"Без жалости" - читать интересную книгу автора (Клэнси Том)

Глава 9 Работа

Было почти жестоко следить за происходящим, подумала Сэнди. Самым странным было то, что он оказался таким хорошим пациентом. Он не ныл, не ворчал и не жаловался. Он делал то, что ему говорили. Во всех физиотерапевтах скрывается жилка садиста. Без нее им не обойтись, потому что их работа состоит в том, чтобы заставлять людей делать чуть больше того, на что они способны, — подобно спортивным тренерам, — а их конечная цель заключается в том, чтобы помочь им. Однако при этом хороший физиотерапевт вынужден принуждать своих пациентов, ободрять слабых и подстегивать сильных, убеждать и стыдить, и все во имя здоровья. Это означало, что хороший физиотерапевт получал удовольствие от страданий и боли других, и О'Тул не смогла бы сделать это. Но она увидела, что Келли ведет себя не так, как другие пациенты. Он делал все, что от него ожидали, и, когда физиотерапевт требовал прибавить, Келли прибавлял, и так продолжалось уже довольно долго. Наконец терапевт понял, что ему не удастся сломить этого пациента, он утратил веру в результат своих усилий и забеспокоился.

— Начинайте сбавлять обороты, — посоветовал он.

— Почему? — спросил Келли, тяжело дыша.

— Ваш пульс сто девяносто пять. — Физиотерапевт не добавил, что на этом уровне он оставался в течение пяти минут.

— А каков рекорд?

— Ноль, — ответил физиотерапевт без тени улыбки. Келли засмеялся, посмотрел на него и сбавил скорость вращения педалей на велотренажере, постепенно замедляя ее в течение двух минут, пока не остановился с очевидной неохотой.

— Я пришла, чтобы забрать его в палату, — заявила О'Тул.

— Отлично, забирайте, пока он что-нибудь не сломал.

Келли сошел с седла велосипеда и вытер лицо полотенцем, довольный тем, что Сэнди не привезла с собой кресло-каталку или что-нибудь иное, не менее унизительное.

— Чем обязан такой чести, мадам?

— Мне поручили присматривать за вами, — ответила Сэнди. — Вы что, пытаетесь продемонстрировать свою силу?

Келли чувствовал себя немного возбужденным, но тут же посерьезнел.

— Миссис О'Тул, мне предписано выбросить из головы все свои неприятности, верно? Для этого я пользуюсь упражнениями. Я не могу бегать с рукой, прибинтованной к груди, не могу отжиматься одной рукой и не могу поднимать тяжести. Зато могу ездить на велосипеде. Вы не возражаете?

— С вами не поспоришь. Нет, не возражаю. — Она указала на дверь. В хлопотливой анонимности коридора она сказала:

— Мне очень жаль вашу подругу.

— Спасибо, мадам. — Он повернул голову, испытывая легкое головокружение после нагрузки. Они шли среди множества людей, спешащих в обоих направлениях. — В вооруженных силах для этого существуют ритуалы. Горн, флаг, солдаты с винтовками. Мужчины к этому привыкают. Такая процедура помогает вам верить, что все это имело какое-то значение. Ты все еще испытываешь боль, но это все-таки способ попрощаться. Мы научились иметь с этим дело. Но то, что случилось с вами, — это нечто другое, и то, что только что произошло со мной, тоже другое. Так как вы поступили? Еще больше ушли в работу?

— Получила звание магистра. Стала медсестрой. Преподаю. Беспокоюсь о пациентах. — В этом состоит теперь моя жизнь, подумала она.

— По крайней мере вам не нужно беспокоиться обо мне. Я знаю, на что способен.

— И на что же вы способны?

— На многое, — произнес Келли с тенью улыбки, которая тут же погасла. — Как у меня дела?

— Очень хорошо.

Все прошло далеко не так гладко, и оба знали об этом. Доналд Мадден прилетел в Балтимор за телом своей дочери, которое ему передали в отделе судебно-медицинского эксперта. Он оставил жену дома и отказался встречаться с кем бы то ни было, несмотря на просьбы Сары Розен. Он не проявил никакого желания говорить с любовником и сообщил об этом по телефону. Сэнди знала об этом заявлении отца Пэм, но ни один из медиков не передал этого Келли. Это просто стало всего лишь последней печальной главой в короткой и безрадостной жизни Пэм, и пациенту знать об этом было не обязательно. Келли спросил об организации похорон, и оба сказали ему, что он все равно не сможет выйти из больницы. Келли выслушал их и промолчал, удивив этим медсестру.

Его левое плечо все еще находилось в тугой повязке, и он наверняка испытывал боль, медсестра знала это. И она и другие замечали, как у него болезненно подергивалось лицо, особенно когда подходило время принять новую дозу обезболивающего, но Келли не относился к тем, кто жалуются на что-то. Даже сейчас, все еще тяжело дыша после убийственных тридцати минут на велотренажере, он старался идти побыстрее, охлаждая себя, подобно тренированному атлету.

— Зачем эта демонстрация? — спросила она.

— Не знаю. Неужели на все должна быть причина? Простоя так сделан, Сэнди.

— Видите ли, ваши ноги длиннее моих. Нельзя ли идти помедленнее?

— Конечно. — Келли сбавил шаг, и они подошли к лифту. — Сколько таких девушек — как Пэм, я имею в виду?

— Слишком много. — Она не знала сколько именно, хотя их было достаточно много, чтобы выделить из общего числа пациентов, чтобы заметить их существование.

— Кто им помогает?

Медсестра нажала на кнопку лифта.

— Никто. Сейчас формируют программу борьбы с наркоманией, однако главные проблемы, насилие над детьми и его последствия — для этого создан новый термин — «бихевиористское расстройство», — не привлекают внимания. Если ты вор, существуют программы. Если грубо обращаешься с детьми, тоже есть программы, однако девушки — парии общества. Никто не делает для них чего-то заметного. Только церковные группы проявляют к ним какой-то интерес. Вот если бы кто-то сказал, что это — болезнь, тогда, может быть, на них обратили бы внимание.

— А это болезнь?

— Джон, я не врач, а всего лишь медсестра, да и к тому же это выходит за пределы моей компетенции. Я ухаживаю за пациентами, перенесшими операции. Ну хорошо, мы разговаривали за ленчем, и мне кое-что стало известно. Просто поразительно, сколько их погибает. Излишние дозы наркотиков, случайно это или намеренно, кто знает? Или они встречают жестокого мужчину, или их сутенеры обращаются с ними слишком круто, и тогда они оказываются здесь, а их физическое состояние бывает недостаточно удовлетворительным, и многие умирают. Гепатит от инфицированных игл, пневмония, прибавь к ним тяжелую травму — и это становится смертельным. Но разве кто-то собирается что-то предпринять для них? — О'Тул посмотрела в пол, когда лифт остановился. — Молодые люди не должны умирать такой смертью.

— Да. — Келли посторонился, уступая ей путь к выходу из лифта.

— Но вы — пациент, — возразила она.

— Зато вы — леди, — ответил он. — Извините, но так уж я воспитан.

Кто этот парень? — спросила себя Сэнди. Она ухаживала, разумеется, не только за этим пациентом, но профессор приказал ей — ну, если не приказал, то «предложил», а «предложение» профессора Розена всегда звучит весьма убедительно, особенно с тех пор, как она начала испытывать уважение к нему как к другу и советчику, — обеспечить за этим Келли специальный уход. Это не было сводничеством, как она заподозрила сначала. Он все еще был слишком слаб, слишком страдал — но страдала и она, хотя отказывалась признать это. Какой странный мужчина. Во многом похож на Тима, но гораздо сдержанней. Необычная комбинация мягкости и жесткости. Она не забыла того, что видела на прошлой неделе, но теперь это прошло, и он даже не намекнул на происшедшее. Он относился к ней с уважением, ни разу не отзывался с одобрением о ее фигуре, как это делали многие пациенты (и на что она делала вид, что возражает). Он был так несчастен и одновременно так целеустремлен. Его отчаянные усилия поскорее восстановить силы. Его внешняя жесткость. Как примирить это с его несовместимо хорошими манерами?

— Когда меня выпишут? — спросил Келли шутливым тоном — хотя недостаточно шутливым.

— Через неделю, — сказала О'Тул, ведя его от лифта. — Завтра снимем повязку.

— Вот как? Сэм ничего не говорил об этом. Значит, я снова смогу пользоваться левой рукой?

— Будет очень больно, — предупредила его медсестра.

— Черт возьми, Сэнди, мне уже сейчас больно, — ухмыльнулся Келли. — Надо начинать привыкать к боли.

— Ложитесь, — распорядилась сестра. Прежде чем он успел возразить, она сунула ему в рот термометр и принялась считать пульс. Затем измерила кровяное давление. Цифры, записанные в его карточке, гласили: температура — 36, 9, пульс — 64, кровяное давление — 105/60. Две последние цифры казались особенно странными. Что бы она ни говорила о пациенте, он быстро обретал форму. Интересно, почему он так торопится?

Еще одна неделя, подумал Келли, когда медсестра ушла. Надо успеть разработать эту чертову руку.

— Итак, что вы узнали для нас? — спросил Максуэлл.

— Хорошие новости и плохие, — ответил Грир. — Хорошие заключаются в том, что у противника очень мало регулярных наземных войск на расстоянии реагирования от цели. Среди них три батальона войск безопасности. Два готовятся к переброске на юг. Один только что вернулся из Первого корпуса. Он понес большие потери и сейчас переформируется. Обычное пополнение и перевооружение. У них мало тяжелого оружия. Механизированные части находятся далеко оттуда.

— А плохие? — произнес адмирал Подулски.

— Неужели еще нужно говорить? Вдоль побережья размещено столько зенитных батарей, что своим огнем они в состоянии закрыть все небо. Батареи зенитных ракет СА-2 вот здесь, здесь и, наверно, здесь. Для самолетов этот район слишком опасен, Каз, . Для вертолетов? Одна или две спасательных птички — да, конечно, они могут попытаться, но переброска значительных сил будет рискованной, весьма рискованной. Мы ведь обсуждали все это, когда готовили операцию «Кингпин», помнишь?

— Но сейчас цель всего в тридцати милях от берега.

— Пятнадцать или двадцать минут на вертолете, летящем по прямой, чего только на таком отрезке вьетнамцы не смогут сделать, Каз. Я сам просмотрел оборонительные карты. Лучший маршрут, который мне удалось проложить, — это твой район, Каз, но я тоже кое-что знаю, верно? — займет двадцать пять минут, и мне не хотелось бы лететь по нему днем.

— Мы можем использовать тяжелые бомбардировщики Б-52, чтобы пробить коридор, — предложил Подулски. Он никогда не отличался особой тонкостью при разработке операций.

— Я думал, ты хочешь, чтобы мы не привлекали внимания к этой операции, — заметил Грир. — Послушай, по-настоящему плохие новости заключаются в том, что никто не проявляет особого энтузиазма к этой операции. «Кингпин» потерпел неудачу...

— Это не наша вина! — возразил Подулски.

— Я знаю это, Каз, — терпеливо заметил Грир. Подулски всегда был страстным защитником.

— Она должна быть осуществима, — проворчал Каз. Все трое склонились над разведывательными фотоснимками. Это была отличная подборка — два снимка со спутников, два с SR-71 «Блэкбердз» и три совсем недавних перспективных фотографии, сделанные с низколетящих беспилотных «Охотников за буйволами». По форме лагерь был квадратным, ну просто идеальный квадрат, со стороной в двести метров, несомненно в точном соответствии с каким-то руководством, полученным от Восточного блока, с рекомендациями о том, как строить надежно защищенные лагеря для военнопленных. В каждом углу возвышалась сторожевая вышка — итого четыре вышки десятиметровой высоты. Над каждой вышкой была крыша из кровельного железа, чтобы дождь не заливал легкие пулеметы РП устаревшего советского образца, что состояли на вооружении армии Северного Вьетнама. Внутри изгороди из колючей проволоки находились три больших здания и два поменьше. По мнению адмиралов, в одном из больших зданий и были заключены двадцать американских офицеров званием от подполковника и выше, потому что это был специальный лагерь.

Впервые внимание Грира привлекли фотоснимки, сделанные «Охотником за буйволами». На одном, особенно четком, было видно лицо полковника Робина Закариаса, летчика ВВС США. Его истребитель-бомбардировщик F-105G «Дикая ласка» был сбит восемь месяцев назад. Из Вьетнама поступило сообщение, что он и второй пилот, специалист по вооружению и электронным системам, оба погибли. Была опубликована даже фотография его тела.

Этот лагерь с кодовым названием «Сендер грин», известным не более чем пятидесяти мужчинам и женщинам, был расположен отдельно от знаменитого «Ханойского Хилтона», в котором бывали американские граждане. Там теперь находились почти все американские военнопленные после эффектного, но неудачного рейда операции «Кингпин» на лагерь в Сонг-Тай. Укрытый от посторонних глаз, расположенный в месте, где никто не стал бы его искать, лагерь «Сендер грин» казался зловещим. Он ни разу не упоминался ни в печати, ни в секретных донесениях. Каким бы ни был исход войны, Америка хотела получить обратно своих летчиков. Здесь же находился лагерь, само существование которого означало, что некоторые из них никогда не вернутся домой. Статистика американских потерь демонстрировала странную и зловещую особенность: летчики с высоким воинским званием гибли, судя по сообщениям вьетнамцев, гораздо чаще, чем младшие офицеры. Было известно, что противник обладает отличными источниками разведывательной информации, многие из которых находились в рядах американских «сторонников мира», что вьетнамцы вели досье на старших американских офицеров, в которых указывалось, кто они, что они знают, какие другие задания исполняли. Можно было допустить, что таких офицеров удерживают в особом месте и знания, которыми они владеют, используются вьетнамцами как средство давления на русских. Знания пленных офицеров в сфере специальных стратегических интересов обменивались — по-видимому — на продолжающуюся поддержку русских в этой затянувшейся войне, особенно теперь, когда в новой атмосфере разрядки многие требовали ее окончания. Так много интриг развивалось вокруг американских военнопленных.

— Смелый, — выдохнул Максуэлл. На трех увеличенных отпечатках было видно лицо американца, каждый раз смотревшего в объектив камеры. На последнем снимке запечатлелось движение одного из охранников, замахнувшегося прикладом автомата в спину американца. Лицо американца не вызывало сомнений — это был полковник Закариас.

— А вот этот парень — русский, — сказал Казимир Подулски, постукивая пальцем по фотографиям, сделанным с беспилотного самолета. Действительно, мундир офицера не вызывал сомнений.

Они знали, о чем думает Каз. Сын бывшего польского посла в США, унаследовавший титул графа, потомок древнего рода, когда-то воевавшего на стороне короля Яна Собеского, его семья вместе с остальным польским дворянством была уничтожена по одну сторону демаркационной линии нацистами, а по другую сторону — русскими в Катыньском лесу, где два его брата погибли после короткой и безнадежной войны на два фронта. В 1941 году, в тот самый день, когда он закончил Принстонский университет, Подулски вступил в американский военно-морской флот в качестве летчика, приняв новую страну и новую профессию. Каждой из них он служил к гордостью и бесстрашием. И яростью. А теперь все это обострилось еще больше, потому что в скором времени ему грозила отставка. Грир видел причину. Поразительно изящные руки адмирала были изуродованы артритом. Как он ни пытался скрыть это, после очередного физического осмотра его навсегда уволят из флота, и Каз станет делить годы отставки с мыслями о мертвом сыне и с женой, живущей на депрессантах, после карьеры, которую он будет, по-видимому, считать неудавшейся, несмотря на все награды и адмиральское звание.

— Мы должны найти способ, — сказал Подулски. — Если мы не найдем его, то никогда больше не увидим этих людей. Ты знаешь, кто может оказаться среди них, Голландец? Пит Фрэнсис, Хэвдс Осборн.

— Пит был у меня летчиком, когда я командовал авианосцем «Энтерпрайз», — кивнул Максуэлл. Оба посмотрели на Грира.

— Я согласен с вашей оценкой назначения лагеря. Не скрою, у меня были сомнения. Закариас, Фрэнсис и Осборн — все это офицеры, к которым у них большой интерес. — Полковник ВВС провел несколько лет в Омахе и служил там в группе выбора целей для стратегического оружия. Его знания самых секретных планов Америки были энциклопедическими. Два морских офицера владели не менее важной информацией, и, хотя каждый из них был смелым, преданным и готовым отрицать, скрывать и обманывать, они были всего лишь людьми, а воля людей небеспредельна, тогда как у противника было время. — Послушайте, если хотите, я могу попытаться поднять этот вопрос в некоторых кругах, но не питаю особых надежд.

— Если мы не сделаем этого, мы нарушим доверие остальных! — Подулски ударил кулаком по столу. Но у Каза время было тоже ограничено. Обнаружение этого лагеря, спасение военнопленных — все это сделает абсолютно ясным, что Северный Вьетнам публично лгал. Это может подорвать переговоры о мирном урегулировании в такой степени, что Никсону не останется ничего другого, как принять еще один оперативный план, подготовленный большой группой специалистов Пентагона: вторжение на территорию Северного Вьетнама. Это будет самая американская из всех военных операций: комбинированная атака всех родов войск, не имеющая прецедента по размаху, дерзости и потенциальному риску: воздушно-десантная дивизия высаживается прямо в центре Ханоя, дивизия морской пехоты захватывает приморские плацдармы по обеим сторонам Хайфона, удары с воздуха в центре, поддержанные всем, что имелось в распоряжении Америки, с целью нанесения одного мощного сокрушительного удара, попытки одержать победу над Северным Вьетнамом путем захвата всего политического руководства этой страны. Этот план, кодовое название которого менялось ежемесячно — сейчас оно было «Сертэн коронет», — стал святым Граалем[5] мести для всех военных, на протяжении шести лет наблюдавших за тем, как их страна совершала ошибку за ошибкой, за ее колебааниями и нерешительностью, отчего расточительно тратились жизни ее детей.

— Ты думаешь, я этого не знаю? Осборн работал со мной в Сьютленде. Я сопровождал священника, когда он доставил эту проклятую телеграмму, понимаешь? Я на твоей стороне, не забывай этого. — В отличие от Каза и Голландца Грир знал, что операция «Сертэн коронет» никогда не выйдет за пределы штабного учения. Ее просто нельзя было провести без одобрения Конгресса, а из Конгресса такая информация расходится слишком быстро. Эта операция была возможна в 1966 или 67-м, может быть, даже в 1968 году, но сейчас она была просто немыслима. В отличие от операции с «Сендер грин», которая была достаточно реальна.

— Сбавь обороты, Каз, — посоветовал Максуэлл.

— Слушаюсь, сэр.

Грир перевел взгляд на рельефную карту.

— Ты знаешь, вы, морские летуны, мыслите несколько ограниченно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Максуэлл. Грир указал на красную линию, подходящую от прибрежного города почти к самым воротам лагеря. На снимках, сделанных прямо сверху, это выглядело хорошей дорогой, даже с асфальтовым покрытием.

— Силы реагирования расположены вот здесь, здесь и здесь. А вот это дорога, она почти все время идет вдоль реки. Повсюду здесь размещены зенитные батареи, их поддерживает дорога, но, вы знаете, при соответствующем снаряжении зенитные орудия не представляют опасности.

— Но ведь это вторжение, — заметил Подулски.

— А высадка двух воздушно-десантных рот — не вторжение?

— Я всегда говорил, что ты умница, Джеймс, — сказал Максуэлл. — Ты знаешь, это место находится как раз там, где сбили моего сына. Этот парень из группы морских коммандос отправился за ним и спас его прямо вот здесь, — постучал по карте пальцем адмирал.

— У нас есть кто-то, знакомый с районом и бывавший здесь? — спросил Грир. — Это поможет проведению операции. Где он сейчас?

— Привет, Сара, — Келли указал на кресло. Ему показалось, что за время, пока он ее не видел, она постарела.

— Я захожу к тебе уже третий раз, Джон. Во время двух первых визитов ты спал.

— Да, последнее время я много сплю. Все в порядке, — заверил ее Келли. — Сэм навещает меня два раза в день. — Он уже чувствовал себя неловко. Труднее всего говорить с друзьями, сказал себе Келли.

— Видишь ли, у нас было так много работы в лаборатории, — быстро начала Сара. — Джон, я хотела сказать тебе, как мне жаль, что я попросила тебя приехать в город. Я могла бы послать тебя куда-нибудь в другое место. Ей было совсем необязательно встречаться с Мадж. В Аннаполисе есть прекрасный практикующий врач... — Она неловко замолчала.

Она чувствует себя виноватой, подумал Келли.

— Ты ни в чем не провинилась, Сара, — сказал он. — Ты так хорошо к ней относилась. Если бы ее мать относилась к ней так же, может быть...

Но Сара словно не слышала его.

— Я должна была назначить ей более поздний срок. Если бы день встречи был другим...

В этом она права, подумал Келли. Все это переменные величины. Что если? Что, если бы он выбрал другой квартал для стоянки машины? Что, если бы Билл не заметил их? Что, если бы я не поехал совсем и позволил ублюдку просто заниматься своим делом? Другой день, другая неделя? Что, если бы произошло много других вещей? Прошлое случилось, потому что сотня маленьких случайных событий совпали таким образом, что оно произошло точно так, в именно такой последовательности, и, хотя так просто воспринимать удачные результаты, остается лишь неистовствовать по поводу неудач. Что, если бы он выбрал другой маршрут от продуктового склада? Что, если бы он не заметил Пэм на обочине дороги и не подобрал ее? Что, если бы он не заметил таблеток? Что, если бы он остался к этому равнодушен или был бы настолько возмущен, что бросил бы ее? Была бы она жива теперь? Если бы ее отец проявил больше участия и она не убежала из дома, они никогда бы не встретились. Хорошо это или плохо?

И если бы все это случилось в действительности, что тогда имеет значение для людей? Неужели вся их жизнь состоит из одних случайностей? Суть заключалась в том, что никто не мог ответить на этот вопрос. Если бы он был Богом, взирающим с небес на все, что происходит внизу, может быть, тогда события сложились бы в стройную систему, но, если смотреть на все изнутри, это просто происходило, подумал Келли, и ты делаешь все, что в твоих силах, пытаясь научиться на собственных ошибках, подготовиться к следующему случайному событию, происходящему с тобой. Но есть ли в этом смысл? Черт побери, есть ли вообще смысл в чем-нибудь? Этот вопрос был слишком сложен для бывшего боцмана военно-морского флота, лежащего на больничной койке.

— Сара, ты ни в чем не виновата. Ты помогла ей, и никто не помог бы Пэм лучше тебя. Разве можно это изменить?

— Черт возьми, Келли, мы ведь спасли ее!

— Я знаю. Это я привез ее сюда, и это я проявил неосторожность, а не вы. Сара, все говорят мне, будто я ни в чем не виноват, а тут еще появляешься ты и утверждаешь, что это твоя вина. — Гримаса на его лице почти походила на улыбку. — Все это могло бы стать очень запутанным, если бы не один момент.

— Это не было случайностью? — поспешно проговорила Сара.

— Да, не было.

— Вот он, — тихо произнес Ореза, направив свой бинокль на отдаленную точку. — Точно, как вы сказали.

— Ну давай, иди к папочке, — прошептал в темноте рулевой рубки полицейский.

Это было просто удачное совпадение, сказал себе лейтенант. Те, о ком шла речь, владели кукурузной фермой в графстве Дорчестер, но между рядами кукурузы там росла марихуана. Как говорится, простенько, но с толком. На ферме находились амбары и другие строения, но самое главное — им было обеспечено уединение. Будучи неглупыми людьми, они не захотели везти полученный продукт по мосту через залив в своем грузовичке, потому что летом там порой происходили непредвиденные случайности и к тому же контролер, взимающий плату за проезд по мосту, уже однажды, месяц назад, проявил бдительность и помог полиции штата арестовать груз марихуаны. Они были слишком осторожны, чтобы стать потенциальной угрозой для своего друга. Риску нужно положить конец.

Поэтому они воспользовались судном. Это совпадение, ниспосланное свыше, позволило береговой охране принять участие в операции по захвату контрабандистов и таким образом поднять значение своей службы в собственных глазах. Это ничуть не повредит, особенно после того, как он использовал их в качестве ширмы, чтобы помочь с убийством Анджело Ворано, подумал улыбаясь лейтенант Шарон.

— Арестовываем их сейчас? — спросил Ореза.

— Да. Те, кому они везут товар, у нас под контролем. Только не говорите об этом никому, — добавил полицейский. — Мы не хотим скомпрометировать их.

— Можете на нас положиться. — Главный старшина передвинул вперед рукоятки газа и повернул штурвал вправо. — Хватит спать, ребята, принимаемся за дело, — сообщил он команде.

Сторожевой катер длиной в сорок один фут присел на корму от резко возросшей скорости. В ушах командира катера ворчание дизелей звучало пьянящей музыкой. Маленький стальной штурвал вибрировал у него в руках. Ореза направил катер по новому курсу. Самое забавное заключалось в том, что предстоящее для везущих груз станет сюрпризом. Несмотря на то что береговая охрана являлась основным органом, осуществляющим соблюдение закона в прибрежных водах, они всегда занимались главным образом поиском и спасением, и мало кому было известно об их подлинном назначении. И очень жаль, подумал Ореза. За последние пару лет он застал нескольких служащих береговой охраны за курением марихуаны, его ярость была такова, что о ней до сих пор вспоминали те, кто были тому свидетелями.

Цель была теперь ясно различима — тридцатифутовый рыбачий баркас, построенный на одной из маленьких верфей на берегу залива. Множество таких баркасов ловило рыбу в прибрежных водах. Судя по всему, на нем стоял старый двигатель от «шевроле», а это означало, что баркас вряд ли способен скрыться от преследователей. Перевозка наркотиков на рыбачьем баркасе — отличная маскировка, подумал с улыбкой Ореза, но все-таки не настолько хороша, чтобы ставить на одну карту, какой бы превосходной она ни была, свою жизнь и свободу.

— Примите меры, чтобы все выглядело как обычно, — негромко произнес полицейский.

— А вы посмотрите по сторонам, — предложил Ореза. Команда катера была настороже, но этого не было заметно со стороны, а оружие находилось в застегнутых кобурах. Курс сторожевого катера был проложен почти точно к станции береговой охраны на Томас-Пойнт, и если кто-то на рыбацком баркасе заметил их — сейчас никто не смотрел в их сторону, — то просто заключил бы, что катер направляется на свою стоянку. До баркаса оставалось пятьсот ярдов. Ореза до предела выжал рычаги газа, чтобы увеличить скорость еще на один-два узла.

— Вон там мистер Инглиш, — произнес один из матросов. Второй сторожевой катер направлялся к ним встречным курсом от станции, двигаясь строго по прямой примерно в направлении маяка, который тоже обслуживался станцией.

— Не слишком умно с их стороны, верно? — спросил Ореза.

— Ну, будь они умными, стоит ли нарушать закон?

— Совершенно с вами согласен, сэр. — Оставалось триста ярдов. На баркасе в сторону сверкающего белого катера береговой охраны повернулась голова. На борту были трое, и тот, что посмотрел на них, наклонился вперед, чтобы сказать что-то парню за штурвалом. Было почти комично наблюдать за ними. Ореза догадывался о каждом слове, которым они обменивались. Позади нас катер береговой охраны. Ну и что, не дергайся, может быть, они просто меняют дежурный катер, посмотри вон туда... Нет, мне это совсем не нравится. Успокойся, черт побери. Нет, это мне не нравится. Да замолчи ты, посмотри, прожектора выключены, а вон там находится их станция. Так что не переживай.

Пожалуй, пора, улыбнулся Ореза, пора включать... Ну вот: проклятье!

Он усмехнулся, увидев, как парень за штурвалом повернулся, его рот открылся и закрылся, произнеся именно это слово. Один из молодых матросов на катере прочитал тоже его по губам и засмеялся:

— Думаю, они только сейчас догадались, шкипер!

— Включить огни! — скомандовал главный старшина, и на крыше рулевой рубки, к неудовольствию Орезы, замигал полицейский фонарь.

— Слушаюсь, сэр!

Рыбачий баркас быстро повернул на юг, но идущий встречным курсом катер тоже повернул, чтобы отрезать его, и тут всем стало ясно, что баркасу не удастся уйти от сорокафутовых сторожевых катеров с двумя винтами.

— Пустили бы деньги на что-нибудь спортивное, с более мощным мотором, — пробормотал себе под нос Ореза, зная, что и преступники учатся на своих ошибках и что купить что-то, способное уйти от патрульных судов, не составляет такой уж сложной проблемы. Задержать этот баркас оказалось нетрудно. Не составило бы труда задержать и ту маленькую парусную яхту, если бы этот полицейский кретин позволил им действовать как полагается, но простые задачи не будут попадаться им вечно.

Рыбацкий баркас, зажатый между двумя патрульными судами, выключил двигатель. Уоррент-офицер Инглиш остановил свой катер в нескольких сотнях ярдов, тогда как Ореза подошел вплотную.

— Привет, — послышался голос главного старшины, усиленный громкоговорителем. — Это судно береговой охраны США, и мы пользуемся своим правом высадиться к вам на борт и произвести досмотр. Прошу всех оставаться там, где мы можем видеть вас.

Зрелище удивительно походило на наблюдение за людьми, которые только что проиграли матч в профессиональной футбольной лиге. Они знали, что не смогут изменить ситуацию, как бы ни поступили. Они понимали, что сопротивление бесполезно, поэтому просто стояли, унылые и примирившиеся со своей судьбой. Интересно, подумал Ореза, сколько времени это продлится? Сколько времени, прежде чем кто-то окажется настолько глупым, что примет решение сопротивляться до конца?

Двое матросов из его команды перепрыгнули на борт баркаса, и еще двое на корме прикрывали их. Мистер Инглиш подвел катер чуть ближе. Ореза увидел, как умело он проделал это. Впрочем, ничего удивительного — хороший уоррент-офицер умеет обращаться со своим судном, и он тоже расставил своих людей на случай, если преступникам придет в голову безумная мысль сопротивляться. Пока все трое на баркасе стояли в поле видимости, глядя вниз и надеясь, что это всего лишь осмотр средств безопасности, два матроса Орезы прошли в носовую каюту. Они вышли оттуда меньше чем через минуту. Один приложил руку к козырьку фуражки, показывая, что все в порядке, затем похлопал себя по животу. Да, на борту баркаса наркотики. Пять хлопков — наркотиков много.

— Мы вынуждены произвести арест, сэр, — спокойно заметил Ореза.

Лейтенант Марк Шарон из отдела по борьбе с наркотиками полицейского департамента Балтимора оперся плечом на дверную раму — или люк, или как там еще это называют моряки — и улыбнулся. Он был в штатском, и его легко могли принять за сотрудника береговой охраны, особенно с надетым оранжевым спасательным жилетом.

— Вот и принимайтесь за дело. Как это будет записано в бортовом журнале?

— Производилась обычная проверка средств безопасности. Смотрим, а на борту наркотики, — произнес Ореза с насмешливым удивлением.

— Совершенно верно, мистер Ореза.

— Благодарю вас, сэр.

— Рад оказать содействие, капитан.

Он уже объяснил процедуру Орезе и Инглишу. Чтобы защитить своих осведомителей и не скомпрометировать их, заслуга ареста контрабандистов с крупной партией наркотиков будет принадлежать береговой охране, что не вызвало неудовольствия ни у главного старшины, ни у уоррент-офицера. Ореза сможет нарисовать символ победы на своей мачте — или как там называется эта штука, на которую опирается радиолокатор, — изображение пятилистника марихуаны, а члены команды получат возможность похвастать случившимся в барах. Они смогут — не исключено — даже продолжить приключение, выступив свидетелями в федеральном окружном суде. Впрочем, это маловероятно, потому что такие мелкие контрабандисты, как правило, признаются в совершении преступления, за которое полагается самое малое наказание — этим займутся их адвокаты, которые будут договариваться с федеральным прокурором. Из тюрьмы они сообщат, что их, по-видимому, предали те, кому они везли марихуану. Если повезет, эти люди даже совсем исчезнут, что и вовсе упростит задачу. Возникнет ниша в экоструктуре наркотиков — еще одно модное слово, услышанное лейтенантом Шароном. В самом крайнем случае потенциальный соперник в этой экоструктуре навсегда покинет ее. Лейтенант Шарон получит благодарность от своего капитана, возможно, и цветистое благодарственное письмо от Корпуса береговой охраны США и окружного прокурора, не говоря уже о поздравлениях с проведением такой тихой и эффективной операции, при которой не пострадали его осведомители. Один из наших лучших детективов — снова торжественно заявит о нем капитан. Как вам удается завербовать таких осведомителей? Капитан, вы же знаете, как это делается, я должен обеспечить безопасность своих людей. Ну конечно, Марк, я понимаю. Продолжай действовать так же успешно.

Сделаю все, что в моих силах, сэр, подумал про себя Шарон, глядя на заходящее солнце. Он даже не повернулся, чтобы посмотреть на матросов патрульного судна, надевающих наручники на подозреваемых, зачитывающих им их конституционные права по покрытой пластиком карточке. Они улыбались — для них это было увлекательной игрой. Но ведь это была игра и для Шарона.

Где эти проклятые вертолеты? — спросил себя Келли. Эта паршивая операция с самого начала пошла наперекосяк. Пикетт, его обычный партнер, слег с сильнейшей дизентерией и не смог отправиться в джунгли, и Келли пришлось идти одному. Не слишком хорошо, но операция была очень важной. Так что он отправился один, осторожно, очень осторожно ступая по вонючей воде этой.., на карте это было обозначено как река, но она не заслуживала того, чтобы Келли думал о ней как о реке.

И разумеется, они пришли именно в эту деревушку, поганые ублюдки.

«Нежный цветок», думал он, глядя и слушая. Какому идиоту пришло в голову так назвать операцию?

«Нежный цветок» было кодовым наименованием группы политического реагирования — или как там они называют такие группы — армии Северного Вьетнама. У группы были и другие названия, гораздо менее привлекательные. И уж несомненно, у этих северо-вьетнамских мясников, подготовленных в Ханое, были свои методы «завоевывать сердца и умы».

Мэр деревушки, глава, староста или кто там еще, оказался слишком смелым, и потому его нельзя было назвать иначе, как дураком. И вот теперь он расплачивался за собственную глупость на глазах у боцмана первого класса Дж.Т.Келли, наблюдавшего за происходящим с приличного расстояния.

Группа прибыла в деревушку в половине второго ночи, и ее члены принялись весьма организовано и почти вежливо заходить в каждую хижину, будить ее обитателей, главным образом крестьян, и собирать их на центральной площади. Там уже находились заблудший герой, его жена и три дочери, со страхом ждущие начала представления. Они сидели прямо в грязи, а руки их были жестоко связаны за спиной. Майор северовьетнамской армии, возглавляющий «Нежный цветок», пригласил всех жителей деревушки присесть. Келли, который находился на своем наблюдательном пункте меньше чем в двухстах метрах от площади, слышал его вежливый голос. Майор объяснил, что жители деревни нуждаются в уроке, чтобы понять, как глупо сопротивляться народному движению освобождения. Нельзя сказать, что они какие-то там неисправимо плохие люди, просто они сбились с правильного пути, и он надеется, что этот простой урок сделает для них очевидными прошлые ошибки.

Солдаты начали с жены деревенского старосты. На это потребовалось двадцать минут.

Я должен что-то предпринять! — сказал себе Келли.

Но там одиннадцать человек, идиот, возразил он сам себе. И хотя майор и отъявленный садист, десять солдат, прибывших с ним, отобраны для участия в операции не только за правильность своих политических взглядов. Это преданные, опытные и надежные солдаты. Как может человек быть преданным, когда от него требуют подобное, выходило за пределы воображения Келли. Но то, что они были преданными, оставалось фактом, который он не мог не принимать во внимание.

Однако где эта проклятая группа поддержки? Он вызвал ее сорок минут назад, а база всего в двадцати минутах на вертолете. Им был нужен этот майор. Члены его группы тоже могут пригодиться, но майор нужен живым. Он знал местопребывание политических руководителей этого района, оставшихся в живых, после того как морские пехотинцы уничтожили остальных в блестящем рейде, проведенном шесть недель назад. Операция северовьетнамской армии была, по-видимому, ответом на этот рейд и намеренно проводилась так близко к американской базе, чтобы продемонстрировать, что нет, вы не сумели уничтожить всех нас и никогда не сумеете.

И в последнем, пожалуй, они правы, подумал Келли, но это выходило далеко за рамки его сегодняшней задачи.

Старшей дочери старосты было, наверно, лет пятнадцать. Трудно определить возраст невысоких, обманчиво хрупких вьетнамских женщин. Девушка продержалась целых двадцать пять минут и все еще была жива. Ее крики доносились до Келли через открытое поле, и его руки сжимали пластиковый приклад автомата CAR-15 с такой силой, что, заметь он это, явно забеспокоился бы, как бы чего ни сломать.

Десять солдат, сопровождавших майора, были расставлены именно так, как положено. Двое из них находились рядом с майором, время от времени меняясь местами с охраной, стоящей по периметру площади, чтобы все могли принять участие в развлечении, пока один из солдат не добил девушку ножом. Следующей дочери было лет двенадцать.

Келли старался среди звуков, исходящих из облачного неба, уловить характерный свист двухлопастного ротора вертолета «Хьюи». Но до него доносился лишь грохот 155-миллиметровых гаубиц с огневых позиций морской пехоты, расположенных к востоку, и рев проносящихся над головой реактивных истребителей, однако они не могли заглушить пронзительные крики ребенка. И все-таки их было одиннадцать против него одного, и даже если бы с ним был сейчас Пикетт, шансы оставались самоубийственными. У Келли был его автомат CAR-15 с тридцатью патронами в магазине и другой такой же магазин, только перевернутый и прикрепленный к первому изоляционной лентой, а также еще два таких же комплекта. Кроме того, у него было четыре осколочных гранаты, две динамитных шашки и две дымовых гранаты. Самым смертоносным вооружением Келли было его радио, но он уже дважды вызывал группу поддержки и оба раза получил ответ, что его вызов принят, и приказ сидеть и ждать.

Как легко говорить это, сидя на базе, верно?

Девочке двенадцать лет, не больше. Слишком молодая для этого. Хотя для этого не существует возраста, сказал себе Келли. И тут не изменишь положение вещей в одиночку, какой смысл прибавить свою смерть к смертям членов этой семьи?

Но как они могут делать это? Разве они не мужчины, солдаты, профессиональные воины вроде него? Неужели есть на свете что-то, ради чего они забывают о всякой человечности? То, что он видел, было невозможным. Такого не могло произойти. Но оно происходило. Слышалась отдаленная канонада — артиллерия била по возможным путям снабжения партизан. Над головой проносились самолеты, похоже, бомбардировщики морской пехоты, их удары обрушивались на те или иные цели, скорее всего на пустые леса, потому что ими и являлось большинство целей. Не там, где находится враг, так что это ничему не поможет, верни? Эти деревенские жители поставили свои жизни и жизни своих семей на карту ради чего-то, что не осуществилось, и, может быть, майор считает, что он проявляет благородство и милосердие, уничтожая в назидание всего одну семью, вместо того чтобы покончить со всеми жителями деревушки. К тому же мертвые не говорят, а майору хотелось, чтобы эту историю повторяли как можно чаще. Ужас был оружием, которое они могли использовать и использовать успешно.

Время продолжало двигаться то медленно, то быстро, и наконец двенадцатилетняя девочка замолчала, и ее отшвырнули в сторону. Третьей и последней была восьмилетняя дочь, увидел в бинокль Келли. Но что за ублюдки — они разводят большой костер! Они не хотят, чтобы кто-нибудь пропустил хоть что-то, правда?

Восьмилетняя девочка, совсем малышка, у нее еще нет даже сил для хорошего крика. Келли следил за тем, как происходит смена караула. Еще двое солдат оставили периметр площади и направились к лежащей девочке. Насилие служило развлечением для этих подонков, которые в отличие от американских солдат не могли посещать публичные дома на Тайване. Караульный, который стоял ближе других к Келли, еще не успел поразвлечься и, наверно, не успеет. То ли у старосты недостало дочерей, то ли майор недолюбливал солдата. Как бы то ни было, он оставался не у дел, и, должно быть, это расстраивало его. Он внимательно следил за тем, что сегодня не выпадет на его долю. Может быть, в следующий раз.., но сейчас он по крайней мере мог смотреть.., как он и поступил, забыв о своих обязанностях.

Келли прополз уже половину расстояния, прежде чем осознал это, он полз быстро, как только мог, бесшумно скользя по влажной траве. Он полз, прижимаясь к земле, стараясь слиться с ней, приближаясь и приближаясь, подгоняемый плачем, доносящимся от костра.

Тебе следовало сделать это раньше, Джонни-мальчик.

Но тогда это было невозможно.

Да и теперь, черт возьми, это неосуществимо!

И в этот момент в происходящее вмешалась судьба — с юго-востока послышался звук вертолета «Хьюи», возможно, и не одного. Первым услышал его Келли, с ножом в руке беззвучно поднимаясь с земли позади солдата. Они все еще не слышали подлетающих вертолетов, когда он нанес удар, вонзив солдату нож в основание черепа, в то место, где позвоночник соединяется с основанием мозга, — в продолговатый мозг, как называл это кто-то на лекции. Вонзив нож, Келли повернул его, словно отвертку, второй рукой зажав солдату рот. Все получилось идеально. Тело солдата мгновенно обмякло, и он бережно опустил его на землю, не из соображений человечности, а просто чтобы избежать шума.

Но шум теперь был слышен. Шум вертолетов. Майор поднял голову и повернулся к юго-востоку, почувствовав опасность. Он выкрикнул приказ, собирая своих людей, затем поднял руку с пистолетом и застрелил девочку выстрелом в голову, как только один из его солдат слез с нее и откатился в сторону.

На сбор группы потребовалось всего несколько секунд. Майор мигом автоматически сосчитал солдат, заметил, что одного не хватает, и посмотрел в сторону Келли, однако яркий свет костра ослепил его, и он увидел лишь смутное движение.

Один, два, три.., шептал про себя Келли, выдернув чеку из осколочной гранаты. Парни третьего взвода коммандос всегда готовили собственные запальные трубки для гранат — никогда не знаешь, как поступят с ними пожилые дамы на фабрике. Их запальные трубки горели ровно пять секунд, и на счет «три» граната вылетела из руки Келли. Ее металлическая рубашка сверкнула в оранжевом свете костра. Почти идеальный бросок. Келли уже лежал в траве, когда граната приземлилась; он услышал чей-то тревожный крик, раздавшийся секундой позже и уже бесполезный.

Граната убила или ранила семерых солдат из десяти. Келли вскочил на ноги и убил одного из оставшихся в живых короткой — три выстрела — очередью в голову. Его глаза даже не остановились на взметнувшемся красном облачке — он был профессионалом, а не любителем. Майор все еще оставался жив. Он лежал на земле, пытаясь направить на Келли свой пистолет, когда пять пуль из американского автомата разорвали его грудь. Теперь Келли оставалось одно — выжить. Он совершил глупый шаг, пути назад не было, и теперь надо было только это.

Келли побежал направо, высоко держа автомат. Он видел, что по крайней мере двое солдат остались в живых. Разъяренные, с оружием в руках, они были так растеряны, что не кинулись в джунгли, как он ожидал. Первый вертолет начал бросать над деревней осветительные ракеты. Келли выругался — темнота сейчас была его лучшим союзником. Но зато он заметил и убил длинной очередью, опустошившей его магазин, еще одного солдата. Все еще двигаясь вправо, Келли заменил пустой магазин на новый, надеясь увидеть второго солдата, но тут его внимание привлекли фигуры разбегавшихся крестьян, некоторые из них были ранены, очевидно, осколками его гранаты, но сейчас не время было беспокоиться об этом. Его взгляд замер на жертвах — и, что еще хуже, слишком долго он смотрел на костер, так что, когда отвернулся, ночное зрение Келли больше не существовало. Перед глазами мелькали призрачные голубые и оранжевые пятна. Он слышал рев турбины «Хьюи», совершавшего посадку рядом с деревней, и этот рев был настолько громким, что заглушал крики крестьян. Келли спрятался за стену хижины и, глядя в темноту и мигая, пытался восстановить зрение. По крайней мере один северо-вьетнамский солдат находился где-то поблизости, и уж он точно не побежит в сторону вертолета. Келли продолжал двигаться вправо, но теперь гораздо медленнее. Между той хижиной, за которой он скрывался, и соседней было метров десять, освещенных костром. Он выглянул из-за угла хижины и побежал, на этот раз низко опустив голову. Краем глаза Келли заметил движущуюся тень и, когда повернулся, чтобы взглянуть на нее, споткнулся обо что-то и упал.

Фонтанчики пыли метнулись вокруг, но Келли не смог сразу найти источник выстрелов. Он перекатился влево, чтобы укрыться от пуль, но при этом попал на освещенное место. Привстав, он оттолкнулся назад и уперся спиной в стену хижины, разыскивая отчаянным взглядом вспышки автоматных очередей. Вот они! Он поднял свой CAR-15 и открыл огонь в тот момент, когда две пули калибром 7, 62 миллиметра попали ему в грудь. Его развернуло силой ударов, и еще два попадания разбили автомат у него в руках. Когда в следующее мгновение он взглянул вверх, в деревушке было тихо. При первой же попытке встать он ничего не добился, кроме вспышки боли. Затем ему в грудь уперлось дуло автомата.

— Сюда, лейтенант! — услышал Келли, затем тот же голос приказал:

— Санитара!

Келли подтащили поближе к костру. Его голова безвольно свесилась к левому плечу.

Американские солдаты обыскивали деревню, осматривали северо-вьетнамских солдат.

— Этот подонок еще жив, — сказал один из американцев.

— Вот как? — второй солдат перешагнул через тело восьмилетней девочки, приставил дуло своего автомата ко лбу вьетнамца и выстрелил.

— Черт тебя побери, Гарри!

— Немедленно прекратите! — раздался крик лейтенанта.

— Посмотрите, что они сделали, сэр! — крикнул в ответ Гарри, падая на колени в приступе рвоты.

— Что с тобой? — спросил санитар, подходя к Келли, который не мог вымолвить ни слова. — Проклятье! — выругался санитар. — Лейтенант, это, наверно, и есть тот парень, что вызвал нашу группу!

В поле зрения Келли появилось еще одно лицо — по-видимому, это был лейтенант, командовавший штурмовой группой, большая нашивка у него на плече свидетельствовала о его принадлежности к дивизии легкой пехоты.

— Лейтенант, похоже, все в порядке, еще раз осматриваем периметр! — послышался голос постарше.

— Живых нет?

— Так точно, сэр!

— А вы кто такой, черт побери? — спросил лейтенант, посмотрев вниз. — Сумасшедшие морские пехотинцы!

— Флот! — выдохнул Келли вместе с кровью.

— Что? — спросила медсестра О'Тул.

Келли широко открыл глаза. Его правая рука быстро двинулась поперек груди, а голова повернулась, осматривая комнату. Сэнди О'Тул сидела в углу под лампочкой, читая книгу.

— Что вы здесь делаете?

— Слушаю ваши кошмары, — ответила она. — Уже второй раз. Знаете, вам действительно было бы неплохо...

— Да, я знаю.