Глава 12

Она смотрит на меня с задумчивым видом, в котором, если хорошенько поискать, можно найти восхищение.

Она выглядит еще более красивой, чем на фотографиях, более красивой, чем ее двойник...

– Привет, мисс Хелена, – с трудом выговариваю я. Она мило улыбается. Ее глаза похожи на драгоценные камни. Это действительно так, а не потому что я впадаю в стиль литературы для добродетельных барышень. Просто это самое подходящее сравнение. Подобные глазищи я, если бы мог, выставлял бы в витрине Лувра, и могу поклясться, что драгоценности Короны казались бы рядом с ними дешевой бижутерией.

Один из мужчин, сидящих впереди, оборачивается и говорит:

– Смотри-ка, очухался... Это голос Шварца.

Поскольку мне нравится приводить в изумление бандюг вроде него, я встряхиваюсь.

– А почему бы мне не очухаться, мой милый Шварц? Он не просто изумлен – ошарашен. Присвистнув сквозь зубы, он бормочет:

– Сильный вы малый!

Поскольку тщеславие – мощный стимул, я чувствую себя повеселевшим.

Я с трудом приподнимаюсь и прислоняюсь к спинке сиденья.

– Неплохо сработано, – говорю я. – Полагаю, вы следили за мной во время моего пребывания в вашем почтенном заведении? Увидев, что я беседую с киской из гардероба, вы расспросили ее; она вам призналась, что я жду в ее квартирушке. Вот вы и организовали маленькую утечку газа, так?

– Совершенно верно, – подтверждает он. Я улыбаюсь.

– Но вы вовремя поняли, что происходит, – добавляет он, – и выпустили обойму в окно.

– Ну и до какого места мы дошли? – спрашиваю я.

– Вы – до последней главы...

– Ну конечно, – замечаю я.

Наверняка из-за моего полубессознательного состояния я еще не думал об ожидающей меня участи. Я еще не сказал себе, что, когда такие партнеры, как эти, выкладывают карты на стол, это означает, что партия закончена... Во всяком случае для сына моей матери она точно закончена. Есть большая вероятность, что к восходу солнца я буду холодным, как собачий нос.

Мы едем на большой скорости. Все молчат. Я пользуюсь передышкой, чтобы привести в норму мое физическое состояние.

Вы думаете, что в данном положении это не имеет значения? Значит, ваши мозги, и ранее отмеченные тяжелой врожденной дебильностью, совсем забуксовали, как сказал бы психиатр. Мой главный жизненный принцип – жить настоящим, не заботясь о будущем, даже самом ближайшем. Я из тех типов, что, оказавшись отрезанными пожаром на верхнем этаже многоэтажного дома, в ожидании, пока огонь доберется до их штанов, изучают театральные программки. Сечете?

– Я проглотил столько газа, что вы могли бы надуть им все воздушные шары, что продаются в «Галери Лафайетт» в день распродажи по сниженным ценам, – говорю я. – У вас не найдется чего-нибудь запить это?

Хелена щупает кармашек дверцы, достает из него плоскую бутылочку, отвинчивает пробку и протягивает пузырек мне. Нюхаю. Если это не самый клевый коньяк в мире, то я старший сын деревянной лошади и велосипедного насоса.

Я прилаживаю горлышко к губам и поднимаю локоть до тех пор, пока содержимое бутылька не начинает переливаться в мой желудок. В учебниках это называется принципом сообщающихся сосудов.

Ошеломленная Хелена и Шварц смотрят на меня.

– Во глотает! – восклицает Шварц.

– Да, – соглашаюсь я, подбодрив себя коньячком. – Надо сказать, что в прошлой жизни я был глотателем шпаг...

Он улыбается. Я внимательно присматриваюсь к нему. Этот тип не такой уж противный – блондин с синими глазами и очень белой кожей, неторопливо приближающийся к сорока.

В его лице есть какая-то доброжелательность. Потом я приглядываюсь к мадемуазель, и у меня снова сводит горло.

– Бог ты мой! – восклицаю я. – Вы несравненно прекрасны, Хелена! – И добавляю для себя: – Надо быть слепым, чтобы принять за вас другую девушку.

Шварц кажется удивленным.

– Знаете, комиссар, – говорит он, – вы мне кажетесь невероятно сообразительным.

– Признаюсь, – отвечаю я без лишней скромности, – что у меня в голове серое вещество, а не булыжники.

– Как вы догадались...

– Что были две Хелены?

Его вопрос заставляет меня задуматься. А правда, как я об этом догадался?

Честно говоря, думаю, меня к этому подвела целая куча собранных вместе мелких деталей. Во-первых, я обратил внимание на то, что два ангела-хранителя, приставленные к Хелене, ждали у двери, тогда как малышки дома не было.

Возможно, не все парни из нашей службы орлы, но работают они добросовестно. Если бы они потеряли красотку, то, естественно, вернулись бы к истоку, то есть к месту, где она живет, но предупредили бы патрона. Они этого не сделали, значит, наблюдение не прерывалось. Одним словом, они ждали перед домом Стивенса потому, что киска была там. А поскольку раздваиваться она не умеет, выходит, с профессором вернулась другая Хелена.

Они засекли меня и поняли, что наблюдение сменилось и дело становится серьезным. А потом придумали большой спектакль с ликвидацией второй Хелены, ставшей им ненужной. Цель – увести меня на ложный след, пока они будут похищать профессора и планы.

Вторая вещь, привлекшая мое внимание: Хелена вышла в желто-золотом свитере, а позднее, обыскивая ее комнату, я обнаружил в гардеробе такой же свитер. Элегантная женщина редко имеет дубликаты таких... характерных вещей.

Все эти детали открыли мне глаза.

В рапортах топтуны уверяют, что Хелена ведет примерную жизнь, тогда как мамаша Бордельер клянется, что она трахается под ее крышей по нескольку раз в неделю.

А главное – исчезновение трупа из Лувесьенна. Я должен был знать, что Хелена мертва, но они не могли оставить тело, потому что судмедэксперты установили бы личность погибшей.

Еще были найденные на подушке волоски, сообщившие мне, что женщина, которой они принадлежали, была блондинкой, перекрасившейся в брюнетку.

Я тогда сразу себе сказал, что волосы такого чистого золотого цвета не красят без веской причины.

А причина была ой какой веской.

Я замечаю, что во время этих умозаключений Шварц и Хелена не сводят с меня глаз. Они ждут ответа.

– Ах да! – говорю. – Как я понял, что Хелен было две? – Я обращаюсь к красотке: – Вы говорите по-румынски?

Она прикусывает губу.

– Я поняла, – шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов.

Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа4 в те дни, когда тот ходит к дантисту.

– Если я не слишком любопытен... Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность.

– Увидите, – сухо отвечает он.

Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели.

Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего «люгера».

– Не ищите, – тихо говорит Хелена. – Он у нас...

Наблюдательная девочка!

Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа.

Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке – в лесу или около заброшенного карьера... В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса...

Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери.

Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр.

Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно.

– Выходите! – приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле.

– Вперед!

Они встают у меня по бокам, и я трогаюсь с места. Ноги еще слабы, но я стараюсь держаться твердо, чтобы мои друзья не подумали, что я трясусь от страха. Меня ожидает маленькая порция свинца в чайник... И после не будет ничего...

Мы проходим метров сто.

Вдруг я замечаю справа маленькую хижину из досок. «Ясно, – думаю, – это произойдет там...» Мы направляемся к хижине. В щели между досками пробивается свет. Внутри кто-то есть... Заходим.

С потолка свисает ацетиленовая лампа. Сквозняк ее качает, и тени начинают плясать.

Из мебели только пень. На нем сидит человек. Узнав его, я вздрагиваю, но, поскольку умею справляться со своими чувствами, говорю с самой любезной улыбкой:

– Здравствуйте, господин профессор...