"Страсти по Анне" - читать интересную книгу автора (Данович Дина)

Глава 2

Полковник Москвин встретил меня не очень приветливо. Указал на кресло, попросил прощения и на несколько минут уткнулся в свои бумаги. Я расправила на коленях узкую юбку и раскрыла томик стихов, который был со мной, потому что я предполагала, что мне придется ждать. Москвин покосился на меня, но я сделала вид, что ничего не замечаю, продолжила чтение. Полковник вздохнул, а через полминуты он отложил все дела.

Я улыбнулась ему.

— Искренне думала, что придется ждать много дольше.

— Как можно!.. Итак, чем могу служить? Я улыбнулась еще раз.

— Понимаю, насколько глупо прозвучит моя просьба, но, уверена, вы великодушно не откажете мне!

Москвин серьезно откинулся в кресле, пощипывая ус.

— Внимательно слушаю вас, мадам.

— Не могли бы вы разрешить юнкеру Николаю Тимиреву вакацию? На два дня.

Я встала, поднялся и полковник. Я прошла к окну, скучная казарменная обстановка угнетала меня. Мне хотелось скорее вернуться домой и продолжить подготовку к празднику.

— Поймите, мадам, для внеурочной вакации необходимы веские причины.

— Боюсь, что у меня нет веских причин, простите! Однако… — Я сделала паузу. — Господи, ну вы же понимаете, что я не буду вам лгать и придумывать похороны троюродной тетушки. Я буду с вами предельно откровенна — я скучаю по брату, а сегодня день моих именин!

Полковник, очевидно, не понимал, что происходит, зачем я здесь — болтаю глупости и еще что-то требую от него.

— С днем ангела вас, — растерянно сказал он.

— Ах! — Я прошлась мимо него туда и обратно. — Господин полковник, вы даже не представляете, как легко сделать женщину счастливой!

Москвин нахмурился, а я продолжила.

— Мне для счастья необходимы всего несколько часов с братом, вернее, чтобы он побыл со мной до завтра. Все в ваших руках, господин полковник. На все есть ваша непререкаемая воля. Одно ваше слово — и я счастлива, — серьезно сказала я, прикасаясь к его локтю.

— Мадам! Рад… Рад служить…

Я прошла к своему креслу, присела на краешек. Замерла со ждущей улыбкой. Полковник покраснел. Я и не думала, что такой бравый военный будет смущаться наедине с дамой.

— Что ж… Полутора суток вакаций погоды не делают.

Москвин медленно выписал вакационный билет, протянул его мне.

— Господин полковник, вы удивительно щедры ко мне! — Я томно вздохнула. — Благодарю вас! — Я пожала его широкую ладонь, он поклонился, чтобы поцеловать мне руку.

Мы быстро шли по узким длинным коридорам, я спешила домой и поторапливала Николку. Нас окружили юнкера.

— Николай! Ты куда? — кричали они.

— Завтра прибуду! — отзывался он. — У меня вакации!!

— Лжешь!

— Вот еще! Москвин сам лист подписал! — небрежно бросил в их сторону через плечо Николка.

— Москвин?

— Сам Москвин?

— Не может этого быть!

— Москвин — лютый зверь!

Николка победно оглядел однокашников и изрек важно:

— Москвин, конечно, лютый зверь, но Анна его вышколила.

Я ждала Николку у ворот училища. Морозец щипал щеки, беличья муфта была теплой и нарядной. Я знала, что выгляжу чудесно, и на душе было хорошо и радостно от ожидания домашнего ужина при свечах, когда брат будет резко жестикулировать, почти кричать, рассказывая нам новости. Впрочем, Александру Михайловичу его рассказы наверняка неинтересны, слушать буду только я.

Николка выбежал очень скоро, был он весел, в его глазах светилось лукавство. Он поцеловал мне руку, потерся об нее щекой. Я видела изумленные глаза его однокашников, также выходивших из ворот, но уже вслед за нами и строем. Поняла детскую хитрость брата: пойдет слух о красивой даме, с которой уехал на вакацию юнкер Николай Тимирев. Подыгрывая, потрепала его по щеке и поцеловала в лоб. Будущие господа офицеры выдохнули из губ клубы пара одновременно. Глупенькие, глупенькие мальчики, похожие как родные братья в своей форме! Неужели они верят своим глазам?

— Вот! — заговорил, склоняясь ко мне, Николка будто шепотом, но так, чтобы все расслышали. — Видишь! Видишь того? Я рассказывал тебе о нем! Меньшиков! Ты представляешь, совсем недавно!.. — Он рассмеялся. — Пивличенков, наш майор, историк, говорит: «Про Петра Первого… — а он еще так забавно слова растягивает, — Николка начал растягивать слова, подражая неизвестному мне Пивличенкову, — про Петра Первого… нам расскажет… нам расскажет, — повторил он, оглядывая давящихся от смеха юнкеров, которые маршировали на месте, не сводя с нас глаз. — Меньшиков!» — произнес он долгожданную всеми фамилию.

Мальчики расхохотались.

— Постой, постой, — тоже с улыбкой сказала я, — ты поясни!..

— Мы тогда тоже смеялись!.. А Пивличенков рассердился. Меньшиков получил неудовлетворительно, даже не начав отвечать, и был изгнан из класса. Этого Пивличенкова ежедневные скандалы с женой совсем чувства юмора лишили.

Юнкера зааплодировали. Николка раскланялся перед благодарными слушателями, но тут же должен был увернуться от летящего в него снежка.

— Иваницкий, — отрекомендовал мне снайпера Николка. — У него прозвище Сусанин. Он получил его в лагерях в первое же лето. Он и еще пятеро кружили вокруг условленной поляны почти час, не находя ее в десятке метров. И пришли последними. С легкой руки полковника Синицына Иваницкий преобразился в Сусанина, а победивший в задании Колер, вон тот, высокий — видишь? — был прозван Барклаем де Толли. Прозвища приклеились, и теперь их в корпусе иначе не называют. А Сусанин, между прочим, наш командир! И командиром выбран был единогласно, но Велиховский — вон, вон! — смотрит на тебя, не удержался тогда, сказал: «Посмотрим, куда-а нас заведет Сусанин». А Меньшиков наш, сам маленький, а насмешник большой, нашелся сразу: «Поляки могут не соваться, если Сусанин их не устраивает».

Польский шляхтич Велиховский вскинул подбородок и отвернулся от нас.

— Тимирев, вы хотите вернуться с вакаций в корпус? — окликнул Николку строгий командирский голос.

Рядом с нами стоял полковник Москвин.

— Никак нет, ваше высокоблагородие! — отозвался Николка резко.

— Прощайте! — сказала я полковнику.

И Москвин с юнкерами двинулись в сторону храма Преображения Господня.

Николка был, как всегда в такие минуты, возбужден и говорил без умолку. Вероятно, дисциплина, насаждаемая в корпусе, действовала только в его стенах: на улицу воспитанники выходили совершенно другими людьми.

— Анненька, я хочу прогуляться. Как ты посмотришь на мое предложение?

— Вполне положительно, милый! — улыбнулась я.

Слишком славный был день, чтобы не использовать его для прогулки. Я взяла брата под руку, и мы пошли. За нами тронулся мой экипаж, я помахала рукой кучеру, отпуская его домой.

— Александр Михайлович не желает отпускать тебя от себя — вон и холопа к тебе приставил, — сказал Николка.

— Наверно, ты прав, — равнодушно ответила я. Николка повел плечами в тонкой шинели.

— Если ты замерзнешь, то можно будет взять извозчика. — И я внимательно посмотрела на него.

— Иногда мне кажется, что твой супруг недоволен тем, что я бываю с тобой, и вообще тем, что я прихожу в ваш дом.

— Николка, — улыбнулась я. — Прекрати ревновать, поверь мне на слово, Александр Михайлович так не думает. — Я почти не лгала: Александр никогда не был против того, чтобы Николка приезжал к нам на вакации. Но если я желала видеть брата во внеурочное время, Александр не скрывал своего недовольства, считая: раз Николка пошел по военной стезе, то его не стоит баловать. — Но неужели для тебя это имеет хоть малейшее значение? Ты мой брат! Ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста!

— Я тебя прекрасно слышу, — ответил он. Темные брови его сошлись у переносицы. Совсем как в детстве, когда я говорила, что ему пора идти спать, хотя сама оставалась ненадолго в гостиной с мамой, помогая ей в какой-нибудь мелочи. Он немного ссутулился и закусил губу.

— Вот посмотри! — дернула я за рукав Николку.

— Где? — очнулся он от своих обид.

— Вот решетка ворот, ветка, видишь?

— Да, и небо — серое, холодное. Я вижу.

— И кирпичная стена, посеревшая под дождями.

— Окончания прутьев как пики.

— Как на картине. Ах, почему ты не художник! Я бы дорого дала за то, чтобы иметь нечто подобное у себя дома. Нет, ты только посмотри! Ведь прямо холодом веет. И страшно. Наверно, этот дом — очень старый и грустный. Я просто не могу отойти. Ветки заледеневшие… Как в сказке, у которой будет печальный конец.

— Я не поддерживаю грустных тем! — повел меня прочь брат. — Не надо думать о плохом. Ты сегодня вечером свободна?

— Конечно. Я специально ради твоего приезда отменила всех гостей.

— Тогда мы можем поиграть в «Пыльное окно». Я улыбалась счастливо и откинула назад голову до упора в меховой воротник.

— Ты уже почти офицер, Николка, и ты все еще предлагаешь мне сыграть в «Пыльное окно»!

— Ты замужняя дама, Анненька, — прошептал мне на ухо он, — и ты еще ни разу мне не отказала!

Спорить с ним было бесполезно. Под ногами хрустел снежок, который с утра застелил весь город, как белой скатертью застилают праздничный стол. Я шла и не думала ни о чем, кроме того, что иду я вместе с братом, которого люблю больше жизни, и вот он рядом, гордо ведет меня под руку, и шерсть шинельного рукава шершавит мне пальцы. Весь мир не сможет остановить счастье нашей встречи, не надо слов о том, что мы скучали в разлуке, ибо слова — пусты. Я иду, воздух свеж, румяный Николка сжимает ласково мою руку, а платье в такт шагам подметает снег.

Николка, Николка!.. Тяжело тебе, родной мой, выходить на Божий свет из казарменной обстановки! Верно, не понимаешь, где ты, проснувшись у меня дома на кружевных белых простынях. Милый мой, ненаглядный! И скулы у тебя стали выпирать из-под гладкой чистой кожи, и глаза стали жестче! Несладко, мальчик мой, но ты сам того хотел!

Не ты ли гонялся с отцовой шпагой по старому родительскому дому! И отец поощрял твою любовь к военной истории. Ночами ты читал про Александра Македонского, про победы Цезаря, а днем отец тебе давал сочинения Суворова. Так и воспитывал сына, пока тот не подрос, чтобы поступить в артиллерийское училище, где в спальных помещениях температура воздуха зимой была не выше десяти градусов.

А отец наставлял: «Служи честно, не посрами фамилии!» — и умер. Матушка взялась за хозяйство, стала суровой властной женщиной, к сыну ездила редко. Но подошло время моего брака, и мы стали жить в одном городе. Слава богу, что теперь мы видеться можем хоть чуточку чаще, слава богу, что на каждую вакацию ты приезжаешь ко мне! Неважно, что думает об этом мой муж! После смерти матушки только я одна за тебя в ответе!

— Все думаешь, и о поклонниках, наверно, — пробурчал он. — На вакацию отпустили брата, а она и не рада. Вернусь к учителям.

— Оставь! Я о тебе и думала, не надо перевирать мои мысли. Расскажи лучше, что у вас было на завтрак?

Николка состроил кислую мину, хотя знал, что от разговора на тему еды, самочувствия и отношения к нему командиров он не уйдет.

— Была говядина, я терпеть ее уже не могу! На днях немного простыл на учениях, но лекарь дал какой-то бурды, сказал, поможет. Пить ее я побоялся, и все прошло.

— Тебя не обижают?

— Нет, Анненька.

— Что вы делаете в свободное время? — спросила я, в надежде услышать про классическую литературу, стихосложение или риторику.

— Вчера вечером Мурзику делали темную, — ответил Николка, но тут же спохватился.

— Кто этот Мурзик? Кот?

— Да сволочь одна, не обращай внимания.

— Как ты стал говорить! Немедленно выкини эти слова, — приказала я. — Распустился! Так что там за Мурзик?

— Однокашник наш, подлец, предатель и доносчик. Болтает много, наговаривает!

— Что такое «темная»?

— Анна, — сказал Николка, — может, зайдем в кондитерскую?

Стемнело как-то неожиданно быстро. Зажглись фонари и витрины магазинов, настроение было прекрасное. Нет ничего лучше зимнего вечера на улице, когда ты идешь с милым Николкой, когда вокруг спешат люди: студенты, семинаристы, белошвейки… А нам и не надо вовсе никуда спешить. Снег пошел крупными теплыми хлопьями. Мы шли, а снег, белый, новый, прилипал к ботинкам, налипал на подол темного платья.

В кондитерской приятно пахло ванильными палочками, свежим хлебом, чем-то невероятно праздничным. И праздник длился, пока мы через полчаса с тортом в руках не вошли домой. Навстречу выпорхнула Таня, моя горничная. Она сделала большие глаза и прошептала мне, принимая от нас верхнюю одежду:

— Александр Михайлович в раздражении. Куда, говорят, Анна Николаевна исчезли? Я же и знать не могу!

Таня, добрая моя девочка! Она являлась не только горничной, она, и только она, могла легко уложить мои непокорные волосы, пригнать по фигуре платье лучите любой портнихи и утешить, если надо. Мы росли в доме моих родителей вместе. Ее мать работала на кухне, Таня девочкой была смышленой, и маман не видела ничего дурного в том, чтобы мы немного общались. Так из Тани выросла чудесная девушка, образцовая горничная. Выходя замуж, одним из условий согласия на брак я поставила переезд Тани вместе со мною. И так как ее родителей к тому времени не было в живых, она согласилась поехать со мною. Первое время она была единственным близким мне человеком, и я привязалась к ней еще больше. Помимо всего прочего, Таня молилась за меня каким-то особенным способом, и мое ходатайство у Бога я доверила именно ей.

— Рада вас видеть, — улыбнулась она Николке.

— И я, Таня! — И он не лгал, зная, как она помогает мне.

— Возьми торт, отнеси в столовую, — сказал он. Приняв от Николки нарядную коробку с тортом, Таня ушла.

— Наконец! — вышел к нам из кабинета мой муж, Александр Михайлович Зимовин. — Анна, — строго повернулся он ко мне, — не будете ли вы столь любезны сказать, почему вы опоздали к ужину?

— Разве? — удивилась я, оглянулась на часы и вынуждена была признать, что Александр прав.

— Я дожидалась Николку, — попыталась солгать я.

— Кучер сказал, что вы отпустили его, когда Николай вышел. Извольте пояснить!

— Мы гуляли, — развела руками я.

— Здравствуйте, Николай, — слегка поклонился Александр Николке.

— Честь имею! — взволнованно и поэтому слишком громко, с хрипотцой в голосе, отозвался тот.

— Каков! Проходите, пожалуйста. Сделайте милость!

Настроение мое заметно ухудшилось. У Александра была болезненная черта — педантичность. Я же не могла жить по постоянному расписанию, ходить по регламенту и даже чихать в отведенное для того время. Впрочем, чихание Александр принимал за признак дурного тона, а никак не простуды!

Для меня навсегда останется загадкой, почему моя матушка выбрала именно его себе в зятья из полутора десятка претендентов на мою руку. И сердце?! Да, Александр Михайлович был дворянин, образованный и неглупый, занимал должность товарища прокурора. Часто он бывал в столице по долгу службы, но не переехал туда, даже женившись на мне. Он не был военным, что, по мнению моей матушки, тоже было достоинством. Он имел хороший доход и был не самым старым из всех женихов.

И вот мне двадцать, ему — тридцать два, мы венчались три года назад, вместе ездим на приемы и балы; но никакая сила не может меня заставить полюбить этого человека. Я не обязана его любить, знать о его привычках и достоинствах, если он сам не удосужился о них мне рассказать!

Я видела смущение брата: Александр Михайлович отчитал меня в его, Николкином, присутствии.

Я сердилась за неловкость, которую ощущает брат, и настроение праздника ушло.

— Может, стоит выпить шампанского? — попыталась я снять напряжение в столовой, когда мы дожидались ужина.

— Разве сегодня государственный или религиозный праздник? — поднял на меня глаза Александр Михайлович.

— Но… — я осеклась и замолчала.

— Николай, — повернулся к нему Александр Михайлович, — как вам идея с шампанским?

— Благодарю, не сейчас, — ответил быстро Ни-колка, не желая поддерживать неприятную тему.

Разговор шел вяло, неохотно, тем для общей беседы не было, ужин казался невкусным. Александр Михайлович первым поднялся из-за стола.

— Покину вас. У меня еще есть работа, простите! — и ушел в кабинет.

— Идем в комнату, — предложила я.

— «Пыльное окно», как обещала, — напомнил Николка.

«Пыльное окно» было нашей любимой игрой в детстве. Потом мы забыли о ней на некоторое время, до тех пора, пока Николка не приехал домой из училища на первые вакации. Он чувствовал себя скованно и начал даже называть меня на «вы», я предложила ему сыграть в нашу детскую игру. Нехотя он согласился. Через полчаса мы уже снова были лучшими друзьями, и он рассказывал о проделках в корпусе, а я ему — свои сердечные тайны. Тогда мы поклялись всегда при встрече играть в «Пыльное окно», чтобы быстрее привыкать друг к другу.

Смысл игры заключался в том, чтобы как можно лучше изобразить человека, которого знали бы все присутствующие. Если тот остается не угаданным, ведущий становится «фантом» и выполняет любое желание остальных. Обычно просят показать общего знакомого, который ему наиболее удается, или написать шуточное стихотворение. Можно представить, что может насочинять человек, у которого нет ни дара, ни желания творить!

— Я уже придумал, кого загадаю, — перешагивая через две ступеньки, сказал Николка.

— Я тоже.

Свою комнату я называла темницей принцессы потому, что она была рядом с комнатой Александра Михайловича, который в свою очередь играл роль дракона. В первый же месяц нашего супружества я сказала мужу, что консервативна и пожелала иметь отдельную спальню.

Потом в какой-то момент я пожалела о сказанном: в моей жизни наступил тогда глупейший период влюбленности в собственного мужа. В семнадцать лет я была уверена, что нет на свете человека умнее и лучше Александра Михайловича. Но то ли особенности моего характера, то ли холодность Александра Михайловича заставили меня изменить мнение на противоположное.

Мы играли с Николкой в «Пыльное окно», хохотали и дурачились, и настроение сразу подпрыгнуло, как сердце в груди при встрече с любимым. Мы всегда были импульсивны, горевали и радовались с глумом и криками. Наверное, потому, что выросли в глубокой провинции, где разговаривать в повышенных тонах было обычным делом. Так вели себя наши родители, мы привыкли к их постоянным крикам. Кабинет мужа был на первой этаже, и я не беспокоилась, что наше веселье будет досаждать ему.

— Придется, придется тебе выполнять мои желания! — кричал Николка.

Он сидел в кресле, покусывал мое перо и смотрел, как я не слишком успешно пытаюсь изобразить нашу кузину Елену.

— Представляю, как ты на мне отыграешься за собственные поражения, — сказала я.

— Лучше скажи, кто это.

— Елена.

— Не похожа!

— Похожа. Она тоже говорит: «Ах, какая замечательная до ужаса погода!»

— Ни разу не слышал!

— Ты же ухаживал за ней и не слышал? — усомнилась я.

— Не ухаживал!! — залился краской стыда Николка.

— Кто пытался поцеловать Елену на веранде?

— Неправда!!

Мы поругались, долго кричали друг на друга, вспоминали, кто, когда и кого пытался поцеловать на нашей старой веранде. Потом Николка вспомнил, что я проиграла ему «Пыльное окно» и потребовал выполнения его желания, он даже упрекнул меня в увиливании от наказания. Я закричала, что ничего подобного я и не думала даже.

Александр Михайлович вошел в мою комнату, когда я, подобрав платье, ходила на четвереньках вокруг кресла с Николкой и громко говорила: «Я целовалась на веранде с кузеном Дмитрием! Я целовалась на веранде с кузеном Алексеем!» Мой муж застыл на пороге, я же продолжала перечислять всех кузенов, с которыми имела удовольствие целоваться на знаменитой веранде, а Николка смеялся и хлопал в ладоши.

Александра Михайловича мы с братом заметили одновременно. Веселье затихло, Николка убрал с моего туалетного столика ноги. Я одернула платье и встала с колен.

— Я стучал, но вы, вероятно, не слышали, — наконец произнес Александр Михайлович.

— Да, мы были заняты, — попыталась оправдаться я. — Николка, иди в свою комнату. И вызови Таню, пусть она приготовит тебе ванну, ты грязный. Иди же! — я знала, что сейчас последуют нравоучения со стороны мужа, не стоит посвящать Николку в наши семейные взаимоотношения и дрязги.

Николка вышел.

— Чем вы тут занимались, позвольте вас спросить? — сухо сказал Александр Михайлович.

— Мы играли.

Брови супруга взметнулись вверх, губы резче обозначили морщинки.

— Ваше баловство переходит все границы дозволенного.

— Что дурного в том, что я…

— Сегодня вы ползаете вокруг брата, а завтра будете играть с поклонниками в ваши идиотские игры!

Я задохнулась.

— Вы за чем-то приходили, Александр Михайлович? — спросила я, пытаясь скрыть слезы обиды.

— Пожелать вам спокойной ночи.

— Тогда — спокойной ночи! — сказала я. — Вы ведь только за этим приходите в мою спальню после десяти вечера, — съязвила я, в надежде уколоть его. Укол удался.

— Могу с удовольствием остаться на ночь, — хмуро сказал он.

— Оставьте ваше удовольствие при себе, — зло прошептала я, кинувшись к двери и распахнув ее.

— Спокойной ночи, Анна Николаевна. Желаю вам приятных сновидений.

Я захлопнула за ним дверь. Ах, Николка, жаль, что ты мог услышать хоть часть нашего разговора! Нельзя такие вещи слышать родным людям! Нельзя!

Потом сама разобрала постель, легла. Смысла нет в продолжении вечера. Александр Михайлович сейчас, вероятно, сидит над своими бумагами. Если бы все бумаги в мире сгорели, то он непременно бы придумал способ, как сделать хоть один клочок, чтобы вечером сказать: «Сегодня вечером я занят, надо поработать с бумагами!»

Только бы Николка ничего не услышал!

Костюм для Николки я присмотрела еще в начале месяца, не задумываясь, купила его, уже зная, что на день моих именин брат должен быть в нем.

— Что это? — поинтересовался Николка, беря в руки бархатную короткую куртку.

— Костюм пажа.

Николка недовольно хмыкнул.

— Надо было поступать в Пажеский корпус.

— Фу, ты неоригинален. Что за глупые шутки! Давай переодевайся, я посмотрю, подойдет ли он тебе.

— Я не хочу быть пажом! — закапризничал Николка.

— Боже! Зачем я тогда привезла тебя на именины! — притворно рассердилась я.

Николка улыбнулся.

— В каком костюме будешь ты, Анненька? Я взяла в руки флакончик духов.

— Трефовой дамы.

— О! Слушай — идея!

— Нравится аромат? — перебила его я. Николка осторожно понюхал мои духи и резко отстранился, заставив меня от души рассмеяться.

— Нравится, — как-то неопределенно ответил он.

— «Коти», «Фиалка». Николка откровенно поморщился.

— Мне это название совершенно ни о чем не говорит! Лучше послушай, что я тебе скажу! Если ты будешь трефовой дамой, то в пажеском наряде я легко смогу выдать себя за трефового валета! Как тебе такая идея?

— Ты же моя умница! Ласково потрепала я его по щеке.

— Отстань, — процедил Николка.

— Одевайся! — завопила я, тормоша брата. — Одевайся! Мне сегодня еще прическу делать. Я не прощу тебе, если из-за тебя мне придется копаться дольше положенного.

Николка с готовностью стянул сорочку через голову, скомкал ее и, оглядевшись, бросил в мое кресло. Насвистывая что-то легкомысленное и бестолковое — и откуда эта дурная привычка свистеть? — он начал перебирать все атрибуты пажеского наряда. Белые чулки вызвали бурю эмоций на лице младшего брата. После чулок берет с пером был воспринят как должное.

Я подошла к нему совсем близко и вдруг неожиданно почувствовала николкин запах — запах юного здорового тела. Он перебирал и скептически осматривал сорочку и плащ, а я обошла его и разглядывала, словно не видела долгие годы. Я смотрела на него и не могла оторваться — Николка уже давно стал выше меня на голову, плечи его раздались, и меня охватило желание прикоснуться к его подвижной спине, уловить под пальцами всю гибкость молодого животного. И я не стала сдерживаться.

Наверно, мои пальцы были слишком прохладными, Николка вздрогнул, но продолжил ворчать, что будет не пажом и даже не валетом, а придворным шутом. Я почти и не слушала его, рассматривая крохотное родимое пятнышко под его левой лопаткой, тихо рассмеялась, привстала чуть на цыпочки и прильнула губами к его коже. Николка замер, я рассмеялась про себя, уткнулась ему в спину, а он медленно обернулся ко мне.

Николка смотрел немного обиженно и отстраненно.

— Господи, — сказала я, — как ты вырос… Ты уже совсем…

Я не успела договорить, Николка шагнул на меня так, что пришлось попятиться, позади меня оказалась стена, а впереди стоял он, в потемневших глазах его не было и тени улыбки, губы были сжаты. Его пальцы скользнули мне в волосы, он приподнял мой затылок и резко поцеловал в губы. Я заметила, что на его груди проступили редкие капли пота, на своей шее ощутила его прерывистое дыхание. С каким-то странным остервенением он целовал мое лицо, даже не давая возможности шевельнуться или сказать слово. Я словно увидела себя со стороны — прижатой к стене, с растрепанными волосами и отчего-то радостную.

Его пальцы расстегивали мою блузку, теребили крохотные пуговицы, одна никак не поддавалась и была вырвана с куском ткани. Николка целовал мою полуобнаженную грудь, уже скользя рукою по гладкому чулку вверх, путаясь в кружевах нижней юбки. Стена за моей спиной дрогнула, и мы медленно спустились на пол.

В дверь постучались неожиданно и резко, я одернула юбку и замерла.

— Кто там? — спросил Николка будничным голосом.

— Таня, Николай Николаевич. Анна Николаевна у себя?

— Приди позже, мы заняты, — отозвался он, прикрывая мне рот ладонью.

Таня ушла. Растерянно я стянула блузку на груди, огляделась.

— Анненька, — позвал меня Николка.

Я встала, прижимая пальцы к вискам. Пошатнулась и снова прижалась к стене. Николка наблюдал за мною с усмешкой на губах.

— Мне надо идти, — сказала я, едва ли понимая, что нахожусь в своей спальне.

Он перехватил мое запястье и удержал.

— Пусти, — приказала я тихо. — Пусти меня немедленно.

— Анна, — зашептал он, — Анна, не уходи.

— Ты не понимаешь…

Он снова начал меня целовать, я слабо отбивалась, часы в гостиной пробили восемь раз.

— Мне надо причесаться… Скоро придет тапер. И Александр Михайлович тоже. …Николка, я тут кое-что придумала.

Он отчужденно и холодно взглянул мне в лицо.

— Что?

— Крутится у меня в голове один классический литературный сюжет!

— Литературный? — переспросил брат. — Посмотрим, на что ты способна…

Николка взял пажеский наряд и ушел в свою комнату.

К полуночи мы собрались в гостиной. Александр Михайлович ради моих именин вышел раньше из кабинета.

— Вы даже не переоделись, — упрекнула я мужа. Однако руку для поцелуя ему подала.

— Кто с вами, Анна?

— Как! — удивленно вскинула я брови. — Вы не узнали? Да это моя кузина — Наталья! Ташенька! Ты помнишь Александра Михайловича?

— Да, — кротко и тихо ответила она.

— Вы невнимательны, Александр Михайлович, — с упреком сказала я.

— Прошу меня простить, — поклонился он. — Но у моей милой супруги столько родственников!.. Иногда я просто теряюсь.

— Вас легко понять, — успокоила его Наталья.

— Танцевать! Танцевать! — воскликнула я и потащила их в зал.

Во время первого танца Александр Михайлович тихо сказал мне:

— Платье вашей родственницы мне что-то напоминает.

— О! Вы очень наблюдательны! Ташенька приехала только утром, я сразу начала соблазнять ее балом. Пришлось предложить ей мое, в котором я была два года назад на балу у Бек-Башиевых. Вы помните?

— Да, вам оно шло больше. И еще эта нелепая маска на молодом и свежем лице. Она совершенно не нужна.

— Ташенька захотела быть в маске! Когда лицо закрыто, нет ни знакомых, ни родственников, есть маска — дух карнавала.

— Вам надо было родиться в Венеции!

— Я с удовольствием туда бы съездила!

— Не надо принимать мои комплименты за предложение путешествовать.

Потом мы танцевали с Николкой, а Александр Михайлович — с Натальей. Мы едва не переломали себе шеи, чтобы понаблюдать за их танцем. Наталья танцевала великолепно — легко и уверенно, рука ее почти не касалась руки Александра Михайловича.

— Как бы твой муж не увлекся! — сказал Николка, прижимая меня к себе.

— Он умрет от стыда, когда узнает, что вальсировал с горничной.

Стоит ли говорить, что под маской скрывалась Таня! А кузины по имени Наталья у меня не было. Я придумала все верно, и мы начали уговаривать Таню помочь нам в нашей проказе. Она отказывалась, чуть не плакала. Но мы, как жестокие и расчетливые дети, упрашивали ее, умоляли, обещали даже денег. Зная, чем можно растопить лед Таниных отказов, я пообещала купить ей Библию в красивом и прочном кожаном переплете. Таня покусала губы и согласилась. Платье ей подошло идеально! И неудивительно, Таня его шила сама, знала здесь каждый стежок! Я же отдала ей маску, которую случайно купила в лавке всяческих редкостей, таким образом дополнив Танин костюм.

После танцев мы смеялись, вспоминали курьезы, рассказывали анекдоты про знакомых.

— Наталья, вы могли бы снять вашу маску, бал окончился уже, — сказал Александр Михайлович вдруг. Он улыбался.

Танин взгляд метнулся ко мне. Истина должна была открыться. Мне на мгновение стало не по себе от глупой и жестокой затеи. Но я переборола свои чувства и кивнула Тане. Она медленно развязала узелок на затылке и сняла с лица кусочек картона, обшитый шелком.

— Таня, ты была великолепна, — улыбнулся ей Николка.

Надо было видеть лицо моего мужа. Оно приобрело нездоровый землистый оттенок. Глаза его перестали быть лучистыми и добрыми, как во время танцев. Тане он не сказал ни слова, но именно она больше всех почувствовала себя виноватой.

— Я не должна была, — пролепетала она, закрыла лицо руками и разрыдалась.

Мы с Николкой замерли.

— Вот к чему привели ваши шутки! — сделал выводы Александр Михайлович.

Со мною он не разговаривал несколько дней. Но я и не нуждалась в общении с ним. Я была рада, что рядом со мною был еще полдня мой дорогой Николка. Мне не нужен больше никто другой.

На следующий день супруг приехал чуть раньше обычного. Я столкнулась с ним в дверях столовой. Он не поздоровался со мною.

— Вы так и будете меня избегать и молчать при встрече? — спросила я.

— Мне не следует перед вами отчитываться, как, собственно, и вам передо мной.

— Я должна извиниться перед вами? Он долго смотрел на меня.

— Не надо, вы будете неискренни. Но позвольте мне один вопрос: вы извинились перед Таней?

И он прошел мимо меня, оставив наедине с размышлениями.

Я настолько дурна? Да, мы придумали затею с горничной ради смеха, чтобы позабавиться. Но нельзя же не иметь абсолютно никакого чувства юмора! А извиняться перед Таней! Да это просто смешно! Я купила ей Библию, которую она приняла!