Ширанкова Светлана Легенда Кносского лабиринта

Эпиcодий 1

С самого начала эта затея отдавала безумием. Черным, беспросветным, с медным привкусом крови на языке. Впрочем, ничего удивительного, ведь кровь — непременная составляющая часть ритуала. Как и темнота. Как и одиночество — не считать же компанией черную корову? Хорошо еще, что скотина попалась на редкость меланхоличная — ну какая живая тварь по доброй воле полезет в мрачную пещеру, где воздух пропитан сыростью и неведомыми испарениями? А уж если совсем честно — смертью он пропитан, смертью, густо, как воздух Дельфийского храма — священными благовониями. И я совру, если скажу, что хотя бы вполовину так же спокоен, как и моя невольная рогатая спутница. Впрочем, корова — не человек. Вряд ли в своей простой и размеренной жизни ей доводилось слышать, что возле мыса Тенар находится земной вход в царство Аида, владыки мертвых, и уж тем более не пришло бы в голову отправиться на его поиски. Для чего корове мрачные поля, поросшие бледными асфоделями? И на лугу возле дома полно сочной зеленой травы, так стоит ли тащиться за семьдесят стадий медовуху хлебать? Но рогатой не повезло — она встретилась именно со мной, а я… Ну, это особая история. Хотя… отловите любого аэда из тех, что шатаются по Пелопоннесу, и за малую мзду он осчастливит вас самым полным жизнеописанием Тесея, владыки Афин, сына Посейдона, героя Эллады и прочая, и прочая. Безусловно, большая часть воспетых событий будет безбожно переврана, а то и вовсе высосана из пальца (или откуда там аэды извлекают свои побасенки), но общее представление вы получите. Герой. Ни убавить, ни прибавить.

Дурацкие мысли, впрочем, не мешают действовать. Заготовленный хворост свален у старого полуразрушенного жертвенника, мед и ячменная мука ждут своего часа, медный ритон прицеплен к поясу. Даже глиняная пробка для нижнего отверстия не потерялась. Я несколько раз глубоко вздыхаю, но отступать теперь было бы глупо. И некуда. Хворост вспыхивает от искры; разгоревшееся пламя не в силах разогнать окружающий мрак, да это и ни к чему, его задача в другом. Удар палицы — и коровья туша без звука тяжело оседает на землю у западного края алтаря. Взмах кривого бронзового ножа — и в подставленный ритон льется струя жертвенной крови, пачкая мне руки и одежду. Ерунда. Добавляю туда же мед и муку, окунаю кончики пальцев в получившуюся смесь — и брызги летят на алтарь и в костер, а я одними губами выдыхаю имя. Трижды. Имя, которое уже несколько лет не дает мне спокойно спать по ночам. Имя моего триумфа и моего проклятия. Проходит совсем немного времени, и черная тень, чернее окружающего мрака, возникает рядом со мной. Горящие безумием и голодом глаза, худые руки, протянувшиеся, кажется, прямо к горлу… нет, к ритону. «Дай, дай! Пить!» — задушенным шелестом сразу со всех сторон. И я протягиваю тени вожделенный сосуд. Пей, моя боль, моя память, моя незаживающая рана… и мы поговорим. Я не знаю, сколько у нас времени, но уверен — его все равно не хватит.