, что у них сухой закон. У турков всегда сухой закон, и поэтому когда турку что-то начинает действовать на нервы, он не может просто пойти напиться и выбросить это из головы, а доводит себя до такого состояния, что ему просто необходимо бывает совершить акт насилия. Тони говорит, что когда он читает про новые способы убийства, которые мы, американцы, изобретаем, и про то, как мы любим всякие судебные процессы, он сразу вспоминает про турков. Поэтому-то Тони и решил, что все это из-за сухого закона.

Я сделала Тони комплимент – сказала, что у него замечательные мозги и он здорово во всем разбирается. А Дороти сказала, что тоже хочет сделать ему комплимент – за то, как быстро он подает куриное рагу. Так что ему пришлось прервать беседу и идти за рагу, потому что за ланчем Дороти практически всегда думает только о еде, а я, когда слышу что-нибудь интересное, даже не замечаю, есть еда или нет.

Ну вот, когда Тони вернулся, я попросила его рассказать про гениев за Круглым столом. Оказалось, что Тони их всех очень хорошо знает и он им очень нравится. Дело в том, что официантов обычно больше интересуют чаевые, нежели разговоры гениев, а официант, который обслуживал их до Тони, был простым греческим парнем из Сарданополиса и к культуре практически не тянулся.

Тони же совсем другой, он ловит каждое их слово и слышит даже больше, чем сами гении, – они ведь все думают, как бы поостроумнее ответить собеседнику, и времени выслушивать других у них просто нет.

Первым из гениев пришел Джоэль Крабтри, великий писатель, который каждый день пишет колонки обо всем. Естественно, обо всем том, что случается с его друзьями и знакомыми. Мистеру Крабтри очень хочется, чтобы все думали, что его друзья гениальнее чьих-нибудь еще друзей. Поэтому каждый божий день он упоминает в своей колонке всех своих друзей, и публика, которая настолько интересуется литературой, что эту колонку читает, знает, чем каждый из них занимается. А они, естественно, стараются заниматься чем-нибудь, о чем интересно читать, – то играют в буриме, то ставят шарады на вечеринках, то устраивают в Централ-парке игру в крокет, а там толпу можно собрать по любому поводу.

Потом появился знаменитый театральный критик Гарри Эплбай. Он занимается тем, что отыскивает повсюду девушек, похожих на известную актрису Элеонору Дузе. А это на самом деле нелегко, потому что отыскиваются, естественно, в основном молоденькие девушки, а такие молоденькие девушки, естественно, не владеют техникой так, как великая Дузе. Но если девушка во всех остальных смыслах достаточно хороша, на этот факт мистер Эплбай внимания не обращает. Потому что больше всего на свете этот театральный критик любит прелестных актрис или даже актеров. А если и пьеса прелестная, то он считает, что наконец-то получился великий спектакль. Тони обожает слушать мистера Эплбая и своему кузену в Афины пишет, что он напоминает ему Софокла. Дело в том, что он должен ссылаться на имена, которые его кузен знает, потому что, как Тони говорит, кузен у него довольно невежественный и не знает, что мистер Эплбай в «Алгонкине» считается гением – как и мистер Эплбай не знает, что в Афинах гением считается Софокл.

Следующим пришел Питер Худ, писатель, который все время влюбляется в разных девушек. А когда гений влюбляется в женщину-гения, то, как говорит Тони, начинается «дым коромыслом», потому что не может же он, как простой официант, завести себе роман по-тихому. Нет, он должен во всем сознаться жене, потом они это трактуют с точки зрения психоанализа, потом обсуждают с другими гениями, но ни к какому выводу никогда прийти не могут.

Ну вот, наконец все гении собрались, и разговор, который они вели, был просто восхитителен. Сначала один гений сказал другому: «Что это ты такое потрясающе смешное сказал в прошлый вторник?» Тот рассказал, и все смеялись. Тогда настала уже его очередь спросить: «А ты что в пятницу такое исключительно умное сказал?» Тогда и у первого гения появилась возможность выступить. Ну вот, все так друг другу подыгрывали, и каждый имел шанс поговорить о себе.

Но потом пришел мистер Эрнест Бойд и сел к ним за стол. Я-то была уверена, что этому никто не обрадуется – на вечеринке мистера Нэйтана в Нью-Джерси он исполнил ужасно неприличную песню. Ну разве может такой человек поддержать беседу в «Алгонкине»? Но смеялся он громче всех. Собственно говоря, он смеялся, даже когда никто другой не смеялся, и они в конце концов стали бросать на него мрачные взгляды.

И тут все они начали вспоминать про свою знаменитую поездку в Европу. Они там потрясающе проводили время, потому что, где бы они ни оказывались, они сидели в отеле, играли в литературные игры и делились воспоминаниями об «Алгонкине». А я думала о том, как это замечательно – иметь столько внутренних ресурсов, чтобы не надо было даже ниоткуда снаружи подпитываться.

Потом мистер Бойд спросил: «А кого из собратьев по литературному цеху вы встретили за границей?» Нет, мистер Бойд не знает даже элементарных правил этикета – он задает вопросы, на которые никому не хочется отвечать. Но оказалось, что у одного из них было письмо литератору, которого зовут Джеймс Джойс, но он им не воспользовался, потому что, как он сказал, Джеймс Джойс все равно не знает, кто он такой, да и зачем встречаться с человеком, которому ничего не известно об «Алгонкине», разве что то, что «алгонкинами» называют племя совершенно нецивилизованных индейцев. Но мистер Бойд не отставал. Он спросил: «Как же вы не воспользовались такой уникальной возможностью? Он бы мог рассказать вам что-нибудь!»

А они все ответили мистеру Бойду, что каждый раз, встречаясь с новым человеком, они должны объяснять ему все про свой призрачный мир и тогда только их шутки становятся понятны и смешны, а это все – напрасная трата времени. Я вот действительно не понимаю, почему гении из «Алгонкина» должны лезть из кожи и узнавать что-нибудь про старушку Европу, уж лучше пусть она сама про них узнаёт. Так вот, они вернулись назад, потому что нет на свете места лучше «Алгонкина». Я думаю, это факт весьма примечательный, ведь даже в старинной притче говорится о пророке, которого дома никто не почитал. А с ними все как раз наоборот.

Ну вот, Дороти доела наконец свое куриное рагу и заявила, что интеллектуальных разговоров наслушалась достаточно и пойдет теперь искать своего приятеля, который, когда у него зубы болят, говорит только о себе.

Я даже рада была, что она ушла. Потому что затем я попала в неловкое положение, но потом оказалось, что это увлекательнейшее событие моей жизни. Дело в том, что мистер Бойд посмотрел в мою сторону, поэтому я, естественно, улыбнулась ему. А он обратился ко всему Круглому столу и заявил: «Джентльмены, вы вечно выискиваете то Дузе, то Сафо, то Клеопатру, и я считаю, теперь наступил мой черед. Потому что я увидел молодую даму, являющую собой всех троих одновременно. Вы позволите мне пригласить миссис Генри Споффард к нам за стол?» Они, вообще-то, почти не обращают внимания на то, что говорит мистер Бойд, но тут все-таки сказали: пожалуйста, они не возражают. Он проводил меня к ним за стол, представил меня, почти все мне кивнули, а кто-то даже что-то сказал. И они любезно позволили мне сидеть рядом с ними до конца ланча.

Мистер Худ заметил, с каким благоговением я ловлю каждое их слово, и в конце концов сказал мне, что понял: во мне есть нечто, незаметное с первого взгляда, и он пригласил меня приходить на ланч каждый день. Я нисколько не удивлюсь, если окажусь следующей, кто вместе с мистером Худом займется психоанализом. Когда я рассказала об этом Дороти, она сказала, что это ему пойдет только на пользу, потому что уж я-то знаю, что делать в таких случаях, и он наконец-то получит хоть что-то дельное. Так что я, возможно, войду в круг знаменитых Муз.

Ну вот, а затем мне пришлось вступить в «Лигу Люси Стоун»[4], для того чтобы бороться за право сохранить после брака девичью фамилию. Потому что имя женщины священно, а принимая фамилию мужа, она теряет собственную индивидуальность. Когда женщина истово борется за сохранение девичьей фамилии, она доказывает окружающим свою значимость. Лучше всего настаивать на своей девичьей фамилии, когда оказываешься в отеле вместе с собственным мужем. Потому что если портье узнает, что дама с джентльменом носят разные фамилии и проживают в одном номере, начинаются выяснения, и женщина чувствует свое превосходство над всеми, кто в этот момент находится в вестибюле отеля.

Но Дороти посоветовала мне быть поосторожнее. Она говорит, обычно портье не обращают внимания на дам из «Лиги», поскольку чаще всего они принадлежат к тому типу дам, которых в отели водят только собственные мужья. А вот если мы с Генри заявимся в отель и попросим комнату на мою девичью фамилию, портье на меня посмотрит и отправит Генри в участок за нарушение закона Манна[5].

Но от Дороти я не желаю слушать никаких советов насчет литературы. Поэтому в «Лигу» я вступила. И теперь могу писать свою книгу, не боясь того, что моя индивидуальность будет задавлена фамилией мужа.