"Виргинцы (книга 1)" - читать интересную книгу автора (Теккерей Уильям Мейкпис)

Глава XIII

Тщетные поиски

По мере того как Гарри Уорингтон приближался к Пенсильвании, подтверждались самые мрачные известия о поражении англичан. Два знаменитых полка, отличившиеся в Шотландии и на континенте, бежали от почти невидимого врага и, несмотря на свою хваленую доблесть и дисциплину, не смогли противостоять шайке дикарей и горстке французской пехоты. Их злополучный командир выказал в сражении величайшую храбрость и решимость. Четыре раза под ним убивали лошадь. Дважды он был ранен — вторая рана оказалась смертельной, и он скончался три дня спустя. Бедный юноша вновь и вновь выслушивал описание битвы от ее участников — как они перешли реку, как авангард, растянувшись, углубился в лесные дебри, как впереди раздались выстрелы, как тщетно пыталась пехота продвинуться вперед, а артиллерия очистить путь от врага; а потом — залпы со всех сторон, из-за каждого дерева и куста, смертоносная пальба, уложившая по меньшей мере половину экспедиционных сил. Но Гарри узнал также, что кое-кто из свиты генерала уцелел. Один из его адъютантов, виргинский джентльмен, полумертвый от изнурения, лежит в лихорадке в лагере Дэнбара.

Один из них — но кто? Гарри поспешил в лагерь. Но там в палатке он нашел больного Джорджа Вашингтона, а не своего брата. По словам мистера Вашингтона, страдания, причиняемые ему лихорадкой, были пустяками в сравнении с тон болью, которую он ощутил, когда увидел Гарри Уорингтона и ничего не мог сообщить ему о Джордже.

Мистер Вашингтон не решился рассказать Гарри всю правду. После сражения долг обязывал его оставаться возле генерала. В роковой день 9 июля он видел, как Джордж поскакал в авангард с приказом своего начальника, к которому он больше не вернулся. Три дня спустя, после смерти Брэддока, его адъютант нашел способ вернуться на поле битвы. Лежавшие там трупы были раздеты и страшно обезображены. Ему показалось, что в одном мертвеце он узнал Джорджа Уорингтона, и он предал тело земле. Его старый недуг усилился, а быть может, и вспыхнул вновь из-за тех душевных мук, которые он испытывал, разыскивая несчастного юного добровольца.

— Ах, Джордж! Если бы вы любили его, вы бы нашли его живым или мертвым! — вскричал Гарри.

Он не мог успокоиться, пока сам не отправился к месту боя, чтобы тщательно его осмотреть. Деньги помогли ему подыскать двух проводников. Он перебрался через реку там же, где это сделала армия, и из конца в конец прошел страшное поле. Индейцы там уже больше не появлялись. Только стервятники терзали изуродованные гниющие тела. До этих пор Гарри видел лик Смерти только один раз — но его дед лежал в гробу в величавом покое, с безмятежной улыбкой на губах. Ужасное зрелище поруганных трупов заставило его отвернуться с дрожью отвращения. Что могли эти пустынные леса и разлагающиеся мертвецы поведать юноше о его пропавшем брате? Он собирался с белым флагом отправиться без оружия во французский форт, куда после, победы удалился враг, по проводники отказались идти с ним. Французы могли бы отнестись к белому флагу с уважением, но индейцы, безусловно, не обратят на него никакого внимания. "Сохраните свои волосы для миледи вашей матери, молодой человек, — сказал проводник. — Достаточно и того, что она потеряла на этой войне одного сына".

Когда Гарри вернулся в лагерь Дэнбара, настал его черед заболеть лихорадкой, и он в бреду лежал в той же самой палатке и на той же самой постели, с которой только что поднялся его выздоравливающий друг. Несколько дней он не узнавал тех, кто ухаживал за ним, и бедный Демпстер, который пе раз вылечивал его прежде, начинал уже опасаться, что вдове суждено потерять обоих ее сыновей; однако лихорадка все же утихла, и юноша настолько оправился, что мог сесть на лошадь. С ним поехал не только мистер Демпстер, но и мистер Вашингтон. Без сомнения, у всех троих горестно сжалось сердце, когда они вновь увидели ворота Каслвуда.

Они послали вперед слугу известить о своем прибытии. Первыми их встретили миссис Маунтин и ее дочка; проливая слезы, они бросились обнимать Гарри, но мистеру Вашингтону мать еле кивнула, а девочка заставила молодого офицера вздрогнуть и смертельно побледнеть, она подошла к нему, заложив руки за спину, и спросила:

— Почему вы не привезли домой и Джорджа? Гарри этого не слышал. К счастью, рыдания и поцелуи

его заботливого друга и нянюшки заглушили слова малютки Фанни.

Мистера Демпстера обе они приветствовали с чрезвычайной любезностью.

— Мы знаем, вы, мистер Демпстер, во всяком случае, сделали все, что можно было сделать, — сказала миссис Маунтин, протягивая ему руку. — Сделай реверанс мистеру Демпстеру, Фанни, и помни, дитя мое, что ты должна быть благодарна всем, кто доказал свою дружбу к нашим благодетелям. Быть может, вам угодно перекусить перед дорогой, полковник Вашингтон?

Мистер Вашингтон уже проделал в тот день значительный путь и не сомневался, что найдет в Каслвуде столь же радушный прием, как и под собственной кровлей.

— Несколько минут, чтобы покормить мою лошадь, стакан воды для меня, и я более не стану злоупотреблять гостеприимством Каслвуда, — сказал мистер Вашингтон.

— Джордж, но ведь вас ждет здесь ваша комната, и матушка, наверное, сейчас наверху готовит ее, — воскликнул Гарри. — Ваша бедная лошадь то и дело спотыкается — вы не можете сегодня ехать дальше.

— Тсс, дитя мое! Твоя матушка не хочет его видеть, — прошептала миссис Маунтин.

— Не хочет видеть Джорджа? Но ведь он у нас в доме как родной, — сказал Гарри.

— Им лучше не встречаться. Я больше не вмешиваюсь в ваши семейные дела, дитя мое, но когда прискакал слуга полковника и предупредил, что вы скоро будете, госпожа Эсмонд вышла из комнаты, где читала "Дрелин-корта", и сказала, что она не в силах видеть мистера Вашингтона. Ты не пройдешь к ней?

Гарри извинился перед полковником, сказав, что сию же минуту вернется к нему, вышел из гостиной, где происходил этот разговор, и поднялся по лестнице.

Он торопливо шел по коридору и, поравнявшись с одной из дверей, отвернулся — ему было тяжко смотреть на нее, ибо она вела в комнату его брата, но из нее вдруг вышла госпожа Эсмонд и, нежно прижав его к сердцу, провела внутрь. Возле кровати стояла кушетка, на покрывале лежал псалтырь. Все же прочее оставалось точно в том же виде, как перед отъездом Джорджа.

— Мой бедный мальчик! Как ты исхудал, какой у тебя изможденный вид! Ну, ничего. Материнские заботы вернут тебе здоровье. Ты поступил благородно, когда, пренебрегая болезнью и опасностями, отправился на поиски брата. Будь и другие так же верны, как ты, он мог бы теперь быть здесь, с нами. Но ничего, милый Гарри, наш герой вернется к нам — я знаю, что он жив. Он был так хорош, так храбр, так нежен душой и так умен, что мы не могли его лишиться, я это знаю. (Быть может, Гарри подумал, что его матушка прежде отзывалась о своем старшем сыне несколько иначе.) Осуши слезы, мой дорогой! Он вернется к нам, я знаю, он вернется.

Когда Гарри стал расспрашивать, чем порождена ее уверенность, она объяснила, что две ночи кряду видела во сне отца, и он сказал ей, что ее мальчик находится в плену у индейцев.

Горе не ошеломило госпожу Эсмонд, как оно ошеломило Гарри, когда он впервые услышал страшную весть; наоборот, оно словно разбудило ее и одушевило — ее глаза сверкали, на лице были написаны гнев и жажда мести. Юноша был даже поражен состоянием, в котором застал мать.

Однако когда он попросил госпожу Эсмонд сойти вниз к Джорджу Вашингтону, который проводил его домой, ее возбуждение еще больше возросло. Она объявила, что не вынесет прикосновения его руки. Она сказала, что мистер Вашингтон отнял у нее сына и она не сможет спать под одной с ним крышей.

— Он уступил мне свою постель, матушка, когда я заболел, а если наш Джордж жив, то как мог Джордж Вашингтон оказаться повинным в его смерти? Дай бог, чтобы это действительно было так, как вы говорите, — восклицал Гарри в полной растерянности.

— Если твой брат вернется, — а вернется он непременно, — то не благодаря мистеру Вашингтону, — ответила госпожа Эсмонд. — Он не оберегал Джорджа на поле боя и не захотел увести его оттуда.

— Но он выходил меня, когда я заболел лихорадкой! — перебил Гарри. — Он сам был еще болен, когда уступил мне свою постель; он заботился о своем друге, хотя любой человек на его месте думал бы только о себе.

— Друг! Прекрасный друг, нечего сказать! — вспылила вдова. — Из всех адъютантов его превосходительства только этот господин остался цел и невредим. Благородные и доблестные пали, а он, разумеется, не был даже ранен. Я доверила ему моего сына, гордость моей жизни, которого он поклялся оберегать, даже если это будет стоить ему жизни, лжец! И он бросает моего Джорджа в лесу, а мне возвращает самого себя! О, конечно, я должна встретить его с распростертыми объятиями!

— Никогда еще ни одному джентльмену не отказывали в гостеприимстве под кровом моего деда! — горячо воскликнул Гарри.

— Да, ни одному джентльмену! — вскричала миниатюрная дама. — Что же, спустимся вниз, если ты так желаешь, мой сын, чтобы приветствовать этого джентльмена. Дай я обопрусь о твою руку. — И, опершись на руку, которая была слишком слаба, чтобы служить ей надежной поддержкой, она спустилась по широкой лестнице и прошествовала в комнату, где сидел полковник.

Она сделала церемонный реверанс и, протянув ему маленькую ручку, почти тотчас ее отдернула.

— Я хотела бы, чтобы наша встреча произошла при более счастливых обстоятельствах, полковник Вашингтон, — сказала она.

— Вы не можете более меня печаловаться, сударыня, что это не так.

— Я предпочла бы, чтобы этой встречи не было и я не задерживала бы вас вдали от общества ваших друзей, которых вы, натурально, стремитесь увидеть поскорей, — чтобы недуг моего сына не отсрочил вашего возвращения к ним. Домашняя жизнь, его заботливая сиделка миссис Маунтин, его мать и наш добрый доктор Демпстер скоро вернут ему здоровье. И вам, полковник, человеку столь занятому делами и военными и семейными, право, не стоило становиться еще и врачом.

— Гарри был болен и слаб, и я думал, что мой долг — проводить его, растерянно произнес полковник.

— Вы сами, сэр, поистине удивительно перенесли труды и опасности похода, — сказала вдова с новым реверансом, глядя на него непроницаемыми черными глазами.

— Клянусь небом, сударыня, я был бы рад, если бы вместо меня вернулся кто-то другой.

— О нет, сэр! Вы связаны узами, делающими вашу жизнь особенно драгоценной и желанной для вас, и вас ждут обязанности, которые, я знаю, вам не терпится возложить на себя. В нашем унынии, когда нас гнетут неуверенность и горе, Каслвуд не может быть приятным местом для чужого человека, и еще менее — для вас, а потому я знаю, сэр, что вы недолго у нас пробудете. И вы простите меня, если мое душевное состояние не позволит мне выходить из моей комнаты. Однако мои друзья составят вам компанию на все то время, которое вам будет угодно оставаться под нашим кровом, пока я буду выхаживать моего бедного Гарри наверху. Маунтин! Приготовьте кедровую спальню на первом этаже для мистера Вашингтона, все, что есть в доме, — к его услугам. Прощайте, сэр. Поздравьте от меня вашу матушку — она будет счастлива, что ее сын вернулся с войны целым и невредимым; кланяйтесь от меня и моему молодому другу, любезной Марте Кертис: и ей и ее детям я желаю всяческих благ. Идем, сын мой! — С этими словами и еще одним леденящим реверансом бледная миниатюрная женщина отступила к дверям, не сводя глаз с полковника; который совсем лишился дара речи.

Как ни сильна была вера госпожи Эсмонд в то, что ее старший сын жив, Каслвуд, разумеется, погрузился в угрюмую печаль. Она могла не носить траура и запретить его всем домашним, однако какое бы спокойствие решительная маленькая дама ни выказывала перед всем светом, сердце ее облеклось в черный цвет. Ожидать возвращения Джорджа значило надеяться вопреки надежде. Правда, достоверных известий о его гибели получено не было и никто не видел, как он пал; но ведь в этот роковой день сотни людей погибли столь же безвестно, и свидетелями их предсмертных мук были только невидимые враги да товарищи, умиравшие рядом. Через две недели после поражения, когда Гарри еще не возвратился из своих поисков, в Каслвуд вернулся слуга Джорджа Сейди, раненный и искалеченный. Но о битве он не мог сообщить ничего связного и рассказал только, как ему самому удалось спастись бегством из середины колонны, где он находился при обозе. В последний раз он видел своего господина в утро сражения и ничего о нем с тех пор не слышал. Много дней Сейди прятался от госпожи Эсмонд в негритянских хижинах, страшась ее гнева. Немногочисленные соседи этой дамы утверждали, что она подпала под власть болезненного заблуждения. Оно было настолько сильно, что порой Гарри и остальные члены домашнего каслвудского кружка почти начинали его разделять. Ей ничуть не казалось странным, что ее отец, явившись из иного мира, поручился за жизнь Джорджа. Она не сомневалась, что ее род равно пользуется почетом и в этом мире, и в загробном. Что бы ни приключилось с ее сыновьями в прошлом, она всегда заранее предчувствовала это — и ушибы, и легкие недомогания, и серьезные болезни. Она могла перечислить десяток случаев (их более или менее подтверждали и ее домашние), когда с мальчиками, пока они находились в отъезде, приключалась беда, и она знала об этом, и знала какая беда, как ни велико было разделявшее их расстояние. Нет, Джордж не убит, Джордж попал в плен к индейцам, Джордж вернется и будет править в Каслвуде, и сомневаться в этом так же нельзя, как и в том, что его величество пришлет из отечества новые войска, чтобы возродить померкшую славу британского оружия и изгнать французов из Америки.

Что же касается мистера Вашингтона, то она больше не желает его видеть. Он обещал оберегать Джорджа ценой собственной жизни. Так почему же ее сына более нет, а полковник еще жив? Как посмел он взглянуть ей в лицо после такого обещания, как посмел он явиться к матери без ее сына? Конечно, она помнит свой христианский долг и ни к кому не питает зла. Но она — Эсмонд и знает, что такое честь, а мистер Вашингтон забыл про свою честь, когда отпустил от себя ее сына. Он должен был выполнять приказ своего начальника? (Это говорилось в ответ на чье-либо возражение.) Какие пустяки! Обещание это обещание. Он обещал оберегать жизнь Джорджа ценой собственной — а где теперь ее мальчик? И разве полковник (полковник, нечего сказать!) не вернулся целым и невредимым? Ах, не говорите мне, что его мундир и шляпа пробиты пулями! (Таков был ее ответ на еще одну робкую попытку заступиться за мистера Вашингтона.) Ведь и я могу хоть сию минуту пойти в кабинет и прострелить из пистолетов папеньки вот эту атласную юбку — и разве я буду убита? Она рассмеялась при мысли, что следствием подобной операции может быть смерть, — и смех ее был не очень приятен. Язвительные насмешки в устах людей, не наделенных юмором, редко доставляют удовольствие слушателям. Мне кажется facetiae {Шутки (лат.).} неумных людей чаще всего бывают жестоки.

Вот почему Гарри, желая повидать своего друга, должен был делать это тайком и назначал ему встречи в здании суда, в трактирах или в других увеселительных заведениях — или же в соседних городках, куда съезжались окрестные помещики. Госпожа Эсмонд твердила, что тот, в ком живет истинно благородный дух, не станет поддерживать знакомства с мистером Вашингтоном после того, как он так низко предал ее семью. И пришла в чрезвычайное волнение, когда с несомненностью убедилась, что полковник и ее сын продолжают видеться. Что за сердце у Гарри, если он подает руку тому, кого она считает почти убийцей Джорджа! Как не стыдно ей так говорить? Это ты должен стыдиться, неблагодарный мальчишка, — забыть самого лучшего, самого благородного, самого совершенного из братьев ради долговязого полковника, который только и знает, что гоняться за лисицами и мерзко ругаться! Как он может быть убийцей Джорджа, если я говорю, что мой сын жив? Он жив потому, что мои предчувствия еще никогда меня не обманывали, потому что, как сейчас я вижу его портрет, — только в жизни он выглядел намного благороднее и красивее, — точно так же две ночи подряд мне во сне являлся папенька. Но, вероятно, ты и в этом сомневаешься? Это потому, что никого не любил по-настоящему, мой бедный Гарри, иначе тебе, как и некоторым, было бы дано видеть их во сне.

— Мне кажется, матушка, я любил Джорджа, — воскликнул Гарри. — Я часто молюсь о том, чтобы увидеть его во сне, но не вижу.

— Как смеете вы, сударь, говорить о любви к Джорджу, а потом отправляться на скачки, чтобы встретить там своего мистера Вашингтона? Я не могу этого попять! А вы, Маунтин?

— Нам многое непонятно в наших ближних. Но я могу понять, что наш мальчик несчастен, и что он никак не окрепнет, и что он без толку томится здесь, в Каслвуде, или болтается по трактирам и скачкам с разными бездельниками, — ворчливо ответила Маунтин своей патронессе; и компаньонка была совершенно права.

В Каслвуде воцарилось не только горе, но и раздоры.

— Не понимаю, какая тут причина, — сказал Гарри, завершая повествование, которое мы изложили в последних двух выпусках, в котором он излил душу своей новообретенной английской родственнице госпоже де Бернштейн, — но после этого рокового июльского дня в прошлом году и моего возвращения домой матушка очень переменилась. Она словно бы совсем разлюбила нас всех. Она все время хвалила Джорджа, а ведь пока он был с нами, он ей как будто не очень нравился. Теперь она целые дни читает всякие благочестивые книги и, по-моему, черпает в них только новое горе и печаль. Наш злосчастный виргинский Каслвуд погрузился в такое уныние, что все мы там стали больными и бледными, точно привидения. Маунтин говорила мне, сударыня, что матушка ночами почти не смыкает глаз. А иногда она подходила к моей кровати, и вид у нее был такой ужасный, такой измученный, что мне спросонок казалось, будто передо мной призрак. Она довела себя до такого возбуждения, что оно начинает смахивать на горячку. А я по-прежнему болел лихорадкой, и вся иезуитская кора Америки не могла меня вылечить. В новом городе Ричмонде у нас есть табачный склад и дом, и мы переехали туда, потому что Уильямсберг — место такое же нездоровое, как и наше поместье, и там мне полегчало, но совсем я все-таки не поправился, и врачи предписали мне морское путешествие. Сначала матушка думала поехать со мной, но (тут юноша покраснел и опустил голову) мы с ней плохо ладили, хотя я знаю, что мы нежно друг друга любим, и было решено, что я один отправлюсь посмотреть свет. И вот я в устье реки Джеймс сел на один из наших кораблей и приплыл на нем в Бристоль. И только девятого июля этого года, уже в море, я надел траур по брату — так мне разрешила матушка.

Как мы видим, миниатюрная хозяйка виргинского Каслвуда, которую, я убежден, все мы глубоко почитаем, обладала особым даром делать жизнь окружающих совершенно невыносимой; она постоянно ссорилась с теми, кого искренне любила, и так досаждала им ревнивыми капризами и тиранической властностью, что расставались они с ней без всякой грусти. Деньги, друзья, прекрасное положение в обществе, почет, дом — полная чаша, а бедный Гарри Уорингтон был рад покинуть все это. Счастье! Кто счастлив? Что толку получать каждый день на обед жареного быка, если нет душевного покоя? Что лучше — быть любимым и терзаемым теми, кого ты любишь, или встречать под родным кровом нетребовательное, уютное равнодушие, следовать своим желаниям, жить без назойливого надзора и умереть, никому не причинив мучительного горя, не вызвав жгучих слез?

О, разумеется, едва ее сын уехал, госпожа Эсмонд сразу позабыла эти мелкие стычки и неурядицы. Слушая, как она говорит о своих сыновьях, вы не усомнились бы, что оба они были совершенством и ни разу в жизни не причинили ей хотя бы минутной тревоги или неудовольствия. Лишившись сыновей, госпожа Эсмонд, естественно, занялась миссис Маунтин и ее дочкой, терзала их и досаждала им. Однако женщины легче мужчин переносят попреки и более склонны прощать обиды — а может быть, они умеют более искусно прятать злобу. Так будем надеяться, что домашние госпожи Эсмонд находили свою жизнь сносной, что они иногда платили ее милости той же монетой, что, поссорившись поутру, к вечеру они вновь мирились, в довольно добром согласии усаживались за карты и дружески беседовали за чаем.

Однако в отсутствие ее сыновей большой каслвудский дом наводил на вдову тяжелое уныние. Она поручила поместье заботам управляющего, а сама лишь изредка туда наезжала. Она перестроила и украсила свой дом в прелестном городке Ричмонде, который в последние годы стал быстро расти. Там она нашла приятное общество, карточные вечера и изобилие служителей божьих; и там она воздвигла свой миниатюрный трон, перед которым провинциальной знати позволялось склоняться сколько душе угодно. Ее дворовые негры, подобно всем своим сородичам любившие общество, были в восторге, сменив уединение Каслвуда на развлечения веселого и приятного городка, где мы и оставим на время достойную даму, пока сами будем следовать за Гарри Уорингтоном в Европе.