Глава 17

Это напоминает мне историю об одном сумасшедшем, который, показывая приятелю на свое ухо, спрашивал:

«Как тебе мой новый шкаф?»

Обалдев, я бормочу:

– Европы?

– Да...

Он кладет лупу на фото и, вытащив из лацкана пиджака булавку, начинает мне показывать маленькие неравные пятнышки.

– Средиземное море, – объясняет он, – Черное, Адриатическое, Каспийское, Балтийское, Северное... Он останавливается.

– Сенсационная вещь! Одна фотография! Европа на почтовой марке! Это произведет революцию в фотографии...

На моем лбу выступает пот. Честно говоря, я испытал сильные эмоции.

– Немыслимо! – говорю я. – Как можно сделать такую фотографию! Самолет не может подняться на такую высоту...

– Конечно.

– Значит, ракета? Я слышал, что американцы запустили одну с камерой и так засняли часть Земли... Робьер качает головой.

– В брюссельской фотолаборатории снимок увеличили в двести раз, тогда и стало понятно, что это снимок Европы... Но они были поражены четкостью изображения...

– Четкостью?

– Они отрезали один квадратный сантиметр от увеличенного варианта и тоже увеличили в двести раз... Потом повторили эту операцию. Невероятно, но фотографии получаются такими же превосходными, как при высокоточной аэросъемке. Я оставил их утром в полном экстазе... в лаборатории... Профессор утверждает, что, продолжая серию увеличений, можно увидеть даже родинку на носу прохожего. Это самое большое достижение в области фотографии.

Парень просто в восторге. Он заразился энтузиазмом сотрудников брюссельской лаборатории и готов читать лекции по этому вопросу.

Кроме того, он счастлив, что смог поразить меня в присутствии своего задохлика-подчиненного. Он садится поудобнее, поддергивает брюки, чтобы не помять складку, вытягивает безупречные манжеты, как делает мой босс, и смотрит на отражение солнца от их запонок.

– Понимаете, – продолжает он, – при данной съемке способ доставки фотоаппарата не имеет значения. Можно почти наверняка сказать, что это была ракета, снабженная системой парашютирования, а вот объектив – это просто вызов законам оптики. Суметь заснять мельчайшие детали на такой огромной поверхности – просто чудо!

Я его слушаю... Размышляю... То, что я сейчас узнал, меня добивает.

– Вы себе отдаете отчет, – говорит он, – в военном значении этого открытия? От подобного аппарата не останется никаких секретов! Мир окажется голым! Ни одна винтовка не останется незамеченной!

Если я дам Робьеру продолжать, то либо засну, либо он сорвет себе глотку.

– Знаете, о чем я думаю? – перебиваю я его.

– О чем?

– Ван Борен, у которого нашли эту фотографию, работал в фирме, производящей очень мощные фотоаппараты... Робьер тонко улыбается.

– Я об этом уже думал... Один из моих коллег выехал на поезде в Кельн с заданием войти в контакт с директором «Оптики» и узнать, не оттуда ли происходит данное изобретение.

– Все это правильно, – одобряю я. – Знаете, Робьер, вы кажетесь мне очень хорошим специалистом. Слово полицейского, вы можете затмить даже нас, парижских умников.

Его радость не знает границ. Еще одно мое слово, и он выпьет чернильницу или написает в ящик своего стола.

А я горько смеюсь, потому что, в конце концов, мои слова – правда. С немногими исходными данными он за короткий срок сумел расчистить немалый участок. Если бы я не скрытничал, если бы рассказал ему все, что знаю, он, возможно, уже дошел бы до разгадки.

Неожиданно посерьезнев, он меня спрашивает:

– Вы ничего не хотите мне сказать? Уж не умеет ли этот льежский полицейский читать мысли себе подобных?

– Хочу, – отвечаю. – Немедленно прикажите начать поиски некой Жермен ДюбЕк, проживающей в доме, где жил убитый этой ночью Жорж Рибенс. Заодно разошлите описание типа лет тридцати пяти, высокого, плотного, с усами, в серой шляпе и со странными глазами... Он делает заметки.

– Договорились.

Он смотрит мне прямо в глаза:

– Это все, что вы имеете мне сказать? Я не моргаю.

– На данный момент – да!

Тем хуже! Я не могу решиться выложить все. Что вы хотите, тщеславие сильнее всего на свете!