"Новый Ной" - читать интересную книгу автора (Даррел Джеральд)

Глава пятнадцатая, В КОТОРОЙ Я ВЫХОЖУ НА ОХОТУ С ГАУЧО(6)

Теперь я расскажу о своей поездке за редкостными животными. Это была шестимесячная экспедиция в Аргентину и Парагвай. По своему животному миру Аргентина совершенно не похожа ни на одну южноамериканскую страну. Поскольку почти вся территория страны покрыта заросшими травой степями, которые называются пампа, животные, естественно, приспособлены к обитанию на огромных открытых пространствах. Аргентинская пампа, на удивление, плоская – стоишь в одной точке, и, сколько видит глаз, всюду трава, словно тянущееся до самого горизонта сукно бильярдного стола. В этой высокой траве произрастает гигантский чертополох, отличающийся от нашего, английского, только размерами. Здесь он достигает в высоту шести и даже семи футов, и глаз радуется, когда взору предстают огромные пространства, покрытые цветущим чертополохом, – кажется, что зеленая трава подернута лиловатой дымкой.

Ловля диких животных в этих травяных зарослях – не такое простое занятие, как может сначала показаться. Во-первых, большинство из них живут в норах и выходят промышлять только ночью. Во-вторых, здесь почти отсутствуют деревья и кустарники, так что зверь может обнаружить присутствие человека издалека. Если даже животное само не заметит охотника, его не замедлит предупредить об опасности птица зуек – самая надоедливая, с точки зрения ловца животных, птица в пампасах. Эти пернатые очень изящны и несколько напоминают английских зуйков – у них черное с белым оперенье и держатся они всегда парами. Они отличаются чрезвычайно острым зрением и повышенной чуткостью – как только замечают что-нибудь необычное, сразу поднимаются с земли и издают резкий предупреждающий крик "Теро... теро... теро... теро...", услышав который животные на много миль вокруг настораживаются.

Одним из типичных созданий, населяющих эти территории, является волосатый броненосец. Эти животные обитают в норах, которые они выкапывают себе сами и которые достигают в длину тридцати – сорока футов. Они выходят на промысел только ночью и, если что-то их беспокоит или тревожит, бегут прямиком к своим жилищам и зарываются в них. Разумеется, и охотиться на них предпочтительнее ночью, притом безлунной, в крайнем случае – когда светит только что народившийся месяц. И вот мы выезжаем с нашего ранчо и скачем в какое-нибудь подходящее место. Там мы спешиваемся, берем фонари и двух охотничьих собак, особо искусных в поиске этих маленьких животных. Если хочешь, чтобы ловля броненосцев увенчалась успехом, ты должен уметь быстро бегать. Собаки уходят вперед, водя носами по земле; обнаружив броненосца, они поднимают лай, и добыча бросается в направлении своей норы. Если укрытие близко, то шансы изловить броненосца невелики. Правда, в первую же ночь, когда мы вышли их ловить, нам удалось добыть и некоторых других представителей местной фауны.

...Мы прошагали уже около двух миль, осторожно прокладывая себе путь сквозь заросли чертополоха, – ведь при неосторожном обращении шипы этого растения могут исколоть не хуже, чем иглы дикобраза. Внезапно впереди залаяли собаки, и мы ринулись туда, то спотыкаясь о торчащие из земли пучки травы, то перескакивая через них и постоянно лавируя между кустами чертополоха. Но темень была такая, что я то и дело врезался в них и, пока добежал до места, был с ног до головы исколот.

Засветив фонари, мы увидели, что же привлекло внимание собак. Перед нами в вызывающей позе стояло полосатое черно-белое существо величиной с кошку с торчащим трубой роскошным пушистым черно-белым же хвостом. Это был не кто иной, как полосатый скунс. Он смотрел на нас без тени тревоги, явно убежденный, что без труда расправится и с нами, и с псами. Он то и дело слегка пофыркивал и, подпрыгивая на передних лапах, приближался к нам на два-три коротеньких шажка. Если бы мы осмелились подойти поближе, он повернулся бы к нам задом. Собаки, прекрасно знавшие, какое коварное оружие этот зверек может пустить в ход, держались от него на почтительном расстоянии, но одна имела неосторожность подскочить к нему в попытке схватить.

Сделав в воздухе сальто, скунс приземлился к собакам спиной – и вот уже псина катается по земле, визжа и царапая морду когтями, а прохлада ночного воздуха сменяется самой жуткой вонью, какую только можно себе вообразить. Даже мы, стоявшие значительно дальше, с чиханьем и кашлем отскочили назад; по нашим щекам струились слезы, будто кто-то бросил в нас гранату со слезоточивым газом. Продемонстрировав таким образом свою волю к победе, скунс повернулся к собакам мордой и сделал навстречу один-два прыжка, как бы намекая, что лучше им убираться туда, откуда пожаловали. Намек был понят. После этого он повернулся к нам с таким же точно намеком, и нам ничего не оставалось, как ретироваться, и чем скорее, тем лучше. Прорвав окружение, зверек пару раз победно махнул пушистым хвостом и, явно упоенный победой, скрылся в траве.

Мы решили, что больше не стоит иметь с ним дело, отозвали собак и продолжили путь. Собака, атакованная скунсом, смердела после этого еще три-четыре дня; нечего и говорить, что жуткий запах, исходивший от ее шкуры, преследовал нас всю ночь. Ловля скунсов с целью содержания их в неволе – нелегкая задача: если оставлять им анальные железы, то каждый раз при малейшем испуге они будут нещадно орошать своим "одеколоном" всех, кто окажется рядом. Эти железы легко удаляются посредством несложной операции, но только у молодых особей.

Прошло еще немного времени, и лай собак раздался снова. Опять бешеная скачка через траву и чертополох, и вот мы видим, что на сей раз наши собаки выследили броненосца. Животное неслось со всех своих коротеньких ног к безопасному месту, а собаки, тявкая от возбуждения, наступали ему на пятки, безуспешно пытаясь схватить за бронированную спину. Зато мы легко поймали его – за хвост, и вот он уже у нас в мешке. Воодушевленные первой за эту ночь удачей, мы пустились в путь в надежде поймать еще одного броненосца; но следующей добычей оказался совсем другой зверь.

Мы продирались через небольшой кустарник, догоняя собак, как вдруг из-под ног у нас выскочило и кинулось в заросли чертополоха небольшое существо, похожее на крысу. Псы бросились в погоню, и вскоре мы увидели, как преследуемое ими существо упало замертво. Мы отозвали собак и приблизились; это оказался крупный опоссум, размером с небольшую кошку. У него была пятнистая – местами шоколадная, местами белая – шкурка, длинный нос, похожий на крысиный, и голые, как у миниатюрного мула, уши.

Я принялся было жаловаться охотникам, что собаки погубили такого ценного зверя, но те в ответ только расхохотались и сказали, чтобы я посмотрел хорошенько. Будучи уверенным, что зверь издох, я посветил фонариком и обнаружил, что он хоть и едва заметно, но дышит. Я потрогал его, затем перевернул на другой бок, но, что бы я ни делал, никакой реакции. Это своеобразная форма защиты – он думал, что, приняв его за мертвого, мы оставим его в покое и уйдем. Но когда мы сажали его в мешок, он сделался очень даже бойким – поняв, что фокус не удался, он извивался, плевался, шипел, словно кошка, и больно кусался. Впоследствии мы наловили еще немало таких существ, и всех – за исключением самых юных, которые, очевидно, еще не успели усвоить уловок взрослых, – вышеописанным способом.

На обратном пути к ранчо собаки выследили еще одного броненосца. На сей раз я получил хороший урок – понял, какой силой может обладать небольшое по размеру животное. Собаки обнаружили его неподалеку от норы, к счастью, мы были рядом, но, пока добрались, он уже успел сунуть морду в отверстие. Тут один из охотников фантастическим прыжком скакнул вперед и схватил его за хвост как раз в тот момент, когда броненосец уже почти ушел под землю. Тут подскочили мы с другим охотником – он вцепился в правую, я – в левую заднюю ногу; таким образом, в нору ушли только морда и передние конечности, но зверь успел-таки вгрызться в землю зубами и, главное, выгнул спину так, что она уперлась в верхний свод. И вот мы трое тянем-потянем, а вытянуть не можем! Тут, слава Богу, явился четвертый член команды; с помощью перочинного ножа он подрезал дерн, и, навалившись, мы дружными усилиями вытащили броненосца, как пробку из бутылки; от неожиданности мы все повалились на спины и чуть не выпустили его из рук, а уж он свой шанс не упустил бы, это точно.

Впрочем, оба пойманных нами броненосца вскоре привыкли к неволе и сделались совершенно ручными; я содержал их в особой клетке, и у каждого было свое место для спанья. Целый день они лежали на спине бок о бок, щелкая челюстями и издавая сдавленные хрипы; хоть ори на них, хоть стучи по клетке, хоть щекочи их розовые складчатые животы – ни в какую, будут спать как убитые! Единственным способом разбудить их было погреметь миской для еды – стоит ее чуть-чуть задеть, и оба, как по команде, проснутся и побегут к тебе, сверкая глазами.

Все виды броненосцев употребляются аборигенами Южной Америки в пищу. Я сам не пробовал, но меня уверяли, что вкус у зажаренного прямо в панцире броненосца такой же, как у молочного поросенка. Многие гаучо (гаучо в Южной Америке то же, что ковбои в Северной) ловят этих животных и содержат в бочках с землей, как в кладовых, а по особым случаям достают и жарят.

...Мы собрались в обратный путь с нашими первыми пленниками, как вдруг в неподвижном ночном воздухе до меня донесся топот копыт по дерну. Звук все приближался и приближался, но в нескольких шагах от нас внезапно стих. Я подумал, не потусторонние ли это силы, – вдруг это дух какого-нибудь предка нынешних гаучо, вечно скачущий по пампе? На мой вопрос, откуда стук копыт и где же в таком случае конь, мои спутники-аборигены в унисон пожали плечами и хором ответили:

– Туко-туко.

Вот теперь я понял, кто издавал такой странный звук. Туко-туко – это маленький зверек, размером с крысу, с круглой пухлой мордочкой и коротким пушистым хвостом. Он выкапывает себе для жилья просторные галереи как раз под слоем дерна и по ночам выходит на поиски съедобных корней и растений. У этого зверька очень чуткий слух, и когда он улавливает звук шагов по дерну над своим жилищем, то издает предупреждающий звук, чтобы все собратья вокруг знали об опасности. Каким образом он производит этот звук, прекрасно имитирующий стук копыт скачущей лошади, для меня осталось загадкой, – может быть, крик его, резонирующий в длинных коридорах, на расстоянии и похож на этот стук. Как видите, туко-туко очень осторожное животное, и сколько я ни испробовал методов, мне ни разу не удалось поймать это существо, столь обычное для фауны пампы.

Во время странствий по Аргентине мне больше всего хотелось снять фильм о старомодном, полузабытом способе охоты гаучо. Этот стиль ныне практически исчез, хотя многие гаучо и теперь помнят его. Охотник преследует зверя или птицу верхом; а оружие знаете какое? Смертоносный "болеадорас", представляющий собой связку из трех шаров на длинных веревках. Охотник раскручивает этот нехитрый снаряд у себя над головой и бросает в преследуемого зверя. Когда "болеадорас" настигает ноги жертвы, шары разлетаются в разные стороны, и животное оказывается на земле, опутанное веревками.

В Южной Америке обитает разновидность страуса – нанду. Он не такой крупный, как его африканский собрат, и оперение у него не черно-белое, а пепельно-серое, но общая черта, которая их роднит, – умение фантастически быстро бегать. На эту птицу в основном и охотились с "болеадорас" в те благословенные времена, когда нанду бродили по пампе огромными стадами. На ранчо, принадлежащем моему другу, до сих пор обитает немало этих птиц, и он был столь любезен, что уговорил гаучо устроить охоту на них, чтобы я мог ее заснять.

Мы выехали ранним утром: я с кинокамерой и различными принадлежностями – на небольшой повозке, гаучо – на своих великолепных конях. Мы проехали несколько миль, продираясь сквозь заросли гигантского чертополоха. Вдруг мы спугнули пару зуйков, которые взмыли в воздух и, к нашему неудовольствию, принялись кружить над нами с тревожными криками, предупреждая о нашем появлении все живое на много миль вокруг. Вдруг мы услышали пронзительные крики гаучо, сообщавшего о том, что добыча рядом. Я встал в своей повозке и увидел, как нечто серое быстро лавирует в зарослях чертополоха, и вдруг первый нанду выскочил на открытое пространство. Он выпрыгнул, словно танцовщик, на секунду остановился, поглядел на нас и, вытянув голову и шею, рванулся вперед; когда он бежал, ноги его почти касались подбородка. Тут один гаучо выскочил из чертополоха ему наперерез. Страус резко затормозил, развернулся и помчался в обратном направлении огромными шагами, как будто у него ноги были на пружинах. Вскоре он и преследовавшие его гаучо скрылись из виду. Прежде чем я успел повернуть за ними, из кустарника выскочила страусиха – она меньше, чем самец, и оперение у нее куда светлее. К моему удивлению, она не бросилась вслед за самцом, а просто стояла в траве, встревоженно переминаясь с ноги на ногу. В зарослях послышалось шуршание, и тут я понял, почему страусиха не обратилась в бегство – из чертополоха вышли десять страусят; их круглые тела, размером вдвое меньше футбольного мяча, покрытые мягким пухом в желтовато-коричневую и белую полоску, неуклюже балансировали на тонких ножках. Страусята сгрудились у мамашиных ног, и она с любовью взглянула на них; потом она легкой трусцой побежала по пампе, а птенцы, выстроившись в линию, последовали за нею. Разумеется, у нас не было никакого желания ни пугать, ни преследовать ее и потомство, так что мы развернули повозку в противоположном направлении.

Вскоре к нам на всем скаку подлетел гаучо и с сияющими глазами сообщил, что видел невдалеке крупное стадо нанду, спрятавшихся в кустах чертополоха. Он объяснил, что, если бы мы поехали туда, он с другими гаучо окружил бы страусов и погнал на меня, чтобы я мог их заснять. Я хлестнул коня, повозка затряслась по травянистым кочкам, и вскоре мы оказались возле огромных колючих зарослей, где притаились птицы. Рядом расстилалось огромное, похожее на зеленую скатерть пространство, очень удобное для съемок. Пока я готовил осветительные приборы и прочие принадлежности, мой аргентинский друг держал надо мной японский зонтик, иначе солнце в несколько минут раскалило бы камеру и испортило цветную пленку.

Когда все было подготовлено, я дал сигнал и услышал вдали громкие крики гаучо, гнавших лошадей на колючие заросли; вот уже слышно, как ломается и хрустит под их копытами чертополох. Тут раздался дикий вопль – это был знак, что страусы выскакивают из своего убежища, и через несколько секунд пятеро из них вырвались из зарослей и понеслись по траве. Они бежали, как и тот первый, почти доставая ногами до подбородков; я думал, что они бегут на предельной скорости, но вскоре понял, что ошибался. Как только гаучо с шумом выскочили на открытое пространство, со свистом раскручивая над головами свои снаряды, все страусы, словно наскипидаренные, понеслись с вдвое-втрое большей скоростью. Вскоре они скрылись за горизонтом, где растаяли и крики охотников, и топот копыт, и щелканье кнутов.

Я знал, что в конце концов гаучо настигнут птиц и погонят их на меня, и через какие-нибудь четверть часа в поле моего зрения снова оказались бегущие страусы, топающие ногами по иссушенной почве; за ними галопом скакали охотники, чьи резкие крики смешивались со свистом "болеадорас". Страусы, прежде бежавшие кучно, теперь развернулись клином; когда они были примерно в сотне ярдов от меня, один понесся прямо в направлении повозки, где я стоял с камерой. Гаучо погнался за ним, чтобы вернуть назад, в стадо. С каждой секундой дистанция между скачущим конем и бегущей птицей сокращалась; чем быстрее приближался ко мне преследуемый, тем сильнее вскипал во мне страх, что страус не заметит тележки и меня с кинокамерой. Сцена была столь захватывающей, что я не выпускал из рук кинокамеры, но все же перспектива быть сбитым с ног птицей весом в несколько сот фунтов, несущейся на тебя со скоростью двадцать миль в час, не внушала оптимизма. В последнюю секунду, когда уже казалось, что вот-вот страус, кинокамера, треножник и ваш покорный слуга смешаются в кучу в высокой густой траве, птица вдруг заметила меня, и в глазах ее сверкнул ужас. Она повернулась под углом девяносто градусов и бросилась наутек.

Когда чуть позже я замерил дистанцию, то обнаружил, что страус был всего в каких-нибудь шести футах от меня, и то мгновение, которое понадобилось ему, чтобы сделать поворот, помогло гаучо настичь его. Свистнул в воздухе меткий "болеадорас" – и вот уже страус, поверженный и опутанный прочными веревками, извивается и бьется в траве. Гаучо тут же спешился и ловко схватил птицу за ноги. Для этого требовались большой опыт и сноровка – ведь одного удара ноги страуса достаточно, чтобы от ловца осталось мокрое место. Сняв несколько раз птицу крупным планом, мы развязали веревки. Страус еще несколько секунд смирно полежал на траве, потом встал на ноги и медленным шагом поплелся в чертополох к своим собратьям.

На обратном пути мы наткнулись на гнездо нанду – простое углубление в земле, и в нем десять крупных бело-голубых яиц. Они были еще теплые – значит, самец, который их насиживал, только что сошел с гнезда, может быть заслышав наше приближение, хотя вообще-то в период насиживания они бывают очень злы и опасны. Гаучо сообщили мне, что порою две-три самки откладывают яйца в одно и то же гнездо, и там собирается двадцать – двадцать пять яиц. Все заботы о насиживании лежат на нанду-самце(7), так что самке остается только отложить яйца и возложить на самца заботы по их высиживанию. Когда птенцы вылупляются, заботу о них снова берет на себя мать, готовя потомство к жизни в большом, открытом мире.